Пять веков назад и пять вперёд

Смотритель маяка был влюблён в девушку, жившую в белом доме неподалёку на берегу.

Странное дело: обычно молодёжь старалась уехать в большие города, города с небоскрёбами, телевышками, радиостанциями и огромными торговыми моллами; молодёжь носилась по вековым дорогам на автомобилях с откидным верхом, выкручивала музыку на полную мощность, так, что смотритель вздрагивал от бьющих в самое нутро ритмичных басов.

Но Марта – Марта была другая. Смотритель знал её с самого её детства: когда-то счастливая мартина семья жила в этом самом домике у воды; отец рыбачил, мать развешивала бельё, чтобы оно пугало чаек хлопаньем простынных крыльев, выращивала цветы и подолгу сидела на маленьком причале, вглядываясь в синие просторы. Иногда они прогуливались по пирсу к самому маяку, и нелюдимый смотритель не мог сдержать улыку, глядя, как маленькая Марта делает первые несмелые шаги, держась за родительские руки. Глаза у неё были синие-синие. Как море.

Семья уехала из домика в большой город.
Много лет смотритель не видел их; многое с тех пор изменилось, и маяк обветшал, и когда-то белоснежная штукатурка облетала со стены, и пирс потрескался, и бывший садик во дворе белого домика зарос бурьяном, но в один прекрасный день повзрослевшая Марта вернулась. Смотритель не спрашивал, где её родители, почему она вернулась в маленький городок с уходящей в глубь веков историей, почему она молодежным забавам предпочитает прогулки вдоль морского берега, чем зарабатывает себе на жизнь, куда уезжает на своём небольшом, почти детском, велосипеде с трогательной голубой корзинкой спереди, и о чём она думает, когда нахмурившись бродит взад-вперёд по старому пирсу, придерживая полол белого платья.

Смотритель наблюдал за Мартой издалека. Ему было достаточно видеть, как она живёт: она привела в порядок – своими силами и силами городских бравых рабочих – домик: прохудившуюся крышу поправили, стены покрасили в ослепительно белый цвет, укрепили причал, хотя смотритель ни разу не видел, чтобы Марта пользовалась отцовской лодочкой, та, наверное, давно сгнила в сарае. Марта пекла яблочные пироги с карамелью, ухаживала за цветами в саду и пела. Ветер приносил к маяку запахи и обрывки песен; смотритель научился различать оттенки мартиного настроения: иногда ей было тоскливо и одиноко, и он жалел, что не может взять её на руки и прижать к своему сердцу.

Марта носила светлые длинные слегка старомодные платья с вышивкой, Марта могла смеяться собственным мыслям и разговаривать вслух сама с собой; Марта была похожа на белый парус, который только и ждёт ветра, который сможет его наполнить и увлечь за горизонт.

С подветренной стороны маяка стояла покосившаяся скамья. Марта часто присаживалась на неё, тогда она могла подолгу смотреть на море, не опасаясь того, что её окатит дерзкая волна. В эти минуты смотритель переставал дышать и замирал, не веря собственному счастью; за годы они не перебросились и словом, за годы он ни разу не заговорил с ней, не прикоснулся к ней, лишь молча смотрел на рукав её платья, вышитые на рукаве бледно-розовые цветы, на тонкие кисти рук, на подвижные тёмные брови, которые то взметались вверх, отвечая промелькнувшей мысли, то хмурились, то замирали, и тогда устремлённые в море глаза наполнялись слезами, и смотритель не знал, что делать, чем утешить девушку, и лишь смотрел на белые рукава, тонкие кисти и синие полные слёз глаза.

Иногда Марту навещали друзья, те, из большого города, в машине с откидным верхом и с громкой музыкой. Но они никогда не задерживались надолго: шумно купались, громко смеялись, обедали во дворике белого дома, жарили рыбу на углях, звенели бокалами, а вечером уезжали обратно в большой суетный мир; Марта махала им вслед, и ветер взметал подол её платья, словно говорил «скатертью дорожка». Смотритель был солидарен с ветром: ему не нравились шумные молодые люди, ему не нравилась их музыка и их громкие голоса.

Но однажды всё изменилось.

Юноша стал оставаться на ночь, даже после того, как машина с откидным верхом и громкой музыкой уезжала. Из мартиного домика по вечерам стали доноситься голоса и смех, а иногда смотритель видел, как среди ночи две тонкие тени выскальзывают из домика, чтобы плавать в чёрной воде под холодным звёздным светом. Смотритель понял, что то чувство, которое он испытывает, слыша смех, отражающийся от звёздного купола, -- это боль, он понял, что его старое сердце дрожит и вот-вот разобьётся, и что эту сладкую боль он не променяет ни на что, даже если она сулит ему смерть.

- Ты поедешь со мной?
Марта доверчиво взяла его за руку. Маленькая кисть скользнула в большую ладонь, Юн взрогнул от счастья. Он всё ещё боялся поднять на неё глаза.
- Да. – ответила она.
Чайка, сидевшая на камне рядом с ними, внезапно снялась с места и счастливо захохотала; потревоженная чаячьим хохотом волна взметнулась и окатила Марту и Юна с ног до головы. Они засмеялись, Марта подпрыгнула – Юн был выше её на голову – обняла его за шею, и Юн закружил её, не обращая внимания на продолжавшие взметать брызги волны.
Бережно поставил Марту обратно на пирс и очень серьёзно посмотрел ей в глаза.
- Я буду любить тебя всегда, ты знаешь?
- Знаю. – Просто ответила Марта. – Давай прогуляемся к маяку.

Они дошли до самого конца пирса и присели на деревянную скамью.
- А здесь никто не живёт? – Спросил Юн.
- Нет, -- помотала головой Марта, -- уже много лет. Когда я была маленькой, здесь жил смотритель, милый старик. После его смерти сначала хотели найти ему замену, а потом просто решили автоматизировать маяк: поменяли механизм, знаешь, там теперь такие автоматические лампы, которые сами по себе горят в нужном режиме. Раз в полгода приезжает бригада, проверяет линзу, меняет перегоревшие лампы. Жаль, смотрителя нет, я сюда часто прихожу, представляю, что он по-прежнему сидит на крыльце, курит трубку и улыбается в усы.
Юн посмотрел на куст шиповника, растущий у самой скамьи. Куст был густо усыпан розовыми цветами. Марта оживилась.
- А шиповник здесь расцвел в тот год, когда старый смотритель умер, представляешь. Это на берегу у нас заросли, там почва лучше, понятное дело, а здесь что – камень, соль, да чаячий помёт, -- была пара чахлых кустиков и те часто ветром выдирало с корнями, как ураган налетит, -- Марта бережно погладила цветок, -- а потом этот вдруг в рост пошёл, и всё ему нипочём, и ветра, и волны, так и цветёт. Я сюда всё время прихожу подумать.
- И о чём же ты думаешь? – Шепнул Юн и поцеловал Марту в висок.
Марта положила ему голову на плечо.
Они помолчали.
Юн протянул руку к кусту:
- Можно? – Марта кивнула.
Юн аккуратно, чтобы не пораниться о шипы, оторвал ветку с розовым цветком, убрал с мартиного лба тёмную непокорную прядь и прикрепил цветок к её волосам.
- Пойдём?

Они шли по пирсу, взявшись за руки. Смотритель почувствовал, как его сердце разбилось от боли и счастья, он вдыхал запах мартиных волос: пахло карамелью и яблоками; смотрителю показалось, будто он слышит напев старинной колыбельной, которую ему пела мать, там говорилось, конечно, о море, и о том, как кто-то всегда уходит, уходит безвозвратно, а кто-то остаётся ждать у моря, вглядываясь в даль.
Яблоки и карамель, соль и ветер, синий простор и белый парус; прощай, белый парус, ветер наполнил тебя, уходи за горизонт.