Бесфамильный. Вторник

Эти люди подобны пьяным. Они не понимают, что делают, не чувствуют своей вины. Однако, когда они умирают, из их головы выветривается земной хмель,
и они приходят в себя.

Паисий Святогорец


У меня есть несколько вредных привычек: я не запоминаю даты, регулярно теряю мобильник и не веду записную книжку. Хотя следовало бы. Вчера я пришёл в квартиру к своей бывшей жене, так и не вспомнив, зачем она меня туда пригласила. На мне была рубашка, вся запачканная краской, я забыл её оставить в студии и переодеться в чистую. Когда, сняв куртку, я прошёл из прихожей в гостиную, все мои родственники остолбенели.

– Я что-то перепутал, понедельник с четвергом. Может в другой раз…

– Ты попал в аварию, папа?

– Ах, это, нет… – краска на рубашке была красной. Но нет, я не художник. – Это бутафория. Забыл переодеться, всё в порядке.

Я был остолбеневшим не менее своих родственников, потому что до меня вдруг дошло, зачем я был приглашён в этот дом впервые за долгое время. В гостиную принесли стол из кухни, предварительно его раздвинув. На нем красовалась румяная курица, пара салатов, неоткрытые коробки вишневого и абрикосового сока, нарезка сыров и маслины. По отсутствию вино-водочных изделий я понял, что это день рождения Кати, моей дочки, которой вот-вот исполнилось…

– Саша, пошли я тебе дам другую рубашку, – с укоризной в голосе произнесла жена.

Я проследовал за ней в спальню, где под горой выстиранных наволочек в шкафу лежала моя старая одежда. «Уж лучше мятая, чем так», – сквозь зубы процедила Арина, но всё равно улыбнулась, хоть и немного по-бутафорски.

Мне ничего не лезло в горло, хоть я и был чертовски голоден. Во рту стоял привкус оливок с абрикосовым соком, и мне казалось, что меня, как в детстве, сейчас шлепнут по руке, если я дотронусь до еды раньше взрослых. На торте было восемь свечек. Чисел я не запоминаю, но считаю без ошибок. Я пошарил по карманам и нашёл свою зажигалку «Зиппо» с выгравированной касаткой. Её мы купили в качестве сувенира, когда вместе выбрались отдохнуть на море. Никто тогда не знал, что мы последний раз заказываем номер на троих.

– Ты пришёл с пустыми руками? – спросила меня Арина, когда мы остались наедине, я потянулся за кошельком. – Нет, можешь никуда не лезть. Я же видела по твоим глазам, что ты не понял, куда пришёл, хотя я даже смс написала: «Не забудь захватить…», – её голос начал дрожать. – Ладно, проваливай, я не хочу беситься на тебя. У меня на это уже давно нет морального права.

Дубль два. Сначала. Комната, залитая светом сферических ламп. Я прокручиваю в голове слова жены, щёлкая семечки. Ещё одна моя вредная привычка, которой я вытеснил другую. Однако курение раздражало окружающих чуть меньше. На меня косится помощник режиссёра, который однажды уже предупреждал, что, если в кадр попадёт хоть кусок кожуры, мне придётся искать работу в другом месте. Удивительно, как вся пачка не полетела ему в лицо, к счастью, мне было не до него в тот момент. Мы снимаем в закрытом павильоне, а моя работа – оказаться вне его. Меня обычно мало волнует, кто мой герой, почему он бежит от полиции, зачем в него стреляют, о чем он думает перед сном и что он чувствует сейчас. Ведь я и не актёр.

– План такой: мы снимаем твоё падение ещё и из комнаты. Порядок? – предупреждает меня постановщик. – Тебе нужно срочно наведаться к пиротехнику, она тебе всё объяснит.

Я подхожу к тоненькой девушке маленького роста, которая на съемочной площадке совмещает в себе сразу три должности: костюмера, гримера и пиротехника. Она командует мне расстегнуть рубашку, будто врач скорой помощи, готовящийся применять дефибриллятор, устанавливает мне на спину две пластины, два электропровода и два мешочка с искусственной кровью. Её руки, холодные и твёрдые, будто бы не касаются живого человека, а собирают заводские детали.

– Небось ждешь не дождешься, когда закончатся эти съемки. Быть брюнетом тебе в самом деле не очень идет, – она часто подтрунивали над тем, что мне приходится красить волосы для съемок, от природы у меня очень бледная редкая шевелюра, почти седая. – И да, тебе нужна другая рубашка, чистая, – девушка-пиротехник снимает с вешалки рубашку, идентичную моей.

Я перестаю ей подчиняться и нахмуриваюсь, а она пытается как можно скорее стянуть с меня испорченный реквизит.

– Я надеюсь, ты бесплатно будешь меня перекрашивать.

– Размечтался. Побреешься на лысо, как будто тебе впервой, – мне стало неприятно, когда она отлепила неровно наклеенную ленту, и я изобразил недовольное лицо. – Моя работа – сделать всё аккуратно, чтобы никто не пострадал, и чтобы было правдоподобно. Запоминай. В тебя будут стрелять и два раза попадут, – всё это время она стояла за моей спиной, облепленной проводами.

– Черт бы побрал эту работу. Если после ваших трюков, я отъеду, так и знайте, подам на увольнение.

Я намеренно помешал девушке надеть на меня рубашку и делаю теперь это сам, повернувшись к ней лицом. Её зовут Гульжан, она, кажется, из Казахстана, и она всегда мне чем-то нравилась.

– Что вы там копаетесь? – кричит мне взволновано режиссер, опасающийся выбиться из графика, я подхожу к нему. – После двух выстрелов замираем, считаем секунду и падаем. Все по местам.

В мою профессию не берут самоубийц, была бы слишком большая текучка кадров. Но кто ещё согласится падать вниз головой из окна? Прыжок с какой-то взрывающейся штукой на спине может показаться рискованным, но мои инстинкты самосохранения не должны меня подвести, тем более я проделывал это уже тысячу раз. Сейчас я должен занять место актера, играющего главного героя, который уже забрался на подоконник, наверное, задумав прыгнуть и ухватиться за пожарную лестницу. Я уже знаю, что у него ничего не выйдет, ведь теперь за дело берусь я.

Моя профессия – одна из самых безопасных. Внизу уже собралось несколько страховщиков, стоит надувная подушка, расстояние до земли метров 15, с такой высоты обычно учатся падать новички. Лететь чуть меньше двух секунд. Столько же ударов сердца. Хотя этого бы хватило, чтобы расхотеть умирать. Я же никогда об этом не думал, но и не боялся, ведь всегда знал, что обеспечу безбедное существование своей семье либо жизнью, либо смертью после выплаты страховки. Пусть моя работа и стала рутиной, но на всякий случай я всегда об этом вспоминаю. Я уже стою на месте и смотрю в чистейшее небо, будто вырезанное из цветной бумаги. Ко мне подбегает постановщик и отчетливо шепчет:

– В общем, ты уже понял, что раскадровка немного поменялась. Мы будем одновременно снимать, как в тебя стреляют и как ты прыгаешь из окна. Правдоподобности ради так будет лучше.

– Есть, капитан. Но в следующий раз предупреждайте хотя бы на 15 минут пораньше, – он меня уже, наверное, не слышит.

Зачем-то им понадобился непрерывный дальний план: стрельба, попадание и падение в один кадр. Такую сцену лучше снимать одним дублем. Что ж, поехали, а лучше полетели.

Удар.

– Ты чуть не приземлился на ноги, так можно и позвоночник сломать. – возле меня стоит страховщик, который ждёт, что я встану и пойду с ним обедать. – Ты чего не встаёшь? Решил себе устроить тихий час?

Я начинаю потихоньку подниматься с надувной подушки, но резкая боль в спине не даёт мне это сделать так же резво, как обычно. К этому времени с четвертого этажа, где велись съемки, спустилась почти вся группа. В ушах пищит ультразвук, но сквозь него я слышу смешавшиеся голоса. Они убеждают меня, что я жив. Конечно, я бы не стал умирать с крашенными волосами.

– У тебя, кажется, кровь, – всё та же девушка-пиротехник снова судорожно снимает с меня рубашку. – Скорую уже вызывали.

– Ты шутишь надо мной? Она же искусственная, ты меня сама обвесила какими-то пакетами…

Темнота.

Читать полностью: https://pda.litres.ru/valeriya-macurova/besfamilnyy/