Чапай и Беспалый

Сравнительный очерк
о жизни современных бомжей

Вместо предисловия
   В последней редакции очерка учтены замечания и мнение профессора доктора медицинских наук Г. Т. Красильникова. Какие-то его идеи и оригинальные выражения я использовал в тексте. Замечу, кстати, с каким удивительным  постоянством встречаются на моём жизненном пути умные и хорошие люди.

***
   Бродяг в Тупиковске и в районе много, но определённо сколько – сказать точно не сможет никто. Их просто никто и не считал. И никто не предлагал мне тему очерка: напиши де о бомжах. Что-то подтолкнуло меня к этому, а что – не пойму, не помню. Может быть, оттого, что бомжи стали не редкостью, и проблема бросается в глаза? Так или иначе, но, однажды задумавшись, я уже не мог остановиться. И меня почему-то совершенно не задевало – найдёт ли очерк своих читателей?
   И возникли вопросы. Ответ на первый из них: когда бомжи появились? – мне показался простым. В советский период их, как будто, не было. Возможно, что, как социальное явление, они и имели место в советском прошлом, но в глаза не бросались. Во всяком случае, это явление не существовало как системное. За бродяжничество и тунеядство тогда привлекали. Вот и не было. Известны были бичи – бывшие интеллигентные человеки, их и сейчас немало. Но как среда, из которой рекрутируются в бомжи, бичи могут привлечь моё внимание. Так вот бомжи… Когда они появились, когда завелись? А с первых лет перестройки. А с началом рыночных реформ их становилось всё больше и больше. Шутка ли?! – рухнула великая империя, развалилась, как некогда Вавилонская башня, миллионы людей пришли в движение, стряхнулись со своих мест… Беднота ли к этому привела, что стало так много бродяг? Возможно… Но бывали хуже времена…  Пьянство? Не исключено. Но в России отродясь так бывало: пили и пить будем! Одно мне стало ясно: чтобы опуститься до бомжевания, надо иметь своеобразный «фундамент» в характере. А это суть безволие, мягкотелость, безответственность, душевная неустойчивость… Явилась потребность очертить, так сказать, территорию среды обитания бомжей.  В чём-то близкими к бомжам мне показались нищие… Но всё же это – «профессии» разные.
   Вообще, нищие могут быть упомянуты с единственной целью – разглядеть ту зыбкую границу, что ненадёжно разделяет две эти социально близкие группы. Нищий живёт милостыней. Он просит подаяния, пытаясь своими внешним видом и поведением вызвать сочувствие у окружающих людей. Но не факт, что нищий – беден (Вспомним художественный фильм «Менялы»: «под завязку» обеспеченный «нищий» говорит, что у него всё есть, можно бы и отдохнуть, «а не могу уже – тянет».). Если что и роднит нищих и бомжей, так это, возможно, наркотически-подобная  привязанность их к избранной нише. Нищие в подавляющей массе и с жильём, и с пропиской, а бомж – он без определённого места жительства. И, по сути, – бродяга. Нищие – масса разнородная. Часть из них – действительно, бедные и сирые. И они вызывают сострадание, жалость, сочувствие. Но такие, как нищий из «Менял», вызывают у меня не жалость, а отвращение и брезгливость. На рынках, у церквей, на паперти иные нищие работают годами, этим живут, это – их рабочее место.
   Иной раз, днями или утрами, я выглядываю в окно: во дворе, в мусорных контейнерах ковыряются бомжи. Когда-то рядом с мусорками блаженствовали лишь бродячие псы и облезлые кошки. Затем появились эти странные люди-нелюди, люди-призраки, грязные, чем-то смахивающие на бродячих собак. Поначалу это явление казалось открытием. А теперь привычно. И чаще всего от соседства кошек, псов и людей на мусорках я реагирую физиологической тошнотой. Но вот интересное сообщение из одной известной телепередачи… Добропорядочный образованный немец из Казахстана выхлопотал право вернуться на историческую Родину – nach Vaterland, чтоб соединиться с родственниками. Собрал документы, дом продал, денежки – выручку от продажи и сэкономленные от трудов праведных – припрятал в поясок. Пое-ехали… В Москве пересадка. Бэмс! – грабанули нашего немца, отлупили. Немец и без денег, и без документов, а память отшибло. Не помнит напрочь: кто он? где жил? куда направлялся? И стал он бомжом… Этот случай имел счастливое продолжение. Кто-то из сердобольных помог, и немец  воссоединился-таки с родичами.
   И – да! – бьёт, глухо бьёт во мне набатный колокол, отвечая в сознании беспокойным сумбуром мыслей, а в душе – неуютом: кого жалеть, кому сострадать, а от кого, извините, тошнить? Разум мне подсказывает: как православный человек я не могу и не имею права  не сострадать чужому горю.
   И всё-таки причины падения «под гору» кажутся понятными лишь приблизительно: случайные? закономерные? объективные? субъективные?… Вопрос второй: хотят ли бомжи вырваться из своего «киселя», чтобы оказаться на поверхности того, что нам кажется нормальной жизнью? Два босяка у Горького пуще всего берегут свою свободу и независимость от кого-либо.
   – Пойдём… Куда? – спрашивает один у другого.
   – Как куда? Все пути-дороги нам открыты. Куда желаем, туда и дёрнем.
   Свобода? За свободой уходят в бомжи, убегая от грехов и суеты нашей «нормальной» жизни? Чтобы не быть причастными к той грязи, свидетелями которой мы все являемся? Свобода от ответственности? Чтобы не чувствовать себя виновными?… Мне известны некоторые из бывших офицеров, которые после Афгана и Чечни служат священниками в церквях.   Но чтобы в бомжи?... Мне это неизвестно, но допускаю.
   В Тупиковске есть большая группа их, живущих летом в лесополосе неподалёку от городской свалки, от неё они и кормятся. В помойках и на горсвалке чего только нет. Шмотки можно найти саморазные: и одежду, и обувь. Еды всякой нееденной или недоеденной полно, даже деликатесов, находятся и бутылки с вином и водкой. В общем, если разобраться, «бомжи» с помоек и городской свалки и едят, и пьют нехило. Как-то раз я побывал рядом с дымящимся в двух-трёх местах громадным холмом, куда свозятся из города весь хлам и  строительный мусор, и понаблюдал за грязными бомжами, увлечённо роющимися в отходах. Они жадной толпой набрасывались на кучу хлама и всевозможного дерьма, только что вываленных из контейнеров мусоровоза.
   Свалка – это настоящее золотое дно, она  находится неподалёку от дачного посёлка. Когда закладывалась свалка для твёрдых бытовых отходов, то расстояние от неё до городка строго выдерживалось нормами санэпиднадзора, но со временем, особенно в пору перестройки, между городком и свалкой непомерно быстро стал расти дачный посёлок. Многие помнят то время: умным – деньги, дуракам – дачи, а всем остальным – «Аргументы и факты». Участки под дачи раздавали всем желающим, многие потом их бросали по разным причинам. И теперь городская свалка твёрдых бытовых отходов находится всего в сотне метров от дачного посёлка, источая на него жуткое зловоние. Летом и осенью, по ночам или ранними утрами, группами из трёх-четырёх, бомжи разбредаются  по дачным участкам и обирают то, что годится в пищу и на  продажу. Как правило, им никто не препятствует. Из хозяев крайне редко кто ночует на даче – боятся хулиганов. Бомжей так же боятся, бомж, по непроверенным слухам, такой нынче пошёл, что ему всё «по барабану». Считается, что нынешнему бомжу убить кого или покалечить ничего не стоит. Он, бомж, к самому понятию жизнь сугубо безразличен, в Бога не верит, одно слово – душегуб. Возможно, что страхи хозяев дач, равно как большинства жителей Тупиковска и Тупиковского района, не имеющих такого тягла, как дача (чемодан без ручки: неудобно нести и жалко бросить),  напрасны и неубедительны, потому что как раз бомжи-то и вымирают часто, в том числе и от насильственных причин. Я могу привести данные судебно-медицинской экспертизы по Тупиковску и району. Всего безродных, бомжей и тех, кого местные и дальние родственники  отказываются хоронить по причине бедности, – до 50-70 в год из 500 вскрытий в судмедэкспертизе.  Зимами так бывает, что и ночуют на дачах некоторые, взламывают замки на дверях, забираются в помещения и спят. Но чаще всего они живут в подвалах городских домов, в холодную пору устраиваясь рядышком с горячими трубами водоснабжения и отопления. Но опять беда настала для бомжей: в известном, трагическом 99 году, когда случались террористические акты по всей России, подвалы стали укреплять силами РЭУ и жильцов многоэтажек. Стали закладывать отверстия для вентиляции в цоколях домов кирпичами и укреплять двери в подвалы, снабжая их навесными замками и решётками. Появились и сейфовые, металлические двери, такие взломать и вовсе трудно. Есть большая группа бомжей, обретающихся на городском рынке, часть из них даже что-то там делают, грузят или разгружают товар хозяевам торговых точек, за что получают гроши, тут же эти гроши пропивают и проедают.
   Чем отличаются бродяги века 19 и начала двадцатого от нынешних бомжей? Я попытаюсь представить себе нынешних и сравнить их с бродягами Гиляровского и теми, что описаны Горьким в пьесе «На дне», в «Бывших людях», в «Двух босяках». Можно и другие источники давних лет поискать, в них недостатка нет, но различия во взглядах классиков будут всё-таки несущественны: в общих чертах и в целом они единообразны. Различия в мелочах: в  повадках, в одежде, причинах падения «под гору» каждого отдельного «экземпляра». Но если у босяков Горького заметна даже некая романтика, наивная философская раздумчивость, а некоторые их выходки вызывают улыбку, то от современных нам бомжей берёт оторопь. А если и приходится наблюдать за ними, то как-нибудь бы издали – не покидает-таки ощущение брезгливости от близкого с ними контакта.
   Часть нынешних бомжей из тех, что бежали из горячих точек, из Средней Азии и Закавказья. Другие – местные либо прибывшие из не столь отдалённых мест России, пропились, попродавали имевшееся жилье, а теперь болтаются,  где и как придётся. Есть из безработных, кого жизнь истрепала до невозможности. Из тех, кого семья выдавила из ненадобности и вредности общего проживания. Мне известен один, из предпринимателей. Набрал кредитов, да рухнул бизнес, а возвращать кредиты нечем. Жена ушла. Квартиру продал за долги. Отирается без дела у кафе «Синяя птица», лицо отёкшее, испитое, почернело, глаза безнадёжно тусклые, не мыт, не брит, одет в какой-то длинный зипунишко-хламиду неопределённого цвета, туфлишки стоптаны… А когда-то был жгучий, неотразимый брюнет-щелкопёр и пользовался бешеным успехом у женщин. И каких женщин! А теперь тьфу одна, да и только! Иножды подходит ко мне, просит: «Дай червонец, завтра верну, мне завтра должны пятьдесят штук заплатить, дельце одно провернул…» Врёт и не краснеет. Зато свобода теперь! Сатин у Горького говорит: «Правда – Бог свободного человека!» Вот этот бывший бизнесмен теперь свободен и от дел, и… от жены, а врёт – зачем? А потому – что свободы на самом деле нет. И не было никогда. Всякий человек есть-пить хочет, и он – зависим. Например, бомж зависит от мусорного контейнера, следовательно, – не свободен.
Большинство из бродяг-бомжей, независимо от причины падения, избито жизнью, они такого навидались, что их не удивишь ничем. Но нельзя сказать, что они отчаянные. Отчаянные – это люди всё-таки решительные, не окончательно потерянные, способные на поступок. А бомжи, слов нет, – безответственны и безвольны. Сила воли и характер, как известно, – вещи полезные! И всё же отмечу, что, на мой взгляд, одной из отличительных чёрточек современного бомжа является отсутствие веры во что-либо и в кого-либо, но прежде всего – веры в Бога.
   Не оставляет меня мысль, нет-нет да засвербит в голове моей вопрос: если в нашем сравнительно небольшом городке бродяг хоть пруд пруди, так сколько же их всего по России? Так что бомжи, что там ни говори, а явление глобальное: нараз глазом не охватишь. А раз оно глобально, то имеет черты закономерности. Для наглядности своих неопределённых умозаключений приведу-ка я пример…

   У меня на примете были двое бомжей, приткнувшихся для проживания на территории больницы, в мастерских. Сразу оговорюсь, что эти двое по состоянию своей психической организации были не вовсе дегенераты, а занимали некое промежуточное положение, не достигнув «растительной» стадии. Но и далеко не эрудиты. Скорее всего, у них имела место медленная безостановочно-прогрессирующая дебилизация. На то время, о котором я буду вести речь, у них ещё можно было сыскать остатки совестливости. Одного звали Василий Иванович. Фамилии его я не знал, а он фамилию и не называл, как мне помнится. Так все его и звали – Василий Иванович. А прозвище у него было героическое – Чапай.  В каком бы виде – чаще пьяном, реже трезвом – ни пребывал Василий Иванович, а всегда-то он был весел. Но веселье его было – юмор висельника, глупое, смешное только ему одному, так…  смех вперемешку с трёпом пьяницы и бездельника. Если кому и было смешно от россказней Чапая, так полуграмотным санитаркам и сёстрам-хозяйкам.
   Роста Чапай был среднего, сухощавый, волос на голове немного, росли они точь-в-точь, как у Ленина – по закраинам головы. Так Чапай и балагурил: «Головой я уродился в вождя мирового пролетариату», – и хохотал. Во рту зубов немного, сохранились только коренные – и те полусгнившие. Спереди во рту было пусто, и, когда он смеялся, рот выглядел пустой вонючей яминой. Лицо узкое, с ввалившимися щеками. А нос особо примечателен тем, что имел седловидную впадину на спинке и свёрнут набок, отчего одна ноздря оказывалась излишне открытой – вывернутой. Но всё в носе было не так, как при сифилисе. Скорее всего, нос Чапаю сломали из-за его глупого любопытства и приставучести к посторонним людям, вот ему кто-то из несдержанных нос и поломал. На вид Василию Ивановичу было лет под пятьдесят-пятьдесят пять, но точно сказать затруднительно. В те редкие утренние часы, когда он бывал трезв и кое-как приводил себя в порядок: брился, мылся, одевал что-то поприличнее из одежды – он выглядел помолодевшим, тогда ему можно бы дать и сорок пять.
   Жил он за компанию с таким же, как и сам, бродягой – Юрой. Впрочем, что значит – бродяги? Поначалу оба они работали в нашей больнице (без прописки, и устроились на работу, потому что в больничном отделе кадров – бардак). Василий Иванович устроился сантехником, а Юра плотником. Юра так же имел прозвище – Беспалый. Чапай появился в больнице незаметно, никто бы не сказал: в таком-то месяце такого-то года Василий Иванович устроился на работу сантехником и поселился в каморке мастерских вместе с Юрой Беспалым. Никто бы так не сказал, потому что он устроился тихо-тихо, а потом, когда он стал известен в больнице, все оказались настолько привыкшие к нему, что казалось, будто в больнице он жил вечно. Работник Чапай был никудышный, не было ни одного санузла, который бы он починил надолго. Он чинил – случая не было, чтоб он отказывался от выполнения той или иной работы.  А через пару дней, редко – через неделю, тот же кран вновь протекал или сочился, канализация засорялась, дерьмо лезло наружу через унитаз и т.д. Было бы глупо полагать, что его не ругал зам. главного врача по техслужбе или не распекали сёстры-хозяйки отделений. Но он в ответ по-шутовски балагурил, кривлялся, изгибался, пританцовывал, по-ухарски выкрикивал обрывки из похабных частушек, хватал какую-нибудь из ругавшихся бабёнок за бока, щупал им подмышки и запазушники. Но сильно далеко не заходил. Бабёнки визжали, хихикали, отмахивались для виду. Так ему всё с рук и сходило. Чапай затем опять принимался за ремонт. Ему за выполненную работу наливали из сейфов старшие сёстры положенные сто граммов спирту (Чапай говорил: «Фронтовые»), а далее всё повторялось сызнова. Он особо любил ремонтировать сантехнику в больничной аптеке, там постоянно после его ремонтов текло, пропадали краны, воняло испражениями. И Василий Иванович старательно – для виду – чуть не ежедневно занимался ремонтом в любимой аптеке. Так он и говорил: «Это самое моё любимое место!»  Заведующая аптекой подозревала, что Чапай специально так ремонтирует, чтобы быстро случилась повторная поломка, но доказать и поделать ничего не могла.
   Ещё он любил приходить в патанатомию. В то время работал в морге санитаром Костя Кобылкин. По трезвости санитар завсегда гнал из отделения явных попрошаек – Чапая и Юру Беспалого. Но трезв Костя бывал редко, а по пьяности слыл весёлым балагуром. И добряком. А по доброте Костя выворачивал карманы наизнанку, и всё шло на общий пропой честной компании. Чего там говорить: в морге почти каждый день шабашка была. Так Костя и говорил, когда медички везли на каталке очередного «мазурика»: «Вон – шабашку везут». Чапай как распознавал, что Костя выпивши, так бежал в морг и предлагал только: «Костя, я сбегаю, чё взять?»  Покупалось поначалу что-то крепкое, затем деньги пересчитывались. Если оставалось мало, тогда переходили на «Анапу» – дешёвое креплёное вино. Или бывало, что сразу закупали бутылок десять «Анапы» («Анапки», как балагурил Костя), а тогда все втроём – Чапай, Беспалый и Костя – к вечеру были пьяны в лоскуты. Кобылкин – тот всегда, в каком бы виде ни пребывал, домой тащился. У него квартира была однокомнатная.  Юра с Чапаем укладывались в каморке, в том её углу, где их окончательно хмель  застал и сбил с ног. Утром просыпались облёванные и обоссанные – кто где, а чаще на полу, грязном и загаженном, вонючем полу каморки  больничных мастерских. В первое время оба сожителя себя ещё блюли. После ежедневных попоек себя как-то приводили в порядок, брились и умывались, а по субботам в обязательном порядке мылись под душем в подвале хирургического корпуса, где сам же Чапай и устроил этот душ.
   Все бездомные бродяги пьют практически без исключения. А покупают чаще всего небольшие пузырьки со спиртсодержащими лекарствами в аптеках.  Аптечные работники с радостью торгуют такими, это им в большую прибыль. Эти пузырьки с пьянящей жидкостью называют среди бомжей фумарики и фанфурики. В Тупиковске популярный напиток – настойка боярышника. Этот напиток  – праздник для души, с него сердце бьётся ровно, мощно и нечасто. В 1989-90 годах, когда было трудно с алкоголем, а выпить всем – не только бомжам – хотелось, в нашей больничной аптеке появился напиток – настойка боярышника. Причём, в больших бутылях на розлив. Тогда многие из медработников брали по три литра. Устроилась очередь, к очереди вполне благосклонно отнеслось и начальство в больнице. На полном серьёзе главный врач на утренних планёрках требовал от аптечных работников, чтобы в одни руки не давали больше одного литра. Мне тогда по большому знакомству продали четыре литра, но Костя Кобылкин, негодяй, половину у меня выкрал, до сих пор жалею. Бомжи пьют и боярышник, это для них что коньяк, но чаще пьют то, что подешевле. Даже стеклоочиститель. В наши дни одеколон бомжи практически не используют, без одеколона напитков дешёвых и «забористых» предостаточно. И умирают же от отравлений в большом количестве. Василий Иванович и Юра Беспалый – эти пили и отрабротанный спирт из «батарей» гистологической лаборатории. Наши лаборанты им отдавали «отработку», не задумываясь о последствиях для пьющих. Такой отработанный спирт окрашен красителем, эозином, в розоватый цвет, он также с примесью формалина, ксилола и хлороформа. Но бомжи пили и не умирали. Юра – тот готовил для лаборатории деревянные колодочки, на которые лаборантами наклеивались парафиновые блоки с кусочками тканей для исследования. За изготовление этих колодок Беспалый получал свои заветные 250 граммов в неделю. Но, наглый, иной раз и вперёд брал, в долг, а после пьянки всё забывал. Или делал вид, что забывал. Аферист ещё тот.
   Чапай по характеру очень уж приставучий был. От своей прилипчивости он немало «получал», бродя по городу. С чего всё начиналось? Он подкатывался где-то в парке или центре городка, в открытых павильончиках или в городских кафе, к сидящим за столиками с пивными кружками или стаканами с водкой, просил: «Оставишь?» Кто-то оставлял, кто-то посылал его... Тогда он отвечал, по-шутовски прикладывая ладонь к пустой голове: «Точно так, это – моя фамилия», – и отходил к другому столику, там выпрашивал остатки. Иной раз, когда посетители кафе и забегаловок покидали столик, Чапай подходил и допивал одёнки из рюмок, кружек или бутылок. Как заканчивалась работа, он сразу же и выходил вот так «стрелять», если по месту службы и проживания не было зелья и денег на сигареты. И покурить дадут ему, а не дадут, он не побрезгует и с земли либо с полу окурочек поднять да и выкурить. А когда утроба его становилась в блаженстве от принятого, он уже бессмысленно шатался среди людей и привязывался со своими теориями и выводами из собственной жизни. Те, кому он окончательно надоедал, бывало, что и давали по зубам Чапаю, он и на это не обижался. Вставал с земли, кровь вытирал с морды лица и шёл опять по своим делам. К вечеру «набирался» и вползал в лачугу под бок Юры Беспалого.
У них в каморке был широкий засаленный диван, изрядно продавленный от старости и давнего употребления, выброшенный за ненадобностью из какого-то отделения больницы, а бродягами подобранный. Ширины дивана им обоим хватало. Еду Юра приносил из больничной кухни, ели они от пуза. На кухне женщины работали все жалостливые до чужой беды, обычно давали им еду не жалея. Когда, под выпивон, еды не хватало, эти двое ловили бродячую собаку и разделывали её тушу, а шкуру от собаки тоже в дело пускали. Такое дело – с собаками – однажды едва не закончилось плачевно для наших бомжей: по незнанию пород они сожрали эрдельтерьера-медалиста, хозяином которого был один из врачей больницы. Что тогда было! Того доктора две недели откачивали в кардиологии.
   Что характерно, обоим – и Чапаю, и Беспалому – женское внимание было дорого, но с женщинами интимных дел никаких они не имели. Лишь Чапай лгал выше меры, болтал и кривлялся, как он проводил, дескать, ночи с красивыми девахами. Но Юра поначалу беззлобно, а затем всё более и более распаляясь, ругал его: «Ну где ты мог нонешнюю ноченьку с бабой проводить, коли дрых на полу пьяный в стельку?  Хоть бы слово какое правдивое от тебя услыхать! Врёшь и врёшь, гнида паршивая! Ты ж импонент натуральный!»
   Юра Беспалый прозвище своё получил из-за отсутствия пальцев на кистях рук. Работая на пилораме, Юра так все пальцы и потерял. Пьяный же был почти постоянно, вот ему на циркулярке пальцы и отпиливало. Чуть зазевался, цвирк – нету пальца. А ему и не больно, что ли, было? Так все пальцы и отпилило, кое-какие обрубки остались, но он и ими управлялся в толк, смеялся только противно и плотоядно и загибал нечто похабное, намекая на стоящего рядышком Чапая. А Чапай чуть задирал голову и приоткрывал рот-ямину, что означало согласительную и льстивую улыбку.
Тяпа из «Бывших людей» у Горького с мечтательной задумчивостью изредка вспоминал, как ему было хорошо в тюрьме. Точно так тюрьму вспоминал и Юра Беспалый. Что они хорошего видят в тюрьме? Что сближает Беспалого и Чапая с теми бродягами, описанными Горьким? – те тоже о прошлом говорили мало, но если и говорили, то с враньем и немыслимой фантазией. Чапаю вообще верить ни в чём нельзя было. А Юра тоже мастак врать, о тюрьме он рассказывал с одной целью: напугать слушателей своими потенциальными возможностями убийцы. Мне, говорил, убить человека ничего не стоит. А у самого внутри, скорее всего, были обыкновенная незащищённость и ещё куча комплексов, которые он тщательно скрывал оболочкой «убийцы». У Юры сроков, как он говорил, было три. На свободе от последнего срока он только три-четыре года, а до этого всё в тюрьме пребывал, с пятнадцати лет. Хвалился однажды, что все три срока мотал за убийства. Потом поправился, что не все. Книг у Юры Беспалого не было, он не читал. По крайней мере, я ни разу не видел, чтобы он держал в руках книгу или газету с целью прочтения. Оба жильца каморки использовали газеты с банальной бытовой надобностью, да и то без особого тщания.
   – Глупость одна, – ответил мне Юра, когда я спросил его о книгах.
   – Так интереснее тебе бы жить стало, не так скучно. Баб у тебя нет. И не хочешь их иметь. Так книжки бы и читал! – сказал я ему.
   – Про книги молчи, ничего не говори…   А от баб я отвык в тюрьме. Не знаю, как к ним и подходить. По мне – лучше онанизма нет ничего. Это глубокомысленно и безвредно.
   Юра выпросил у Кости Кобылкина колоду старых, изрядно пообтрёпанных карт с порнографическими картинками на обороте. Этими картами он обвесил всю стену рядом с лежаком-диваном – не только же для красоты?
– Юра, – спросил я, оказавшись по служебной надобности в столярной мастерской, где тот беспалыми руками пытался ухватиться за толстый деревянный брус-заготовку, – а за что в первый раз в тюрьму попал?
   – А с пацанами ларёк грабанули. Я на «шухере» стоял, а парни мне тоже хорошую долю выделили. Мне понравилось, никогда так всласть не едал. А через пару месяцев и меня, и ту кодлу хором повязали. Сначала в детской колонии сидел, там многому научился. А те два месяца после первой кражи мне так в душу запали, что я без грабежа уже не мог. Вышел из колонии – магазин, дальше – срок посерьёзнее как рецидивисту. А в колонии в первый раз сучару одного пришил, срок добавили. Вышел – грабежи с убийствами. Сидел долго.
   – Юр, а чего тогда на тебе татуировок не видать, если ты так много сидел? – спросил я его: Юра от духоты в помещении был по пояс гол.    
Я на мертвяках, бывавших при жизни в тюрьмах и лагерях, каких только татуировок не видал за свою практическую деятельность патологоанатомом! – я-то уж знал что почём. Беспалый на мой вопрос ничего не ответил, окинул только презрительным взглядом, говорившим вроде того: «Молчи уж, коль ни … не знаешь.» И я больше его о тюрьме ничего спрашивать не стал, мне достало и этого взгляда.
Одевались Беспалый и Василий Иванович сносно, одежду им отдавали из завалявшейся и невостребованной родственниками умерших и погибших санитары морга – от мертвецов. А одежда всякая была, на все сезоны. Не все же шмотки использовались криминалистами как вещдоки, от мертвецов-скоропостижников и прочей бытовухи много чего остаётся. Я вот помню, что и свои собственные штаны отдал Чапаю. Мне их прислала из Израиля, в подарок, подруга моей тёщи, Клара Моисеевна Файнберг. Я одевал эти брюки бежевого цвета, прекрасно пошитые, только один раз. И в этот самый день попал в автокатастрофу. Мне переломало левую голень «Москвичом». Осколком кости, вылезшим наружу, порвало штанину в одном месте. Больше я эти брюки не надевал, а отдал их после своего выздоровления Чапаю, посчитав, что эти штаны мне на беду. До самого того дня, когда я в последний раз видел Чапая живым и весёлым, он в сотый, наверное, раз благодарил меня за эти штаны. «Я, – говорил, – эти брючки только на праздники надеваю».
   У Чапая такая лафовая жизнь продолжалась несколько лет, а потом его выгнали из больницы за ненадобностью, из-за бестолковости. После увольнения из больницы Чапай ещё проживал в закутке вместе с Беспалым месяца с два-три, но, совсем неожиданно, Юра его изгнал из своей конуры. Без всяких веских на то объяснений. «За беспорядочную жизнь и нескромность», – один раз только и сказал Юра про Чапая, а более не повторялся. Матерился только, когда в его присутствии вспоминали Чапая. Что промеж них могло приключиться? – в точности осталось неизвестным. Может быть, враньё, которым отличался Василий Иванович? Так и сам Юра был не особенно правдив. Враньё Чапая было глупым и бессистемным, а оттого неинтересным: врал без вдохновения. Я как-то из своей собственной глупости вспомнил об Иуде из Кариота, о вранье которого писал в своей повести Леонид Андреев. В изложении Андреева враньё Иуды имело цель, а у Чапая никакой цели во вранье не было («Лгал Иуда постоянно, но и к этому привыкли, так как не видели за ложью дурных поступков, а разговору Иуды и его рассказам она придавала особенный интерес и делала жизнь похожею на смешную, а иногда и страшную сказку», Л. Андреев, «Иуда Искариот»). Во время своих россказней, когда Чапай (безбожник!) даже божился и утверждал, что это действительно правда, а не ложь (и не было будто и оснований считать его высказывания неправдой), он так клялся и кривлялся, что и правду из-за его внешних кривляний нельзя было посчитать иначе, нежели ложью. Наиболее правдоподобной, потому что она дважды была почти в точности повторённой, была такая версия Чапая… Он будто бы из Узбекистана, где у него умерла жена-красавица, осталась дочь. Дочь вышла замуж. Вот Чапай и отдал безвозмездно, подарил то есть, громадный дом дочери и зятю. А сам жениться повторно не захотел, потому что очень любил первую и единственную жену. Уехал из Узбекистана куда глаза глядят. И оказался случайно в Тупиковске. Не знаю, как и верить.
   Вряд ли только враньё послужило причиной изгнания Чапая из беспаловского угла, что-то более серьёзное стало тому причиной. И после своего изгнания иногда Василий Иванович заглядывал к нам в патанатомию, но Беспалого обходил стороной и про него ни слова не говорил. Серьёзный повод, видать, послужил разрыву отношений двух бывших приятелей-бомжей. Ещё некоторое время Чапай проживал то в подвалах (он сам мне рассказывал), то в лесополосе за городом – были тёплые месяцы: август и сентябрь. В эти месяцы Чапай наведывался к нам неоднократно, но всегда с разбитой мордой, был он грязен и вонюч, клоками росла спутанная борода. В конце сентября, в дождливый день Чапая нашли мёртвым в парке, что рядом с больницей. Он валялся под кустами жимолости и самшита лицом вниз, лицо почернело и распухло ужасно. И весь он распух и вонял. Похоронили Чапая за государственный счет, неодетого, в грубо сколоченном, из горбыля, необитом гробе.
   А через какое-то недолгое время Юру Беспалого с массивным лёгочным кровотечением отправили в туберкулёзное отделение соседнего района. Он до того дожил, что выхаркивал кровь и кусочки лёгких. У него по рентгенснимкам была диагностирована скоротечная чахотка. Не оказалось в лёгких ни одного совсем здорового участка, почти всё сгнило. Как он жил? И главное: бродил по больнице, кашлял и харкал кровью и гнилью. Никто из врачей на это и внимания не обращал. И я ведь наблюдал его болезнь. Или мы все – доктора никудышные, или нам всем всё – вследствие безразличия, ставшего русской традицией, – до лампочки. Жив ли сейчас Юра Беспалый, умер ли – мне достоверно неизвестно. Вот вам история из жизни двух современных бомжей. Эти двое, по правде сказать, вызывали у меня только любопытство технологией падения «под гору». Внешне они выглядели схоже, механизм падения лишь предполагался индивидуально-особенный. Мне же и он остался до конца неясным. Две судьбы, как два сапога – пара. Моё же любопытство оправдывается, я думаю, тем, что ведь и моей персоне довелось какое-то недолгое время бомжевать. И если бы не та, прошлая моя нежизнь, так я бы, пожалуй, и не подумал о бомжах вспоминать. Да ещё на ночь глядя! Вдогонку, что ли, могу заметить, что слабые они люди – бомжи; для сильного человека падение – это лишь повод для того, чтобы подняться.
   А совесть-колокол во мне уже едва слышен, звон его стал похожим на глухое, обречённо-тоскливое и равнодушное, далёкое потренькиванье бубенцов; всё же мне немного стыдно, но я отмахиваюсь от глухих, едва слышимых  звуков, как от назойливых мух.
   Ах, да, дорасскажу уж и о «дружке» описанных бомжей – Косте Кобылкине. С какого-то ляду, как изумел, вошёл он в страшный запой-штопор, потом отрезвел ненадолго да и бросил работу в морге. Квартиру ни с того ни с сего продал. Ушёл с цыганами. Нашлась такая гадальщица-цыганка с чёрными обманными глазищами, что увлекла его на исходе жизни. Деньги у него отобрали, какие за квартиру выручил. Жил-прилепился ненадолго где-то под Ростовом в примаках среди цыган, как за Христа ради. Да сдуру обул как-то  туфлишки чужие, цыганские на босу ногу, а в подмётке-то гвоздь заразный торчмя торчал. Ногу-то и проколол. Дня через три умер в мучениях от «антонова огня». Интересно, что Костя Кобылкин, с его собственных слов, – последний отпрыск старинного (но не очень известного) русского дворянского рода, с его смертью этот род прекратил своё существование окончательно. Да тоже не знаю, как и верить, что происхожденьем он был из русских дворян.
               
                Март 2003 г., в ночь с 19-го на 20-е.