Оные. Часть 7. Лжец

Нью-Йорк, 70-е годы XX века



      Утро среды выдалось особенно отвратительным: с ночи не прекращался дождь, и город застыл в бесконечных пробках. Но ни ветер, ни дождь и на этот раз не помешали Прощелыге, а точнее Александру Константину Берюрье-младшему, выглядеть идеально. Поправляя несуществующую складку на сером в тонкую полоску костюме, он подмигнул помощнице, которая дрожала от холода, но всё равно стойко держалась в своём вызывающем «мини». Как ни крути, а умение подбирать себе красивых женщин всегда выгодно подчеркивало его статус.

      Процесс был громким, и у главного входа всю ночь дежурили журналисты в надежде первыми добыть хоть какой-нибудь жареный факт, обскакав тем самым коллег. Завидев подъезжающую машину судьи Эдванса, Прощелыга мстительно улыбнулся, представляя себе, как обреченно вздыхает и морщится «его честь», который до зубного скрежета ненавидел прессу. Полноватый, с ранней лысиной Эдванс вечно неудачно выходил на фотографиях и частенько становился объектом насмешек среди коллег. Однако немногие знали, что настоящая причина неприязни судьи крылась в каверзных вопросах, которые любили задавать писаки, и если в зале суда «его честь» был почти богом, безжалостно пресекавшим любое нарушение порядка судейским молоточком, то перед камерами он казался себе бессильным и жалким, и это выводило «его честь» из себя. Впрочем, сейчас раздражённый судья как никогда устраивал Прощелыгу.

      Наконец судья Эдванс вышел из машины и, осмотревшись, фыркнул, увидев, как Прощелыга, театрально закатывая глаза, о чем-то оживленно рассказывает журналистам. Нет, конечно, неписанное правило «не делиться с прессой подробностями» опытный адвокат не нарушит, но, несомненно, тумана напустит и уж точно постарается качнуть чашу весов общественного мнения в выгодную для себя сторону. Хотя в таком деле это, наверное, уже бесполезно…

      Дождавшись, когда судья, раскрыв зонтик, преодолеет первую ступень гранитной лестницы, Прощелыга демонстративно громко поприветствовал его, предусмотрительно отступая в сторону:

      — Доброе утро, судья Эдванс! — он махнул рукой так, словно натравливал свору, громко объявив о присутствии «его чести».

      Журналисты среагировали мгновенно и, как по щелчку, кинулись к запыхавшемуся и растрепанному от быстрой ходьбы судье, облепив его со всех сторон, тыкая в лицо диктофонами и щёлкая затворами камер:

      — Судья Эдванс, только один вопрос! Вы считаете Люпина виновным? Каким должен быть приговор?

      Судья отплевывался сухим «без комментариев», косясь на ехидно улыбающегося Прощелыгу, горделиво стоящего под огромным синим зонтом рядом со своей смазливой помощницей. Взаимная неприязнь блистательного адвоката и непробиваемого Эдванса уже давно в определённых кругах стала притчей во языцех, и все знали, что ни один из этих двоих не упустит случая насолить другому даже по мелочи.

***



      К неудовольствию собравшихся в зале, к началу заседания Эдванс опоздал на целых десять минут. Стороны уже заняли свои места. Обвинитель штата — помощник прокурора Джонс, ничем не примечательный мужчина средних лет с квадратной челюстью бульдога и такой же хваткой, — невозмутимо продолжил что-то читать по разложенным на столе бумагам и, на секунду оторвавшись, сдержанно поприветствовал судью кивком головы, лишь Прощелыга встретил его широкой, дружелюбной улыбкой и как бы между прочим посмотрел на свой позолоченный «Rolex».

      Эдванс проигнорировал эту выходку и чинно прошел к своему креслу. Затем, словно не замечая, что участники процесса ждут от него разрешения сесть, задумчиво раскрыл папку с материалами дела и несколько долгих секунд ковырялся в бумагах. Здесь, в зале суда, он главный, и никто не смеет делать ему замечания, даже лицемерному Прощелыге придётся его подождать.

      Наконец, насладившись своей мелочной местью, он поднял голову и проговорил:

      — Здравствуйте, дамы и господа. Прошу садиться. Итак, слушается дело N 1345/24 «Народ штата Нью-Йорк против мистера Люпина»[1], — убедившись, что все его внимательно слушают, судья повернулся к секретарю и уточнил: — Мисс Рай, доложите о явке. Мы готовы начать?

      Секретарь, не переставая стенографировать, утвердительно кивнула:

      — Да, ваша честь, все в сборе. Присяжные ждут.

      Эдванс удовлетворенно кивнул, бросил суровый взгляд на клетку, где со скорбным видом сидел обвиняемый — здоровенный черный детина в наколках, — и повернувшись к приставу, уверенно распорядился:

      — Приглашайте присяжных в зал!

      По сути, дело было плёвым. Мистер Люпин, безработный афроамериканец сорока лет отроду, страшно ревновал и регулярно избивал свою белокожую жену Эшли. Та вызывала полицию, Люпина арестовывали, а на следующий день отпускали после того, как миссис Люпин отказывалась от обвинений. Через десять лет такого «счастливого» брака терпение Эшли наконец лопнуло: она подала на развод и через суд запретила мистеру Люпину приближаться к ней ближе, чем на сто ярдов.

      В тот роковой вечер соседи бывшей миссис Люпин услышали страшный шум в квартире, куда она перебралась после развода, и набрали 911. Прибывшие патрульные обнаружили, что дверь не заперта, а внутри находилось два трупа — миссис Люпин и неизвестного человека (как впоследствии было установлено — молодого любовника Эшли). Жертвам были нанесены многочисленные рубленные раны, а голова женщины практически отсечена. Орудие преступления не нашли, но рядом с телом Эшли полицейские обнаружили кожаную пропитанную кровью перчатку.

      Детективы отправились к бывшему мужу жертвы, но того не оказалось дома. Зато полицейские заметили у подъезда принадлежавший ему «Ford», ручка водительской двери которого была испачкана кровью. Обыскав квартиру, полицейские нашли вторую перчатку, а также носок, завалившийся под диван и тоже испачканный кровью.

      Мистер Люпин после предъявления ему обвинений почти согласился сделать признание в обмен на пожизненное вместо электрического стула, но тут объявился Прощелыга и посоветовал ему всё отрицать, хотя тот факт, что вердикт присяжных будет обвинительным, сомнений не вызывало. Ни судья Эдванс, ни помощник прокурора Джонс, ни представители прессы даже приблизительно не могли представить, что в этом ординарном деле привлекло одного из лучших адвокатов города — ведь ни привычного гонорара, ни победы оно ему не сулило, а Берюрье-младший проигрывать не любил!

***



      Судья Эдванс терпеливо ждал, пока двенадцать присяжных, толкаясь и суетясь, рассядутся за барьером. От одного воспоминания о том, сколько Прощелыга попил им с обвинением крови на отборе Большого жюри, у «его чести» мгновенно испортилось настроение. Прощелыга всё продумал до мелочей, таская на собеседования консультанта-психолога, который буквально изводил кандидатов неудобными вопросами, отсеивая одного за другим. «Эта старая дева ненавидит мужчин и будет предвзята!», или «Вы шутите? Он же белый с доходом больше полумиллиона в год! Да он ненавидит таких, как мой клиент!» — ехидные слова проныры-адвоката до сих пор стояли в ушах раздражённого Эдванса.

      Когда все наконец расселись, судья, нервно поправив давившую на шею мантию, поинтересовался:

      — Стороны готовы?

      — Обвинение готово, Ваша честь! — бодро отрапортовал Джонс; обвинитель уже вовсю рвался в бой, заранее чувствуя себя победителем этого наглого хлыща-адвоката.

      Эдванс недовольно поджал губы: стойкое предчувствие, что сегодня все пойдет не так, появилось внезапно — уж слишком опрометчиво обвинитель прочил победу! А судья уже ни раз был свидетелем, как Прощелыга вылезал и не из таких задниц, даже не запачкав свой модный костюмчик… Недаром видок у того уж слишком скучающий.

      — Защита готова, Ваша честь! — с непроницаемым видом заявил Прощелыга, и Эдванс раздраженно кивнул.

      Помощник прокурора начал обвинение вполне предсказуемо, в точности как он это делал на предварительном заседании: сперва были допрошены осматривавший место преступления полицейский и коронер. Обвинение продемонстрировало присяжным фотографии и зачитало заключение патологоанатома. Адвокат вяло задал уточняющие вопросы, а мистер Люпин тяжело вздыхал и даже пустил слезу, увидев тело бывшей на фото.

      «Надо признать, адвокат хорошо поработал с клиентом», — отметил про себя Эдванс и бросил взгляд в сторону Прощелыги, а тот, казалось, только и ждал, чтобы мило улыбнуться в ответ.

      — Следующий свидетель — миссис Дрю! — когда обвинитель объявил о вызове нового свидетеля, по залу прокатился гул. Эдванс сердито застучал молоточком, недоумевая, что могло вызвать такое оживление.

      — Тишина, иначе удалю всех из зала.

      После того, как обвинитель задал приготовленные вопросы миссис Дрю — неопрятной белой толстухе, которая была домовладелицей Люпина, — у присяжных возникли предсказуемые сомнения в невиновности подсудимого. Чувствуя удовлетворение от установившейся вокруг атмосферы, судья великодушно предоставил свидетеля адвокату.

      Прощелыга ловко выбрался из-за стола и тоже подошел к присяжным, держа что-то в руке. Он нарочно встал так, чтобы оказаться как можно дальше от раскрасневшейся от волнения толстой свидетельницы.

      — Миссис Дрю, как у вас со здоровьем? — начал он, отчего по залу прокатилось возмущенное перешептывание.

      — Протестую, Ваша честь! — встрепенулся обвинитель, вскочив с места. — Это не имеет отношения к делу!

      — Протест принят! — самодовольно хмыкнул Эдванс, но тут Прощелыга отмочил очередное коленце.

      — Разрешите пояснить, Ваша честь? — не дожидаясь ответа защитник вдруг высоко поднял руку, и все увидели большой оранжевый апельсин. — Миссис Дрю, что у меня в руке?

      — Да откуда ж мне знать? Подошли бы, что ли, поближе, — отчаянно щурясь, начала оправдываться простоватая женщина.

      — Адвокат! — заорал Эдванс, но Прощелыгу уже было не остановить.

      — Ваша честь, я выяснил, что у свидетельницы диабет второй степени, и последние полгода она жаловалась на сильно упавшее зрение. Как мы видим, несмотря на это, очки миссис Дрю упорно не носит. Она не может сказать, что видит на расстоянии двадцати ярдов при свете дня, а утверждает, что видела моего подзащитного в сумерках на расстоянии как минимум сорока ярдов! — яростно начал адвокат, не давая другим вставить ни слова. — Более того, она, дав подписку о неразглашении, уже продала свою историю прессе. — Он кинулся к своему месту и выхватил из стопки газету, где под громким заголовком «Она видела убийцу!» красовался портрет миссис Дрю. — Как можно верить свидетелю, который лжет под присягой? Ваша честь, я прошу исключить показания этой свидетельницы как недопустимые!

      — Принято. Постановляю ходатайство защиты удовлетворить, — нехотя согласился судья Эдванс, вытирая платком потный лоб; при всей своей неприязни к этому франту он был вынужден признать, что сейчас адвокат как никогда прав. — Мисс Рай, вычеркните показания миссис Дрю из протокола, при вынесении вердикта присяжные не должны на них опираться… Объявляю перерыв на двадцать минут.

***



      Вернувшись после перерыва, судья с удивлением отметил, что даже после сокрушительного фиаско помощник прокурора не потерял бодрости духа и все также имел самоуверенный вид.

      «Вот же осел! — усаживаясь в кресло, подумал Эдванс, — с Прощелыгой надо держать ухо востро! Самоуверенность этого Джонса погубит все дело».

      Следующим допрашивался ключевой свидетель обвинения — детектив Хиггс, который вел расследование с самого начала и в полиции служил больше десяти лет, поэтому совершенно не скрывал, что ему плевать на «зубастого» адвоката.

      — Вы детектив Полицейского департамента Нью-Йорка, не так ли? — уверенно начал Джонс, искоса посматривая на Прощелыгу. — А в воскресенье, двадцатого сентября, вы заходили в квартиру, арендуемую обвиняемым?

      — Да, сэр.

      — У вас был ордер на обыск?

      — Нет, сэр. Мы направлялись к мистеру Люпину, чтобы сообщить о смерти жены, и обнаружили около его дома машину, на которой были следы крови. Мы опасались, что мистер Люпин тоже пострадал от рук убийцы, и поэтому вошли.

      — Вы что-нибудь нашли?

      — Да, сэр.

      — Что именно?

      — Перчатку, сэр. Кожаную, которая была пропитана кровью. И носок, тоже испачканный кровью.

      Заметив, что адвокат немного привстал, явно приготовившись протестовать, судья резко оборвал свидетеля:

      — Чем были пропитаны эти улики, мы узнаем из отчётов наших экспертов. Ближе к делу, пожалуйста.

      Утвердительно кивнув, словно подсудимому уже вынесли самый строгий вердикт, Джонс поднял небольшие пакеты, в которых были упакованы первые улики — две обыкновенные кожаные перчатки:

      — Ваша честь, господа присяжные, согласно экспертизе, эти перчатки являются парными, и на обеих имеются следы крови, принадлежащие жертвам. Ранее детектив Хиггс подтвердил, что это именно те перчатки, которые были изъяты с места трагедии.

      — Ну что ж, господин Джонс, мы вас услышали, — сделав пометку в блокноте, судья обратился к защите: — Господин адвокат, можете задавать вопросы свидетелю.

      — Спасибо, Ваша честь, — Прощелыга поблагодарил судью так, словно получил долгожданный подарок; он поднялся из-за стола и, поправив пиджак, обратился к свидетелю: — Господин Хиггс, вы подтверждаете, что в ту ночь у вас не было ордера?

      — Да, но мы предполагали, что Люпин, возможно, тоже убит или ранен…

      — Значит, вы признаете тот факт, что не совсем законно попали в квартиру мистера Люпина? — улыбнулся Прощелыга, смакуя каждое слово свидетеля.

      — Нет, не признаю! — уперся Хиггс, сверля злобным взглядом смазливое лицо адвоката: он на дух не переносил таких вот красавчиков, справедливо полагая, что за безупречным фасадом скрывается самая настоящая гниль. — Мы действовали, исходя из крайней необходимости.

      — Ладно, допустим, — неожиданно смилостивился Прощелыга, но тут же пошёл в очередную атаку: — Итак, ордера у вас не было, но тем не менее вы произвели обыск. Орудие убийства вы тоже нашли? Может, одежду, в которой в момент убийства находился мой подзащитный? Или только носок и перчатку? А может, вы хотите сказать, что раз мой подзащитный обладает вспыльчивым характером и в своё время даже получил судебный запрет на встречи с женой, то это автоматически делает его убийцей? Вы полагаете, что совершив преступление, он скрупулезно избавился от улик, почему-то забыв про носок и перчатки, и проделал это в состоянии сильного алкогольного опьянения? Ведь известно, что в тот вечер мой подзащитный пил в баре «Перченая Майла» и именно оттуда его, пьяного вдрызг, забрал полицейский патруль. Вам не кажется, что весьма проблематично, не имея криминального опыта, хладнокровно разделаться с женой и её любовником, замести следы и спокойно отправиться в бар? В вашей детективной практике когда-либо такое встречалось?

      — Ваша честь, я протестую! — разъярённый Джонс подскочил с места, едва не опрокинув свой стул. — Адвокат давит на свидетеля!

      — Протест принят! — с готовностью поддержал обвинителя Эдванс; он прекрасно понял обходной маневр Прощелыги и по опыту знал, что в таких случаях надёжней всего пресекать на корню все попытки увести процесс в сторону.

      — Прошу прощения, Ваша честь. Разрешите продолжить? — как ни в чём ни бывало обратился к Эдвансу адвокат и, не дожидаясь согласия, снова взял быка за рога: — Отпечатки пальцев моего подзащитного на месте преступления не нашли, следствие уверяет, что он был в кожаных перчатках, которые якобы купил на распродаже и при этом сохранил чек.

      Среди присяжных прокатился рокот сомнения, судья заметно насторожился, хотя по-прежнему делал вид, что всё происходящее у него под контролем.

      — А раз до сих пор непонятно, принадлежат ли эти вещи мистеру Люпину, то, Ваша честь, я попрошу своего подзащитного прямо сейчас примерить перчатки, — повернувшись с красному от злости Джонсу, адвокат наградил его одной из своих самых дружелюбных улыбок. — Надеюсь, обвинение не будет возражать против этого небольшого эксперимента?

      «Возражай, напыщенный идиот! Возражай! Перчатки кожаные, вымокли в крови, потом долго лежали в закрытом пакете, наверняка деформировались! Усохнуть они могли, в конце-то концов! — подумал судья и еле заметно поморщился; нет, это была далеко не саркастическая гримаса, такое выражение лица бывает тогда, когда человек понимает, что делает всё возможное, но этого, к сожалению, недостаточно. — Теперь понятно, каким образом чёртов Прощелыга задумал нас всех наклонить».

      Тем временем пристав передал перчатки Люпину, и тот, широко расставив пальцы, попытался надеть одну на правую руку. Эдванс закатил глаза от бессилия, помощник прокурора трясся от плохо скрываемой злости, и лишь Прощелыга участливо смотрел за действиями своего подзащитного, предвкушая скорый триумф. Непонятно, какие злые силы были на его стороне, но проклятая перчатка оказалась мала и на руку не лезла.

      — Дамы и господа, как вы могли убедиться — перчатка мала моему подзащитному! — торжественно объявил Прощелыга притихшему залу и злорадно обратился к судье: — Ваша честь, у защиты имеется видеозапись с одной вечеринки, где детектив Хиггс несколько раз очень горячо утверждает, что все беды в стране от ниггеров, которых бы стоило сжечь. Осмелюсь напомнить, что мой подзащитный — афроамериканец, а наш свидетель самый настоящий расист, что с готовностью подтвердят все его бывшие коллеги. Ведь недостающие улики легко можно подбросить, согласны со мной, детектив?

***



      После вырванной зубами победы Александр казался себе таким же помятым, как юбка вчерашней подруги, которую та нетерпеливо сорвала и бросила на заднее сиденье машины. Адвокат зашёл в туалет освежиться и теперь, помыв руки, пристально разглядывал себя в зеркале, повторяя гримасы, которые только что строил в зале суда: «изумление», «праведное негодование», «сарказм»… Как обычно, Александр не мог понять, на кого больше всего он похож: на киноактера, выпускника Йеля, профессионального ловеласа или всё-таки блистательного адвоката? Наверное, всего понемногу. Лицо, обрамленное чуть вьющимися чёрными волосами, и молочно-белая кожа, напоминающая бледную мякоть некоторых экзотических фруктов — все в лучших традициях обложек модных журналов, которые в последнее время отдавали предпочтение моделям с классической внешностью. Однако в миндалевидных глазах, несмотря на искрящееся в них озорство, нельзя было прочесть ничего. Любому непосвященному человеку могло показаться, что в уголках его губ постоянно проскальзывает улыбка, и адвокат только хочет выглядеть респектабельным и серьезным, но люди, хорошо знакомые с ним, знали, что всё это обман — фальшь, маска, ложь.

      Чтобы придать завершённость своему облику, Александр тщательно продумывал стиль: только классика — к цыганщине в стиле хиппи он относился с презрением, выбирая исключительно белые рубашки с английским воротником и манжетами, выглядывающими из-под рукава ровно на толщину пальца. Лишь с галстуками он иногда позволял себе вольность, заменяя скучные «куски культуры» яркими шейными платками или, наоборот, однотонными кашне от «Burberry». В удачные дни он казался себе очень элегантным, очень «американским», в скверные, напротив, считал себя дешёвой пародией на французского жиголо. Впрочем, сегодняшний день можно смело занести в список «удачных», и Александр, отфыркиваясь, ополоснул лицо холодной водой.

      — Ну, здравствуй, Александр Константин Берюрье-младший! Вот мы и встретились, а ведь я давно за тобой наблюдаю, — еле слышный, но очень знакомый голос заставил адвоката отбросить бумажное полотенце и обернуться.

      Он увиденного в груди зародилась пульсирующая боль и прочно обосновалась в области сердца. Нет, этого просто не может быть! Перед Александром стоял… он сам и непринуждённо улыбался в тридцать два зуба.

      — Вижу, ты добился успеха: стал больше зарабатывать, купил дом в престижном районе, сколотил себе круг друзей, круг «невест», круг… привычек. Теперь ощущаешь себя стопроцентным «своим»? — двойник улыбнулся и его фирменным жестом почесал нос.

      Александр повернулся к зеркалу и… ничего не увидел. Абсолютно чистая и гладкая поверхность, совершенно пустая, будто он сам стал прозрачным или невидимым, или… растворился в пространстве?

      — Что за чёрт? — выкрикнул Александр, судорожными движениями ощупывая руки и плечи. — Это фокус такой, да? Как распиливание пополам?

      — Нет, Берюрье-младший, это не фокус. Просто я решил дать тебе возможность посмотреть на себя со стороны, — адский двойник сунул руки в карманы, немного оттянув ткань, как любил делать сам Александр. — И что же мы видим, господин адвокат? Хоть ты и кажешься людям преуспевающим и счастливым, но на самом деле рутина отравляет тебя. С каждым днём, сужая свои концентрические кольца, тебя душит обыденность. Днём ты бегаешь и суетишься, а по вечерам напиваешься в баре или сидишь дома у телевизора и жалеешь себя, оправдываясь тем, что «вкалываешь как проклятый». Заботы профессиональной жизни немного отвлекают, но недалёк тот день, когда ты просто-напросто сдуешься, сдашься, умрёшь. И что бы ты ни делал: работал в поте лица или бездельничал; освоил бы тренажёры или, наоборот, растолстел бы; научился бы играть в гольф или по-прежнему, трахая случайных девиц на заднем сиденье, покуривал травку — конец один, ты умрешь. Ты, Александр, неправильная карта, которая занялась адвокатской практикой, чтобы получше познать… себя самого.

      Что-то тягучее, красное заполняло уголки его мозга, расползаясь по телу и пропитывая каждую клетку, как маленькое саше из сухих трав пропитывает в закрытом комоде белье.

      — Предел уже близок, ты просто, как и все остальные, умрёшь. Предлагаю не затягивать этот процесс, всё равно ничего интересного в твоей жизни не будет.

      Красное заполнило его целиком, парализовало, заставляя сердце биться чаще и громче. Александр превратился в настоящего каменного истукана, не способного ни думать, ни реагировать, а лишь, беспомощно моргая, смотреть на себя и слушать эти жуткие речи.

      «Кто ты?» — в панике мысленно выкрикнул Александр, безуспешно стараясь разлепить пересохшие губы.

      — Кто Я? — двойник небрежно запустил пятерню в шевелюру, в точности копируя его жест. — Я есть Бог, Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний.

      «Ты — чёртов псих! Ни в какого бога я с детства не верю», — мелькнуло где-то на периферии сознания, но двойник каким-то чудом услышал и немедленно среагировал, вызвав словами новую волну жгучей боли в груди.

      — Просто ты, Берюрье-младший, никогда не видел настоящего Бога, который покажет тебе свою силу, а не явит слабость, как это происходит почти две тысячи лет!

      «Я умираю, — обреченно думал Александр, чувствуя, как немеют руки и ноги, а сильная боль из грудной клетки разливается по всему телу. — Как глупо вот так умирать в туалете…»

      — Конечно, глупо, — тотчас отозвался двойник и, как бы издеваясь, погладил себя по груди. — Тем более, что ты очень боишься смерти. Не так ли, господин адвокат? Однажды ты уже её повстречал, когда после того злополучного передоза провалился в сон без сновидений на несколько месяцев.

      Александр задыхался, сердце сдавило так, словно на грудь опустили каменную глыбу, а между тем двойник продолжал, оживляя словами его старые страхи.

      — Что ты увидел по ту сторону света? Оказывается, на самом деле всё гораздо страшнее, ведь там кругом пустота и банальность. Как именно ты сумел обмануть Её Величество Смерть? Убийцы, насильники и прочие твои подзащитные — каждый раз выигрывая дело, ты вымаливал для себя отсрочку, уходя подальше от смерти? Сегодня, например, ты добился оправдательного решения для убийцы двух человек.

      Поскольку надежды на то, что всё это призрачный сон, и он скоро проснётся, у Александра не оставалось совсем, то он был вынужден молча пожинать плоды своего отчаяния, и такое погружение в собственную биографию до глубины души потрясало его.

      — Кто сказал, что смерть — это старуха с косой? — двойник зевнул и демонстративно посмотрел на его позолоченный «Rolex». — Смерть — это то, что человек есть при жизни. Я не зря явился к тебе именно сегодня и именно так. Мне по-настоящему захотелось, чтобы ты напоследок увидел во мне свое отражение, тот отпечаток, который ненадолго останется в памяти у людей о тебе.

      Несмотря ни на что, Александр попытался вспомнить хоть что-то, связанное с той ужасной госпитализацией. Поначалу, ожидаемо, полный провал, но потом в памяти стали беспорядочно всплывать образы: взволнованное лицо медсестры, капельница и… существо. Огромная безволосая и безликая сущность, которая всё время стояла рядом с кроватью и жадно впитывала каждый его выдох и вдох. Александр то сам погружался в неё, словно в мягкую подушку, где останавливались все мысли и чувства, то отчаянно сопротивлялся, барахтаясь в собственном обездвиженном теле. Почему он тогда так испугался этого общества?

      — Что ж, поздравляю: у тебя обширный инфаркт, — безмятежно информировал его двойник, черты лица которого расплывались, превращаясь в однородную белую маску. — Стоит мне щёлкнуть пальцем, и безликая сущность тебя поглотит. Но я предлагаю тебе найти более достойное применение своим неординарным талантам: стать тем, кто составит Закон и будет ревностно следить за его соблюдением. Я есть Бог, но мне нужен собственный хитрый, умный, изворотливый и преданный… Дьявол!

      Больше всего Александра поражало то, что в нём ещё осталась способность мыслить и рассуждать. Он ещё стоял на ногах, но понимал, что этот мистический, адский двойник говорит правду.

      «Если я сейчас не умру… если ты меня не убьешь, чем я буду должен тебе отплатить?» — мысленно задал вопрос Александр, уже совершенно не испытывая ни страха, ни боли.

      — Преданностью. Ты станешь антагонистом неверия и безбожия, твоё умение лгать и убеждать станут в Моём новом мире опорой и испытанием крепости человеческой веры, — двойник протянул ему сложенный вдвое лист белой бумаги; рука Александра сама собой потянулась к нему и повисла в воздухе. — Читай, это наш с тобой договор.

      «Тут ничего нет! — пронеслось в голове адвоката, сердце которого больше не билось. — Бумага совершенно чиста».

      — Просто вспомни и повтори то, что я сказал тебе, когда ты лежал в коме в больнице Святого Луки.

      Комната покачнулась, Александр понял, что ещё чуть-чуть, и он безвозвратно нырнёт в объятия Смерти. Он ещё дышал, но делал это скорей по привычке. Просто не умел по-другому… Но всё-таки адвокат вспоминал, отчаянно пытаясь найти в голове те слова, которые вернут его к жизни.

      — «Иншуе-лароне! Посмотри мне в душу, Господи, и дай то, что ей нужно. Сердце моё бросаю к ногам Твоим, а жизнь свою отдаю за Тебя», — медленно про себя повторял Александр, чувствуя, что с каждым словом у него внутри что-то ломается, будто лопаются кости, и по телу разбегаются трещины, но зато прорезался голос, и всё громче и увереннее он продолжал: — Я пришёл и стою, жду Твоего отклика, Единый Бог, Владыко жизни и смерти. Вверяю Тебе свою плоть и свой дух, дай мне достигнуть Тобою вечного служения, лицом к лицу предстать перед Твоим могуществом и насладиться Твоей властью над миром. Иншуе-лароне! Иншуе-лароне! Иншуе-лароне!

      Двойник как-то странно улыбнулся и протянул руку, словно ожидая, что Берюрье-младший пожмёт её. Александр же почти равнодушно смотрел на своё отражение, которое теперь несло отчётливую печать измождения и моральной деградации, и ощутил себя человеком, потерявшим всё — и душу, и тело.