Гостья

Тбилиси – город шумный и веселый. Но не в этот год. Два месяца уже здесь особые правила – общественный транспорт не работает, открыты лишь большие супермаркеты и медицинские учреждения, всего остального будто и не было никогда. Частным автомобилям на выезд строгий запрет, «украшают» унылый городской пейзаж редкие прохожие в масках, держащие путь в магазины или аптеки, чтобы стать в очередь на расстоянии двух метров друг от друга. Смотришь на этот сюр из окна и думаешь, что все это тебе снится. И лишь подростки, гоняя свои самокаты по пустынным улицам, звонкими голосами рушат иллюзию невеселого сна, зазывая тебя спуститься к ним вниз, к островкам прежней, привычной городу жизни. Но вылезать из своей берлоги людям моего возраста запрещено. «Сиди дома». Точка.

Мне-то к заточению не привыкать, я живу один уже много лет, и уединение – привычное и естественное для меня состояние. Но когда наложено табу на то, что человеку не особо то и нужно, единственное, что ему хочется – нарушить запрет. Так уж мы устроены. Да и настроение в последнее время не самое лучшее.
Еще неделю назад звонила мне дама, роман с которой давно у меня закончился, и не общались мы уже много лет. Ирина, так ее зовут, совершенно спокойно поведала мне, что ей диагностировали онкологию и что необходимо срочное хирургическое вмешательство. Что отправила заключение медиков в Министерство здравоохранения с просьбой оплатить операцию. Есть у них там такая программа.

Как реагировать на подобное известие? Опешив в начале, все же ответил: «Не самая приятная  новость. Можно, естественно, найти много утешительных слов, но, думаю, смысла в этом мало.  Вбери себе в голову мысль, что это просто болезнь, победить которую можно и нужно. Тогда и бороться с ней будет легче. Насколько я знаю тебя, ты женщина сильная, и ты это сможешь».
Ирина помолчала немного, потом сказала: «Спасибо за совет». И повесила трубку.
Не понял, что означал ее ответ. Возможно, это был сарказм. 
Сегодня утром она позвонила вновь. Сообщила, что получила ответ: министерство готово выделить две трети от нужной суммы, а треть она должна доплатить сама. Десять тысяч лари. Денег таких у нее нет.

Не было их, естественно, и у меня.
– Знаешь, – сказал, – есть один вариант: могу поменять свою квартиру на меньшую, получим разницу в эти десять тысяч.
– Нет, – ответила. – Я не для того тебе звонила. Когда человеку плохо, ему хочется лишь одного – сочувствия. Спасибо, я его получила.
И снова повесила трубку, отправив меня в состояние еще большего уныния.
Бывший когда то самым близким тебе человек тяжело болен, а ты ничем не можешь ему помочь.  Даже словесно. И это ужасно.
 
Ирина была моей студенткой еще в советское время. Пуританское. Мне давно она приглянулась, и я ей вроде тоже был не безразличен, но чувства свои, конечно же, мы держали при себе. А когда она учебу закончила и ушла работать в отдел искусства Энциклопедии, тогда и началась наша «лав стори». Стала чаще по вечерам заглядывать ко мне, и однажды осталась на ночь. Шесть лет мы провели вместе, отлично ладя друг с другом, но в один прекрасный день, она мне сказала: «Ты не создан для брака, а мне скоро тридцать. Коллега по работе зовет замуж. Человек он хороший, я, пожалуй, соглашусь». И ушла от меня.
 
Я прилег на диван и уставился в потолок. Что я мог еще сделать. Полежав так полчаса без единой мысли в голове, встал и включил ноутбук. Телевизор я не смотрю, ибо кишит он сплошными ужастиками вокруг «Короны» и болтовней разных «экспертов» в унисон с нескончаемым пустословием политиков. А когда в мире приостановили спорт, толку от ящика не стало совсем. Да и пользователь соцсетей я далеко не активный, в Fb у меня всего несколько «друзей», с которыми знаком лично. В ленте новостей маячила свежая запись Нино Н., тоже бывшей моей студентки: «Ура! Нашла и отсканировала. Академия художеств. 1993 год. Мы - второкурсники». А под текстом фотография, на которой слева стоят, улыбаясь, четыре миловидные девушки, и справа трое старающихся выглядеть серьезными парней. А в самом центре этой юной компании – я, сорокатрехлетний. Это был весь мой курс – семь будущих искусствоведов.

«Трио Нин» я прекрасно помню: трех шатенок с одинаковыми именами –  Нино, и примкнувшую к ним светловолосую Софью, а вот как звали ребят, уже позабыл. Не знаю, что предопределило выбор этих семерых в те 90–е, основной контингент окончивших школу стремился попасть в число студентов, изучающих экономику и иностранные языки, ибо профессии эти оставляли шанс найти в перспективе какую–либо работу. Академия художеств никаких видов на будущее своим выпускникам не сулила, тем более факультет истории искусств. И, тем не менее, эта семерка выбрала для себя именно его.
 
Я настукал отклик под фотографией: «Чудесно, Нино. Какие прекрасные лица (кроме одного)… А куда они все подевались, ты знаешь?».
Минут через десять пришел ответ: «Да, вот, от нечего делать, разбирала свое старое барахло. И наткнулась на эту фотку. Время тогда было созвучное нынешнему, но мы ведь не унывали. Скорее, наоборот, были радостными и счастливыми. Все живы, здоровы и в порядке, как-нибудь загляну и всё о них расскажу. А с одной из них, Софьей, мы говорили сейчас, она тоже выражала восторг по поводу прошлого и сказала, что хочет вам позвонить. Так что, ответьте, пожалуйста, это будет она».

Тот курс начинал учебу практически одновременно с началом войны в Абхазии. Да, то было непростое время – работали лишь метро и троллейбусы, с природным газом мы попрощались, казалось, что навсегда, электричество подавалось с суточными перебоями, чаще, не подавалось вообще. Зарплаты не выдавались месяцами. Мужчины разжигали во дворах костры, женщины в больших чанах варили на огне супы для нескольких семей, вечерами улицы становились пустынными, людей отпугивали своры злых бездомных собак и мальчики с автоматами, промыслом которых становились грабежи и разбои. В тоже время околовластные люди приватизировали заводы и фабрики, морские порты, лучшие здания в городах и регионах, гостиницы и рестораны, скупали земли, угодья, сады и виноградники. Завладели банками и сберкассами, присвоив, таким образом, все вклады бывших советских граждан. Взамен же ввели в оборот купоны – денежные знаки, сделавшие всех нас «миллионерами». На миллион можно было купить две пачки сигарет. Начиналась эра дикого капитализма – великая и ужасная. Вот в такое время я начал преподавать ребятам историю искусств. Вспоминаешь теперь, смешно становится.

Софья, худенькая и миловидная, была девочкой простой и менее начитанной, чем остальные, но с лихвой компенсировала это любознательностью. А еще она излучала ауру детского обаяния, и смотреть на нее было так же отрадно, как, проснувшись, видеть на стене игривых солнечных зайчиков.
В самом начале наших занятий я ее спросил:
– Ты любишь рисовать?
– Нет, – ответила. – Я люблю подолгу рассматривать картины, но мне не всегда понятно, какие из них действительно хорошие, а какие нет. Вот, хочу научиться понимать.
– Картины как стихи или музыка. Если они волнуют тебя, вызывают какие–то странные, неведомые до того чувства, значит они хорошие, ибо они «твои». Здесь тебя научат вникать в их смысл и объяснят, как мастера добились того, что их творения так влекут людей даже сотни лет спустя. Остальное – дело интуиции, твоего внутреннего «я».    
– А у вас есть любимые художники?
– Да. Иероним Босх и Питер Брейгель Старший.
Она смущенно посмотрела на меня.
– Я о них даже не слышала.
– Ничего страшного, – сказал. – Услышишь, и не раз. И даже полюбишь их, я уверен.
 
Летом с учебой было еще ничего, а с ноября начинался кошмар – помещения в Академии не отапливались. Я выпросил в ректорате разрешение проводить зимой свои лекции дома, там хотя бы было тепло. У меня стоял обогреватель на газовом баллоне, а на другом баллоне работала кухонная плита.
Студенты подходили ко мне к двум часам, когда у них заканчивались другие лекции в Академии. Дворняга Биба, здоровенный пес, обустроившийся в моем подъезде, «чужих» внутрь не пускал, отпугивая громким лаем. Но я познакомил его со всеми учениками и отныне он чинно встречал их у входа и провожал до самой двери моей квартиры. Умная была собака. Дома, устроившись, кто где, первокурсники приобщались к искусству Древнего мира. Свои лекции я сопровождал показом картинок, проецируя диапроектором слайды на стену. Им было интересно. Ну, а дальше на втором уже курсе шли мои монологи об искусстве Древней Греции и Древнего Рима, Византии, Раннего Средневековья.

Так мы и пережили две зимы, в лекциях с перерывами на чаепитие. Часто к нам присоединялась и Ирина, прибегавшая с работы согреться. В монологи мои она не вникала, а хлопотала на кухне, готовя нам закуску к чаю – бутерброды с колбасой «салями», невесть откуда наводнившей все ларьки города. Хотя наш страж по имени Биба, этот «деликатес» не признавал. Раз я ему предложил кусок, он понюхал и как–то укоризненно на меня взглянул: что, мол, это такое?.. А на третий год, наконец, Академию включили в число «жизненно важных» объектов и электричество туда подавалось постоянно. В малых аудиториях установили рефлекторы и отныне все занятия проводились уже там.

Нино Н. училась на «отлично», получила «красный» диплом, ее оставили в аспирантуре. Защитила диссертацию, стала преподавать, и когда я из Академии ушел, по праву заняла мое место профессора и заведующей кафедрой. Теперь эта должность называется как-то по–другому, я даже запомнить не могу. А Софья про Босха с Брейгелем от меня так ничего и не услышала, потому что после второго курса она от нас ушла. Вышла замуж и пропала, я думал – навсегда. 
А вот, оказалось, что нет. Зазвонил мой телефон с определителем номеров, высветился незнакомый, но я снял трубку и услышал знакомый голос из далекого прошлого.
 
– Здравствуйте, это Софья М. Вы меня еще помните?
– Привет, привет, – ответил. – Я могу забыть, почистил ли утром зубы, но то, что было тридцать лет назад, вроде помню. Как ты, красавица?
– Я в порядке. А вы?
– Думаю, тоже.
– Можно к вам в гости?
– Если тебя это не страшит, – пошутил.
– Нет, не страшит. Я с правилами гигиены знакома.
Через полчаса раздался еще один звонок, но уже в дверь. Я открыл ее и с удивлением уставился на молодую девушку в подъезде – голубоглазую, с длинными светлыми волосами, в черном спортивном костюме от «Найк», белых кроссовках, с сумкой через плечо и аурой аромата приятных тонких духов.
– Раздумали впускать? – спросила она, улыбнувшись.
Выйдя из состояния легкого оцепенения, сказал:
– Входи. Я подумал, что ты свою дочь прислала вместо себя. Неужели это ты?
– Я. Собственной персоной. – Открыла сумку, вынула оттуда бахилы и стала обувать ими свои кроссовки, удивив меня еще раз.
– А это зачем?
– Таковы теперь правила, их никто пока не отменял. Можно мне в ванную, вымою и руки.
– Валяй! – усмехнулся. – Она там же, где и была. А как ты добралась? Транспорт ведь не работает.
– У меня пропуск есть.
Я не стал спрашивать, какой именно. 

Вернувшись, Софья прошлась по комнатам, осмотрела мельком все и остановила свой взор на картине в зале. Долго разглядывала ее.
– Это ваша мама?
Я кивнул.
– А портрет писала Н.П.?
– Да, она.
– Замечательная работа. Я бы сказала, что лучшая из всех ее картин.
– Так ты все же стала тем, кем и хотела стать?
– В некотором смысле, да. Хотя давно этим не занималась.
Мы уселись в кресла напротив друг друга.
– Мне кажется, что я отсюда никуда не уходила. Все так же, как и было. Кроме картины матери.
– Нет, – ответил. – У меня еще лептоп. Тогда его не было.
 
Это ее рассмешило. Она достала из своей сумки бутылку красного вина и поставила на столик, который нас разделял.
– «Шато», – сказала. Положила рядом с бутылкой пачку сигарет и зажигалку. – А это «Kент». Настоящий, из США.
– Недурственно. Я читал, что по статистике из всех инфицированных, лишь пять с небольшим процентов – курильщики. «Короне» не нравятся их легкие. Так что это у тебя лекарство. 
Встал, вышел на кухню, вернулся со штопором, двумя бокалами и двумя пепельницами.
– Неудобно как-то предлагать к «Шато», но могу сообразить бутерброды. 
– С «салями»? – вспомнила она.
– Теперь мой «деликатес» зовется «Премио» – натуральная вареная немецкая колбаса. Но собака приятеля ее не ест.
Софья захохотала.
– К ней бы еще «Эко-фуд»… Собаки умнее людей. Нет уж, спасибо. Этому вину ничего не нужно.
Я откупорил бутылку и наполнил бокалы наполовину. Мы чокнулись и сделали по глотку. Букет вина был чудесным.
– Великолепно. Почти как твои духи.
Она улыбнулась.
– Почти.… Ну, а теперь скажите, как вы?
– Как и сто лет назад, ничего интересного. А вот смотрю на тебя, и мне кажется, что время повернуло вспять.
– Внешность обманчива, мне скоро сорок пять. Я курю и пью… иногда. Но делаю пробежки по утрам и мало ем. Весь фокус. А Ирина где?
– Ирины давно здесь нет. Как и всем женщинам, ей хотелось замуж, а я жениться не хотел. Мне казалось, что брак лишает человека личностной свободы. Так что прожили мы с ней в «гостевом режиме» шесть лет, а потом она от меня ушла.
О болезни Ирины я ничего не сказал.
– Но в браке ведь может быть и другое чувство – видеть рядом именно этого человека.
– Может, конечно же. Хотя есть на свете особи, не созданные для совместной жизни. К сожалению, я родился таким… Ладно, рассказывай лучше о себе.
– И с чего начинать?
– С начала. Вышла замуж и учебу бросила. Почему?
– Длинная история.
– А я люблю их слушать.

– Тогда начну с романа…. Иду по проспекту, думаю о чем–то своем. Подняла голову и встретилась взглядом с парнем, который шел навстречу. Не знаю, что с нами случилось, но мы вдруг замерли оба. Застыли как изваяния, глаз друг от друга оторвать не можем. Парень симпатичный, высокий, в майке и джинсах, шатен. Но это ведь неважно, а важно другое: что заставило нас остановиться и так вот смотреть друг на друга? Может это сон? Нет. Сердце у меня стучит, кажется, весь город этот стук слышит, а ноги подкашиваются. Думаю: неужели он сейчас уйдет? Наваждение какое–то. Наконец, то изваяние ожило и сделало шаг ко мне.
– Леван, – представился и улыбнулся.
– Софья, – ответила и улыбнулась ему в ответ.
– Тебе далеко?
– Не очень.
– Можно, я провожу?
Вот так все и началось.

Леван встречал меня каждый день после лекций и провожал до дома. Летом из Академии, зимой от вас. Кое–что мы друг о друге уже знали. Ему было двадцать три года. Родом он был из Телави, там жили его родители, а сам он – в университетском общежитии, где обитал еще со студенческих времен. Окончил экономический факультет, а служил… ночным охранником мебельного салона. Я тоже поведала ему о себе – мать учительница родного языка, отец был старшим инженером станкостроительного завода, но завод закрыли и отец остался без работы. Мама подрабатывает репетиторством. Живем на ее доходы. Старшая сестра замужем.

Денег у нас обоих не было, так что никуда особенно мы не ходили. Гуляли по улицам, по воскресным дням он приглашал меня в какую–либо кафешку. Любили мы сады и парки, садились где–нибудь на скамейке, а летом иногда прямо на траве и болтали о разных пустяках. Точнее, говорила больше я, Леван смотрел на меня и слушал. Парнем он был далеко не робким, но за это время даже ни разу не прикоснулся ко мне. Я же мечтала лишь об одном – чтобы он обнял меня, прижал к себе, поцеловал. Увы… Меня терзали сомнения – что за отношения  у нас, встречаемся около года, а на сближение даже намека никакого нет. Я была по уши в него влюблена, чувствовала, что то же самое испытывает и он, однако все оставалась так, как в первый день нашей встречи.

Но, наконец–то, чудо случилось. Причем совсем неожиданно. Сидели мы на скамеечке у фонтана в парке. Вечерело. Вдруг откуда–то внезапно возникли трое малоприятных парней. Подошли и встали прямо перед нами. У двоих в руках были какие–то железки, вроде арматуры. Третий, который был у них за главного, сказал Левану:
– Эй, чувак, а ну вали отсюда, девчонка эта не для тебя. Мы ее кое–чему научим. Но прежде выверни свои карманы, глянем, что в них есть.
Сердце мое юркнуло куда–то. Леван же спокойно ему ответил:
– Как скажешь….
У меня мелькнуло в голове: «Неужели и вправду?» А он полез вроде в задний карман своих джинсов, но достал из–за пояса… пистолет. Почти не целясь, выстрелил в стопу этого типа.

Тип скорчился от боли, и с воем повалился на землю. Леван же рявкнул тем двоим с железяками, застывшими в полном оцепенении:
– Пошли вон!
Те исчезли так же внезапно, как и появились. Меня пробирала дрожь. А тому, что оставался лежать и продолжал поскуливать, он сказал:
– Заткнись. Ты же «крутой». Не то пальну еще раз. Туда, что отобьет у тебя охоту интересоваться женщинами.
– Не надо, брат, – взмолился тот. – Прошу. Я виноват, прости.
Леван убрал оружие, встал и взял мою руку в свою. Впервые за все время нашего знакомства.
– Пошли отсюда, – сказал.
Вокруг было немало людей, но никто из них с места не сдвинулся, лишь молча взирая на то, что произошло.

 
Я все еще дрожала. И, о господи, он прижал меня к себе, погладил по волосам, поцеловал в лоб и промолвил: «Все в порядке, дорогая. Забудь».
Сколько ночей я провела без сна, в мечтах, когда этот миг, наконец–то настанет. И вот это случилось. Но в ситуации, которую представить себе я никак не могла. Мы молча шли по улице, держась за руки. Наконец я не выдержала и спросила:
– Откуда у тебя пистолет?
– Я же охранник.
– И вам разрешают носить оружие?
– Не совсем. Но кто знает, что может случиться в наше время.
– Мне кажется, ты от меня что–то скрываешь.
– Скрывал, – сказал он. – Но отныне не буду и все объясню. Я от тебя без ума с того самого раза, когда впервые увидел. Мы оба это знаем. Но мне было важно узнать другое – можешь ли ты любить простого парня, без гроша в кармане и без каких–либо перспектив на будущее. Оказалась, что можешь. Теперь я уверен, что лучше тебя на свете девушки нет. Для меня, по крайней мере.
– Но зачем было терять год, чтобы это понять? – удивленно спросила я.
– Обычно женщина тянется к мужчине, который способен обеспечить ей нормальный быт. В этом нет ничего плохого, хотя это расчет. А любовь это когда ей безразлично, сможет ли мужчина сделать это. Она просто любит его. Поэтому я и «мучил» тебя столько времени, но ты меня не отвергла. Для меня это более чем важно.
– О чем ты? Я не поняла. Мы все сейчас бедны.
– Я не беден.
– В смысле?
– Ты о «Дарах деревни» слышала?
– «Натуральные молочные продукты» из китайской порошковой гадости?
– Вот именно. А заводы, производящие эту «гадость» – собственность моего отца.
Я поняла, что Леван меня не разыгрывает. И обомлела. Какие только чувства не бурлили во мне: недоумения, растерянности, обиды на него, но больше всего мне хотелось сейчас убежать куда–нибудь подальше, остаться одной и расплакаться.
А он сказал:
– А теперь я тебя прошу: выходи за меня замуж.

Что ему ответить, я определенно не знала. Потому и молчала довольно долго. Наконец выдавила из себя:
– Я думаю, что ты зря старался. Твоя семья все равно будет считать, что я охотница за деньгами. Так жить я не смогу.
– Пусть тебя это не волнует. Жить мы будет вдвоем.
– В общежитии? – поддела я его.
– Нет, у меня своя квартира.
Я снова задумалась надолго.
– За последние полчаса столько чего произошло, все стало верх ногами, в голове у меня хаос, я пока не пришла в себя и не знаю, что тебе ответить.
– А я люблю тебя до сумасшествия. И если ты откажешься, мне придется себя убить.
Я была уверена, что он не шутил, но сказала:
– Знаешь, я пока не готова дать тебе ответ. Ибо мне тоже, как тебе, хочется в чем–то убедиться. Давай решим это завтра. Думаю, у тебя есть и машина?
– Есть.
– Тогда заезжай за мной в десять утра. Хорошо?!
 
А ночью я не спала, а думала. Что это было со мной сегодня –  стрельба, признание Левана в том, что он не тот, за кого себя выдавал, а после и его предложение. Сплошная путаница вертелась в голове. Но в этом сумбуре и созрела та мысль, о которой я подумала накануне. Мне в ответ тоже захотелось проверить Левана.
 
Пару месяцев назад прилетала на «малую родину» подруга моей сестры, «американка» Эка. Попала она туда еще в советское время, по программе обмена студентов. Училась на дизайнера, без особой надежды заполнила раз билет лотереи и... случилось чудо – он принес ей «Грин-карту». Закончив учебу, она прошла собеседование в «Сотбис». Ее взяли на работу арт–дилером и отправили в Чехию. В Праге было много художественных галерей с работами разных художников и скульпторов со всех стран Восточной Европы, Эка отбирала те, которые могли быть вынесены на аукционы. Вот она и сказала мне: «Ты, юная «академичка», должна знать, что на всем постсоветском пространстве, где людям трудно сейчас живется, многие владельцы хороших коллекций расстаются с частью своих картин. Почему бы тебе не заняться этим бизнесом в Грузии. Подыщи себе спонсора, введи его в курс дела и… вперед. Выбирай лучшие и вези ко мне в Прагу. Там они будут стоить гораздо дороже».
Мы с сестрой переглянулись и захохотали. Какой спонсор, откуда?
– Ну, придумай что–то, – сказала тогда мне Эка. Похоже, я придумала.
      
Утром Леван ждал меня в своей «Ниве». Но «такого» Левана я ведь пока не знала.
– Покажешь мне свою обитель?
– Естественно, –  ответил он.
Это была четырехкомнатная квартира в центре города, под самой Мтацминдой, с большим балконом, откуда открывалась чудесная панорама города. В светлых комнатах было совсем мало вещей – никаких дорогих буфетов и «троек», люстр и картин в позолоченных рамах. Всего того, чего не любила и я. Мебели было мало, лишь самое необходимое, что придавало интерьеру ощущение простора и свободы. Прожившей жизнь в «хрущевке», мне показалось, что я попала во дворец.
– Здорово, –  сказала. – Ты где–нибудь учился?
– Да, закончил архитектурный факультет, но не в твоей Академии, а в Политехническом.
– И работал?
– Нет.
– А на что живешь?
– У меня доля акций бизнеса отца. Живу на дивиденды.
– И сколько стоят в деньгах твои акции?
– Примерно 200 тысяч.
– 200 тысяч чего?
– Ну, не купонов же, –  рассмеялся. – Долларов, конечно.
– А не хотел бы ты все начать с нуля? И заработать все самому, по–честному.
– Это как? – удивился он.
– Сейчас объясню. И рассказала ему про то, что предлагала сделать мне Эка.
– И?..
– Отдай эти акции отцу и попроси у него 200 тысяч в долг. Когда мы их отработаем, ты ему их вернешь. Как и деньги за эту квартиру, которую он тебе купил.
– Хорошо, –  сказал. – Считай, что сделаю. Но один вопрос: ты уверена, что у нас получится? Бизнес – это большие риски.
– Не получится, продолжу жить с бедным охранником, – ответила я. – Не зря же ты меня проверял.
Вот тогда мы и впервые поцеловались…

– Я вас не утомила?
– Нет, нет, – почти вскричал я. – История великолепна!
Протянула мне пачку своих сигарет.
– Попробуйте.
Я взял, закурила и она.
– Вроде такая же гадость, как и наши.
– Думаю, чуть лучше, все же, – улыбнулась.
Покурив, отпили еще по глотку и вина и я спросил:
– Ну, а что дальше?

– Дальше…. У нас была большая кровать и двести тысяч долларов наличными. Коллекционеров мы не знали, посему каждый день давали объявления в газете «Слово и дело», помните такую? Там печаталось лишь «куплю, продам», ничего другого. Мы писали: «Купим картины художников конца 19 и начала 20 века. Софья, Леван. И номер телефона». Дней десять нам никто не звонил.
А потом позвонил мужчина. Сказал по–русски: «Добрый день. У нас с женой есть картины Василия Васильевича Мешкова, его пейзажи. Они вас интересуют?».
– Конечно, – ответила. – С удовольствием на них посмотрю.
– Тогда приезжайте. И продиктовал свой адрес.
Мы поехали. Я поднялась наверх, а Леван остался в машине.
Позвонила в названную дверь и мужчина лет пятидесяти, военной выправки, впустив меня внутрь, сказал:
– Вы такая молоденькая. Никогда бы не подумал, что вас привлекают старые картины. Русских художников притом.
Я ему соврала:
– Мы с мужем хотим собрать хорошую коллекцию. Пока в коллекции ноль.
На стене в комнате висели в один ряд четыре небольшого размера работы маслом, пейзажи. Весна, лето, осень, зима. Все они были очень красивыми, и я долго их разглядывала...

Софья прервала рассказ и спросила:
– Помните, вы мне однажды сказали: если «чувствуешь» картину, значит она хорошая.
– Неужели? – рассмеявшись, схитрил теперь уже я.

– Так вот я их  почувствовала... Супруга его оказалась разговорчивой, она поведала мне, что родом они из Липецка, а живут в Тбилиси более 20 лет, с тех пор, как мужа перевели на службу в Закавказский военный округ. Хотят теперь вернуться домой, но как там обустраивать жизнь, нужны ведь какие–то деньги. За квартиру им предлагают 5 тысяч долларов, за мебель – гроши, вот они и решили расстаться с картинами, которые привезли с собой. Они им любимы и дороги, художник был из их краев.
– И сколько вы за них просите?
– Думаю, по двести за каждую, – сказал мужчина.
– Хорошо.
Спустилась к Левану и взяла у него тысячу. Отдала их военному, тот пересчитал и проворчал:
– Эх, женщины, женщины…. Здесь на две сотни больше, – и хотел вернуть их мне.
– Это наш с мужем подарок вам, на дорогу.
Они опешили.
– Спасибо большое. Но нам как–то неловко, – засмущалась женщина.
– Благодарствуем, Софья, подарок нам точно не помешает, – улыбнулся мужчина. И добавил:
– Если вы действительно хотите собрать хорошую коллекцию, то сведу я вас с человеком, который в этом деле самый большой дока. Он вам поможет. И написал на листке: Давид Исаакович Левин и номер телефона. Позвоните ему, скажите, что вы от меня, Кузнецова Николая. Я его до того предупрежу. Лады?
– Лады! – ответила.
На всякий случай Николай с картинами проводил меня до машины. Я же Левана «обрадовала», сообщив, что заплатила им больше, чем они просили. Он захохотал:
– Бизнес-леди из тебя не получится.
– Не скажи…
 
На следующий день я позвонила Давиду Левину. Он ответил:
– Я в курсе. Приезжайте.
Встретил меня пожилой уже человек, но довольно приятный, с веселой искринкой в глазах. Усадил напротив себя и спросил:
– Так это ты и есть, юная коллекционерка? Ты хоть совершеннолетняя?
Я ему улыбнулась:
– Могу паспорт показать.
– Да я шучу. Спрашивай, что тебе интересно?
– Говорят, что бесплатные советы ничего не стоят, так что для начала примите, пожалуйста, вот это.
И протянула ему конверт. Он открыл его, достал оттуда стодолларовую купюру, повертел ее руке, и вложил обратно.
– Хорошая ты девочка, –  сказал. – Николай мне рассказал о твоем визите. Они славные люди, десять лет мы были соседями. Молодец, что сделала то, что сделала. Но первый мой совет: не сори деньгами, даже если их у тебя много. Я возьму за что–то реальное. А пока забери конверт обратно.
– Хорошо. И извините, если я вас обидела. 
– Все нормально. Я уже вроде догадался, какая у вас с мужем затея: покупать картины здесь и перепродавать за кордоном. 
Удивившись, конечно же, ответила: – Угадали.
– Всю свою молодость я именно этим и занимался. Колесил по разным городам страны строителей коммунизма, скупал картины и иконы. Картины привозил сюда и продавал тем, кто на этом строительстве разбогател, а иконы сбывал таким же алчным иностранцам, но за валюту. Хотя в советское время это было строго запрещено. Жилось мне неплохо, хотя раз я на этом деле погорел, а полковник Кузнецов меня вызволил. Совершенно безвозмездно. Такие вот были пироги….  А теперь, объясни мне: куда и как вы надумали сливать то, чего у вас пока нет?

Я поведала ему об Эке, ее предложении и даже о том, откуда у нас деньги.
Давид Исаакович все выслушал и сказал:
– Есть одно «но». Время нынче такое, что потенциальные продавцы не рискуют связываться с покупателями по объявлениям. Даже, если и найдутся желающие, тебя, юную леди, они сразу же сочтут прелюдией «ловушки», за которой последует визит совсем других людей с целью отнять у владельцев не только картины, но и все остальное ценное. И посему, захлопнут перед тобой двери. Так что, все контакты только через общих знакомых, иначе ничего у вас не получится. Ясно?
– Ясно.
– Поехали дальше. Допустим, вы собрали энное количество холстов.  А как их отсюда вывозить, придумали?
– Вроде да. Для начала получить, точнее, купить официальные бумажки, «свидетельства на право вывоза культурных ценностей», где прописано, что каждая вывозимая картина – работа неизвестного художника и ценности для государства не представляет. Потом освободить картины от рам, выбрать два твердых чемодана соответствующих размеров и заказать авиабилеты в Прагу.
– Ого! – удивился он и добавил: – Пожалуй, по этой части учить мне тебя нечему. Только летайте разными рейсами и больше пяти за раз не берите. Иначе чехи внесут вас в список предпринимателей и будут сдирать налог с каждой вашей партии. И еще – большие холсты не покупайте и не вздумайте везти, их надо снимать с подрамников, сворачивать в рулоны и определять в тубусы. Попортите что-то, и им грош цена. Ясно?
– Ясно.
– Тогда, слушай. Есть у меня приятель, решивший податься на историческую родину, у него замечательная коллекция картин исключительно русских художников. Не особо известных, но вкус у Изи отменный и собрал он за свою не короткую жизнь лучшее. По инерции советских законов, вывозить отсюда репатриантам разрешают лишь немногое, вот и придется ему расстаться с ними. В Израиле за эти картины он выручил бы в десять раз больше, но переправить их туда практически невозможно. Теоретически–то можно, если Ицхак Рабин вдруг попросит о такой услуге Эдуарда Шеварднадзе. Но, увы, Изя с ними не знаком.
Я захохотала.
– Так вот я тебе посоветую купить у него эту коллекцию. Пока не знаю, сколько он за нее просит, но думаю, цена будет разумной. Два старых еврея не говорят о делах по телефону, поэтому я позвоню ему и договорюсь о встрече. Узнаю точно, перезвоню тебе.
– Я вам номер запишу.
– Зачем? Он у меня есть, я эту газетку читаю, за отсутствием интереса к другим. И это я подсказал Николаю позвонить тебе. Чутье меня не подводит.

Мы отпили по глотку вина. Выкурили еще по сигарете. А после Софья продолжила:

– Словом, мы эту коллекцию купили. Сорок пять прекрасных работ за 20 тысяч. В основном это были небольшие картины маслом, разных стилей и жанров. С реестром подробной информации по каждой из них. Расставили их в ряд по периметру всей квартиры, получилось нечто, вроде домашнего музея. Глазели на них с утра до вечера и радовались, как дети…  А Давид Левин оценил свое посредничество в те самые сто долларов. Брать больше ни за что не захотел.

Ну, а дальше, созвонившись предварительно с Экой, осенью я отправились в Прагу, везя в чемодане первую партию нашего «экспорта» –  пять холстов в подрамниках. Рейс был ночным, стояла холодина. Леван сходил в аэропортовский бар и вернулся с бутылкой коньяка. Сказал мне: «Подари таможенникам». Я так и сделала. «Немножко согреет», – сказала им. Хмурые ребята сразу повеселели. На руках у меня были справки от минкультуры, но те на них смотреть не стали, пропустили мой багаж сквозь рентген, даже на него не взглянув.

А в Праге Эка меня встретила, забрала к себе домой. Посмотрела картины, похвалила  и отобрала для своего «Сотбис» две – портрет и пейзаж. Объяснила «правила игры» галеристов.
– Аукционы – это риски. Если картина не уходит по стартовой цене, ее снимают с торгов и возвращают тебе. При этом ты должна выплатить треть суммы, по которой решила ее продавать. В нашем случае, платить придется мне, ибо я посредник, – рассмеялась. – Но, если картина вызывает интерес и идут торги, мы с тобой получаем большую выгоду, чем в любом другом случае. А лучший вариант для того, чего я у тебя не возьму – договор с владельцем галереи, по долевому принципу, когда есть оговоренная цена, а сумма, полученная свыше нее, делится поровну. Познакомила меня с Павлом, с которым сама вела дела – высоким и худым средних лет чехом, сносно говорящим по–русски. Галерея его в районе Старе Место, привлекала множество иностранцев.

Эка же была девушкой не только деловой, но и статной, плюс еще – всегда одевалась с изыском. Где-бы мы не появлялись, мужские взоры фокусировались на ней. Она и меня муштровала, давая подсказки на выбор одежды, когда я пыталась что-то для себя купить. Вкус у нее был безупречным.
Мы гуляли с ней по улицам города, заходили в музеи, галереи, библиотеки, соборы, сидели в кафешках. Восхищалась я абсолютно всем, особо же, как и всех туристов мира, очаровал меня Орлой – куранты с астрономическим циферблатом и апостолами в здании Ратуши. Я часами там стояла, одна уже, без Эки.


Через неделю прилетел и Леван, мы отнесли Павлу остальные восемь картин. Они ему понравились.
– То, что надо, – сказал. – Спрос на русскую живопись большой.
Заключили с ним договор, условно по тысяче от обеих сторон за каждую. Открыли счет в Чешском национальном банке, внесли свой первый вклад – 8 тысяч. Потом мы летали в Прагу еще по четыре раза, без каких–либо проблем в аэропортах. В общей сложности Эка взяла у нас 10 полотен, Павел – 39, после они представляли мне копии квитанций с суммами, выплаченными покупателями. Все картины были проданы по цене, превышающей номинал, особо же на «Сотбис», и таким образом за год с небольшим на нашем счете собралось более ста тысяч долларов. Но и траты у нас за покупки холстов, справок минкультуры, визы, перелеты и гостиницы ведь были, так что реально мы выиграли тысяч семьдесят пять.

Зазвонил Софьин мобильник. Она его отключила, не вынимая из сумки.
– Фантастика!!! – это все, что я мог сказать.  – А дальше?

– Дальше…. Однажды Леван вдруг меня спросил:
– Ты не хотела бы иметь детей?
– Конечно, хотела бы. Но мы ведь пока не заработали нужное.
– Ну, отныне этим займусь я.
– И как?
– Появился спрос на людей моей профессии. Так вот, мы с Мерабом и Дито (это были его друзья со студенчества) арендовали этаж института градостроительства, отремонтировали и открыли в нем свой офис «Aрх Студио» – мастерскую по проектированию жилых домов. 50 тысяч вложил я, посему они сделали меня главным. А я решил, что у всех троих будут равные права.
– Но почему ты мне не сказал? – обиделась я.
– Потому, что заказов у нас не было. А теперь мы его получили, спроектировали 10–этажный дом на 120 квартир, выиграли тендер, став к тому же и подрядчиками,  ответственными за строительство. Ты на своих картинах кое–что заработала. Теперь очередь за мной.

Через год у нас родилась дочь. Назвали ее Марией, именем моей матери. Правда, до того нам пришлось пройти процедуру в Доме бракосочетаний, откуда мы вышли официальными мужем и женой. На крестинах я впервые встретилась с его родителями, а Леван с моими. Мать его оказалась довольно приятной женщиной, отец тоже, вроде был нормальным. Во всяком случае, не вел себя как сноб и общался с моими предками на равных, не проявляя своего «статусного» превосходства, хотя прибыл он к нам на черном «Mersedes»–е с водителем и в сопровождении «Jeep»–а с двумя верзилами–охранниками. Посидели мы пару часов, попивая вино и ведя непринужденную и даже веселую беседу, а потом они удалились, оставив в подарок Марии старинный золотой крестик и красивое золотое колечко с брильянтом. Захватили с собой и моих родителей. Отец потом мне говорил, что в такой машине сидел в первый раз, шутил, что возможно, и в последний.
А еще через год родился у нас мальчик. Нарекли мы его Александром, в честь отца Левана. Увы, такова традиция, мальчиков называют именами дедов.
Контора Левана к тому времени получила лицензию «строительной» и они возвели первую пятиэтажку на собственные уже деньги. За ней последовали две высотки. За счет разумных цен на жилье и качества работ, дела у них шли успешно.
До того у меня была стойкая неприязнь к людям богатым, ибо казалось что богатство их нажито исключительно на обмане и воровстве. И… вдруг сама стала такой. Но Леван ведь все делал по–честному. Своим благосостоянием мы не кичились, новых друзей не заводили, не теряли тех, с кем дружили с детства. Одну из квартир в построенном доме он подарил моим родителям, отца моего взял к себе на работу, так что жилось им неплохо. Хотя мама продолжала учительствовать, говоря, что без дела сидеть ей непривычно. А еще раньше, когда «Aрх Студио» вышла на прибыль, Леван хотел вернуть долг своему отцу. Но тот у него ничего не взял. Сказал:
– Слетай за границу, и вложи эти деньги на счета своих детей до их совершеннолетия. Будет, с чем  начинать им взрослую жизнь.

Сделала это я, отправившись в Прагу. Эка, моя гуру, стала к тому времени замужней дамой. Чешский муж ее был человеком богатым и страстным коллекционером притом. Жили они в доме над Влтавой, в двуярусном пентхауcе с голубым бассейном на террасе и чудесным видом на город. Нижний этаж, декорированный станинной мебелью, украшали прекрасные картины, гобелены, скульптуры и вазы. Меня определили в гостевую комнату, половину которой занимала дубовая кровать с резьбой по дереву и шелковым балдахином от потолка. Похоже, подобное ложе было в свое время у мадам Дюбарри или еще какой-нибудь не менее знатной дамы. Так, что, отходя ко сну, я ощущала себя французской графиней 18 века…. Было более чем приятно погостить у них пару дней, но жить в подобном «музее» постоянно я бы не хотела.
А венцом всего великолепия в этом сказочном пространстве для меня представала все же Эка. Сколько добра она мне сделала. Прощаясь, я ей сказала:
– Я у тебя самая непутевая ученица... Стала в итоге домохозяйкой.
Она пошутила в ответ.
– Всегда можно начать все сначала…

В центре Праги был фирменный магазин «Rolex». Я купила там мужские часы. В Тбилиси позвонила Давиду Левину, напросилась в гости и поведала ему обо всей нашей чартерной эпопее. Он меня похвалил.
– Надеюсь, от скромного подарка вы не откажетесь? – спросила. Он вынул презент из коробки и долго рассматривал, а потом выдал:
– Знаешь, есть такой анекдот. У еврея спрашивают: – Рабинович, откуда у вас эти часы? Он отвечает: отец перед смертью их мне продал…. Похоже, у меня появился шанс.
Я захохотала. Классный был дядя, этот Давид Левин. Напоследок он сказал:
– Сорить деньгами я тебя все же не отучил.

Ну, а до того я оставалась дома, с детьми. Няня у них была русской, детский сад – английский, так что освоили они три языка. Растили мы их, приучая к самостоятельности. Когда подросли до двенадцати и одиннадцати соответственно, мы с Леваном решили, что лучше им продолжить учебу в Европе. Выбрали школу в Мадриде – англоязычную, где первым иностранным был испанский. По климату и ментальности людей Испания больше всего подходила к Грузии, легче было им там адаптироваться. Дети были не против, как раз наоборот. Раз в месяц я к ним летала… 

Софья замолчала и спросила:
– Ну, как?! Я вам еще не надоела?
– Нет, – ответил. – Рассказчица ты замечательная.

– А дети мои теперь уже взрослые. Мари двадцать четыре года. Она в докторантуре изящных искусств Мадридского университета «Комплутенсе». Станет тем, кем хотела, но не стала я. Сандро двадцать три, он магистрант генной инженерии «Университета Шеффилда» в Англии. Откуда у него это желание – неизвестно, в роду наших с Леваном предков о такой науке даже не слышали. Вряд ли они вернутся в Грузию в обозримом будущем, скорее всего, нет. Но прилетают каждое лето на каникулы. На сей раз «каникулы» у них начались раньше – оба сбежали сюда в начале марта. У нас дом за городом, и две собаки – лабрадор и немецкая овчарка, вот живем сейчас там вшестером.
Ну, а мы с Леваном, теперь, конечно, уже не Ромео и Джульетта, но друг без друга представить себя точно не можем.
Что касается меня, я в основном путешествовала. К детям, чаще всего, но не пропускала случая свернуть с маршрута, чтобы попасть в музеи: Прадо, Лувр, Ватикан, Галерею Уффици, Венский музей искусств, Музей Огюста Родена, Рейксмюсеум Амстердама… В Лувре все стремятся взглянуть на «Джоконду», но меня поразила там не она, а «Габриэль д’Эстре с сестрой». Две нагие женщины в ванне, сестра сжимает пальцами сосок Габриель. Картина 16 века. Художник неизвестен, сюжет – загадка…
 
– Да, это великолепная картина. Есть несколько версий ее разгадки. Габриэль д'Эстре  долгое время была фавориткой короля Генриха IV, но стать его женой ей так и не удалось, умерла за несколько дней до свадьбы. Поговаривали, что ее отравили. Ванна символизирует смерть, потому что в последние минуты жизни ее поместили в ванну с водой, чтобы облегчить боль. Женщина, держащая Габриэль за сосок, – это, возможно, не сестра, а Маргарита де Валуа, первая жена Генриха IV. Жест ее – символ зависти, ибо Габриэль д'Эстре родила королю троих детей, а Королева Марго была бесплодна.
– О, а я всего этого не знала. Хотя картина меня буквально потрясла.
– Меня в свое время тоже.
– А помните, вы мне однажды сказали, кто ваши любимые художники?
– Да, помню.
– Так вот, в Вене я и увидела их наяву. У «Страшного суда» провела два дня. Смотрители за мной даже наблюдали, не задумала ли я чего–нибудь плохого. Босх меня заворожил, я глядела на десятки сцен в каждой картине триптиха и диву давалась, как такое возможно, передать в красках всю суть человечества. А потом я пошла к Брейгелю и чуть не закричала от счастья у «Охотников на снегу». Внутри меня вдруг зазвучала музыка нидерландских менестрелей, которую я никогда не слышала, а время вернуло назад, и я оказалась там, где жили люди за пятьсот лет до нас. Уму непостижимо… 
А после уже я заказала цифровую копию этой картины в натуральный размер, теперь она висит у нас в спальне, я засыпаю и просыпаюсь с ней.

– Что ж, похоже, тебе не надо было ничему учиться. Все, что следует знать о живописи, заложено внутри тебя. Повтори, что тебе сказала напоследок твоя Эка…
– Можно начать все сначала?
– Но не торговать картинами, а писать про них. У тебя это получится.
Она улыбнулась. – Не знаю, – сказала, – но можно попробовать. И тут же добавила: – Вы меня простили?
– За что?  – удивился я.
– За то, что почти за тридцать лет не соизволила навестить или хотя бы раз позвонить. А ведь для недоучившейся студентки самыми светлыми остаются те две зимы, проведенные у вас, здесь.
– Так это нормально. У тебя своя жизнь, у меня своя. Неожиданности их скрашивают. Твое появление вдруг – чудесный подарок. А то, о чем ты поведала – лучшее, что мне довелось  услышать за последние много лет. За тебя!
Я поднял бокал и допил то, что оставалось на донышке.
– И за вас. Берегите себя и будьте счастливы. Я еще как-нибудь забегу, можно?
– Конечно… А скажи, пожалуйста, как ты все-таки сюда добралась?
Она улыбнулась. – На кабриолете. У меня он персональный. Можете взглянуть.

Встала, попрощалась и ушла, не снимая своих бахил.
Проводив ее, я заметил в кресле, на котором она сидела конверт. Вышел на балкон, а когда она из подъезда вышла, крикнул ей:
– Ты кое–что забыла.
– Не забыла, – ответила. – Это вам.
На тротуаре скучая в одиночестве, маячил красным огоньком… самокат. Софья активировала его со своего смартфона, он пикнул. Помахала мне ручкой, встала на него и укатила, озадачив меня еще раз.

А в конверте были деньги. Я глазам своим не верил. Ошарашенный, я их пересчитал. Три тысячи евро. В переводе на лари – та сумма, которая нужна была Ирине. Наваждение какое–то.
Набрал ее номер и сказал:
– У меня есть эти десять тысяч. Даже больше.
– Откуда?
– Долгая история.
– А я никуда не спешу.
– Ладно. Ты помнишь Софью М., которая в 93–м со второго курса ушла?
– Блонди? Твою любимицу?
– Вот она мне их и принесла.
– Она, что, теперь замужем за набобом?
– Замужем она за тем, за кем и была.
– И с чего вдруг ей захотелось заняться благотворительностью?
– Обычно нормальные люди стараются помочь другим. Полагаю, подумала, что мне не сладко живется. Позвонила, пришла, посидела, рассказала о себе и незаметно оставила в кресле конверт.
– Ого! Сюжет для мыльной оперы.
– Ты что–то не рада. В жизни иногда случаются чудеса. Особенно, когда их не ждешь.
– Это точно. Вот и я теперь тебе кое–что скажу. Только не матерись, хорошо? Самоизоляция действует на психику людей. Похоже, моя совсем в непорядке. Нет у меня никакой онкологии. Я просто решила проверить, есть ли в тебе способность к эмпатии, твою реакцию на чужую боль. Оказалось, что она у тебя адекватная. Ты и вправду хороший человек. Зря я от тебя ушла.
Слушая это, я чувствовал, что теряю не только рассудок, но и дар речи. А когда чуть пришел в себя, то ответил:
– Не зря. Сейчас я бы тебя с удовольствием придушил.
И повесил трубку. Но она перезвонила.
– Ну, что еще?
– Ничего. Не успела сказать тебе спасибо.

Я пошел на кухню, заварил стакан чая и закурил. Надолго задумался. И пришел к выводу, что сегодня уже вряд ли возможно меня чем-либо удивить. Но и то, что заснуть этой ночью мне не удастся, было ясно как божий день.