Я знал всё заранее...

               
         Эти странные видения всё чаще стали посещать меня – как будто я лежу на спине в каком-то большом ветхом сарае и смотрю на его крышу, сквозь щели которой струится синеватый и холодный свет….
   
          Началось это давно. Тогда у меня было много знакомых художников, с которыми я дружил и с которыми проводил почти всё своё свободное время. Мы часто собирались в их творческих мастерских или на выставках, после которых обязательно шли опять же к кому-нибудь в мастерскую и, подолгу просиживая там, спорили о Босхе, Брейгеле, Дали, Эль Греко, который по-нашему убеждению был основателем сюрреализма. Мы восхищались ими. В те времена возможность открыто говорить о сюрреализме, была под вопросом. Говорили и о модных, спорных тогда философских течениях. Хайдеггер, Ницше, Фрейд. Доставалось от нас тогда им всем без исключения.
   
          Мои друзья, художники,  в один голос говорили, что я не художник, я – писатель и мне не стоит тратить время на живопись. Просто надо начинать писать и печататься. Меня же всё время тянуло к холсту и представлялось, что я могу делать это лучше их….

          Тогда-то и начались эти странные видения. Уже несколько лет они меня преследуют: я лежу на спине, бледный, а бурая корова с белыми пятнами и грязным брюхом стоит надо мной и смотрит своими огромными грустными глазами с мохнатыми ресницами. Смотрит  и лижет мне лицо. Возможно, она думает, что я её теленок и хочет помочь мне встать на ноги.
      
           Я начал брать уроки живописи у своих друзей-художников. Постепенно, общение с холстом и красками увлекало меня всё больше. Я стал чётче выражать свои мысли языком красок. Это я начал понимать и сам…. Более того, я утвердился в этом ещё и потому, что мои учителя перестали меня хвалить и поддерживать, а всё чаще стали оспаривать мои малые работы, видимо, воспринимая их уже всерьёз.

           Я стал активнее посещать выставки и вернисажи. Осмелев, я просил своих друзей-художников выставлять мои работы на их персональных выставках и вернисажах. Иными словами, я начал выставляться. Мои работы даже стали замечать мастера и говорить о некой самобытности.  Позже я начал брать частные уроки у маститых столичных художников в галерее на «Крымском валу».
 
           Меня очень увлекла такая разновидность техники изображения –  акварель, сложная и завораживающая. Я стал профессионально разбираться в стилях и тенденциях,  в качестве бумаги, видах и типах краски.

            Со временем, когда живопись полностью овладела мной, то начали проявляться собственные творческие предпочтения и стили. Я нуждался в уединении и большем времени для осмысления своих суматошно мечущихся мыслей. Пришлось забросить всё, что мешало очень важному для меня увлечению. Я принял решение покинуть столицу и поселиться на эту зиму подальше от шумного мегаполиса.

           Была поздняя и холодная осень. Деревня, на автобусной остановке которой я вышел наугад, была вся какая-то перекошенная, как будто её забросили со времён войны.  Я квёло шёл по её закоулкам за хозяйкой, которая предложила мне избу для проживания.  Говорливая и бойкая тетка лет пятидесяти очень хотела, чтобы я снял эту избу на зиму. Я безразлично осматривал блёклые избы и откровенно скучал. Тоска овладела мной, когда я смотрел на поле, по которому – два километра до дороги, и потом по этой дороге – ещё три до первого утреннего автобуса. Я понимал, что чуть позже, ближе к зиме, это поле занесёт плотным слоем снега, и я останусь совсем одиноким под этим сумрачным небом.

           Похоже, тётка совсем не нуждалась в деньгах. У неё был огромный  фруктовый сад с огородом. Двор полон всякой домашней живности.  Видимо, ей просто было одиноко в этой деревне, а зимой – особенно.  А тут интересный молодой мужик со столичным обхождением. Да и невесть что роилось у неё в голове в этот момент.
 
           Повинуясь собственному эгоизму, я постарался отклонить предложение хозяйки проводить совместные вечерние чаепития со свежезаваренным вареньем. Мне необходима была  только моя работа в полном одиночестве. Тут, кстати замело, и я вообще больше не видел хозяйки. Продуктами она меня обеспечила, да и пару ящичков хорошего коньяка у меня были привезены в автобусе вместе с багажом. До весны достаточно, чтобы коротать творческие дни в одиночестве за увлекательной работой.
 
         Поздними вечерами было что-то завораживающее в мерцающих бликах керосиновой лампы, ярко-красных языках свечения на бревенчатых стенах избы от топки деревенской печки и шелестом кисти по безукоризненному картону.
 
         Это была чудная и очень дорогая бумага фирмы «Canson» – «Торшон-Роук», плотная, как картон. Мне её прислали знакомые художники из Голландии. Бумага пористая, фактурная, хлопковая ручного литья с естественным высыханием. Кисть шуршала по такому картону, как осенние листья под ногами в парке.

          То, что мои работы будут шедеврами, я знал точно. Боже, как они были хороши и как согревали душу художника. Мне нестерпимо хотелось сохранить их от любых посторонних газ. Мои шедевры должны были принадлежать только мне. Да и показывать-то их сейчас было некому.
   
           Работалось легко, много и красиво. Вскоре все привезённые мной подрамники закончились. Срочно понадобились новые. Начало смеркаться. Я добрёл до двора хозяйки и, не решаясь беспокоить её по пустякам, вошёл в огромный сарай в поисках деревянных реек для подрамника и каких-либо инструментов.
   
           Было сумрачно, и свет, который пробивался сквозь щели в крыше, был какой-то синеватый, как табачный дым, и очень холодный. Лучи этого синеватого света выхватывали из полутьмы чудаковатые очертания реальности. Всё же, что-то можно было разглядеть. На земляном полу, который местами был устлан грязно-золотистой соломой, блестела навозная лужа.

            Надо же было именно сейчас на ней поскользнуться! Господи, кто же оставил с осени эти ржавые вилы, щербато ощетинившиеся навстречу мне, падающему в бездну! Судьба! Ржавые зубья пропороли мою спину, царапнули по рёбрам и позвоночнику. Проклятые концы вил вышли из моей груди прямо перед глазами.
 
        Опять появилось то назойливое видение! Я знал всё это заранее и всё вспомнил…..

         На секунду боль пронзила тело и сознание. Постепенно она стихала. Я лежал на спине и думал о своём детстве, жизни, о своих живописных шедеврах … интересно как ярко они предстанут перед всем Миром! Так я лежал и думал какое-то время, пока не умер….  Неужели я шёл к этой смерти всю свою необычную жизнь?
 
          Потом пришли люди, а я так и лежал на спине с кончиками вил у самого бледного лица.  Всё это время  бурая корова с белыми пятнами и грязным брюхом стояла надо мной и смотрела своими огромными грустными глазами с мохнатыми ресницами. Смотрела и лизала мне лицо. Возможно, она думала, что я её теленок и хотела помочь мне встать на ноги.
 
         Господи, только бы это было именно так …..
 
Сергей Алёшин