16. Любовь

Убийство медведя шатуна привело к изменениям в статусе Алексея в семье остяков. Он в их глазах как бы успешно преодолел обряд инициации. Старик Ванхо доживал свой век, а малолетние дети нуждались в мужской защите и опеке.
 
Традиционно был проведён обряд. В торжественной обстановке Алексей, под руководством старика снял шкуру, отрезав перед этим передние лапы зверя. На них положили голову. На пасть Евья одела сделанный из варёной бересты намордник. Глаза закрыла блестящими пуговицами. Наряженную голову медведя положили на нарты и три раза объехали с ней вокруг отдельного чума поставленного для медвежьего праздника.

Затем Алексей с Евьей, после пятикратного запрета, произнесённого Ванхо, торжественно внесли в чум обруч с головой и лапами, откинув шкуру напротив входа. Перед головой медведя поставили столик с кружкой чая и берестяной плошкой с едой. Ванхо  одел на лицо маску из бересты и начал петь и рассказывать истории  из реальной и мифической жизни медведя под аккомпанемент нарс-юх (пятиструнный музыкальный инструмент).

Алексей узнал, что согласно легенде медведь жил на небе у своего отца Нум-Торума. Ему стало интересно, как устроена жизнь на земле. Отец, уступая просьбам сына, опустил его на землю в люльке из золота, наказав блюсти порядок и справедливость, не причиняя вреда людям. Но если медведь нарушил эти предписания, человек мог его убить, но после обязательно надо было провести обряд, чтобы вернуть небесному отцу бессмертную душу своего сына.

Праздновали пять дней. Ели варёное мясо с мочёной брусникой, строганину из муксуна, мясо глухаря, хлеб, замешанный на оленьей крови, уху из окуней и щучьих голов. Пили много чая с заваркой из иван-чая и чаги. Потом из выскобленных от мяса костей выбивали и кушали мозг.

В конце пятого дня празднования Алексей заметил, что Евья очень долго о чём-то шепталась со стариком. Вечером того же дня семья как обычно ушла ночевать в жилой чум. Евья же подала знак Алексею остаться. Потом накрыла медвежью голову, и, подбросив смолистых веток в огонь, вдруг начала снимать с себя малицу. Вскоре перед взором засмущавшегося Алексея возникло женское тело в рубахе и меховых чулках в клубах дыма.
 
- Что же ты медлишь? Я тебе не нравлюсь? – спросила Евья.
- Очень нравишься, - ответил Алексей.

Он тоже начал лихорадочно скидывать с себя одежду. Руки его тряслись. Его бросало то в жар, то в холод.

- Ты будешь первым моим мужчиной, - прошептала Евья, вплотную прижавшись к Алексею.

Они легли на шкуры. Алексей волнуясь, дрожащими пальцами проводил по телу Евьи под рубашкой, как бы изучая его. Вдруг память тела подсказала ему то, что с ним случилось в тот момент, когда его в бессознательном состоянии окружало что-то мягкое, в то же время упругое и тёплое.

- Евья, это была ты?
- Да, мой мужчина, - догадавшись, о чём он спрашивает, ответила девушка.
 
Пальцы Алексея нащупали твердые соски её упругих грудей. Евья вздрогнула и обняла Алексея руками и ногами. Она сама сделала то, что хотел сделать, но никак не мог решиться Алексей. Потом они, не размыкая объятий, лежали, а сверху, через макодан (отверстие в крыше чума) на них смотрели февральские звёзды.

Что Алексей чувствовал? Была ли это любовь к этой, в его восприятии дикарке?

Да. Это была она – любовь. Она была первой в его жизни женщиной, которой он обладал. Хотя где-то в памяти присутствовала Анфиса Колмакова – его юношеское увлечение, так и не воплотившееся во что-то реальное.

Проснувшись под утро, Алексей не уловил дыхания Евьи. Открыв глаза,  обнаружил, что её нет в чуме. Снова впав в дрёму, вспоминал подробности слияния их жарких тел.

Вдруг он понял, что после всего что случилось, он, как теперь уже взрослый мужчина, должен нести ответственность перед любимой женщиной. Защищать и оберегать её и семью остяков, в которой волею провидения оказался.

Судьба погибшего брата и попытки расследования его гибели отошли на второй план. Евья в это время одаривала Анки-Пугос, надевая на шею деревянного истукана нагрудное украшение, доставшееся ей от матери.