Дорога к маме

                (Из цикла рассказов "Это было давно")

Не зря говорят – «пока жива мама, мы чувствуем себя детьми», особенно, когда она – самая лучшая на свете.
Моей мамы Надежды давно нет, но её образ всегда стоит перед глазами. Я стараюсь быть похожей на неё, хотя это очень сложно. Такой мамой нужно родиться.
Сейчас я уже взрослая, дожила до статуса бабушки, но мамы мне так не хватает… Хочется почувствовать себя маленькой, ощутить тепло и заботу, уткнуться в родные руки, заряжаясь энергией и новой силой.

Помню её движения, слова, поступки. Удивляюсь, как можно так тонко чувствовать, столько знать и уметь малограмотной женщине, окончившей всего четыре класса сельской школы.
Мама умела делать всё, причем, не просто делать, а создавать лучшие образцы. Если пекла хлеб и пироги в русской печи, то соседки спешили к нам на божественный запах, чтобы отведать ее творение.
– Надя, и что у тебя за руки? Почему у нас хлеб не такой, как у тебя, а ведь мука с одной мельницы? – спрашивали они. А мама только улыбалась, не зная, что ответить.

Помню, бабушка Ксения тоже удивлялась:
– Не знаю, в кого она уродилась. Я же сама учила Надю хлеб печь, но мне теперь до нее далеко… Не пойму, что я делаю не так? А белить хату и вести подводку только ей могу доверить!

Послевоенные пятилетки были бедными на предметы быта, но у нас имелось белое постельное бельё и полотенца – подарок моего дяди, служившего в Германии. Мама вывешивала во дворе белоснежные с голубизной простыни, и опять соседкам была тема для разговоров: «Надя стирает, ну и додельница! Бельё – любо посмотреть!»
А если музыка заиграет, то маму не удержать. Как она «выбивала» чечетку или «гопак»! И здесь ей равных не было. Пела тоже на зависть – умела и вторить, и первым голосом выводила певучие старинные песни, которые часто они пели с бабушкой, да так, что любой заслушается…

Но все умения мамы, вместе взятые, не шли в сравнение с ее тонкой и чуткой душой – всеобъемлющей и сострадательной. Как же заботливо она выхаживала маленьких гусят, поросят и другую живность, которые потом всегда бегали за ней.
Не зря её полюбил единственный на селе гармонист – молодой, красивый ветеринар Гаврил – мой будущий отец.

Помню наши вечерние и праздничные посиделки, когда отец играл на гармошке, а мама танцевала или пела лирические песни.
Иногда вступала бабушка Ксения, и тогда радовало слух прекрасное двухголосие. До сих пор в памяти – слова и мелодии тех старинных песен.
Как ни странно, но отец, виртуозно игравший еще с войны на гармошке, при этом не пел… Вернее, он пел, но только один куплет одной песни и то, когда выпьет лишнюю рюмку. Ветеринара каждый старался угостить спиртным. А отец был безотказным, всем старался помочь, да и практику хорошую имел. И вот, если к вечеру от ворот доносилось: «И тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадёт!», – значит, отец был навеселе.
Мы бежали к нему, встречали у ворот, а он был особенно ласков и весел.

Родители воспитывали нас с братом в любви и нескончаемой заботе. Уют и чистота в доме, где красовались большие горшки с фикусом и китайской розой, порядок во дворе и огороде – результат их труда. С раннего утра и до позднего вечера мы видели родителей за работой. Всё живое требовало их внимания. Растения, животные и птица были всегда ухоженными, это же главный источник питания в сельской местности. А мамины «золотые» руки творили чудеса. В подвале до весны стояли деревянные кадки с огурцами, помидорами, квашеной капустой, арбузами, мочёными яблоками.

Мы держали корову, свиней, птицу, поэтому семья голода не знала, на столе постоянно были отменные домашние продукты. Помню, что у нас под навесом висели свиные копченые окорока в марлевых чехлах, издававшие неповторимый аромат. Можно было в любое время срезать сколько хочешь мяса, какого ни в одном магазине не купишь, и тут же насладиться его вкусом. Ах, мамочка, какая же ты была умница да старательная хозяюшка!

Во дворе у нас росли яблони, вишни, сливы, абрикосы, тутовник, и мы «паслись» на деревьях всё лето. А на месте заброшенных ферм вёдрами собирали шампиньоны. Да и рыбкой отец баловал семью по выходным дням. Ранним утром уходил к речке и рыбачил там, чтобы порадовать не только нас, но и кота Тимофея.

Вспоминая своё счастливое сельское детство, сейчас я не променяла бы его на городское. Чего стоят одни только музыкальные вечера у ворот! Мы с отцом дуэтом играли модные тогда мелодии – он на гармошке, а я на красном аккордеоне, и к нам на музыку собирались соседи – взрослые и дети.
Однако речь не об этом. Это лишь присказка, а рассказ – впереди.

Когда живётся хорошо, менять ничего не хочется. Мы с братом «приросли» к дому, родителям, особенно к маме – источнику особого тепла и самоотверженной любви.
Нам было трудно оторваться от дома, мы нигде не находили лучшего уюта, более вкусной еды и настоящей радости. Мама жила нашими заботами и желаниями, она строила с нами шалаши, жарила на костре шашлык, пекла в золе картошку, и мы без нее не представляли себе жизни. Когда брату в школе дали путевку в пионерский лагерь, то это оказалось для него невыносимым испытанием, неожиданностью, стрессом. Он считал дни, страдал без материнского тепла и домашней атмосферы.
Опять приведу слова бабушки Ксении о маме:
– У меня две дочки – Надя и Дуся, но они такие разные… Вот Надя – вся в отца – худенькая, работящая и всех ей жалко, и везде-то она свои руки подставляет. А как дети появились, то вообще отдыха не знает, глаз с них не спускает, ни на минуту не расстается с ними…

Так и шли годы, мы росли, а родители трудились, чтобы нас вырастить, воспитать, выучить…
И вот настал мой «грозный час», когда пришлось расстаться с мамой, отцом, домом. Шел 1964 год. У нас была школа-семилетка и, после ее окончания, меня перевели в среднюю школу соседнего села, за двенадцать километров от нас. При школе работал интернат, куда всех учеников старших классов в понедельник утром привозили в крытом грузовике, а в пятницу после занятий отвозили домой. В интернате находилось около тридцати мальчишек и девчонок. Мы размещались в двух больших комнатах, рядом – столовая с длинным деревянным столом, где все собирались за завтраком, обедом и ужином. Из персонала – два воспитателя, повариха, уборщица и сторож. Мы слушали их и беспрекословно выполняли все указания.

Но как же мне не хотелось по понедельникам вновь возвращаться в опостылевший, холодный интернат. Я ненавидела его.
Все мои мысли – о доме и любимой мамочке. В школе я постоянно грустила. Одна радость – пятница! Сердце прыгало и вырывалось из груди, когда приезжал грузовик, и я первой бежала к нему.
«Домой, домой, домой!» – стучало в голове, но дорога казалась бесконечной. Я не слышала разговоров друзей, не пела с ними дорожные песни, сидела молча, нервничала и ждала, ждала…
«Ох, уже повернули с трассы на сельскую дорогу, еще три километра… Как же долго едем», – думала я.
Наконец, машина тормозит у центральной конторы, и мы, как горох, выскакиваем из кузова и рассыпаемся по дороге.
Весело переговариваясь, все идут по домам. А я бегу впереди, спотыкаясь и не обращая ни на кого внимания.
«О, вот наша лавочка, калитка, двор…», – стучит в голове.
– Тузейка, Тузейка, здравствуй! – приговариваю я, обнимая пёсика, который, бросившись под ноги, облизывает мои ботинки, потом губы и нос, скулит и прыгает вокруг.
Недоласкав Тузика, бегу к дому, но не успеваю достичь крыльца, как дверь резко распахивается и на пороге появляется любимая, родная, ласковая мама.
– Ма-м-а!!! – вырывается у меня на выдохе, и я падаю в её объятья…
Сразу откуда-то приходит настроение, веселье, беззаботность.
Радость плещет через край, моё щебетанье заполняет весь дом, пахнущий свежим хлебом и пирожками…
Захлёбываясь, рассказываю маме, как пять дней страдала в разлуке, ждала машину, которая так медленно ехала домой. А сама без конца прижимаюсь к ней, целую руки, шею и даже фартук.

Но однажды в одну из зимних пятниц нам объявили, что грузовик сломался, и домой школьники не поедут. Закончив занятия, мы стояли на улице в ожидании машины и веселились, а после такого сообщения сникли и замолчали… Потом стали расходиться. У многих здесь жили родственники или знакомые, некоторых забрали родители, видимо, знали о поломке машины, несколько мальчишек пошли в интернат.
Из девчонок я осталась одна. В пустую комнату возвращаться не хотелось, поэтому упрямо стояла на улице. Было около часа дня.
Я смотрела на яркое солнце, на дорогу с укатанным до блеска снегом, которая вела в родную сторону и вдруг… бегом пустилась по ней. Одна. В феврале. Двенадцать километров.

Вспоминаю и ужасаюсь. Это ж какую силу воли нужно было иметь, чтобы решиться на такое? Сейчас я бы никогда не повторила тот путь.
Что же тогда думала четырнадцатилетняя девочка, что чувствовала?
А, вспомнила… я думала: «Лучше умру, но к маме дойду». Эта мысль гнала всю дорогу – вдоль лесополос и бесконечных полей, укрытых снежным покрывалом.
«Мама меня сегодня ждет, топит русскую печь, печёт хлеб», – вертелось  в голове. Ее синие глаза так добры и ласковы, что мне хотелось плакать, и я не стеснялась слёз.

Так незаметно прошла несколько километров.
Из задумчивости вывел резкий крик какой-то большой черной птицы, я в страхе оглянулась, но она уже улетела в сторону лесополосы.
Дрожали руки, ноги приросли к земле, появилась сильная слабость.
Постояв минут десять, успокоившись, я продолжила путь, понимая, что нужно торопиться и успеть дойти домой до захода солнца.

С каждым пройденным километром ноги становились всё тяжелее. Я часто оглядывалась в надежде увидеть попутную машину или повозку, но, странное дело: ни одной живой души за всю дорогу так и не встретила.
Мелькнула мысль о волках. Это был еще один мой страх. Я, наверное, сразу умерла, если бы увидела волка, но, к счастью он не захотел со мной, видимо, встречаться.

Наконец, дорога резко свернула вправо, и начался пологий спуск в балку, вдоль которой тянулось село, и можно было рассмотреть нашу усадьбу. Сил оставалось мало, но настроение улучшилось, сердце забилось чаще.
«Мама, мама, мама», – шептала я, как молитву, а ноги сами несли вниз с горки. От быстрой ходьбы стало жарко, косички выбились из-под теплого шарфа, пальто – нараспашку. Я не обращала внимания на то, что подошва у стареньких ботинок протёрлась в пути, и ощущались все неровности дороги. Иногда шла по обочине, где лежал мягкий снег, и не было скользко. Хорошо, что портфель оставила сторожу интерната, но плохо – пообедать не пришлось, и сейчас чувство голода напоминало о себе.

Ноги уже не чувствовала, очень хотелось спать. Но инстинкт самосохранения нёс меня по оставшемуся пути.
Блестящая лента дороги подходила к дому родителей моей подруги Наташи, а потом резко поворачивала влево и тянулась вдоль ряда частных домов и коттеджей руководителей совхоза, в одном из которых жила наша семья.
Солнце уже давно укатилось на отдых, отгорели его последние багровые языки, уступая место голубому лунно-звездному сиянию.

В полусознательном состоянии я преодолевала последние метры, и сама себе казалась принцессой в царстве сказочных избушек, укрытых белыми подушками снега, среди запорошенных деревьев и блестящей нитки небольшой речушки.
Моей силы воли всё же хватило на то, чтобы дойти до дома Наташи, а, почувствовав себя в безопасности, я опустилась на крыльцо. Теплый, мягкий сон сразу овладел сознанием.
Сквозь сон слышала женский голос, а потом чувствовала, что меня куда-то несут, потом везут и что-то говорят, говорят… Оказывается, отец Наташи на мотоцикле с коляской отвез меня домой, где перепуганные родители хлопотали вокруг, благодаря спасителей и Бога, что их дочь осталась жива после длинного и опасного пути.

Утром всё тело, и особенно ноги, болели от тяжелой физической нагрузки. Но еще пришлось выдержать серьезный разговор с родителями, которые, дав мне отоспаться почти до обеда, приступили к воспитательной работе.
Они рисовали жуткие истории, которые могли случиться со мной. Мама плакала, а отец сидел бледный, заметно нервничая. И только после рюмки водки повеселел, взяв с меня слово впредь таких поступков не совершать.
Я и сама испугалась возможных последствий, о которых даже не предполагала. Мне было всё равно, главное – домой!

Больше не было случая, чтобы за детьми совхоз не прислал бы машину. Отец поднял этот вопрос на совещании, и даже в районе узнали о безответственности должностных лиц.

Я же за два выходных дня отдохнула, наигралась с маленьким братишкой, но, особенно, отвела душу в общении с мамочкой, которая гладила меня по голове, укладывая спать, и приговаривала:
– Дурочка ты моя, и когда же ты поумнеешь. Выросла большая, а ума совсем нет…
И эти её слова были для меня самыми сладкими, самыми желанными, которые я и сейчас с радостью бы слушала. Но уже никто не коснется моих волос и не скажет таких милых сердцу слов.
О, мама, мамочка моя, как мне тебя не хватает…