История одежды в эпоху социализма на личном опыте

Эстетика костюма находилась полностью за пределами моего внимания примерно до пятилетнего возраста, когда однажды (это было в конце войны) мама принесла домой два предмета одежды, полученной бесплатно в порядке гуманитарной помощи из Америки. Для себя она взяла вечернее платье из черного шелка длиною до пят с красной искусственной розой, приколотой  слева от глубокого декольте. Мне мама принесла темные шерстяные брюки «матросского образца»; по малой нужде широкий клапан, расположенный спереди, полагалось  отстегивать от пуговиц, размещенных по его краям, и клапан опадал вниз, развернувшись изнанкой.
Бальное платье было красивым, и маме необыкновенно шло, но оно не лезло ни в какие ворота, и его было совершенно некуда надеть. Матросские шерстяные брюки тоже не нашли применения, так как были весьма неудобны: я еще мог  если приспичит, кое-как отстегнуть клапан, но вернуть его в исходное состояние, застегнув на все пять пуговиц, я, как ни старался, не мог.
В это время «одежный вопрос» в нашей семье нашел свое выражение в  создании маминого зимнего пальто.  Как-то ей по случаю удалось купить на рынке лисью шкуру, и она решила украсить мехом свое довоенное пальто, предварительно его перелицевав. Поскольку я был неотлучен от мамы, то сопровождал ее на  многочисленные примерки, проходившие  в комнатушке ее знакомой портнихи, жившей в Южинском переулке, и весь процесс пошива прошел перед моими глазами.
В результате этого мероприятия получился целый гарнитур: элегантное приталенное пальто черного сукна, укороченное по тогдашней моде, с горжеткой из лисьего меха, окружавшей шею, и спускавшейся по лацкану аж до пояса; маленькая черная шляпка с идущим наискось надо лбом пышным лисьим хвостом, и большая черная мерлушковая муфта, отороченная по краям лисьим мехом. Мама в нем выглядела очень эффектно, и проносила гарнитур  первые послевоенные годы, вплоть до начала пятидесятых.
Из своей одежды этого периода я помню только шапку-ушанку из коричневой цигейки.
После денежной реформы 1948 года московская публика стала обращать больше внимания на одежду, чем до войны. Женщины из бомонда расхаживали в черных блестящих резиновых ботах с каблуками – это был последний писк моды. Стали популярны женские бархатные шляпки без полей, имевшие форму коровьей лепешки, украшенные искусственными цветами, и снабженные вуалью (их можно видеть в московской толпе, запечатленной в фильме Лозницы «Похороны Сталина»). Появились и мужчины, неравнодушные к одежде. Например, как-то маму посетил ее младший брат дядя Коля, щеголявший в длинном черном кожаном пальто.
В пятидесятых мама сменила свой лисий гарнитур на кроликовую шубу «под котика», она стала носить крепдешиновые платья в цветочек и чулки из капрона. Отец же одевался в «советскую униформу»: темный костюм с широкими брюками и двубортным пиджаком.
Как только я пошел в школу, меня тоже стали одевать в  темный костюмчик, чем я выгодно отличался от своих одноклассников, одетых – кто в чем.
Потом (примерно в 1954 году) для мальчиков ввели школьную форму серо-голубого цвета, и я проходил до окончания школы в кителе со стоячим воротником.
В конце пятидесятых в советском обществе, доселе едином, произошел раскол по вопросу одежды: появились «стиляги». Это были молодые люди, бросавшие вызов окружающей публике; принадлежность к «стилягам» обозначалась следующими атрибутами: костюм голубого цвета с очень узкими брюками, пестрый галстук «с обезьянами», туфли на толстой каучуковой подошве «с рубчиком», и длинноволосая прическа «со скобкой» (резкой границей между шевелюрой и подбритой шеей) и «коком» - прядью, торчащей надо лбом. Стоило только где-нибудь появиться «стиляге», как он становился объектом всеобщего внимания; одни его громко осыпали проклятиями, другие молча пронзали презрительными и негодующими взглядами. Несмотря на всенародное осуждение, многие мечтали стать «стилягой», например, я.  Не имея возможностей приобрести соответствующий прикид,  я, как только это стало дозволено,  сразу же отрастил себе длинные волосы.
 Нужно сказать, что  «стиляги» подняли волны, далеко расходившиеся в обществе,  порождая брожение; появились люди среднего возраста, одетые, как стиляги. Например, наш преподаватель астрономии – лектор Планетария Константин Порцевский носил голубой костюм и туфли на толстой подошве. Кроме того, советское общество раскололось на два лагеря: «узкобрючников» (ширина брюк меньше 24 см) и «широкобрючников» (больше 28 см).
Эти подспудные течения, возникшие в СССР в период «оттепели» (после 1954 года), оказали влияние и на моих родителей. Они стали уделять больше внимания своему внешнему виду, а мама занялась и моею одеждой. Раньше она меня наставляла, что одежда должна быть чистой и не рваной, а все остальное – неважно. Теперь же она мне купила два костюма; один – шерстяной, парадный, изумрудно-зеленого цвета; второй, летний, был сшит из материала, похожего на мешковину, облагороженного брызгами красного, синего и зеленого цвета.
Свой парадный костюм я надел на какой-то школьный праздник (это было в 1956 году), и когда в конференц-зале проходил общий сбор, преподавательница литературы Дунаевская (сестра композитора) толкнула речь, в которой имелся следующий пассаж:
- В наше непростое время общество сталкивается с новыми вызовами, когда кое-кто отваживается поставить под сомнение наши моральные принципы, пытаясь навязать нам чуждый образ жизни. Эта зараза, стремительно распространяясь, докатилась и до нашей школы; дошло до того, что один из учеников посмел явиться … в зеленом костюме!
После окончания торжественной части я сразу же ушел домой, и сказал маме, что парадный костюм больше никогда не надену. Мама на следующий же день отправилась в школу, пришла к Дунаевской, и выпалила:
- Этот костюм я купила сыну в советском магазине на советские деньги, и зеленый цвет – это мой выбор, так как я люблю яркое, и ненавижу серость!
Увидев перед собой разъяренную фурию, Дунаевская сразу пошла на попятный, и признала свою неправоту, но я все равно зеленый костюм больше ни разу не  надел, и его снесли в комиссионку. Так «одежный вопрос»  мне нанес нешуточную психологическую травму, поскольку был задействован механизм публичной экзекуции. Ведь в костюме из мешковины я продолжал ходить, как ни в чем не бывало, хотя мне, то и дело, попадались типы, которые осуждали  мой чужеродный – «не советский» - облик. Они мне встречались поодиночке, и я их поодиночке игнорировал.
Следующий эпизод истории моих отношений с одеждой начался в 1958 году, когда я, студент второго курса Физфака МГУ, вернулся из поездки на целину, где заработал по тем временам приличную сумму – тысячу старых (до денежной реформы 1961 года) рублей. Я уж раздумывал, на что эти деньги потратить, - например, хотел купить велосипед с моторчиком, когда мама за меня решила, что мне надо приобрести солидное демисезонное пальто, которое годилось бы и на зиму.
И мы отправились в универмаг; с нами увязалась наша домработница Майка (она была старше меня на четыре года). В отделе верхней мужской одежды мама принялась придирчиво выбирать  пальто по принципу его солидности. Отобрали несколько, и принялись их примерять. Особенно суетилась Майка, то поворачивая меня, как манекен, то оглаживая пальто по моей фигуре, то одергивая его вниз за полу, чтобы убедиться, что хорошо сидит, делясь своим мнением с мамой. В их разговор я не мог вставить ни слова, и подавленно молчал. Продавцы и другие покупатели поглядывали на меня с сочувствием: мол, такой молодой, а уже оженили.
Наконец, пальто было выбрано. Оно было сшито из великолепного черного драпа с блестящею подкладкой из плотного сатина. Его значительный вес свидетельствовал о великолепных теплоизолирующих свойствах, а высокие плечи, широкие лацканы, и большая длина придавали пальто солидность просто феноменальную – в нем я мог сойти даже за «топтуна» (агента наружного наблюдения). И, наконец, его цена была как раз тысяча рублей; пальто было куплено.
Я его носил как демисезонное и зимнее лет семь, после чего оно слегка потерлось. Меня надоумили, что высокое качество материала позволяет пальто перелицевать; и я отправился  в ближайшее ателье; портной, мужчина примерно пятидесяти лет, посмотрев с удовлетворением на материал, сказал: сделаем, как новое.
Мне повезло: портной работал, как настоящий художник. Когда работа была закончена, я себя в перешитом пальто не узнал; раньше оно напоминало черный мешок, надетый на вешалку; в новом же пальто, укороченном, сшитом по фигуре, с узкими лацканами, я выглядел другим человеком – в моем облике появились элегантность и изыск, которых я ранее в себе не замечал, и я понял, что главное в одежде - не материал, а покрой.
Как раз в это время в торговле появилась готовая одежда из соцстран Европы – ГДР, Чехословакии, Венгрии и Польши. Она была изготовлена из дешевых синтетических материалов, но была скроена по лучшим западноевропейским лекалам. За все 25 лет, последовавшие за перешивом моего «целинного» пальто, я себе не купил ни одного предмета одежды отечественного производства, а пользовался только «соцстрановскими». Исключение составляла только обувь: в отличие от одежды, «соцстрановские туфли были дороги и труднодоступны; приходилось довольствоваться советской, которая была дешевой, но необыкновенно уродливой. Покупая безобразные советские туфли, я думал: «сношу и выброшу». Но, как назло, ей не было сносу, и я вечно ходил в уродливых  старых туфлях.
Наряду с «соцстрановской», появилась и «капстрановская» одежда - из капиталистических стран; ее эстетические свойства отличались на порядок, и публика ее вожделела, но она стоила дорого, и нужно было пускаться во все тяжкие, чтобы ее достать. Например, чтобы купить пару австрийских туфель, нужно было отстоять несколько суток в очереди в Дом обуви на Ленинском проспекте; тамошняя толпа из окна автобуса выглядела, как море паломников, пришедших в Мекку на хадж к Каабе.
Но я сразу для себя решил, что обойдусь без «капстрановской» одежды, что меня уберегло от излишних трат и забот. Правда, и я все же к ней оказался причастен, так как мой отец относился к высшему классу советского общества – он был «выездной» (выше «выездных» располагалась только номенклатура); так вот, он мне как-то привез кофту из Франции – одетый в нее я становился похож на какое-то эффектное, но опасное экзотическое насекомое.
В остальном я был верен «соцстрановской» одежде, с ее покупкой не было проблем до самой Перестройки, когда магазины опустели. Но, к счастью, я работал  на предприятии ВПК, среди сотрудников которого разыгрывались талоны на покупку дефицита, в том числе, товаров из соцстран. Мне повезло: однажды я выиграл гэдээровский костюм-тройку, в котором хожу до этих самых пор.
Потом социализм сменился капитализмом, и одежный вопрос в корне изменил свой характер, но это уже совсем другая история.
                Июнь 2020 года