ода жабе

Нежданная, как пузырчатая ваза зеленого ионийского стекла, вытесненная из сфер небытия непроизвольной отрыжкой времени, – новая афродита, порождение нептуновых грез, в одночасье явившая прибрежному ветру все свои выпуклости и узоры, – ты выползла на песок, потряхивая ляжками и волоча мокрый подрагивающий живот. В ту же секунду в меня вперился бесстрастный, чуть раскосый взгляд твоих темных глаз: две вымоченные в илистой жиже черносливины, рассматривающие странное двуногое, склонившееся над тобой, как некогда юный  Китс над  мраморами  Эльджина.
 
Так мы стояли, вглядываясь друг в друга, – выходцы из разных миров, доселе, казалось,не пересекавшихся, но узнающих себя в другом по радужным и стремительным, как хвост форели, сигнальным огням, плещущимся  в глубоководной мути нашего восприятия, – пока ты первая не нарушила это молчание, разразившись чередой прерывистых звуков,пляшущих в твоей гортани гимнами аборигенов, словно знаменуя  начало новой эры освоения ихтиобразными наших сухопутных ареалов обитания.
 
Красоте безразлично, в каком виде ей нам являться. И какое ей, собственно, дело, до нашего о ней представления! К тому же, оно постоянно меняется, как слезы воды, стекающие по животу ее очередного обличья – будды, порожденного самой природой.

Прими же мои дифирамбы, новая афродита. Твои пухлости уже были когда-то смачно  воспеты Рембо, но у него ты была еще человеком. С тех пор ты явно эволюционировала. Уже то, как ты смотришь на меня, – потливую скалу, попирающую самомнение прибрежного песка своим раздвоенным подножием, –  смотришь без страха, без льстивого трепета, говорит о твоей свободе,  обнаруживая твое превосходство перед двуногими;говорит о том,  что наши  с тобой порывы – эквивалентны, и все эти жаркие и холодные месяцы, прожитые без тебя, не стоили ни чувств, ни подобных моих размышлений.
 
Я могла бы  препарировать тебя и поместить в какую – нибудь склянку, чтобы ты приняла в ней восхитительную позу бриллианта в оправе, как это часто делают двуногие  в своем стремлении овладеть красотой и заставить ее служить целям, оправдывающим их мелкое существование. Как будто этим можно что-то удержать!

Хотя, стоит признать одно: будь у тебя подобная форма, ты приобрела бы больший авторитет в глазах Безучастного. И не я ли сама делаю сейчас нечто схожее, а именно, пытаюсь отвоевать тебя у времени и продлить срок твоего здесь – столь неожиданного своей случайностью – пребывания?

Вообще, в отношении тебя люди чаще всего исходят не из собственно понимания,а следуя мнению о том, что красиво. Отсюда у нас, двуногих, столько так называемых «общих мест».  Лишь немногим удается преодолеть  в себе подобную косность, – этим еще более странным особям, именуемым сумасшедшими и всякими экзальтированными личностями.

Но, как неограненный, со множеством трещин и сколов, кусок камня содержит в себе всю совокупность последующих форм, каждая твоя провонявшая речным илом выпуклость, каждая твоя бородавка для меня живее и бесценнее, чем все имеющиеся истины, блещущие гранями оправ в позавчерашнем маринаде вторичности.
 
Твоя суть столь же безупречна, как пустота, дремлющая внутри ионийской вазы, –это лишь мы делаем тебя вместилищем наших страхов и комплексов, нашего невежества и самодовольного омерзения ко всему, что каким – либо образом отличается от наших идеалов и эталонов. Подобная степень лживости к самим себе, изощренность ее средств – наша отличительная черта.

Так что, моя дорогая, не питай иллюзий на счет двуногих. В их мире  нет ничего для тебя важного. Рано или поздно сработает защитный рефлекс, и ты зардеешься ярким румянцем  нигилизма. Впрочем, быть может, он будет тебе и к лицу. А пока - лучше пой свои дурацкие песни, потрясывай ляжками и живи своей,  ни от кого не зависимой, а потому подлинной жизнью, ибо только бесчеловечное  может являться правдой.