Штырь

Штырю старый ретривер по кличке Лето достался от невестки. Та допрыгалась с парашютом и повредила позвоночник. Теперь может натягивать тент на свою коляску в дождливую погоду и представлять, как парит над базальтом безлюдной Исландии. Или куда там её ещё чёрт заносил.

Штырь привык быть один. Прозвище ему дала дворовая шпана. Может за высокий рост и худобу. Может за упрямое сопротивление земле согнуть деда.

Раньше своё время старик проводил в пустующей комнате сына. Сделал себе верстак. И натянув увеличительную линзу на левый глаз, целыми днями паял разноцветные проводки и выпиливал диковинные метизы.

Соседей не беспокоил. Квартиру оплачивал исправно… А потом появилась Лето.

– Какой дурак вообще мог дать такую кличку собаке? Хоть у этих породистых в их собачьем паспорте и не такое прочитаешь... Тьфу ты!

Пёске пусть и пошёл одиннадцатый год, а всё же она сохранила свойственную породе подвижность. Бывало и побегает, и взбрыкнёт. Ласковая и толковая. Старалась Штырю угодить: носила тапки и если подбирала куски на улице, то по-хитрому – тот не замечал. Дед пожалел отдавать пса в приют и стал кликать Леткой.

Теперь каждый день двор провожал парочку на прогулку. По утрам и вечерам – в девять. Ходили они по одному и тому же маршруту. По двум проулкам до второстепенной улицы, выводившей из ступора спальные районы в шумный торговый центр. Чтобы жители могли обменять время своей жизни на дозу надежды на счастливую другую и вернуться восвояси.

Эту дорогу Штырь пересекал поперёк, придерживая Летку у ноги – не дай Бог какой дурной лихач собьёт ненароком. Не оглядываясь, они спускались в широкую заснеженную ложбину, освещённую зелёной люминесцентной подсветкой от огромного спортивного комплекса, развалившегося на краю ямы.

Хрустели снежком. Звонко или сипло, в зависимости от температуры за бортом. Летние прогулки даже не откладывались в памяти. Потому что лето в северном краю –  мираж в пустыне. Ты так долго идёшь до него, а когда думаешь, что вон за тем барханом оазис – там оказываются всё те же равнодушные пески.

Так что – снег. Тысячи блюд из снега. Влажного и колючего – как облака и как зола в адской печи... Жалящего пронизывающим ветром и пушистого, приглашающего утонуть в детстве... Сказочных, украшенных снегом, словно толстым слоем густых сливок крыш, и весёлых смертельных сосулей... Тысячи кубометров застывшей воды, уродующей дворы, выписывающей сотни направлений в травматологию и бесконечные наряды дорожным строителям... Тонны крупчатой каши, в которой елозят размахрившиеся нервные окончания хозяев, одинаково малолитражек и внедорожников.
 
Снег, прикрывающий многослойный пирог проблем большого города и тем реабилитирующий себя.

В ложбине утром и вечером горели фонари. Но даже они не пробивали призрачное зелёное марево. Здесь нечасто ходили люди. Обычно чтобы сократить путь. Катались на санках дети и внуки владельцев гаражей. Прятались влюблённые парочки. И изредка гуляли собачники.

Из ложбины выводила длинная лестница, по одну сторону ограниченная коряво сшитыми листами рифлёного забора. За ним, который год, строился мировой суд.

Вся долина была застроена гаражами, выкрашенными зелёной краской. С плоскими крышами, покрытыми полуметровым снежным покровом. Сотни пирожных для гигантской свадьбы.

Посередине урочища в крутых берегах протекал открытый узкий ручей. Поражённый раком мочеточник города. Над его буро-коричневой жижей курился зловонный пар. Десять шагов по насыпи над ним могли вывернуть наизнанку от сладковатой тошнотворной смеси гнили и химии.

Обычно Штырь и Летка в этом месте ускорялись и, поднявшись по лестнице, глубоко вздохнув, продолжали обход долины по верхней её границе – километра три-четыре длиной. Этого вполне хватало до вечера и старику, и собаке.

В один из дней, уже на спуске, старый отметил странную для будней тишину. Без привычной городской какофонии. На строительной площадке молчал гидромолот. Ни вскрика случайной птицы. Ни звука. Лишь сверху смотрела одноглазая вечность.
 
Только миновали зловонное место и начали подниматься по лестнице, прямо за гофрированной металлической преградой, на уровне ног, раздался нестерпимый механический визг. Настолько внезапно, что Летка подскочила на две головы. С силой вырвав поводок из рук Штыря, отчего тот упал как подрубленный, пулей улетела вверх. Между порванными краями листов дед уловил слепящий глаза блеск и зажал руками уши от нарастающего сверлящего мозг звука, который молниеносно достиг верхнего края лестницы и с сокрушительным грохотом рассыпался в углу заграждения.

Пока на четвереньках добирался до верхней площадки, старик почти смирился со своей бренностью и готов был первый раз за двадцать лет позвонить единственной дочери, с которой поцапались из-за полной ерунды, чтобы просить её забрать к себе. Но, увидев Летку, сходу стряхнул малодушную слабость.

Собака лежала на боку. Её тело сотрясала мелкая спастическая дрожь. Гордость породы – миндалевидные глаза были как у дохлой рыбы.

– Ну ты это чего? Давай, поднимайся! Нам вона ишо скока топать!
 
И когда пёс не среагировал, Штырь, так и не поднявшись, стал гладить собачью голову, приговаривая: «Леточка, ну ты чего? Ну пойдём ужо! Эх, как же так-то! Ну вставай, девочка!». Не замечал, что борозды на лице холодит вода, что колени занемели и уже, верно, не разогнутся ни за что. Всё гладил и гладил собаку, утешая. Пока не почувствовал, как та лизнула ладонь.

Старое сердце выпустило экстрасистолу и Штырь сел на задницу. Подтянул к себе собаку, и они посидели ещё. Не оглядываясь, медленно двое удалялись от чего-то ужасного.

Пережитое так потрясло, что пройти весь путь в тот раз не представлялось возможным. Поэтому, дойдя до первого спуска к гаражам, старик решил им воспользоваться, чтобы сократить расстояние. Но Летка неожиданно повернула к ручью. Не перечить же псине, едва не отдавшей Богу душу. Штырь поплёлся следом.

Они шли по правому берегу канавы. Здесь, на удивление, не воняло. Было тихо и безлюдно. На снегу дорожной насыпи виднелась пара-тройка коротких цепочек уже не свежих детских следов и полозьев санок.

Под насыпью, где протекал ручей, его заперли в две коллекторные трубы. С обеих сторон круглые отверстия закрывали решётки из толстой арматуры, наваренной на рельсы. Сейчас поднятые. На них висели обрывки пластиковой упаковки, шерсти, какие-то тряпки и детские санки. Появился и запах. Острый запах железа.
 
Вся земля около, покрытая свежевыпавшим рыхлым снегом, быстро впитывала, но не могла спрятать бурые брызги. Те расплывались, разрастаясь…

В полиции Штырю покрутили у виска и послали не так далеко, но уж очень обидно…

Он-таки позвонил дочке. Позвал к телефону зятя, работающего в полиции. И три часа вдалбливал, опухшему от пива тому ("А что? В выходной имею право!"), про нечистое место в родном городе. Пока мужик не протрезвел и не вспомнил старые замашки хорошего копа. И не пообещал «посмотреть, что к чему». На досуге...

Штырь переехал-таки к ним. А Летка через два месяца померла. "Сгорела как свечечка". Старик и раньше не особо был разговорчивым, а тут и вовсе – слова не вытянешь. Всё копался в комнате, куда перевёз оборудование из прежней.

В апреле, когда сошёл снег, старый заблажил: «Хочу, мол, к невестке съездить. Про Леточку рассказать». Дочка скрепя сердце согласилась. Дала телефон сотовый и потребовала звонить каждый час.

– Ага, – быстро согласился дед, радуясь, что ещё одной проблеме конец.

Городская ложбина, над которой навис фитнес центр, не изменилась ни в чём. Разве что там и сям кусками лежал подгоревший снизу снег. Да каркали сварливые вороны.

Решётки на трубах были очищены и закрыты. Но дед знал (целый год думал)– они будут открыты в полнолуние, как в прошлый раз.

В урочное время высокая прямая фигура старика бросила длинную, будто нож, тень в долину. Почти до моста. Штырь нёс туристический рюкзак. Нисколько не удивился необычной тишине. Наоборот приободрился. Спустился по металлической лесенке с насыпи и оказался у решёток. Если бы не был стар, а его слух отличался бы большей остротой, звук, похожий на свист закипающего чайника метрах в двадцати выше по течению, может, и насторожил бы. А скорее бы – удивил.
 
– Откуда здесь взяться чайнику?

Он вытащил из рюкзака чёрную непромокаемую сумку, отмотал из неё несколько метров провода на локоть, а сумку, вложив всю силу в замах, закинул в трубу и довольно проворно вернулся обратно на насыпь.

Штырь не знал, с чем имеет дело, не знал, сколько у него времени. Поэтому пробежал, разматывая на ходу бухту с проводом и задыхаясь, метров пятьдесят вверх из лощины. В направлении, противоположном от лестницы.

Здесь, спрятавшись от дороги за терриконом из снега и песка, слушая, как в рёбра стучит сердце, повернул ручку взрывателя. Тишина оглушила. Луна, издеваясь, глядела сверху. Штырь чуть не заплакал. В боковом кармане пискнул сигнал смс.

– Чёрт! Старый хрен! – трясущимися руками дед достал гладкий, готовый выскользнуть телефон и, то и дело ошибаясь, набрал номер.

Земля внизу вздыбилась, в небо полетели камни, куски бетона и брызжущего белым пламенем металла. Запахло серой. На месте моста зияла чёрная дыра. Она быстро наполнялась жидкой грязью. Завыли машины спасателей. И через десять минут люди заслонили место происшествия.

Позже телевидение и радиовещание по сводке сообщило о бессмысленном террористическом акте, в котором никто не пострадал. Сделали предположение о мести собаководов, у которых из-за строительства суда отобрали удобную площадку для выгула питомцев. Виновных не нашли. И дело замяли.

В соседнем спальном районе сплетничали, что в марте прошлого года упившиеся в гаражах мужики недосчитались чьей-то внучки. Следствие не продвинулось ни на шаг…

Говорили, что был один сумасшедший старик, якобы что-то знавший о деле, но его никто не стал слушать...