Оные. Часть 2. Время терять, и время искать

Марк застал Фортуната на кузне, где тот перебирал разложенные на лавке маленькие и большие колёсики — видимо, это и были заранее заготовленные детали для чудесного механизма, который должен заменить старый на главных вратах Храма Господня. Фортунат много месяцев трудился над ними, помогая отцу, выковывал, обтачивал, шлифовал и теперь выбирал самые удачные, поднося по очереди к свету, ведь Господь не любит несовершенства. Фортунат был раздражён и что-то ворчал себе под нос, прищуривая свои большие раскосые глаза.

      — Ничего, через месяц вы будете идеальны, — пробормотал Фортунат, протирая колёсико масляной тряпкой. — Предстанете пред Божьим взором, который для чего-то потворствует всему сущему.

      — Ты бы потише, Блюстители Добродетели снуют где-то рядом. Пока шёл сюда, увидел двоих возле конюшен, — Марк вышел из тени провисшего от дождей навеса и предусмотрительно приложил палец к губам.

      — Эти шавки божьи со вчерашнего дня тут шныряют, — отложив наконец свои железяки, Фортунат тяжело вздохнул и, немного подумав, стянул через голову заляпанную маслом рубаху, драную на локтях и почти протёртую на животе. — Полей-ка, — он повернулся спиной к Марку, и тот осторожно начал поливать широкие загорелые плечи, про себя отмечая, что на них опять появились свежие шрамы.

      — Отец?..

      — Ну да, — забрав у него кувшин, Фортунат вылил остатки на голову, фыркая и отряхиваясь по-собачьи. — На третьей луне отвёл меня к жрецам для очередного наказания. Пять ударов хлыстом и два палкой. Я три дня не мог спать на спине, хорошо хоть матушка втайне ото всех мазь приготовила.

      — И где на этот раз ты оступился? — тяжело вздохнув, Марк рассматривал хмурое лицо друга детства: крючковатый нос делал Фортуната похожим на хищную птицу, да и постоянно прищуренные глаза — он видел плохо, работа на кузне с открытым огнём многих мастеров довела до слепоты — привлекательности не добавляли, но зато длинные чёрные кудри, которые Фортунат стягивал кожаным ремешком на затылке, были предметом зависти многих девушек.

      — «Оступился»? Заканчивай разговаривать со мной как жрец из Дома Боли и Милосердия. Я, между прочим, до сих пор хожу туда слушать Проповеди Смирения по вечерам, — достав из-под лавки чистую рубаху Фортунат немного замешкался. — Как-то совсем не хочется мне идти…

      — Ты что?.. Хочешь прогневить Бога? Каждый житель Долины Даров Господа должен присутствовать при наказании еретиков! Это же справедливо… — Марк запнулся, подбирая слова, и оглянулся убедиться, что никто из Блюстителей Добродетели их не подслушивает. — Я так и знал, что ты опять согрешишь…

      — …вот поэтому и пришёл, — закончил за него Фортунат. — Люди — суть животные, однако ж разумны, но для Господа нашего мы ещё хуже зверей. Даже медведица сама шлёпает своего медвежонка, даже собака сама оттаскает за ухо щенка, а мы не можем сами наказывать детей своих. Зачем это Богу? В чём, собственно, Его оскорбление, если отец отвесил мне оплеуху? Зачем отцы должны водить детей к жрецам, чтобы они палками били ребёнка?

      — «Жизнь человека принадлежит Богу: его душа, плоть и кровь есть создание Господа. Никто не вправе осквернять и наказывать творение Божьих рук, кроме самого Господа и тех, которые его именем опускают на головы провинившихся карающую длань правосудия», — почти дословно процитировав слова Священной Книги, Марк улыбнулся, явно гордясь своими познаниями, которые он ежедневно получал, прислуживая жрецам в Доме Молитвы и Знаний.

      — «Человеческая натура во множественности своих проявлений наличествует сходством во всем, что касается непонимания добра или зла», — огрызнулся Фортунат, выплёвывая из себя изречения, которыми в целях научения покаянию и смирению пичкали его вторую неделю подряд в Доме Боли и Милосердия. — Пошли, а то и правда заметят и донесут.

***

      Площадь перед главными вратами была переполнена, ведь на широком крыльце Храма стояли они: голые, дрожащие, закованные в тяжёлые цепи — четыре человека, четыре отступника, рискнувшие усомниться в справедливости Божьей.

      — Альдемар, Угуч, Фома и Убертин, — завороженно прошептал Марк, разглядывая своих бывших соседей, которых выставили на крыльце для прорицания и осмеяния в ожидании приговора. — Держитесь, Господь милосерден, Он вас не покинет.

      — Апостолы ещё не выходили, — задумчиво протянул Фортунат, теребя край рубахи, — значит, мы как раз вовремя.

      Марк кивнул и вновь посмотрел на четырех дрожащих от страха грешников. Что с ними случилось? Как могли они бросить семьи, работу, отречься от Господа? Что за безумие заставило этих людей сбежать в горы, засесть в пещеру и забаррикадироваться камнями и ветками? Зачем это всё? Разве лучше вот так стоять голыми перед толпой, ожидая гнева Божия и гадая, какую форму он на этот раз примет?

      Марк перевёл взгляд на крепкие каменные стены Храма: они всегда поражали его, манили, завораживали и… пугали. С одной стороны казалось, что Храм с головокружительной скоростью устремлялся ввысь, а с другой, здание своими нижними уровнями уходило так глубоко под землю, будто бы намертво срослось с ней. Согласно Священной Книге Земной и Небесной Печали, Храм создал Господь, когда привел избранных в эти благодатные земли. Восьмиугольное сооружение, северные грани которого возвышались над площадью, а южные, кажется, что вырастали прямо из склона горы, как будто повиснув над бездной. Когда кого-то из жителей Долины одолевали сомнения, жрецы советовали ему прийти на это место и ещё раз взглянуть на Храм. Не может человек оставаться равнодушным к такому святилищу! Разве кто-то, кроме Бога, способен построить такое? Разве под силу возвести эти башни, которые не меняя ни материала, ни цвета, устремляются в небеса? Постройка гиганта, Бога, созданная на земле в Его славу, по углам которой стояли башни-пятигранники, где жрецы день и ночь жгли благовония, а в седьмой день недели несли оттуда слова из Священной Книги Земной и Небесной Печали, по очереди зачитывая все её заповеди; по центру возвышалась ещё одна башня, называемая Небесной Церковью, венчаемая островерхой крышей и опоясанная тремя рядами маленьких окошек, в которых даже днем горел свет.

      — Идут! — пронеслось в толпе, и Марком тут же овладел страх. Появилось нехорошее предчувствие, что на этот раз Господь к грешникам будет суров.

      Вытянув шею и приподнявшись на цыпочках, чтобы получше разглядеть происходящее на крыльце действо, Марк потерял равновесие и сильно толкнул в спину жреца, который, сунув руки в рясу, которая на груди она складывалась в некое подобие сумки, горделиво взирал на вышедших из ворот апостолов.

      — Простите, брат. Я не нарочно, — смиренно извинился Марк.

      — Я знаю, брат, — спокойно ответил жрец, но взгляд его был полон укора, а увидев рядом Фортуната, жрец строго добавил: — Коль уж ты, брат, стоишь рядом с непослушным, то начиная с сегодняшней ночи будешь каждые два часа просыпаться и читать из книги «Хвала святым мужам» по четыре страницы. После праздника Пяти Неведомых я сниму с тебя наказание.

      Марк кивнул, и снова его взгляд приковали пять высоких фигур, закутанных в длинные тёмные одеяния. Все жители знали, кто это такие, и каждый из них наводил свой собственный ужас. Пять апостолов несли слово Божье в Долину, они были проводниками Его воли и следили за исполнением законов Господа. Все апостолы были почти на голову выше любого из жителей. Длинные плащи апостолы носили в любую погоду, их головы надёжно скрывали широкие капюшоны, а лица всегда были закрыты тонкими полумасками. Красная полумаска — апостол Воин, чёрная — Некромант, серебристо-белая — Книжник, зелёная — Целитель, золотая — Лжец. Никто из жителей Долины не знал их настоящих имён, да и многие сомневались, что они у апостолов вообще были когда-то. Ведь даже в Священной Книги Земной и Небесной Печали их так и называли — Воин, Некромант, Книжник, Целитель и Лжец.

      — Да прибудет с вами, братья и сестры, милость нашего Господа, — громко произнёс Книжник, обратившись к притихшей толпе, и его голос звучал одновременно торжественно и жутко. — Волю Свою Он явил нам: грешники должны понести наказание — Альдемар, Угуч, Фома и Убертин проведут три дня и три ночи в Зале Скорби и Покаяния. А по истечение этого времени, если они полностью раскаются и признают вину, с ними будет говорить сам Господь наш, чтобы даровать им прощение. Если же эти люди не признают свой грех, то да поразит их огонь Божий во славу Его.

      — Им конец, — еле слышно прошептал на ухо Марку заметно побледневший Фортунат, — оттуда живым ещё не возвращался никто.

      — Значит, те люди не покаялись, или их раскаяние было лживым. Этого не принимает Господь, — также тихо ответил Марк, тщетно пытаясь подавить собственное нервное возбуждение.

      — Дурак! Откуда ты знаешь, кто и как там раскаивается? Может, людей просто там убивают?

      — Тихо! Апостолы говорят, — шикнул на них стоящий рядом Венаций-козопас, и Фортунат сразу притих, подчеркнуто робко поглядывая на повернувшегося к ним жреца.

      На площади снова повисла тяжёлая тишина: люди, как бы прощаясь, во все глаза смотрели на четырёх несчастных — своих бывших соседей, собеседников, возможно, друзей, — которых, по мнению Фортуната, вели на верную смерть.

      — Соблазн и гордыня сбили с пути рабов Твоих, Господи! — зычным голосом пропел Книжник, когда мимо апостолов жрецы тащили обессиленных грешников. — Если жертва смирная, да примет её наш Господь! А если заблудшая, то сожжет её на жертвеннике: дабы было приятное благоухание Богу! Иншуе-лароне!

      — Это всё неправда! Неправда! — каким-то чудом вырвавшийся Убертин кинулся на Воина, но ведущий его жрец дёрнул цепь, и он упал на каменные плиты крыльца. — Неправда!

      — Всё по закону Его. Иншуе-лароне! — подняв вверх правую руку, сказал Книжник, когда ворота, пропустив вовнутрь закованных грешников, с глухим стуком захлопнулись.

      — Иншуе-лароне! Иншуе-лароне! Иншуе-лароне! — трижды поддержала толпа, повторяя вслед за Книжником священные слова из Книги: — «Бог наложил свою длань мне на голову и спросил, кто я? Услышав имя моё и узнав дела мои, Он ниспослал мне благословение…»

***

      — Сегодня говорил только Книжник, — задумчиво сказал Фортунат, когда они вдвоем с Марком возвращались домой; они, конечно, увидели своих пришедших на площадь родителей, но идти вместе с ними назад не захотели, нарочно выбрав самый длинный путь к дому.

      — Да, — согласился Марк и обернулся, чтобы убедиться, что за ними никто не идёт. — Ты слышал, что сказал Убертин?

      — Да, он крикнул, что всё это неправда…

      — Сумасшедший, — ответил Марк, в сердцах пнув валяющийся на дороге спелый каштан. — Всех четверых злые духи ввели в искус, и они сошли с ума.

      — Конечно, именно так нам и расскажут потом перед общей молитвой. Все четверо сбрендили, а потом не раскаялись, и Господь покарал их своим праведным гневом.

      Дальше шли молча, без интереса поглядывая по сторонам, ведь каждый из них с детства знал эти места. Справа от обсаженной плодовыми деревьями дороги тянулись овощные грядки, слева виднелись постройки: за зелёным лугом, где пасли коз и овец, стоял Дом Исцеления с травохранилищем, чуть дальше другие строения — конюшни, мельница, маслодавильня, амбары и погреба, где жители Долины хранили запасы. Для своих избранников Бог выбрал землю, которую с одной стороны защищали неприступные горы, а с другой — бескрайнее синее море, богатое рыбой и почти всегда гладкое и спокойное. Посредине Долины протекала спадающая с гор узкая, быстрая речка с чистейшей водой, из которой жители брали воду, но никогда не купались. В Долине было тепло, спокойно и уютно, ведь в Книге сказано, что «…пребуди Господь свою благость к этой земле, да будет она плодоносная милостью Твоей и молитвами нашими».

      Перейдя по деревянному мостику, Марк и Фортунат увидели Ахаза, который набирал воду в кувшины. Пекарь Ахаз был толстоват и простоват, но радушен — всегда угощал свежеиспечённой булкой любого, кто заходил к нему в гости. Уже немолодой пекарь по-прежнему был расторопен и, хотя сам выполнял львиную долю работы, но своих сыновей держал в строгости, заставляя трудиться в пекарне от рассвета и до заката.

      — Доброго дня тебе, Ахаз, — почтительно поздоровался Марк. — Да благословит Господь дела твои и дарует милость семье твоей.

      — А что это ты, уважаемый брат Ахаз, сам носишь воду? Где твой сын Этаньях? — кивнув в знак приветствия, насмешливо спросил Фортунат.

      — Неспокойно, братья, мне что-то, — наполнив последний кувшин, Ахаз выпрямился и вытер ладонью вспотевший мясистый лоб. — Вы же были на площади: видели сами и слышали… А мой Этаньях дружбу водил с этим Фомой. Вот я и решил, что лучшим для него послушанием будет работа в оливковой роще — сейчас как раз время сбора плодов. К тому же младшим моим, Йому и Леви, тоже не помешает лишний раз пройти послушание — они собирают виноград и сушат изюм в доме Мааста. Я пока вот один.

      — Мирного труда тебе, Ахаз, — Фортунат дернул Марка за рукав, предлагая следовать дальше, но тут добрый пекарь выдал такое, что оба застыли как вкопанные.

      — Два дня назад я ходил в сыроварню за козьим сыром, и там говорили, что Угуч нашел в лесу какую-то вещицу от оных… Он не понёс её Блюстителям Добродетели, а показал Альдемару, ну, а тот — Фоме и Убертину. Что это было, не знает никто, но вот только жрецы втайне ночью обыскали все четыре дома… Нашли или нет — я не знаю, — опасливо озираясь, делился новостями Ахаз. — Вы бы поосторожнее, братья! Оные уже второй раз за полгода дают о себе знать, и я думаю, что теперь Бог будет ещё жестче карать согрешивших, которые поддались соблазнам этих дьявольских духов. Жрецы из Блюстителей говорили, чтобы мы как никогда были настороже, ибо бесы повсюду!

      — Всем известно, Ахаз, что в Блюстители Добродетели берут только самых усердных, но глупых, — усмехнулся Фортунат. — Я однажды видел, как один из Блюстителей вступил в диспут с гусем, потому что ему показалось, что когда эта птица гогочет, то можно разобрать исковерканное третье имя Господа Бога.

      — Вот дошутишься ты, Фортунат!

      — Ничего, Ахаз, ничего — пока ещё можно. Ведь мне до конца месяца предстоит ходить в Дом Боли и Милосердия, а Проповеди Смирения надолго отбивают охоту не только шутить, но и хоть с кем-нибудь разговаривать, — взяв один кувшин, он кивком показал на второй Марку. — Давай мы поможем, всё равно мимо идти. А ты по дороге расскажешь ещё о новых слухах про оных.

***

   — Я всё время думаю про апостолов, Марк, — прожевав последний кусочек яблочной пастилы, щедро обсыпанной сахарной пудрой, сказал  Фортунат. — Кто они такие на самом-то деле? Почему их всегда пятеро? Это одни и те же люди, или их когда-то меняют? Если меняют, то кто и когда, и если нет… люди ли это вообще?

      — Прекрати, эти мысли в конце концов погубят тебя! В Книге сказано, что апостолы были всегда. Их создал Господь, а какое тебе до этого дело? — отмахнулся Марк, разворачивая пропитавшуюся потекшим медом бумагу с медовыми сотами, которые ему чудом удалось стащить с пасеки. Ещё бы немного замешкался, и бдительный пасечник заметил бы мелкую кражу, а там: праведный гнев отца, суровое наказание палками и долгое послушание в Доме Боли и Милосердия, и заплаканные глаза матери то ли от стыда, то ли от страха за сына.

      — А кто написал эту Книгу? Тоже Господь? Ведь именно так нам и говорят, — Фортунат отломил приличный кусок от чуть подсохшей коврижки, начиненной абрикосовым джемом и толченными орехами, и отправил его в рот, раздумывая о том, как же всё-таки здорово, что они с Марком придумали прятаться ото всех в этом сарае и объедаться запретными в постные дни сладостями.

      — Мы живём хорошо: у нас есть пища, кров, Бог. Он защищает нас от нужды и беды, оберегает Долину от оных, — Марк ответил спокойно, но на самом деле ему хотелось выругаться, обозвать его самыми скверными словами, которые только мог вспомнить. Как можно сейчас говорить о таком? Ведь скоро праздник Плодов Божьих, и быть может, именно тогда объявят имя будущей жены Фортуната, а возможно, и ему самому предстоит надеть свадебный браслет на руку Марьянки.

      — Я бы очень хотел встретиться с оными… хотя бы издалека на них посмотреть, — вздохнул Фортунат, отгоняя рукой приставучую муху. — По утрам начну ходить в лес. Вдруг мне повезет?

      — Даже не стану слушать об этом, — Марку захотелось как следует прикрикнуть на него. Сказать, чтобы заткнулся, ударить — выбить эти глупые мысли из головы. — На празднике Плодов Божьих могут прозвучать наши имена, и тогда у каждого из нас будет семья. Придется работать в два раза дольше и больше!

      — Тебя только это волнует? — задумчиво протянул Фортунат.

      — Представь себе, да! А тебя что, не волнует? Это пока мы с тобой можем спокойно шляться, где захотим, дурачиться и тайком обжираться в сарае, а дальше каждый из нас будет привязан к дому, к детям, к жене.

      — Волнует, но больше всего меня волнует то, куда из Храма деваются дети? Каждый год мы преподносим в дар Богу десять самых лучших и здоровых детей, — приложив ладонь к губам Марка, Фортунат пресек дальнейшие возражения и продолжил: — Вот сам посуди: мы с тобой живём уже шестнадцатую весну, а значит, за всё это время Богу «подарили» сто шестьдесят мальчиков и девочек. Где они?

      — В Храме, где же ещё? Их обучают служению Богу, и они становятся закрытыми храмовыми жрецами, — удивился такой глупости Марк. — Это великая честь для семьи! Так написано в Книге, нам же это на занятиях в Доме Мудрости много раз повторяли.

      — А что они едят, Марк? Чем их кормят? Продовольствие в Храм доставляют немного, Блюстители Добродетели и прочие жрецы питаются с нами в трапезной. Куда деваются дети? Допустим, кто-то из них становится втайне от нас новым апостолом, когда старого забирает Господь, но их число — «пять» — вечно и постоянно! Где все остальные, Марк? Где остальные?

      — Это богохульные мысли! — выкрикнул разозлившийся Марк. — Их кормит Господь, когда они сидят возле трона Его. Перечитай еще раз двести двадцатую главу Книги и отстань от меня со своими дурацкими предположениями.

      — А апостолы? Они правда бессмертные? Или, может, их заменяют? Воспитывают, обучают и заменяют? — не унимался Фортунат. — Когда наши предки пришли в эту Долину, то апостолы уже были. Мой отец и мой дед говорят, что с детства помнят их точно такими же, как они сейчас выглядят. Жрецы умирают, а вот апостолы нет.

      — Потому что они неизменны! — в голосе Марка прорывались злые, раздражённые нотки; вот ведь поистине у Фортуната особенный дар всё вокруг себя портить! — Я ухожу, прошло два часа, и мне нужно прочитать четыре страницы из «Хвалы святым мужам». Жрец, наверное, уже ждёт меня возле дома.

      — Иди, святоша, иди. Только читай громко и с выражением, чтобы все соседи проснулись и всё утро ворчали на тебя за прерванный сон, — Фортунат растянулся на колючей соломе, вдыхая прохладный воздух ночи, чуть подпорченный «благоуханьем» из соседнего птичника. — А всё-таки хочу найти хоть что-то от оных…

      Когда друг ушел, Фортунат перекатился набок и задумался. А если он всё же найдет ответы на эти вопросы? Вдруг станет ещё хуже? Быть может, вообще всё потеряет смысл и значение? Развалится? Всё равно интересно, что же такого узнали Альдемар, Угуч, Фома и Убертин, почему они так напугались?.. А вдруг он тоже сойдет с ума или, наоборот, познает великую тайну?

      «Немного посплю, а на рассвете пойду в лес, — подумал Фортунат, подтягивая колени к груди и обнимая руками. — Быть может, там ещё что-то осталось?»