Между предательством и верой

Тело и душу Павла сковал страх, а точнее, панический ужас. Он сидел, сжавшись в жалкий комок, на ветхой и неустойчивой табуретке. По обе стороны от него, как неживые статуи, стояли с винтовками, увенчанными острыми штыками, красноармейцы. Напротив, за застеленным потертой красной скатертью столом сидели трое. В центре, откинувшись на спинку стула, дымил сигаретой худощавый пожилой мужчина в костюме под галстуком и острым, как стрела, взглядом пронзал вырывающееся из груди сердце Павла. Слева от неприятного незнакомца, по-школьному положив руку на руку, располагался одетый в кожаную, крест-накрест пересекаемую ремнями портупеи куртку молодой военный. Справа занимал стул среднего возраста лысый тучный здоровяк в военной гимнастерке, живот которого упирался в край стола. Над ними висел огромный портрет Сталина. Суровый вождь всеохватывающим взглядом наблюдал за происходящим в комнате.
– Что, контра! – крикнул председательствующий, заставив Павла вскочить с табуретки. – Ты согласен с приговором?! Ты понимаешь, за что тебя сейчас расстреляют?!
– Н-нет, не знаю, н-не понимаю, – еле слышно ответил Павел.
– За контрреволюционную деятельность! За то, что ты прислуживал в алтаре врагу советской власти приходскому священнику Сергию и был с ним за одно.
– Ладно, попа мы через пару минут шлепнем, – поддержал разговор лысый. – Ему хотя бы семьдесят лет. А ты уйдешь в свои двадцать пять, еще и жизни не увидев, – как бы сочувствуя, проговорил он. – Ты что желаешь на тот свет? Хочешь, чтобы тебя зарыли, как собаку в лесу?
– Нет! Не хочу, – задрожал всем телом Павел. – Н–не ра–расстреливайте... Я ни в чем не виноват. У–у меня через неделю свадьба.
– Тогда тебе даем последний шанс, – смотря все так же пронзительно из-за пелены табачного дыма, сказал главный. – Сейчас тебе поднесут бумагу, ручку, и ты напишешь…
– Что, что писать? – ухватился за последнюю соломинку Павел. – Я все... что скажете…
Тут некий человек в черном, лицо которого вызывало не только отвращение, но и холод, поднес небольшой столик. На нем лежал пожелтевший от времени лист бумаги, и стояла чернильница с воткнутой в нее ручкой.
– Садись и приступай, – сказал главный.
Павел опустился на табуретку и вынул из чернильницы ручку, сделав на листе кляксу.
– Аккуратнее! – рявкнул председательствующий. – Итак, пиши. Я, Соколов Павел Иванович, отрекаюсь от веры в Бога…
– Как?.. – приподнявшись, прошептал юноша.
– Тогда уводите его! – строго приказал солдатам возглавляющий тройку.
– Я, я напишу, напишу! – истерично крикнул Павел и, дырявя пером бумагу, коряво запечатлел на ней: «Отрекаюсь от веры в Бога…»
– Я слышал, – продолжал диктовать главный, – как священник Сергий разводил среди прихожан контрреволюционную агитацию, направленную против советской власти…
Павел быстро, чертя дрожащим пером уродливые буквы, все изложил и вдруг – проснулся…
Он еще минуту лежал недвижимо, уставившись взглядом в висящую напротив на стене икону Нерукотворного Спаса.
– Господи, – перекрестился в ужасе он и вскочил с постели, подставив юное лицо первым пробивающимся сквозь окно лучам летнего солнца.
На столике рядом лежала открытая книга «Новомученики и исповедники ХХ века». «Они все были расстреляны, но Христа и Его Церковь не предали, – прожигали душу и обличали мысли. – А я и Христа, и Церковь, и батюшку…. – Я – иуда… Что же теперь делать?.. – забегал по комнате молодой человек. Он, творя мысленно молитвы, по-военному оделся и поспешил в храм. Его глаза затуманивали слезы отчаяния и растерянности. Он остановился перед алтарем и стал молиться.
Настоятель протоиерей Сергий, увидев алтарника, заволновался:
– Что с тобой, Павел, на тебе лица нет.
– Батюшка, я-я – предатель… – боясь подходить под благословение, еле молвил юноша. – Я не достоин быть в алтаре и вообще называться христианином.
По настоянию священника Павел все ему рассказал.
– Успокойся, – добродушно сказал отец Сергий. – Сейчас я тебя исповедаю, и ты забудешь этот кошмар.
После Таинства покаяния у юноши на душе полегчало. Он поблагодарил батюшку и отправился в алтарь. А там оцепенел перед огромной новой иконой Собора новомучеников и исповедников Российских. На клеймах ее он впервые отчетливо увидел ужасающие сюжеты, а точнее, живые картины не столь отдаленного прошлого. Безбожники-красноармейцы расстреливают священнослужителей, монашествующих, мирян. Убивают их за то, что не отреклись от веры в Бога, что остались верны Ему. «Святии новомученики и исповедники Российские, молите Бога о мне», – смотря на бесчисленный сонм праведников, занявших основное пространство иконы, взмолился Павел.
Алтарник прислуживал настоятелю, а его все преследовала, как тень кошмарной ночи, мысль: «Это было во сне, а если бы наяву…  Искренне ли я покаялся? А, может…»
Закончилась служба. После уборки алтаря Павел долго молился, прося у Господа духовных сил. И только после этого он закрыл опустевший храм и сдал его под охрану, приложив ключ к замку сигнализации.
Дома юноша, чуть подвинув на столе фотографию Кати, своей невесты, положил на стол недочитанную книгу о новомучениках и исповедниках Российских. Он снова окунулся в страшное время – 1937 год. Холодный пот выступал на его челе, а глаза заслоняли слезы от прочтения новых документальных свидетельств допросов и расстрелов неповинных людей, которые избрали смерть, но не поступились верой. «Господи, укрепи мою веру, помоги мне обрести такую же святую любовь к Богу и Церкви, какую имели они…» – молил юноша.
Когда за окном стали сгущаться вечерние сумерки, кто-то позвонил. Павел, мысленно не отрываясь от страшного времени гонений и репрессий, выбежал на улицу. Он открыл калитку и от неожиданности сделал пару шагов назад.
К нему во двор вошли двое незнакомцев в балаклавах и, угрожая пистолетом, приказали идти в дом. В передней бандиты посадили парня на стул и велели «не дергаться». Один из них, размахивая перед глазами стволом, грубым голосом потребовал:
– Давай ключи от церкви и от сигнализации, а то шлепнем... Мы знаем: у тебя они есть. Видели, как ты закрывал храм. Мы возьмем несколько икон и уйдем. Иначе заберем и «доски», и твою жизнь. Все равно найдем…
Павел невольно бросил взгляд на висевший на вешалке старый плащ, во внутреннем кармане которого он хранил вязку ключей. «Может, не найдут… – подумал он и ощутил, как сильно, подобно тому, как было во сне, забилось его сердце. – Нет, нет пусть пытают, убивают, не поступлюсь верой. Это Господь мне послал настоящее испытание».
– Я ключей вам не дам, – превозмогая волнение, сказа Павел. – Я не предатель, я не иуда, – больше себе, чем им, сказал он.
– Не геройствуй. Сейчас… – тот же преступник набрал телефонный номер на мобильном телефоне, и Павел похолодел.
После гудков вызова послышался голос плачущей Кати:
 – Паша, милый, они у меня дома. Грозятся убить и надругаться надо мной. Паша!.. Не надо!!!
– Ты еще можешь ее спасти, – прохрипел второй бандит. – Давай ключи! Тогда мы ее не тронем и тебя оставим в покое.
До этого Павел был готов к самому худшему. Но теперь, когда от него зависела судьба Кати, а возможно, и жизнь, он понял, что одного мужества и жертвенности не достаточно. Ведь если не отдаст ключей, то подвергнется издевательствам и смертельной опасности девушка, если же пойдет на угоду с бандитами, то они, эти поганцы, украдут и осквернят святыни. Перед ним, как непреодолимая стена, стояла дилемма, разрывая на две части его сердце и сознание. «Внезапно нападу на этих нечестивцев, – вдруг пришел Павлу в голову запредельно смелый и, как казалось ему, единственно правильный план. – Завладею их пистолетом, возьму бандитов в заложники и обменяю на Катю. Тогда я и Бога не предам, и любимую освобожу…»
– Святии мученики, молите Бога о мне, – прошептал юноша и бросился на вооруженного бандита.
Но тот с невероятной прытью отскочил и стал стрелять прямо в грудь Павлу, пока не разрядил всю обойму.
– Господи, спаси Катю, – только успел сказать юноша и упал замертво.
Однако в следующий миг он открыл глаза. Перед собой Павел увидел открытую на последней странице книгу о новомучениках и исповедниках Российских.
– Снова сон, – вскочив с кресла и озираясь, проговорил он. – Но я теперь не предатель, не предатель я!..
Павел перекрестился перед домашним иконостасом, поцеловал небольшую икону Собора новомучеников и исповедников Российских. Затем дрожащей рукой он взял мобильный телефон и набрал номер Кати, радуясь вместе с цветущей природой за окном безоблачной и счастливой действительности.