Пойдем поищем наше детство

                Идем поищем наше детство, средь садов;               
                Там где мечтали, где играли.               
                И где под тенью свадебных кругов,               
                С тобой наш дом мы создавали...

                Сарат Чандра Чаттерджи


В самолете рядом с нами летела девочка еще младше меня. Она сидела на коленях у своей мамы и была пристегнута к ней дополнительным ремнем безопасности. Я же сидел посередине и как взрослый занимал отдельное место. Мне очень хотелось смотреть в иллюминатор, и моя мама обняв меня сказала: 
- В следующий раз сядешь там.
Не помню ничего до этого города. До кондитерской в которой мы с дедушкой в тихую ели пирожные. До всех бесконечные перетекающих друг в друга улиц и перекрестков. Дворов и арок из которых мы с мамой выныривали неожиданно оказываясь прямо перед самым нашим домом. До реки, набережных и мостов по которым мы ходили.
В аэропорту в зоне прилета к нам незаметно подошел дедушка. Он подхватил маму под локоток. Я ощутил такое счастье, что даже застеснялся. Домой мы ехали на такси. Мама крепко обнимала меня. В моей комнате меня ждала открытка. Пока я не умел читать мама рисовала в них то, что хотела мне сказать.

Первый же поход в детский сад закончился двухнедельным карантином. Здоровые московские дети вначале заразили меня какими-то обычными детскими болезнями, так что я большую часть времени проводил дома.  Потом все вовсе расклеилось. На занятии гимнастикой я сломал ногу. Вызвали скорую и маму. Чтобы не оставлять меня дома одного мама договаривалась с дедушкой и бабушкой. Квартиру в которой мы жили мама переделала. Снеся почти все возможные перегородки и двери она оставили лишь одну несущую стену. Получилась приватная зона и зона приема гостей. Все что находилось во второй зоне было единым открытым пространством. Холл, гостиная, кухня, столовая. Старая форма окон была с эркером. Мне нравилось время когда можно было смотреть как их тень передвигается по почти белоснежному полу, выложенному из выбеленной доски. Я наблюдал за этим сидя на островке. Так мы называли огромную столешницу которая занимала внушительную часть гостиной и привлекала всеобщее внимание и похвалу. Мама любит делать все основательно, хорошо. И теперь когда я прикасаюсь к этой столешнице я вспоминаю ее рассказы и то сколько всего было сделано за ней. Сколько хранит память этого дерева. Мама говорила что сначала она выбрала дерево, а потом то чем оно будет. Теперь на стене почти напротив того места где я так любил сидеть висит фотография. На ней мы с дедом сидим за столом-столешницей, я с крайне недовольным видом. Так как лицо мое разукрашено точечно зеленкой. Видимо в то время это было обычным моим состоянием и дед скопировал мою позу и выражение лица. Так мы и сидим с ним вдвоем. Слегка подавшись назад, сведя брови вместе и сложив замочком выставленные вперед руки. Теперь меня очень забавляет это фото, часть истории моей семьи, где мы с дедом сидим дома на больничном. А тогда мама была всерьез обеспокоена. И как-то незаметно прошел новый год. Совсем по-семейному. Даже скромнее чем рождество. Я расклеился окончательно. Все прелести которые дарит зима были мне чужды. От нескончаемого конъюнктивита чесались даже пальцы которыми я тер глаза. В окончании у меня воспалилась нижняя десна. Нарыв угрожал хирургическим вмешательством. Моя комната которую мама специально оставила полупустой совсем мной не обживалась.  Белая кирпичная кладка от основания дома, которая казалась мне окном в новую жизнь теперь напоминала больницу. Мама, помня свое обещание сделать в комнате все что я захочу, очистила стены до первоначального выцветшего от времени кирпича. Я пытался подражать деду и помогал ему делать детскую мебель. Стульчики, стол, скамеечку. Получалось плохо. Я еще больше расстраивался и видимо от того почти всегда сидел с кислым лицом.  Пока однажды мама, придя домой сказала:
- Мы летим в Индию!
Отговаривать ее было бесполезно. Все альтернативные бабушкины предложения она решительно отвергла. Для меня это было событием. Мне купили детский чемодан и оформили паспорт. Перелет в другую страну и почти другой континент. Своей уверенностью мама выделялась даже среди бывалых туристов. Она осуществляла только полезные действия. Детей вокруг было совсем мало и выйдя в аэропорту Мумбаи на улицу мне показалось что мы прибыли в страну взрослых. Минивэн ожидавший нас быстро побежал по однополосной дороге нарушая все правила. Мама уже вносила какие-то зарисовки в блокнот, а мне не верилось что все это происходит со мной. Хотелось все потрогать понюхать, даже горячий воздух мне хотелось законсервировать, чтобы увезти его потом с собой. Казалось что время в аэропорту и в самолете тянулось бесконечно, но то что я ощущал того стоило. Место в которое мы приехали было вполне обитаемо для туристов с белой кожей. Мама сняла виллу. Так называли старинные дома принадлежавшие одной семье на протяжении долгого времени. За воротами нас встретил щенок. Он вилял хвостом и кажется очень ждал нас. Был ли он частью нашего хозяйства или пришел туда по необходимости? Знаю только что он ходил с нами так будто он теперь наш. Я звал его и он заглядывал мне в глаза когда я обращался к нему. Мои мысли забежали далеко вперед, мечтая о том как мы заберем щенка с собой. Я придумаю ему кличку, и мы будем гулять с "моей собакой". Мама поставила для него миску с водой на крыльце. По договоренности с владельцем давно уже не использовавшим дом по назначению мама приводила в порядок придомовую территорию. Еще одна из моих самых любимых фотографий. Мама на фоне дома. Я фотографировал ее с другой стороны забора, отвлек от того чем она тогда занималась. Много голубого, ее длинные завившиеся от соли волосы украшенные цветком. Наверное она делала что-то в саду. Это фото я бережно храню в ящике стола. Для него есть рамка. Иногда я просто ставлю его на стол и смотрю пытаясь припомнить, что же я тогда делал.  Куда и откуда бежал, что заставило меня остановить этот момент и нажать на кнопку затвора. От убранства дома я запомнил яркие пятна, запахи, счастье. Как только я увидел это одноэтажное здание с широкой входной лестницей упрятанное за кованными вензелями, и диковинными растениями сада я понял что это лучшее место. Пока мама осматривалась я носился по дому. А уже к вечеру облупившиеся стены были украшены чудесными необычностями которые мы купили на местном базаре. Появились абажуры, свечи, лампадки, садовые фонари, гамак в саду и подвесные кресла. Дом оживал и радовался вместе с нами. На третий день вопреки всем прогнозам от конъюнктивита не осталось и следа. Наше утро начиналось с контрастного душа и пробежки. Мы встречали рассвет или он встречал нас прямо на берегу океана. Из дома океан было плохо видно, но слышно было всегда. Утром он бывал необычайно смирен, и я подбегал омыть ноги соленой водой или просто постоять зарыв ноги в песок. Потом мы шли добывать себе завтрак прямо на рынок. Иногда правда, ограничиваясь просто яичницей или печеньем. Особенным был вечер, когда мама жарила на гриле в саду шашлычки из креветок или кальмаров и мой любимый "чикентикка". Куриный шашлычок с мятным соусом.

Мы совершали пробные вылазки. В начале в ближайший город. Наследие португальцев. Днем на улице палило солнце. Передвигаться в таких условиях можно было только короткими перебежками. У стен католических церквей под жгучим лучами там сушили горы красного перца. Я не хотел ничего смотреть. Мы укрылись в тени деревьев, пообедали и вернулись домой. Мне запомнился слоновий питомник. Там жили настоящие рабочие слоны. Взрослые особи невероятной высоты и размеров, с обломанными бивнями и стертой цепями кожей. Годами вялящие и переносящие стволы деревьев. Один из погонщиков настойчиво предлагал нас прокатить. Это возможность спокойно оставить машину, размять ноги, и ознакомиться с достопримечательностями без опасений. Но я боялся высоты. Здесь наши с мамой показания расходятся. Она утверждает что я несколько минут капризничал. Мне было и страшно ехать на слоне и ужасно хотелось этого, поэтому я отказывался уходить. В итоге мама заплатив несколько сотен рупий привела меня к деревянным ступеням горки которая и служила подъемником на слона.  Он был очень старый. Возможно какого-то предельного для этих животных возраста. Исполин от взгляда с которого кружилась голова. Я был ребенком. Как бы не сомневалась мама в необходимости этой затеи, помню лишь что с нарочитой смелость я полез вверх по ступенькам, чтобы пересесть на слона. Погонщик был черен как смоль. И к тому же один глаз его смотрел в непонятную сторону. Смерив его мама смутилась и по ее полуулыбке пробежала такая тень негодования, что погонщик притянул меня за тощую ногу максимально близко к себе как бы не оставлял ей выбора. Мама быстро переползла на коврик прикрывающий спину животного и я услышал как она вздохнула толи предвкушая поездку толи сожалея о причиненных слону неудобствах. Я решил ее успокоить:
- Мама он же ничего не чувствует, у слонов толстая кожа.
- Да... И поэтому на них можно ездить верхом.
Она сказала это и добавила:
- Не забудь угостить его в благодарность.
Сначала я стал думать чем его угостить, но потом так увлекся самим процессом, что забыл все на свете. Это было самое лучшее что могло со мной случиться. Мы двигались раскачиваясь из стороны в стороны. Вот бы каждый день проводит так, катаясь на слоне, переступающим через огромные бревна. Он стал хлопать своими огромными ушами, и каждый его взмах касался моей ноги. Уши у него были удивительно мягкие, ласковые и еще кое-где поросшие щетинкой, ворсом который щекотал каждую клеточку кожи так что я начинал заливаться смехом от удовольствия.  Мама обняла меня крепче, на ней были брюки почти по щиколотку и вряд ли она  с той же остротой ощущала соприкосновение со слоновьими уши. Погонщик перестал подтягивать мои ерзающие ноги и маме пришлось придерживать меня чтобы мы не скатились. Мы хотели ехать к реке, но она категорически указывала погонщику на дорогу обратно. Тот нехотя повернул слона и мы теперь уже совсем медленно передвигались обратно к стоянке. Мама стала тихо петь песенку. Видимо и я и погонщик задумались о чем-то своем и можно было бы включить к нам и слона, но он кажется помахивал ушами в ритме песенки. Скоро и я стал покачиваться вместе с ним в этом темпе. Мама умеет создать детям такое особенное настроение или подобрать момент, создать правильный антураж так что воспоминания потом еще очень долго храниться. Мы слезли на землю. После бодрых маминых команд мне вручили связку бананов, которыми я и стал кормить слона. Стоял я на почтительном расстоянии и забрасывал нечищеные плоды прямо ему в рот, который он открывал по указке все того же погонщика. Тот не глядя производил некие манипуляции палкой и почти слепой слон приподнимал хобот. Я понял тогда о чем говорила мама и мне захотелось поскорее уйти. Больше ничего уже меня там не интересовало.

К нам стали приходить гости. Русские или немцы. Они приезжали зимовать, пережидать холода. Мама встречала всех радушно, но мало кто получал повторное приглашение. Незваных гостей мама смело отсылала. Постоянным гостем стал только Плотников. Так мама его и называла, исключительно по фамилии, Плотников. Уже скоро я почти не отличался цветом кожи от местного населения. Океан казался совсем несоленым и я почти не вылазил из его пенных объятий. Люди которых иногда приводил Плотников были менее интересными чем он сам. Приходил он исключительно к ужину. Днем приносил свой улов на кухню. Обыкновенно это были креветки или тушки рыбы. Всю рыбу он называл дорадо.
- Сегодня будет дорадо! - говорил он.
Произнося это с такой гордостью будто приглашен на именины к королеве Англии. Но это вовсе не значило что рыбой окажутся плоские тушки. Хотя иногда правда было так. Дорадо больше чем я мог удержать, почти круглой формы. С дышащими жабрами. В тот вечер он привел к нам русского. Мужчина представился после некоторого смущения. Мама говорила с Плотниковым, а человек пройдя по усыпанной сухими листьями дорожке прямо к вилле стал знакомиться с домом. Он прикасался к каждой вещи хоть сколько-нибудь занимавшей его внимание. Так он обошел наше временное жилище. Остановился у очага, который мама украсила традиционными домашними фигурками найденными в окрестностях. Он обнял ладонью одну из них и через открытое окно террасы я увидел как в тот же самый момент мама уронила что-то. Я побежал к ней.
- Оставь, пирожок, я соберу. Лучше займи гостя. Видишь, он уже скучает.
Наш гость стоял в дверях все еще держа фигурку в руках и вовсе не думал скучать. Он уставился на маму так, что во мне все перевернулось.
- Почему вы покраснели? - лукаво спросила она.
Вопрос мама адресовала гостю, но ответил Плотников.
- И правда!
И он потащил нас в дом. Мы прошли мимо подвешенных к потолку ярко-оранжевых кресел. Мама, как и всегда излучавшая доброжелательность остановилась около самого очага. Она терпеливо ждала когда гость вернет фигурку на место. Самые ближние из них мама поправила, но гость упрямо развернул их снова будто назло. Он посмотрел на маму, выпятил грудь вперед и задал вопрос суть которого я не расслышал. Мама рассмеялась очень искренне и заразительно. Я подбежал к ней, обнял за талию и тоже засмеялся. Но обернувшись встретился взглядом с этим человеком.  Лишь по неестественной мимике я догадался что он сдерживает некую эмоцию. Он смотрел на меня темными почти черными глазами скрывающими размер зрачка.  Он смотрел на меня темными почти черными глазами скрывающими размер зрачка. Так что невозможно было догадаться о продолжительности его мысли или эмоции. Я уже встречал такие взгляды. Это заставляло меня испытывать неприятные эмоции. Он опустил глаза и совершенно неожиданно улыбнулся, будто копирую маму. Я выбежал в сад, где Плотников корпел на жаровней. А когда вернулся гостя уже не было. Я знал что от дома по улице ведет только одна дорога идущая вдоль соседской кирпичной стены. Позади домов начиналось поле. Нас сразу предупредили что там водятся змеи. По вечерам на поле выводили двоих буйволов с невероятными, огромными рогами. Дальше поля был только недостроенный, заброшенный отель. Его развалины манили меня. Но мама отказывалась туда идти. Я рассматривал их с заднего двора. Отель был прекрасен в любое время суток. И когда утором над готическими башнями поднималась дымка. И днем когда он утопал в тени деревьев и становился воздушным. И вечером когда стены становились мягкого розового цвета. А ночью он поблескивал собирая на себе свет проезжающих мимо машин. И я прислушивался, нет ли оттуда каких-либо звуков. Не бродит ли там кто-то по ночам. Может наш гость отправился туда? Но я старался уговорить себя не смотреть ему вслед. Мне хотелось выжечь из себя воспоминания о людях которые поворачивались ко мне спиной. Не смотри, говорил я себе. Откажись от них так же как они отказались от тебя. Я топнул ногой по высохшей земле у калитки и посмотрел в сторону отеля. На дороге никого не было. Я прошел до конца соседской стены. Осмелев я прошел почти все поле. Дальше начиналась ограда отеля. Еще дальше ворота у которых сидел сторож. Высокое здание было почти полностью построено. Серые стены образовывали коридоры и анфилады по которым гулял ветер. Вьюнки поднимались высоко к шпилям. Это было завораживающее зрелище. Мне хотелось подойти ближе. У ворот я увидел что сторожа нет. Он ушел. Двери были заперты на цепь. Расстояния между ними было достаточно чтобы я пролез. Так я и сделал. Обойдя ближайшие стены я понял что уже прошло уже достаточно времени чтобы мама начала меня искать. Я хотел идти домой, но увидел что сторож вернулся. Старик поднял камень угрожая мне. Не знаю зачем, но я увидел на дороге такой же булыжник, поднял его и бросил в сторону сторожа. Было чувство что я поступил не хорошо. Я побежал в сторону виллы. Остановился только у соседской стены. Обернувшись я не увидел даже намека на преследование. Сторожа нигде не было. Мне стало совестно. Ведь он ничего мне не сделал.
Вскоре у меня из рук начали выпадать столовые приборы и настроение отчаянно испортилось. Мама потрогала мой лоб и укладывая меня спать принесла еще одно покрывало. Когда все красочные волшебные лампы в доме были погашены я вдруг ощутил себя каким-то никчемным, неуклюжим, никому не нужным. Это ощущение нарастало. Что-то  изменилось. Тогда я не мог понять что, но хорошо осознавал одно - меня захватило чувство жалости. К себе, окружающей действительности и человечеству в целом. Такая жалось как вселенская жалоба заставляла меня чувствовать себя не хорошо. Я уже знал, мог сравнить происходящее с ощущением счастья или спокойствия. Я лежал в кровати отвернувшись к стене и боясь ненароком шмыгнуть носом. Тогда мама непременно подойдет ко мне, проведет ладонью по щеке и все откроется. Но я больше не мог сдерживать рыдания. Я заплакал. Слезы то лились рекой, то мне приходилось делать усилия чтобы эта болезненная мокрота поскорее оставила меня. От этого мое лицо принимало какие-то нежелательные формы и выражения.  Я знал что назавтра буду заплаканный и что мама рано или поздно узнает, но у меня не хватило выдержки пропустить этот момент через себя. Я не мог отчетливо представить причину моих слез и в то же время осознавал, что слезы не принесут мне облегчения, а лишь растормошат мою память. Я не знал что делать. Не знал о чем думать и как утихомирить эту боль. И я поддался. Поддался рассчитывая что рассвет все развеет. Это искусственное, вызванное, навязанное кем-то чувство.  Но я не знал, не был научен этому сопротивляться. Я подумал о Хавьере. Он единственный человек, который меня приручил. Но Хаве был далеко. Я вспомнил, как укутывал меня в свой свитер в осеннем лесу. И я такой худой и бледный на маминых фотографиях был похож на лесного гнома. Эта мысль успокоила меня. Вопреки ожидаемому чувству ревности меня стало обволакивать облако детского сна и я подчиняясь ему закрыл глаза всхлипнув в в последний раз с каким-то особенным томлением.  Я знаю мама приходила ко мне. Во сне я чувствовал, как она держит мою ладошку. Вот только я до сих пор так и не решился спросить правда ли она тогда сказала:
- Теперь все будет хорошо...
Наступило утро. Я поднялся с кровати. Мне стало легче. Свет солнечных лучей приятно грел кожу. Я быстро поднялся и новым взглядом осмотрел свое жилище. Заново почувствовал невесомый тембр ветерка покачивающего все эти навесные кресла и яркие абажуры. Эти предметы которые мама собирала в доме стали моими оберегами. Все это время и они и мама были со мной. Ближе чем я думал. Следующую неделю мы провели в путешествии к древнему городу затерянному в джунглях. Я стал абсолютным Маугли цветом кожи и повадками. Мама не старалась преодолевать большие расстояния. Мы продвигались по материку постепенно, маршрутом крупных населенных пунктов, но и этого вполне хватило, чтобы перевернуть мое представление о жизни. О нищете, страдании и злобе. Я так жалел себя думая, что это я гадкий утенок открывающий удивительный и прекрасный мир. Прятал где-то внутри себя обиду. Представлял как вырасту и все изменю. Как буду драться с каждым кто посмотрит на меня с подозрением. Но все эти люди которых мы встречали, с пугающими, черными взглядами. Норовящими выхватить у тебя что-нибудь. Не важно что, пусть даже содрать с тебя частички белой кожи. Просто потому что ты из того мира который им недоступен, а значит ты возможно из лучшего мира. Я представлял что вся моя жизнь будет наполнена увеличивающимся количеством счастья, радости, всего хорошего будет становиться больше. Все происходящее будет вести к лучшим изменениям. А для этих людей с подкопченной кожей все происходило только здесь и сейчас. Они жили в настоящим моменте. Радовались до исступления и горевали до отчаяния. А после наверное забывали и о том и о другом. Я не понимал ничего из того что они говорили. Ни язык, ни жесты не открывали для меня их намерений. Сейчас я понимаю что это была огромная авантюра со стороны мамы, но она удалась. Это опыт мог еще не скоро прийти ко мне на родине. Это была не просто другая страна или религия. Это было другое мировоззрение. Никто из этих людей не стремился обнять меня и сделать счастливым. Эти люди пугали и интересовали меня одновременно. Мама развлекала маня в дороге рассказами о колониальном прошлом Индии, о махараджах и их дворцах, о самых известных драгоценных камнях. О джунглях, слонах, питонах и обезьянах. Все это совсем не вписывалось в картину окружающей действительности. Ну может быть только обезьяны. Чем дальше наш джип удалялся от побережья тем меньше становилось рыбных блюд и заведений в которых можно было заказать более менее съедобный рис масала. А я, уже изрядно избалованный морепродуктами быстро уничтожил запасы провианта взятого в дорогу. Мама всегда отличавшаяся хорошим аппетитом в дороге употребляла в основном воду. Думаю для нее посещение развалин было больше чем просто интересная поездка и она очевидно готовилась к ней. Выбранный ей маршрут значительно облегчил наше пребывание среди местного населения. Опасные или волнительные происшествия обошли нас стороной. До развалин оставалось несколько десяткой километров. Все это время я пытался найти по дороге хоть сколько-нибудь занимательное кроме всех оттенков зеленого.  Мы долго блуждали около памятника древней архитектуры. Несколько поворотов, которые мы осуществили по указателю привели нас к стоянке. Было уже поздно и мы приняли решение идти к развалинам на рассвете. Это был долгий день и я устал. Полусонного мама посадила меня к деревянному столу за которым кроме меня уже сидело несколько загорелых здоровых мужиков в тату говоривших на непривычном для меня английском языке. Я почувствовал напряженность. В радиусе моего взгляда были только мужчины и лишь у самого входа в шатер я увидел маленькую фигурку в сари. На маме тоже было походное сари. За несколько недель проведенных в этом климате она преобразилась и похорошела невозможно. Персиковый цвет кожи никогда не сгорающий как моя в черноту очень подходил к бронзовому отливу ее темных длинных волос. Лицо впитавшее в себя свежесть бризов и все самые приятные впечатления светилось радостью. Женщина продававшая нам молоко украсила ее ступни и кисти причудливыми завитками и стройными рельефами из хны. Она же выбрала с мамой несколько сари, самых необычных цветов. Все это мама дополнила серебряными украшениями которые мы еженедельно выбирали на местном базаре. Что-то она просила переделать, получая изделие отвечавшее ее собственному стилю. Так из обычного ножного браслета получалось произведение искусства. Один из таких образцов храниться у меня до сих пор. Было еще бесконечное количество тонких цветных браслетов купленных практически на вес.  Ценности они не представляли, но цветов были радостных и приятных. Англичане пили темный ром. Кто-то потрепал меня за волосы. Я оскалился. Все они были крупные как на подбор. С рельефными мышцами и выгоревшими макушками. Я наблюдал что будет дальше. Из маминого диалога с ними мне было знакомо только слово elefant. Так она называла слона. Я постарался с помощью мамы передать свои впечатления о катании на слоне. Но каждый раз когда вопрос напрямую задавали мне я терялся и в конце концов уткнулся в маму. Запах рома был совсем близко. Мама сгребла меня на руки и мы сидели так еще какое-то время пока она разговаривала. Меня потянуло в сон и чувствовал как маме уже тяжело меня придерживать. Я очень боялся что меня отнесут спать и незаметно стащил со стола кружку. Надеясь проснуться когда та начнет выпадать из моих рук. Я еще долго слышал их разговоры. Мама говорила очень тихо. У нее такой особый тембр когда все стараются слушать ее. Расслабляющий. Голоса становились тише. Я проснулся от того что мамы не было рядом. Не открывая глаз я позвал ее.  Она откликнулась через какое-то время:
- Спи, пирожок...
- Мама, а ты?
- Я не буду спать, вдруг во сне кто-нибудь утащит мое сокровище...
- А кто твое сокровище? Я?
- Ты мое сокровище, засыпай скорее, вставать очень рано. 
И я правда заснул и проснулся когда мама несла меня куда-то на руках. Мы остановились, меня бережно посадили на землю где я и сидел в позе лотоса все еще отказываясь открывать глаза. Сладкий запах ванили смешанной со специями окутал меня с головы до ног.  Я открыл глаза и очутился в кромешной тьме. Мама стояла рядом и светила чадившим подсвечником. 
- Идем!
Я поднялся на ноги и пошел за ней. Даже несмотря на необычную темноту я не стремился взять ее за руку. Мы шли рядом друг с другом. Сейчас, когда в моей памяти хранятся воспоминания о нескольких городах развалинах в Греции, Мексике, Африке и Китае мне сложно отделить их от того первого. Все они слились в единый город который открывался перед нами. Обломки колонн, капителей. Брошенные, обломанные, откинутые камни со стершимися рельефами. Фигуры зверей, сидящих или приготовившихся к прыжку. Сценки из жизни древней цивилизации, значения которых мне были еще не понятны. Все они отображались лишь в свете луча идущего от фонаря бывшего у мамы в руках. И на сколько хватало глаза виделись эти строения. Обломки и целые здания, почти утонувшие в земле или совсем выбеленные истлевшие от солнца, забывшие свой первоначальный цвет. Мы шли вперед в сумерках. Несколько мгновений или может около получаса. Незначительное событие без окраски звуком или запахом запечатлелось так достоверно что я могу рисовать его по памяти. Где-то над нами появился еще один источник света. И мы взбирались вверх. Туда где уже появилась заря. Мама остановилась поставив светильник на землю, расправила плечи и глубоко вдохнула. Теперь она выглядела иначе. Я смотрел снизу вверх и думал что мама часть этого великолепия. Что только она умеет читать надписи на этих камнях. И только она знает все о прошлом. Все от начала времен. Или просто до моего рождения. Что она владеет волшебством. Что это она рисует красоту этого мира своими графитными штрихами. Но тогда она была совсем обычной. Дорожные брюки со множеством карманов, серая толстовка и волосы играющие с ветром. Невероятно красивые волосы.Я стоял прямо за ней. Она смотрела вперед. Таким же взглядом как она смотрела на океан.
- Мама, а где море?
- Море там.
Не меняя направления головы сказала она. 
- Ты видишь море?
- Нет, но я знаю где оно находится и чувствую бриз. Солнце будет вставать оттуда.
Она указала рукой прямо перед собой. Мне хотелось спать. Я обошел ее и уткнулся прямо в ногу. Она старалась приподнять меня, но я закрывал глаза и чувствовал как проваливаюсь в теплый, уютный сон. Наконец она подняла меня на руки и сказала:
- Смотри!
Я болтался где-то сбоку, но когда приоткрыл глаза, осознал ради чего она все это затеяла.  Граница рассвета двигавшаяся к нашим лицам осветила  древний город выстроенный по давно утерянным правилам. Истлевшие камни помнили тысячи дней и тысячи лиц. Только солнце поднималось вне времени. Я старался рассмотреть все лучше.  Выпрямил ноги и не отрываясь от рассвета нащупал по собой опору на которую встал. Я сделал правильно.  Солнце лишь наметило ход, но еще долго продержалось над дымкой горизонта. Мама усадила меня на камень поросший мхом и от того мягкий и совсем не холодный. Вскоре поняв мою готовность распластаться на этом мхе она положила мою голову себе на колени и так мы смотрели что же будет дальше. Я совсем даже проснулся и заметил что таких как мы много тут и там, и притихшие фигурки начинают двигаться, смеяться, разговаривать. Необыкновенное умиротворенность царила вокруг. Я чувствовал себя счастливым. Без резкости и восторга. С уверенностью что у меня все получится, у меня счастливая судьба. Я вдохнул чистый прохладный воздух и мне показалось что за ним потянулись соленные капельки бриза. Недалеко от нас сидел мужчина с которым мы познакомились на кануне. Он поприветствовал маму кивком головы, а мне подмигнул. Я был доволен началом дня. Еще через несколько минут я был накормлен сэндвичем. От сока я отказался. Оставшийся день мы провели бродя между позеленевшими камнями. Я уже знал что такое пастель, акварель, уголь. И привык спрашивать перед тем как взять что-либо из маминого набора. Когда все альбомы с коричневой бумагой были заполнены мама взяла белый лист и практически мгновенно уверенной рукой нарисовала общий вид. Горизонт. Водоемы, пальмы и даже силуэты обезьян.
Первая ночевка на обратном пути была в отеле в горах. Утром мы ходили на водопад. Мама сделала фотографию меня стоящего по колено в ледяной воде, но сама заходить туда отказалась. Особенной была ночевка в палаточном отеле прямо в песчаной лагуне. Для любителей уединенного отдыха. Палатки представляли собой подобие походных шатров в которых запросто умещались дубовый двуспальные кровати и канализация. Мама окрестила это сооружение походным дворцом. Всего несколько таких домиков на всю лагуну. Округлый пляж длинной около пары километров и никакой цивилизации. Ни толп туристов, ни назойливый местных торговцев. Вечером мы сидели в креслах перед палаткой и смотрели на закат. В лагуне почти не было ветра, высокие пальмы давали необходимую тень. Все находилось в умиротворении. Я достал цветной порошок для праздника красок. Рассыпал его в разные стороны подражая местному населению. Песок вокруг окрасился в разные цвета. Я старался сделать узоры и какие-то дорожки. Когда солнце село мама принесла из машины сюрприз.  Упаковку с фейерверком. Салют получился настоящим. Наши соседи тоже остались довольны. После заката в лагуне делать было нечего и мы ушли спать. Маме понравилось это место. Мы еще какое-то время шептались. Она рассказывала мне об особенных, важных местах. О том что значит пускать корни. О мудрости, нежности, о способности быть самим собой.

Меня разбудил монотонный звук барабана. Я вышел из палатки и увидел две фигуры. Мужчину и женщину. Рассвет только начинался, но первые теплые лучи приятно грели мои плечи. Я подошел ближе, и ритм стал громче. И когда я подошел довольно близко он стал почти моим сердцебиением.  Я сел рядом с девушкой. Ее голова была обрита налысо, но ей это даже шло. Она была очень красивой. Улыбнувшись она подмигнула мне. Я ударял в натянутую кожу барабана вместе с ней. А когда она убрала руки повинуясь внутреннему ритму я стал отбивать кончиками пальцев какой-то приятный мне мотив. Ударяя все сильнее сильнее и сильнее. Иногда я приоткрывал веки и все вокруг кружилось под звуки моих пальцев. Так я провел некоторое время пока не услышал что второй барабан молчал. Мама говорила мне, что слезы это сырость внутри которая мешает правильному дыханию. Поэтому нужно любить солнце. Было уже светло. Я отпустил сырость накопившуюся во мне и сделал глубокий вдох. Капли закатились в носоглотку, в горле першило. Соленая вода стремилась к самому сердцу. И там в центре груди что-то отозвалось повторяющимися ударами. Я сел на качели привязанный к пальме и смотрел на девушку. Она сидела в позе лотоса лицом к океану. Мне захотелось остаться в одиночестве. Всю дорогу до виллы мама не тормошила меня.
Раз в неделю рынок увеличивался до невероятных размеров уходя прямо к океану. Там можно было купить все. Мы отправились туда за сувенирами. На обратном пути спрятались в пляжном баре от жары. Я пил арбузный сок. До сих пор это мой самый любимый вкус.
В день нашего отъезда жара усилилась вдвое. Я в последний раз лежал на своем топчане укрытый почти прозрачным марлевым покрывалом радужного цвета. Даже океанский бриз насквозь пронизавший глиняные стены не остужал меня. Я щурил глаза и представлял будто я Дев лежащий где-то рядом с божествами и прислушивающийся к их божественной речи. Я почти физически ощущал их присутствие. Представлял что моя почерневшая кожа это их подарок. Я погрузился в свои размышления и прибывал там пока до моего слуха не донеся тихий стук.  Стучали видимо по стеклу. Все окна в доме были распахнуты и ночной гость настойчиво стучавший в окно явно пришел кого-то увидеть. Я вовсе не учуял угрозы и это убаюкивающее чувство снова погрузило меня в сон. На утро меня вновь разбудили, но уже более приятными звуками. На улице лаял щенок. Я закопошился, но так и не решился оторваться от прохлады простыней. Он лаял без остановки, но без надрыва или испуга. Просто старался привлечь к себе внимание. Я услышал голос Плотникова:
- Иди, иди сюда...
Я лежал в кровати наполненный таким счастьем и умиротворением что каждый луч проникавший в мою обитель и в мгновение касавшийся пола был каким-то очевидным чудом.
- Мама!
- Доброе утро, пирожок!
Пока мы завтракали Плотников забавлялся со щенком. Но как только все приготовления были завершены и уже не было никакой возможности вернуться или тратить время на поиски, щенок исчез так же внезапно как и появился. Мы вышли в сад и я стал оглядываться и потихоньку звать:
- Эй, щеночек, щеночек. Ты где?
Мама стояла у машины. Она все понимала и так же я понимал, нам необходимо ехать. Оглянувшись в последний раз на дом я сел в минивэн.

Возвращение в Москву было очень радостным. Несколько деталей нашего интерьера махараджей мы привезли с собой и они на долгое время заняли некоторые уголки московской квартиры. Весна пролетела очень быстро и была наполнена праздниками, подарками, хорошей погодой и хорошим настроением. В мае мы с бабушкой полетели на греческий остров. Это был наш первый совместный опыт и наше первое совместное лето. Мы с удовольствием помогали друг другу. Бабушка с опаской относилась ко всему новому и я терпеливо рассказывал ей об электронной регистрации на рейс. Обернувшись я увидел маму. Она что-то говорила одними губами. Бабушка так же ответила ей, они друг друга понимали. Уже насквозь пропитанный мифами стран мира я без умолку пересказывал бабушке истории приправляя их собственной фантазией. Вслед за путешествиями и бытовыми радостями меня еще сильнее согревали новые близкие мне люди. Я разогревался изнутри. Впитывал в себя все самые лучшие впечатления. Прозрачная, бирюзовая вода средиземного моря. Рыцарская крепость, старый город, лавочки доверху заполненные морскими губками.  Бабушка тоже наслаждалась отдыхом. Она всегда любила шумные компании и вокруг нас быстро собрались единомышленники.

Мне запомнилось многое из нашего совместного детства. Я научился любить покупать продукты. Любить готовить. Мы часто садились в машину и ехали в магазин совсем поздно. Мы бродили по магазину выбирая или придумывая что будем готовить. Я наблюдал за другими детьми. Копировал тех кто по моему мнению вел себя правильно.  Мама замечала это и неизменно на мои странные вопросы отвечала:
- Ты хорошо себя ведешь.
Она обнимала меня за плечи или сажала куда-нибудь поближе к себе. В один из таких вечеров мы долго выбирали какую-то вкусность и когда вышли на стояку на улице лил дождь. У входа висел рекламный плакат с изображением медведя.  Мама подвела меня к этому плакату. В одной руке она держала пакет с продуктами, а в другой меня. Остановившись она сказала мне:
- Стой около мишки и никуда не уходи! Хорошо!
Она наклонилась ко мне и провела рукой по плечу. Я кивнул. Что-то внутри меня закопошилось. Я был напуган. Меня вдруг испугал мой родной город или мое одиночество. Окна домов вдруг стали недружелюбными и чужими. Мне было страшно поднять глаза.  На улице шел ливень. Я стоял и смотрел как от магазина отъезжают машины не решаясь пошевелиться все представляя как должен себя вести. Я чувствовал что внутри меня тепло, что это тепло сохраниться даже если весь мир будет ко мне недружелюбен. Я переминался с ноги на ногу и прижимал к себе какую-то совою игрушку. Я так увлекся своими размышлениями что не заметил как почти ко входу подъехала машина. Мама вышла с зонтом. Она подошла и одним махом сгребла меня на руки и унесла в машину.  Я был вне себя от разливающего внутри счастья. 
Был такой очень теплый день и мы с мамой шли куда-то на ту сторону реки через мост. Ей было так весело что она хватала меня за округлившиеся бока приподнимала над землей и целовала куда попадет. Попадало в основном в щечки. Так она говорила "щечки". И мы хохотали еще больше. 
Мы обедали в кофейне. Мама работала, а я кажется представлял что весь интерьер это импровизированная полоса препятствий. Мама так и сказала стаскивая меня с очередного стула. В кафе вошли мама и мальчик возраста примерно, как и я. Мальчик плакал. Не то чтобы сильно, но он будто был чем то расстроен. Мама открыла для него бутылочку с водой и посадила в кресло.
- Все. Пей и успокаивайся.
Она ушла к стойке сделать заказ, но мальчик снова насупился и из глаз потекли слезы.
- Ну ты теперь на все так реагировать будешь? - спокойным мягким голосом сказала женщина. 
Она мне сразу очень понравилась. Его мама. Это было очень очевидно. Она была значительно шире моей мамы. Коренастее. И еще более спокойная. Мальчик перестал плакать, и она отошла к стойке. Заметив меня он отодвинул кресло от стола. Его можно было назвать крепышом, но все движения были наполненными неуклюжестью ребенка за которого все делают. Так я встретил своего лучшего друга. Кирилла. Он подошел ко мне все еще держа во рту бутылочку с водой. У меня было странное чувство превосходства. Так я подумал вначале. Лишь со временем я понял что это означало. Чувство старшинства. Чувство покровительства. Уже пойдя ко мне почти в упор он отбежал обратно. Его мама обнаружила пропажу с кресла и пойдя к нему предупредила по видимости вовсе не тихого мальчика чтобы он не шалил.
- Скоро мы будем есть. - сказала она, усаживая сына в кресло.
- Нет!
Он явно капризничал и было похоже что это его обычное поведение.
- Ты не будешь есть. Мы с папой будем.
Папа, слово привлекло меня. Некоторое время мальчик бегал по кафе, явно задумывая шалость, пока мама не забрала его к их столику. Чтобы он хотя бы стоял рядом с ним. И вот в кафе зашел его отец. Они всегда были очень похожи телосложением. Я сделал занятой вид, а на самом деле пристально следил за всем что происходило за их столом. Вначале он капризничал из-за то где он сядет. Когда отец указал кто где сидит он все таки решил что-то съесть. И через мгновенье раскачиваясь на стуле он ударился голой о спинку. Как и следовало уже ожидать заревел. Родители наблюдали за все этим с царским спокойствием. Он захлюпал носом и потянул руки к матери. Вскарабкавшись к ней на колени он заявил что во всем виноват отец. Я удивился, а его мама невозмутимо произнесла:
- Не придумывай. Я все видела. Кто виноват? Ты сам виноват.

Я гулял во дворе и вдруг решил сам пойти к бабушке. Конечно я знал дорогу. Нужно было все время идти прямо, мимо магазина, больницы. И дальше. Главное не ошибиться с поворотом. Четверная улица слева. Но ребенку идти одному по городу было конечно не самой лучшей идеей. Я прошел уже почти половину пути наслаждаясь свободой и хорошей погодой. Пока меня не окликнули. Я увидел у подъезда дома мальчишек. Возможно я видел их раньше. Они улыбались, но ничего дружелюбного я в них не нашел. Один из них, чуть старше чем я, пошел ко мне навстречу. Остальные были уже подростками. Я был идиотом, потому что согласился идти с ними. Мы зашли за кинотеатр. По поведению самого рослого из них я понял что ничего хорошо на уме у них нет. Они щупали меня. В переднем кармане у меня лежали деньги. Но интересовало их не только это. Я повернулся и побежал. Бежать к набережной было ближе, но там не было ни души. Я побежал обратно к домам. Они догоняли, кто-то схватил меня, я упал. Отбивался, кричал. Вырвался и снова побежал. Нас увидела какая-то сердобольная женщина. Даже не зная в чем дело она отогнала их от меня. Какое-то время они стояли неподалеку. Не уходили. Женщина пригрозила им и они убежали. Я повернул обратно к дому. К тому моменту у меня уже был шрам который я ношу до сих пор. Убегать было неприятно. Я ничего никому не рассказал. И вскоре забыл об этом.

Наверное это была суббота. По квартире передвигался запах завтрака который перед уходом приготовила мама. Скоро должен был приехать дедушка. Звонил телефон. Я долго искал его и наконец найдя в кресле ответил:
- Да!
- Миша... Миша, где мама?
Меня охватила странная тревога.
- Не знаю, наверное в мастерской...
- Скажи ей пусть едет к нам... - она сделала вдох и после паузы сказала, - дедушка умер...
Она говорила это очень ровным голосом. Эта уверенность окончательность выбила меня из колеи, я упал в кресло и заплакал.
- Как! Почему? - я плакал и слушал ее объяснения. Ведь это я должен был ее успокаивать. Но я не был готов к случившемуся, к тому что это произойдет так скоро.
- Успокойся. - резюмировала бабушка.
Еще чуть-чуть и ее дрогнувший голос мог перейти на рыдания. Я взял себя в руки.
- Да, я все сделаю.
Не знаю как это произошло. Откуда взялось такое отчаяние. Я вышел из квартиры даже не заметив запер я дверь или нет. Кир жил в соседнем подъезде. Единственное чего мне хотелось это чтобы он оказался рядом. Вместе со мной в холл вышел наш сосед. Он видимо спросил что со мной. Похоже выглядел я не важно. Творилось что-то чего я не мог переварить. Очнулся я от едкого запаха нашатырного спирта. Сосед вызвал скорую. Я отталкивал от себя вату с нашатырным спиртом. Мы вышли на улицу. Скорая уехала. Осталось какое-то неприятное ощущение беспомощности. Я увидел как навстречу идет Кирилл. И заплакал.   
Хотелось всего чего угодно. Есть, спать...только не оставаться дома.
Я убежал. Не очень далеко. К дому Пашкова. Я сидел на ступеньках  около ограждения. Смотрел на реку и мост. Машины ехавшие по мосту навстречу мне - светили белым, а те что ехали от меня к дому - красным. Я шагал по городу один. Его больше не было.  Куда бы я ни шел, его больше не было. Знал ли он кем стал для меня. Остановилась патрульная машина. Я позвонил маме. Глаза слипались. За мной приехал дядя Сережа, папа Кирилла. Как малыша меня подняли на руки и положили в машину. Я слышал его голос. Вот сейчас меня привезут домой. Положат в кровать, укроют одеялом. Мама заботливо снимет носки. Я высплюсь, проснусь и все будет как всегда. Как все эти годы.
Я не понимал сплю или бодрствую. Чувствовал невыносимую боль, ждал облегчения, что скоро отпустить, скоро кончится. Все сливалось. Я не хотел открывать глаза. И тогда я понял это не физическая боль. 
Я проснулся дома. Даже по запаху было понятно что все изменилось. Это место в которое я врос корнями изменялось.
Как и положено нас пригласили на оглашение завещания.

В следующем году когда все собрались Хавьер снова не приехал. Я сидел на улице смотрел на спортивную площадку посреди двора. Всего что я себе надумывал не будет. Я забывал их. Не будет дед учить меня водить машину. И еще много всего. Он бегал вдоль набережной, иногда по несколько часов. Я стал делать так же. Я бежал, смотрел на реку, деревья и купол Лужников. Было трудно, но каждый раз я чувствовал себя лучше. Это помогало мне.  Мне нравилось то что происходило. И я знал что впереди тоже много хорошего.

Дима появился внезапно и на совсем. Мы смотрели фильм в кинотеатре под открытым небом. Потом все плавно переместились к нам домой. Мама все время говорила по телефону, а мне так хотелось что-то у нее спросить. Возможно про девушку, которая мне очень нравилась. После очередного телефонного разговора мама собиралась выйти на улицу встречать какого-то гостя, который очевидно шел к нам в первый раз. Я услышал как хлопнула входная дверь и ровный глухой голос возвестил маме:
- У тебя прекрасная подборка обуви!
Я повернулся. На меня, улыбаясь, смотрел богатырь. Мощные руки, широкие плечи и лохматая русая голова с пронзительными голубыми глазами. Он посмотрел на меня и так же глухо произнес свое имя. Дом был полон гостей. А я смотрел только на него. Высокий, уверенный в себе и казалось очень добрый.
Они с мамой сидели совсем рядом. Меня захватили чувство ревности. Я осознавал, что это ревность. Осознавал, что пытаюсь найти в этом человеке недостатки которые оправдают точащую меня изнутри неприязнь. Несогласие с тем что он может находиться так близко. С тем как мама слушает его. И уж тем более как их руки соприкасаются. Стараясь отвлечься от неприятных мыслей я трепал нашего кота за щеки. Он щурился, моргал одним глазом. Но я уже не мог остановиться. Кот все же изловчался и выскользнул. Я повернулся ко всем спиной и стал делать вид будто разбираются нечто важное на столе. Стараясь успокоиться я перебирал знакомые вещи и повторял действия которые обычно делал сидя за этим столом. Разуверившись найти утешение я взял кота в охапку и шагнул на балкон. Дима вышел почти за мной. Он явно впервые был на этом балконе и осмотревшись неожиданно спросил меня:
- Нравится?
- Да! - ответил я уверенно и быстро. Сделав акцент на букве Д. 
Я был такой маленький в сравнении с ним, что через некоторое время он просто сгреб своей могучей ладонью мой затылок, а потом ухо, привлекая меня к себе. Никто и никогда так со мной не поступал. Это было совсем не так как с мамой. Какой-то новый вид чувств. Я был уверен, что внутри меня вскипает ярость. Я сжал кулаки для удара. Дима перебирал огромными пальцами мои отросшие патлы. Я чувствовал он думает о чем-то очень приятном. Эти мысли передавались с теплом его пальцев. И ком саднивший в горле резко проскочил выше к глазным впадинам. Глаза защипало. Я сделал глубокий вдох и чтобы не вскрикнуть обеими руками схватил Диму за ногу. Глаза перестали слезиться, ком тянуло куда-то выше, а вместе с ним и меня. Когда я открыл глаза Дима держал меня на своем плече. Я парил над городом. Может быть надо мной и было еще несколько этажей, но так высоко я себя еще не чувствовал. Мы молча смотрели на ночной город. Он вынес меня с балкона и перед тем как шагнуть из-за шторы мягко поставил меня на ноги. 
С такой пронзительной нежностью мне только еще предстояло встретиться. Когда они были вместе кислород начинал взбиваться в сливки. Они все время целовались. Меня это чудовищно раздражало, но они демонстративно прикрывались ладошками и продолжали будто назло всем.
Мы поехали собирать Димины вещи в его съемную квартиру. Она совсем не была похожа на холостяцкое логово. Уютно и чисто. Огромные стеллажи с книгами и альбомами.
Мы вдвоем с котом снова сидели на балконе. Мама забрала меня укладывать. За ней появился Дима. В трусах и футболке. Ну что тут скажешь. Мама укладывала меня, он сел рядом с ней. Дима слушал нас, а потом когда мама совершала наш сакральный ритуал, спросил:
- Что ты делаешь?
Мама ответила:
- Разговариваю с его ангелом хранителем.
У Димы было такое лицо будто мы дремучие язычники. Я понял Дима теперь не просто часть нашего мира, многое в моей жизни будет зависеть от него.
Уже когда я пережил несколько влюбленностей он рассказал мне как приехал в этот город. С одним чемоданом. Город был чужим. Он смотрел на замершую Москву-реку по которой плыл теплоход с красивой стеклянной крышей. Он плыл медленно, ломая кромку льда и оставляя за собой полынью. Дима такой же. Он не любит людей без цели. Тех кто плывет по течению. Самое главное что он мне дал - это желание стремиться к большему. Он тогда очень хотел чтобы рядом был такой человек который знает об этом городе все. Тот кто расскажет ему чем живет этот город.

Я взял ее на руки и оба мои родителя вопросительно уставились на меня будто восклицая "Осторожнее!". Ну и забирайте, раз считаете что она только ваша. Я был оскорблен таким недоверием. Все, что они могли сделать для нее: кормить, мыть, менять подгузники и уже тем более держать на руках это драгоценное сокровище - все это совершенно точно мог делать и я.
Все необходимое мы с Димой покупали уже после того как позвонила мама и сказала:
- Девочка.
Трепет накопившийся в нас за эти месяцы был с лихвой вознагражден когда мы увидели их в роддоме. В спальню переставили мамино кресло. Иногда мама засыпала прямо в нем. А мы с Димой пробирались в это сонное царство и как завороженные наблюдали. Самыми лучшими были первые дни. У нас появился общий человечек. Как пингвины мы все время сбивались ближе друг к другу. Мы дали ей имя. Я коверкал его так как мне нравилось. Так моя сестра превратилась в Нани. Не знаю точно почему, но это прижилось и стало ее домашним именем. Нани училась приподнимать головку пытаясь рассмотреть меня. Потом она научилась переворачиваться. И тогда она сверлила меня своим ясно голубым взглядом. Потом она научилась ходить. И передвигалась за мной буквально хвостиком. 
На троих наших девочек теперь приходились только мы с Димой. Летом мы забрали бабушку на дачу. Она, как и раньше поднималась в одно и то же время. Приводила себя в порядок. Одевалась. Делала строгую прическу и садилась в кресло. Она сидела в нем почти весь день и смотрела в окно. Иногда она будто видела кого-то знакомого и привставала. Вечером она шла спать, а с утра все повторялось в том же порядке. Мама не выдержала.
- Мы летим в Грецию!
Бабушка даже не сопротивлялась. И мы впятером отправились на Родос. Странное чувство не покидало меня за все время сборов и перелетов. Мне казалось что бабушка всегда меня недолюбливала. Было ли это настоящим воспоминанием или каким-то странным фантомом. Еще в детстве я прислушивался к ее разговорам. Я знал, ей хотелось чтобы у мамы все было по другому. Но со временем наблюдая за разными папами и мамами я понял, крайне редко получается так как они хотят для своих детей. Быть может в самом раннем детстве.  На Родосе бабушка делала все то же самое что и до этого, только ко всему прибавилось фраппе и молодое вино. Утром я выносил ей на пляж кресло, а чуть позже два фраппе для себя и для нее. У нас был отличный домик в 20 метрах от моря. Девочки заняли две спальни на втором этаж. Мы с Димой разместились на первом. В комнате которая служила и гостиной и столовой одновременно. Нани часто приходила к нам, осторожно преодолевая ступеньки лестницы. Кажется ее пугала такая близость с морем. Просыпаясь она штормом неслась в сад где звала греческих котиков. Рослых с впалыми животами и вполне себе довольными мордами. Соседи еще не приехали да и туристов было маловато. До полудня мимо нас по кромке воды проходило не более 5 человек. Мы с бабушкой беседовали или читали местные газеты. Я даже несколько набрался местного диалекта. Мы вспоминали ту нашу самую первую поездку. 
Я проснулся от плача. Видимо наверху проснулась сестра. Я поднял голову и снова прильнув к подушке и укрывшись одеялом ждал когда ее маленькие ножки бесшумно спустятся по лестнице и затопают по паркету к моему дивану. Наверху послышались шаги. Быстрые и тяжелые. Спустилась мама. Она распахнула окно на кухне и с тревогой всматривалась в сумерки. 
- Мама что случилось?
Она подошла ко мне, положила руки поверх одеяла. Дима стал ворочаться. Мама тихонько вышла на улицу. Я поднялся наверх. Нани мирно сопела в своей маленькой кроватки. Решеткой у нее служила настоящая рыболовная сеть которую мы с Димой сплели из снастей специально купленных в городке на самой горе. Несколько лет назад эта комната служила и мне детской и там еще остались деревянные парусники и модели лодок которые мы мастерили с бабушкой. День обещал быть насыщенным и я предвидя это забрался на мамину кровать и решил досмотреть все свои сны. Оттуда я смотрел на Нани, и представил как ее дети спят в этой кроватке. Что она расскажет им про тех кто ее мастерил? Сон подступал вместе с теплыми солнечными лучами. Я слышал как Нани часто переворачивается, что означало ее скорое пробуждение. Но я был совершенно спокоен зная что первым ее делом будет разбудить меня. 

К нам на дачу приезжало много гостей. Мама говорила:
- Для того чтобы встретить подходящего человека, необходимо проделать внутреннюю работу над собой.
Наверное когда гостей не было этим мы и занимались с самого утра. Нани выбегала в одной рубашке к клумбе смотреть как распускаются цветы. Отец чинил газонокосилку. Мама готовила завтрак. Мы завтракали прямо на улице. Стол перенесли под яблоню. Почти все яблоки с нее уже собрали. Осталось несколько плодов на самой верхушке. Среди которых было одно самое большое. Я ужасно хотел его достать. Несколько раз пытался влезть на дерево. Но ствол выдерживал меня лишь до середины. Дальше шли тонкие ветки. Тем более мама оберегала стол. Мы качали дерево, но яблоко крепко держалось на самой верхушке. Мама говорила:
- Оставь его! Рано или поздно оно все равно упадет. Стоит ли оно таких усилий? Ты уже ободрал коленку в прошлый раз. Если не мазать рану кремом останется шрам. Достаточно. Забудь про него и оно само упадет к тебе в руки.
Сестра с утра до вечера носилась как пропеллер. По двору, по газону. В доме, на лужайке. По лестнице второго этажа и даже по улице, хотя все были крайне озабоченны тем чтобы она оставалась на безопасном расстоянии от дороги. С утра до вечера. Но ночью и положенные два часа после обеда она спала безмятежным сном редко просыпаясь чтобы попить. Это был период нашего полного умиротворения. Мы забирались в огромный гамак провисавший почти до земли. Отец быстро уставал от того что его рост позволял растянутся не везде и вскоре перебирался прямо на травяной матрасище, который мама набила специально для таких случаев. Иногда я приходил к нему под бок и мы сладко дремали около часа. Но чаще всего мы лежали с мамой в гамаке и разговаривали. Иногда останавливаясь, замолкая задумавшись или прикрыв глаза от удовольствия. Потом просыпалась Нани и первое что она делала неслась к матрасу с которого отец конечно не успевал эвакуироваться. Как дикий индеец она подпрыгивала все выше и выше выкрикивая что-нибудь непонятное, но явно угрожающее. Пока отец не сгребал ее под мышку своими лапищами и не звал меня на помощь. Так мы хохотала еще около получаса пока мама готовила полдник. Проходили дни и недели и это было одно из самых счастливых времен в моей и в нашей жизни. Нани была еще маленькая, а родители достаточно молоды. Все мы жили подчиняясь одному общему ритму. Просыпались почти в одно время, делали то что хотели. В будни отец уезжал на работу. А в выходные мы все наверстывали. Делали все что запланировали за неделю. Иногда сестра уже засыпая набалтывала отцу какие-нибудь проделки, которые ей хотелось осуществить. 
У отца я учился безошибочности. Учился все делать с первого раза. Он наделен большой силой. Некоторые вещи от него просто отскакивают. Даже сейчас. Несмотря на все наши совместные с родителями старания я все еще был слаб. За внешней крепостью и ростом скрывалась чахлость, постоянные простуды и аллергии. Это стало для меня почти нормой. И то что отец и мама переносили как легкий чих я переживал неделями.  Еще больше страдая от того что нас с сестрой на это время изолировали друг от друга. Она обладает отцовской живучестью. Нани безошибочно наносила удар своей маленькой, но весьма тяжелой ручкой. В добавок к маминой способности концентрировать эмоции. Ярость. Жажду победы. Она становилась оружием которое не стоило лишний раз провоцировать. Я и сам иногда уставал когда она вдруг начинала в шутку со мной драться. Уже через несколько минут у меня появлялась отдышка. Конечно она бывала меленьким ангелочком. Когда забиралась ко мне, думая утащить с собой какое-нибудь сокровище. Я называл ее "маленькой козявка". Она отворачивалась и говорила:
- Не называй меня так!
- А как тебя называть?
Она становилась очень похожей на отца. У нее в комнате всегда был порядок, с самого детства. Какая-то мамина особенность. Идеальная логистика. Все всегда было на своих местах. В том числе некоторые мои вещи. Я никогда не капризничал не требовал их обратно. Но иногда мне хотелось чтобы все что мне нравится было совсем рядом со мной. На расстоянии вытянутой руки. Или хотя бы в пределах видимости. Так бывало по вечерам когда я лежал в кровати вдыхая запах свежего белья. Я осматривал свои владения в темноте и иногда  мне казалось что дверная ручка это лицо хитрого усатого китайского торговца в тростниковой шляпе который сторожит дверь.  Я закрывал глаза и он мне подмигивал. Мне казалось что если открою глаза то все исчезнет. Мой стол и парусник на подоконнике и все вещи и даже дверь. Останусь только я и темнота вокруг. Сестра кричала мне из своей комнаты:
- Миня, смотри под кровать!
Как и всем маленьким девочкам ей казалось что там кто-то живет. Я знал что мама уходит вечером работать в беседку. Это было ее личное пространство. И если она замечала что на втором этаже допоздна горит свет, то поднималась к нам и тогда сестра предотвращала наше наказание. Мама тихонько входила в комнату сложив руки в замок. Нани смотрела на нее своими голубыми глазами и говорила:
- Мамочка, знаешь, когда я еще была у тебя в животике ты пела мне песенку. Я помню.
И она начинала петь "Ложкой снег мешая ночь идет большая что же ты малышка не спишь..." Не знаю кто ее этому научил. Но мама даже все понимая несколько раз чуть не плача садилась к нам и обо всем забывала.  Конечно у меня так не получалось, но теперь у меня был отличный адвокат.

Мама невероятно выделялась из всех отдыхающих. Она стояла на берегу. Я полусонный только вышел из номера на пляж где все мое семейство уже не первый час загорало. Было еще совсем рано, мне вовсе не хотелось выходить из номера. Все звуки замедлялись. Мама смотрела в сторону пирса у которого в песке играла сестра. Мама упрямо вглядывалась во все детали пейзажа. Тогда я впервые заметил у нее седые волосы.
- Дима, она идет на мол!
Отец приподнял голову от полосатого матраса смягчавшего дерево лежака. Он посмотрел в сторону пирса и произнес слова которые скорее все означали что сестра в безопасности.
- Ну конечно! Я же еще нарожаю!
Я никогда не любил черный юмор, но некоторые фразы произносимые моими родителями вызывали во мне самое сильно чувство юмора. Особенно когда наша семья росла на глазах. У меня появилась привилегия гулять допоздна. Поэтому мне больше нравилось отсыпаться в номере с видом на море. Я хорошо себя чувствовал. Близость с морем шла мне на пользу. И все же отцу пришлось приподняться, чмокнуть маму в затылок и тоже сосредоточить зрение на маленькой фигурке в конце мола. Он по спортивному вскочил на мягкий песок уверенным шагом высокого человека приближался к нашему гномику. Он окрикнул сестру с берега. Но она, оглянувшись, продолжила копошиться.  У отца явно было хорошее настроение и он изображая пирата грозно прорычал что-то и принялся делать вид что старается поймать ее. Сестра радостно завизжала. Он дал ее фору, а потом подхватил под мышку и утащил купаться. Их визги прокатились по всему отельному пляжу оставив улыбки на многих лицах. Мама тоже улыбалась, она выглядела очень счастливой. Я не хотел купаться. Не хотел даже снимать футболку. Но они затащили меня в море. Вода была теплой и мы еще долго изображали морских котиков. Ныряли, а выныривая выдыхали фонтаны брызг. Отец подбрасывал меня с рук. Потом я забирался к нему на плечи и прыгал. Я становился взрослее и тяжелее. После купания сестру завернули в полотенце и усадили на лежаке рядом со мной. Отец открыл зонтики. Я развлекал Нани:
- Смотри какие у тебя мурашки!
В такие моменты она была милая. Но меня чаще стали просить посидеть с ней. Или просто оставляли около меня со словами "посмотри за сестрой". Не хотел я за ней смотреть. Мне было не интересно.
Мне хотелось свести к минимуму наше общение. Поэтому даже если было настроение выйти на пляж я ждал когда мое семейство соберется идти в номер. И уже тогда выходил под зонтики. Иногда меня все-таки вытаскивали загорать. Мама начинала разговор так:
- Ты во сколько вчера пришел? Или правильнее спросить сегодня?
Я честно был уверен в формальности этого вопроса, и считал себя взрослым и свободным. Пока отец не напомнил мне о необходимости ограждать маму от волнений. Иногда мне хотелось закрыться в номере или убежать от всех и делать только то что хочу я. Тогда я звонил бабушке и долго с ней разговаривал. Наверное пришло время задать маме все вопросы которые у меня накопились. И я решился на разговор. Дверь на веранду была открыта. В номере на полу и диване остались следы вчерашней игры в восточную сказку. Мама сидела в кресле, думаю и она не раз прокручивала в себе этот диалог. Она обняла меня и так крепко прижала к себе что я понял не нужно было ее беспокоить.
- Пирожок, никто не выжидает случая, чтобы обидеть тебя все заняты тем что охраняют свою собственную рану.
По вечерам все наше семейство совершало променад по главной улице. Детская коляска всегда была забита всем что было бы неудобно нести в руках и тем что по мнению девочек могло потребоваться. Иногда мне казалось взгляды всей улице прикованы к нам. Мама заранее старательно подбирала свой и наш внешний вид. Какие-то светлые, струящиеся ткани. Все яркое, мягкое, приятное. Улицы были заполнены местными жителями неспешно торговавшими сувенирами или ведущими разговоры с соседями сидя за столиками прямо на улице. Толпы туристов гуляющих в свое удовольствие так же как и мы. Как-то мы свернули на улочку, где продавали картины. Целая улица была заполнена магазинами в которых продавали полотна всех возможных размеров. Во всю стену, или умещающихся на ладошке. Были разные, даже нарезанные куски холста,  не натянутые на раму. Меня увлекли эти лавочки. Я заходил почти в каждую, пока отец не спросил меня что именно я ищу. Уже стемнело. Нани капризничала, ей не терпелось оказаться радом со всеми своими игрушками. Я ответил что ничего особенно не ищу. Мне просто нравится рассматривать. Отец оставил мне деньги. И они ушли ужинать. У меня не было цели купить что-либо. Пересмотрев работы в разных стилях я  решил купить морской пейзаж. То что у меня самого плохо получалось. Я выбирал и понял что одного будет мало и у меня вполне хватает средств на те работы которые мне понравились. Найдя родителей в ресторане я похвастался своей покупкой. Домашние не одобрили приобретение. Но все эти пейзажи заняли места в моей комнате. Когда вспоминаю об этом я  задаю себе вопрос: чему я научился за это время? Меня воспитали с осознанием что каждый человек имеет право на творчество. На выражение образов живущих в его личной вселенной. Но для этого нужно много работать. Бескомпромиссно двигаться вперед. А я с трудом осиливал школьную программу. Я был твердым середнячком. Думаю я просто был лентяем.
До окончания каникул оставалось несколько дней. В городе почти каждый день шли дожди и если было солнечно нас с сестрой отправляли на улицу. Пришло время учить ее  кататься на взрослом велосипеде. Меня учил дед. Мы не успели дойти до парка. В том же самом переулке что и я она поймала равновесие. Ей еще трудно было набирать скорость и я подталкивал ее. Не поворачивая головы она повелительно выкрикивала:
- Исче! Исче!
Я шел позади велосипеда и так же повелительно отвечал:
- Крути педали!
Так мы доехали в парк. Когда мне хотелось нагнать какую-нибудь хорошенькую девушку я подталкивал маленький двух колесник и улыбался. Это было все что тогда меня интересовало.

На следующее лето у Кирилла родился младший брат. Ян был спокоен только когда спал. Я накрывал коляску своим пиджаком чтобы он пригревшись под английской шестью засыпал, и мы могли хоть ненадолго расслабиться. Доставалось всем. Было не так как с Нани. Тогда мы прибывали в каком-то блаженно-трепетном состоянии. Но с Яном вообще все было по другому. Выпиской руководила наша бабушка. Взбодрившаяся. Она приехала на такси и еще не выйдя из него начала командовать парадом. Одновременно она говорила по телефону, искала нужный корпус и оценивала красоту купленных букетов. Почему-то никто кроме меня не запомнил корпус в котором выписывают хотя мы в нем уже были. Все шли за мной. Наша толпа заполнила  пространство холла. Мы остановились перед стекленными дверями на которых было написано "без бахил не входить". Волнения не было. По крайней мере у меня. Принесли наш сверток. Мы вышли на улицу. Бабуля уже стояла у первого такси.
Нани встречала нас дома. Она видимо предвкушала что ей преподнесут новую куклу для игр. Ох, она не знала что ее ожидает. Все свои самые фиолетовые синяки они получили друг от друга. Я счастлив что у нас всех такая разница. Почти всегда я был больше, сильнее или умнее. Малышня слушала что мы им говорили. И мы все как-то сразу находили общий язык. Мне нравилось ходить или ехать куда-нибудь с Яном когда он подрос и стал чуть выше моей коленки. Я говорил ему:
- Держись!
И он тут же хватался за поручень и молча поднимал на меня глаза.
Но я не стремился взрослеть. Брать на себя ответственность. Однажды я  приехал на дачу. Отец вдруг позвал меня. Он прослезился, это было странно и я встревожился. Наш совсем старый наполовину седой наполовину пыльный кот. Он лежал в сарае в самом углу и  был похож на чучело. Отец становился сентиментальным. Это был НАШ кот. Я всегда так мечтал о собаке. Которую мы так и не завели из-за частых отъездов. Но с того момента на каждый праздник и особенно на свой день рождения я стал наивно ожидать щенка.

Меня это обошло стороной. А вот Кира нет. Не знаю от чего он бежал. Что искал. У меня нет ответа почему с кем-то это происходит, а с кем-то нет. Я пошел в храм на Ордынке, и в храме ко мне подошел священник. И я задал ему этот вопрос. Он ответил что не у всех есть силы преодолеть свою зависимость. Есть люди которым необходима посторонняя помощь. До сих пор я верю что это возможно. Для каждого. Вначале я не видел в нем каких-то серьезных перемен. Мы стали отдаляться. Впервые за долгое время у нас появились серьезные разногласия. Меня всегда раздражала его неспособность копить на что-либо. Деньги у него разлетались как только появлялись. Однажды он вдруг срочно попросил у меня крупную сумму. В такие моменты я сомневаюсь что наделен интеллектом. Мы стояли в подъезде. Он выглядел так будто простыл. Даже тогда я ничего не понял. Может я просто не хотел этого замечать. Я никогда не был плохишом. Я чахлый, нудный, мамкин сын. До образа ботаника мне не хватало только очков. Именно зрение у меня всегда было хорошее и я из окна квартиры разглядывал тех с кем он общался. У него появились новые друзья. Он пропадал месяцами. Его не видели ни в школе, ни дома. Меня переворачивало всего даже когда я слышал о том как это происходит. Все это было слишком. У меня уже был свой собственный преображающийся мир. Единственным моим самым сильным желанием было иметь способность нарисовать все что я захочу.
 Я встретил его на улице. Вид растерянный. Вдруг у него появилась тяга к общению со мной. Я убеждаю себя, то что он делал нельзя назвать предательством. Но в эти моменты мои инстинкты отворачивали меня о него. Он осуждал меня. Даже если он этим ни с кем не делился. Я это знаю. Знаю как он выглядит когда осуждает кого-то. А меня выводило из себя его не умение отказаться, сказать нет, оборвать что-то. Послать. Я обвинял его, он осуждал меня. Я смотрел ему прямо в глаза. Он отвернулся и молча пошел к подъезду. Я был уверен в своей правоте. Но осадок остался. Мы перестали общаться.
Я часами бродил по набережным. Проходил знакомыми маршрутами. У меня наступила эмоциональная зима. Я ничего не чувствовал, ничем не вдохновлялся. Я только думал. В моей голове прокручивались сотни сюжетов. Они менялись, и их важность менялась для меня. Менялся и мой город. Первое серьезное преображения я увидел на набережной около ЦДХ. И вдруг мы на пол лета уехали на дачу. Такое совсем мое любимое детство. С кошками которые лазают по заборам. Прудом, гаражом с разнообразными снастями. И всякими взрослыми разговорами. Мы сажали яблони. По выходным приезжала моя любимая тетушка, которая однажды привезла в коробке с бантиком кролика. Сестра конечно дико восторгалась подарку, а он бегал по идеально подстриженному газону. Федору, так назвали кролика, купили самку и через месяц по газону прыгал целый выводок, что крайне забавно было наблюдать по утрам из окна. Всем им мы дали клички, а потом раздали  соседской малышне. Сестра росла и все маленькие стульчики которые делал еще дедушка мы заменили взрослой мебелью. И вот когда мы наконец приехали домой все уже знали про Кира.

Я по привычке шел через парк просто увидел ее и понял что должен что-то сказать, обратить на себя внимание. Никогда мне не приходилось встречать человека который столько бы говорил. Она комментировала все что делала, собиралась делать, уже делала, видела или слышала. И при всем этом успевала наблюдать за реакцией окружающих. Я снова сбегал из дома никому не говоря куда иду.  Ей нравилось гулять на Патриарших прудах. Мне это было совсем не удобно. Хотя атмосфера там была приятная. Несколько раз я имел слабость кормить там лебедей. Единственное что можно было купить неподалеку это пирожные. Но прожорливые птицы и их уминали за раз. 

Мне досталось до кучи. Допрос с пристрастием. Обыск в комнате под предлогом генеральной уборки. И недельный домашний арест на всякий случай. Самым вменяемым в этой ситуации был отец. Он предотвратил принудительный осмотр моих конечностей. Вызвали бабушку. Сестру с мамой отправили отдыхать, а меня ждали часы, дни и недели проведенные наедине с собой.
Я старался отвлечься. Старался взять себя в руки. Голова соображала очень хорошо. Чего делать не нужно, а что необходимо. Я мог объяснить себе многие вещи. Мог сконцентрироваться на полезном и правильном. Но все эти действия сами по себе не устраняли причину, источник беспокойств. Я устал, просто по-человечески устал от того что мне треплют нервы. Я знал, что должно было пройти какое-то необходимое время. Но веры в то что про прошествии этого времени все реально измениться почти не было. Я думал о том что был так счастлив. Что может я уже был достаточно счастлив. И поэтому мне хотелось все отмотать назад.
Те кто тогда тусовался в клубах расскажут больше. Меня хватало только на то чтобы пройти на халяву в парк через кафе. Покурить в подъезде или ночью в сквере. Вот я такой.

Я бы никогда ни одной живой душе не сказал о том что я чувствую. Я купил букет на большой полянке и пришел на наше место. Ее нигде не было видно. Я сел и накрыл букет своим пиджаком.

Это была совсем маленькая комнатка, метров десять. Такая что в ней помещалась только кровать. Я ждал ее лежа поверх одеяла и рассматривая то что происходило за окном. Все суетилось и мне это не нравилось. Я представлял себе нечто уютное спокойное неторопливое, а все вокруг бурлило, люди громко смеялись. Мне не хотелось этого. Мне хотелось нашего места. Но было уже поздно, она шла ко мне. В дверь постучали. Я щелкнул ручкой и увидел ее. 

Домой Кир вернулся быстро. Но не потому что все уже было позади. Никто не запрещал мне с ним общаться. Но мне самому не хотелось этого. Я видел как моя мама переживает за всех. Я не узнал его. Мы договорились что я зайду. Я мялся около двери стесняясь людей которых давно не видел. Он собирался на улицу. И как-то неоправданно истерил, капризничал так как он всегда делал в детстве.
Он срывался. Однажды вломился ко мне в невменяемом состоянии. Мы дрались по серьезному. И все же спустя годы когда на меня накатывало он говорил со мной моими словами. Теми фразами которыми и я с ним говорил. Не помню этого, но я знаю что мог так сказать. Значит тогда он слышал меня. Не я был тем кто ему помог. Однажды мне приснилось что он умер. Я вижу это сидит в нем до сих пор. Не знаю чего это ему стоит.

Я не мог ничего ей сказать. Слишком боялся ее потерять. Боялся своих собственных слов, тех что уже сказал и мог сказать. Того что я не смогу себя сдержать. Я был готов к тому что меня будет крутить и я уже не смогу уделять все свое время важным вещам. Что я напьюсь и провалюсь в сон.

Мы встретились с Хавьером в Камергерском переулке. Он как я и предполагал был уже немного пьян. Столько радости было в этой встрече. Мы шагнули друг к другу. Зашли в кофейню. Я уговорил Хаве как следует закусить. Уже по привычке я достал блокнот. Он заглянул через мое плечо.
- Что это? Крыша?
- Да. Это крыша фабричного здания. Оттуда открывается потрясающий вид. Мои друзья попросили придумать там что-нибудь на лето.
- Придумать? Как это придумать?
Он жевал и возмущался. Ради такого случая я достал из сумки бумагу припасенную для эскизов. Нарисовал пару линий.
- Что ты делаешь? - Хаве отобрал у меня и карандаш и бумагу. - Рисуй одной линией. Зачем водить туда-сюда? Одна уверенная линия!
Я провел еще несколько уверенных линий. Стало ясно что крыша здания.
Хавьер постарел. Он хорошо выглядел, только волосы стали седые. Но что-то в нем изменилось для меня. Или наоборот он остался прежним, таким же как и был, он говорил о том же, шутил так же. Он напоминал мне о том времени которое было для прошлым. О счастливом детстве, которое стало основой моего будущего взрослого счастья.

Я взял в руки карандаш. Графитная стружка сыпалась на бумагу словно была моим продолжением. И я придерживал ее оставляя только самые лучистые, самые ровные штрихи притягивающие образ сохраненный памятью. Сложенные рядом тонкие линии являли именно то, что я задумал.

На каникулы было решено ехать большой компанией. Собрались наверное все. Скорее всего это наши с Киром родители задумали чтобы мы окончательно примерились. Мы летели прямым рейсом до Тенерифе. На острове родители сказали нам обоим: "деваться вам отсюда некуда - вы предоставлены сами себе". Нам дали свободу действий. Просыпаться когда хотим, идти вместе со всеми или нет. Правило было только обедать и ужинать вместе. Мы какое-то время делали недовольный вид, но конечно это было лучшим что нам могли предложить. Все мы переживали не самое лучшее время. Поступки и решения которые уже невозможно было изменить. Но мы могли отпраздновать что все это похоже закончилось. Я все еще жевал сопли. Ждал звонка. Она не звонила. Я отправил одно сообщение о том что видел в океане китов. Она ответила что-то такое же. За все время мы с Киром так ни разу не искупались на пляже где находился отель. Мы решили не сидеть на одном месте и осмотреть все что есть на острове. Машина нам не полагалась и единственным вариантом было автобусное сообщение. Мы купили проездной на автобус и катались как все местные. Иногда мы встречали студентов испанцев которые приехали на остров учиться. Для них это было значительно дешевле чем на материке. Вечерами наш знакомый возил нас на такси в другие курортные зоны. В такие места про которые мамам лучше не знать. Сестру я почти не видел. Она завела себе каких-то своих друзей и с утра бегала по пляжу.
Кир стал довольным и загорелым. Он ходил в тренажерный зал и еще больше накачался. Я завидовал, потому что наверное никогда не смогу достичь такой формы. У него появилось чувство превосходства, он даже ходить стал медленнее. Чтобы окружающие наслаждались его внешним видом. Меня это не раздражало. На острове было полно пенсионеров, и я в серьез говорил:
- Опасайся немецких бабушек!
Мы вдвоем поехали на вулкан. Уже на подъеме по серпантину меня начало накрывать. Но пейзаж был таким красивым, что я сдержался. Мы поднимались все выше. Я смотрел в окно где в облаках среди океана парил еще один остров. У меня закладывало уши, нос. Но я не отрываясь смотрел на эту красоту. Когда мы сделали остановку, и я ступил на твердую землю мне стало легче. Но оказалось что мы будем подниматься выше. Мы гуляли, смотрели на поля остывшей лавы, разноцветные горы. Это было интересно, но меня не оставляла мысль что я поскорее хочу оказаться на пляже. Не помню как мы наконец приехали к подъемнику. Там уже собралась толпа. Кабины были большие, на десятки человек. Температура сильно отличалась от пляжной. Мы надели куртки, и мне честно казалось что прохладный воздух прочистил меня от горной болезни. На канатной дороге все было хорошо. Все набились в кабину, разглядеть что-то по сторонам было сложно. И вот мы вышли. До пика или крайней точки подъема нужно было подниматься пешком. Были дорожки, тропинки, кажется даже отметки. Толпа медленно разошлась. Я подошел к самому краю. Мы были над облаками. Горы были странные. Таких я еще не видел. Несколько плато разного цвета. От желтого до почти черного. Были и пики и резкие острые обрывы. Наверное просто я впервые был почти на вершине. Что-то внутри происходило, копошилось независимо от меня. Что это было? Чувство страха? Чего я боялся?
- Ты идешь!
Кир стоял метрах в 10 от меня. Я стоял неподвижно, боясь сделать шаг. Голова начинала кружиться. Одновременно один ком подступал к горлу. Второй падал на дно желудка. Начинала ныть поясница. Ноги каменели. В общем происходило что-то из рада вон выходящее. И мысль о моем позоре была не самой страшной. Меня пугало то что даже если я возьму себя в руки и начну делать шаги в какой-то момент головокружение станет таким сильным что я потеряю равновесие и начну падать. Оступлюсь и буду катиться с горы как камень. Падение было для меня реальностью. Кир поспорил со мной на деньги, что я не поднимусь даже до середины маршрута. Он протянул руку и потянул меня вверх. У нас не было специальных палок, без них подниматься в гору было трудно. Ноги в кроссовках скользили, зацепиться было нечем. Мы продолжали идти. Я шел за ним. Поравнялся. Мы прошли чуть больше чем до середины маршрута. Стояли вдвоем и смотрели на кратер. До него все еще было далеко.  Я не понимал почему это происходит. Почему он так крепко стоит на ногах. Почему даже когда его задевает в нем ничего не меняется. А чего стою я? Почему я такой слабый? Я понял это мне на самом деле Кир никогда не говорил нет. Он поддерживал все мои самые безумные идеи. Он верил мне. Я плохо думал о нем. Говорил ему в глаза то что не стоило говорить, просто, чтобы задеть его. И в эти моменты он не отвечал мне. Я не сказал ему об этом.
Времени до закрытия канатной дороги оставалось мало. На обратном пути кабина была почти пустая. Внизу мы быстро запрыгнули в автобус.
Как-то вечером мы утащили бутылку вина из отеля. Не то чтобы хотелось алкоголя. Могли попросить или купить. Хотели сесть на лежаки на пляже, но смотритель прогнал нас, видимо опасаясь что его накажут. Мы прошли дальше и сели прямо на серый песок. На острове было все. И пальмы и сосны и какое-то драконовое дерево которому тысяча лет. Мы объездили все городки. Заглянули на каждый резной балкон. Исходили все брусчатки. Реально стоптав по паре кед. Были и песчаные пляжи, и скалистые. Тихие и те на которых волны не стихали. Все это было доступно нам.
Я уговорил Кира снова подняться в горы, мы прошли маршрутом с другой стороны острова. Ближе к воде. На обратном пути мы заблудились, возвращаться своим ходом было уже поздно. Пришлось искать машину.
Когда мы вернулись в гостиницу пляж уже опустел. Не расходились только наши. Все собрались и толпой что-то обсуждали. Довольные собой мы шли к ним. Все замолчали. А когда мы пошли ближе моя бабушка размахнулась прыгалками сестры. Я сделал шаг назад и она попала по Киру. Он наверное даже не успел возмутиться. Но вот бабушка была вдвойне расстроена, так как этот кнут предназначался мне. С самостоятельными передвижениями по острову было закончено.
Почему я помню всякую ерунду, но забываю лучшее из того что видел. Все вместе мы поехали в огромный зоопарк. Там было ВСЕ и касатки. Белые тигры, гигантские черепахи, самые яркие попугаи. Сестра оглушала меня визгом когда касатки выпрыгивали из бассейна.
Недавно мы выдали ее замуж. Пока я помогал с ремонтом их квартиры они готовились к торжеству. В день свадьбы приехали все родственники с обоих сторон. Мне понравилось как она держалась. Теперь у нас миллион семейных фотографий. Даже бабушка поставила их свадебный портрет на видном месте. Девочки соблюдали все возможные традиции. Надеюсь следующим будет Кирилл. Не знаю как он так умеет. Нажить детей и не жениться.
Где-то через месяц наши молодожены поссорились. Сестра позвонила отцу. Я услышал часть их разговора. Отец сказал:
- Тогда зачем он женился!?

Дни стали красивыми как детские сны. В своих детских снах я почти всегда летал. Высоко, над макушками гигантских деревьев. Разбегался и начинал парить. Рассматривал все с высоты своего полета. Возможно это были воспоминания. До самого горизонта солнце освещало развалины каменного города.
Места которые я любил преображались как по моему желанию. Все исхоженные мной маршруты стали пешеходными зонами. Вместо проезжей части там укладывали брусчатку. Высаживали кустарники. Странные цветы и растения. Они напоминали о лете, отдыхе. Мне они напоминали о семье. Было немного грустно когда убирали деревянные фигурки с детской площадки. Да и саму площадку тоже убрали. Не знаю где они теперь. Чуть дальше построили целый детский городок с препятствиями. Но это уже "не наш" городок. Таня часто ждет меня в парке. Иногда я забираю у нее коляску и мы идем так вдоль набережной.  Невозможно найти в палитре оттенки подобные закатным облакам нависающих над самым ЦДХ. В такие моменты мне отчаянно хочется подняться на крышу Третьяковской галереи. И оттуда наблюдать реку и теплоходы. Я понимаю, нужно успеть прочувствовать все хорошее что в происходит. И я чувствую. Делаю это место особенным. Для себя или кого еще. Того кому нравиться другая музыка или другой цвет. Вот Кир чувствует совсем по другому. Я это знаю. Он сидит рядом и молчит. И в этом тоже особая прелесть. Возможно я никогда не узнаю как именно все это чувствует он. Хотя уже много лет стараюсь его понять. Конечно мне нравиться думать что это он мой Санчо Панса. Но это не так. У него своя история.