Сентиментальное чтиво-2 Начало продолжения

Два слова перед рассказом: это была просьба - написать про жизнь Сонечки до того, как произойдут события "Сентиментального чтива"


         Детство состоит из радости открытий. Поход в Мариинку, где в фойе степенно прохаживаются нафталиновые старушки в кружевных воротниках загадочного плетения и серебряных тиарах причёсок. Зал, полный зрителей, взволнованных ожиданием чуда.  Из оркестровой ямы вытягиваются разные непонятные звуки, словно о чём-то  важном переговариваются между собой музыкальные инструменты. Медленно угасает свет. Тишина нарушается покашливанием, поскрипыванием кресел. И вдруг... начинается волшебство музыки, которая потом окажется Чайковским, и будет звучать в душе, сопровождая большие и маленькие события жизни.
          Девочка ещё не думает пока ни о Чайковском, ни о знаменитостях, чьи имена важно значатся в программе, которую мама держит  в руке, восхищаясь: ах, как повезло! Как повезло! Папа знает либретто наизусть, но слушает, как мама тихонечко  читает его и кивает головой, соглашаясь, соглашаясь, соглашаясь...
          Тяжёлый бархатный занавес вздрогнул и степенно поднимается, оживает сказка, где прекрасно всё — и мерцающие огоньки на пачках балерин, и выплывающий, словно из тумана замок, и последний вздох смычка...
         Музыка звучит, звучит, звучит... Звучит, пока идут домой и маленькая лапка лежит в папиной доброй руке, пока входят в парадную и поднимаются по лестнице, пока мама и папа пьют чай на кухне и всё ещё говорят о спектакле красивыми и непонятными словами. В полуосвещённой комнате музыка вновь выплывает из тайников памяти, и девочка кружится, закрывая глаза, оттягивая пальчики: она балерина в прекрасном белом платье, вокруг неё мерцают серебряные блики детского воображения.

        Счастливое детство — это  восторг, о котором помнишь всю жизнь. Новогодняя коробка акварели. Настоящей. Взрослой. Над сияющей фольгой — обёрточки с волшебными названиями: церулеум, индиго, сиена, умбра, ультрамарин, сиреневый хинакридон... Они звучат как заклинания. Стоит их произнести — и на свет одна за другой  появятся картины с выплывающим из тумана городом, Летним садом, где в листьях запутались блики солнца, белыми ночами, раскинувшимися над Невой.
          Поначалу из акварели извлекались зайцы с чудовищными ушами, морковки ростом с баобаб, собаки, весело задравшие хвосты. Папа смотрел, рассматривал, восхищался. Мама восторженно поддерживала его, приобняв за плечи.
         Однажды папа сказал: « А ведь в твоей коробке живут не только всякие зверюшки...»  Ах, как интересно было узнать: что же ещё можно извлечь оттуда? И  совершилось путешествие в удивительное место под названием Финский залив.
 - Вот, - сказал папа. - Смотри. Всё это может жить в твоей коробочке с красками.
                Мама бродила по песку, подставляя лицо под  первые лучи весеннего солнца, вдыхая ветер и всё повторяла: «Посмотри, Лёва! Как красиво!  Какие корни у сосен! Сонечка, Сонечка, ты видишь — вон там — ещё снег остался. Какой он замечательный!»
           И вместе с дочерью они бежали туда, где ноздреватые  снежные пласты уходили в море, нехотя подчиняясь наступающей весне. Девочка с удивлением обнаруживала в нём света и тени, переливы, удивительные линии, сплетающиеся в загадочные узоры. И всё вокруг: выплывающая из-под туч синева,  властное размеренное бормотание  моря, сияющая кора сосен- сливалось в чудесную картину, наполняясь  внутренней музыкой.
          Вечером девочка взяла заветную коробочку и долго не могла открыть её. Она боялась, что там нет моря, сосен, музыки, которая объясняет всё, что невозможно сказать словами.
          Папа обнял дочь и сказал: «Я знаю один рецепт! И этот  рецепт называется художественная школа.»

         Волшебное, волшебное, волшебное место! В этот класс нужно заходить на цыпочках и чуть дыша — так, по крайней мере,  показалось Сонечке.  Самые обыкновенные предметы  воображение наполнило новыми смыслами. Всё, что она видела вокруг, приобретало новое значение. Да! Именно здесь она узнает, как нарисовать белый снег, исчезающий под мягкими лучами балтийского солнца, какого цвета бывает туман, как заставить светиться  на солнце   осенние листья клёнов. Было ощущение: она уже была здесь, всё понятно и знакомо, особенно мягкий взгляд и тихий голос преподавательницы.
       Сонечка устроилась за мольбертом и с восхищением первооткрывателя стала рассматривать соседку. Солнце освещало   её тонкий профиль, и вся она была такая правильная, чистенькая, аккуратная и ровненькая — такая, что сразу захотелось с ней подружиться.

          Прошло несколько недель, а Сонечка всё боялась заговорить со своей соседкой, потихонечку наблюдая за тем, как та слушает преподавателя, как на чистеньком листе, прикреплённом к мольберту, стройно и правильно  возникают предметы, с которыми она сама справиться не может.

         Папа встречал Сонечку после каждого занятия. Домой они шли пешком, болтая по дороге. Папа вдохновенно рассуждал о трудностях перевода Шекспира, сравнивая  Маршака и Пастернака, а Сонечка размышляла о том, как бы ей нарисовать улитку, ползущую по длинной травинке, на которую упала капля дождя. Соседку по мольберту не встречал никто, она просто растворялась в сером дожде или негустом осеннем солнце предвечернего города.

         Однажды Сонечка пожаловалась отцу: так трудно рисовать, так обидно: ну ничего не получается! А хочется,  чтобы получалось как у Наташи ( теперь она знала, как зовут соседку).  Сонечка искренне восхищалась трудолюбием своей почти уже подружки.

         Папа долго молчал, взвешивая слова — это важно, чтобы правильно выразить свои мысли:
 - Трудно? Там, где трудно — интересно. А без интереса нет мастерства.

             Это было открытием. Интересное извлекается из трудного! Когда легко — не интересно! Много-много раз потом, после, всегда — она мысленно решала, как должны парить птицы, чтобы воздух на бумаге летел  вместе с ними, как будет дробиться солнце в капельках росы, как будет струиться дождь по асфальту, какие следы на песке оставит задумчивая чайка.
   
        Когда пришла радость творчества, девочка вряд ли могла бы сказать. Волшебный мир её воображения мягко растворялся в лёгких прикосновениях кисти к бумаге, и возникали новые миры, пронизанные музыкой Чайковского, дыханием Финского залива, медленным солнцем и бесконечными дождями родного города.
               
     Дни летели, наполняясь событиями, меняясь радостным и ярким калейдоскопом впечатлений. Первый класс и новые друзья, первая выставка, где Сонечкины акварели разместились не на самом удачном месте, но почему-то притягивали гостей и слова восхищения в книге отзывов. О Наташиных работах  не написал никто - как жаль!
 
        Воскресные встречи с искусством — это придумала мама, а папа старательно воплощал в жизнь, погружаясь в городские афиши. Чтение чудесных книг про Таню Заботкину и её друга Петю , рассматривание картинок — ну просто замечательные там иллюстрации. Вот ведь можно же нарисовать волшебство! Прогулки по царству фонтанов в редкие солнечные дни... Да разве можно перечислить радостные мгновения, если они и есть твоя жизнь, в которой огорчения и обиды уходят на второй план и становятся мелкими и незначительными.
               
         
         На пороге юности  пришла первая  любовь, и Сонечкины акварели заплакали дождями, пряча мосты, деревья, дома...В зеркале она совсем не нравилась себе — тонкие руки, длинные ноги и копна непослушных волос. Она смотрела на себя и не находила ничего красивого.  А рядом, в доме, на улице, в городе — стремительно менялась жизнь, превратившая Ленинград в Санкт-Петербург.
         Мама и папа всё чаще уединялись на кухне, спорили о чём-то тихими голосами: там-здесь, там-здесь, там-здесь...Словно два игрока в настольный теннис перекидывали друг другу  пластмассовый мячик, а он ловко и звонко перескакивал от одного  к другому.
              Через год споры закончились,  папа засобирался на историческую родину - посмотреть, что и как, а потом забрать маму и Сонечку. Там — цивилизация, там — другая жизнь, там — возможности! Мама соглашалась и кивала: да-да, да-да, да-да... Почему, почему, почему Сонечка думала только о себе, только о том, посмотрел ли на неё ОН, с кем говорил, как улыбается, какая красивая у него походка? Неужели это  важнее, чем папина странная решимость и мамино тихое согласие: «Конечно, Лёва. Ты прав. Так будет лучше. Особенно для Сонечки. Там — другая жизнь. Там — возможности...» Да-да, да-да, да-да...
               
             Сначала уехал папа. Потом пропали его письма. Остались редкие звонки. Потом потухли солнечные зайчики в маминых глазах. Далеко-далеко осталось детство: просыпающийся Финский залив, наполненный игрой света и тени Летний сад, прогулки вдоль Фонтанки и споры  о том, чьи переводы Шекспира лучше.

                В жизнь Сонечки вошла Наташа со словами сочувствия и понимания, рассказами о том, каких она  сумеет добиться невероятных успехов. Правильная, стройная, красивая.  И картины у неё правильные, стройные, красивые — всё продумано, всё на своём месте, всё верно и точно: самовар с медным блеском, складки льняной скатерти нужной глубины, блики на ягодах и плодах, отсветы на воде... Сонечка верила в Наташины мечты, поддерживала подругу, страдая от разлуки с отцом и от воспоминаний, пронизанных музыкой Чайковского.

      Сама того не ожидая, в первую свою студенческую осень Сонечка перешагнула порог Академии, о которой даже мечтать боялась. Академии, каждый обитатель которой казался ей  небожителем и носителем какого-то особого рода таланта. Академии, где всё-всё-всё говорило: вот оно, ИСКУССТВО. Ради которого стоит жить,  стоит потратить усилия, дни, месяцы, годы... Наташе досталось заведение попроще и твёрдое убеждение: хорошо Соньке - ей отец всё устроил. Дружба продолжалась редкими встречами, радуя одну и рождая тяжёлую зависть у другой. Чтобы добраться домой, одна  шла пешком, другая спускалась в метро.

        Как жаль, что из дома уходит тепло, заставляя маму кутаться в огромный платок, терпеливо связанный тётушкой. Как жаль, что из дома уходит свет, потому что мама отчего-то задёргивает шторы. Как жаль, что из дома уходят звуки — мама тихо сидит в кресле над  книгой, раскрытой на одной и той же странице. А вопрос: «Как успехи, Сонечка?» совершенно ничего не значит, потому что половина маминой любви там, далеко, с папой. Потому что другая половина любви — здесь, с Сонечкой  и бесконечными объяснениями: нет-нет, сейчас мы не можем уехать, Лёва... Ты знаешь, Сонечкины работы отобрали для участия в какой-то выставке. В какой? Да я толком ничего и не знаю. Ах, Лёва, если бы ты был здесь! Если бы ты только был здесь! А я ничего-ничего-ничего без тебя не знаю. Не знаю. Не понимаю. Не хочу. Сердце моё разрывается. От любви. К тебе. К Сонечке. Что делать, что делать, что делать, Лёва.  Я не знаю. Не знаю. Не знаю.
 
           Вечера, где ютилась половина маминой любви, Сонечка заполняла учёбой, погружаясь в неё с головой. И новой любовью. Ответной. Кажется, да. Вроде да. Непонятно — да? И снова засветились акварели, вызывая положительные кивки строгих преподавателей.

                Под Новый год приехала тётушка и заполнила дом разговорами, запахом кулебяк, запеканок, валаамских щей, вытащенных из просторов интернета, восхищённым разглядыванием Сонечкиных работ. Мама посветлела, втянулась в весёлый круговорот забот, разделяя искреннее желание сестры наполнить дом жизнью и впечатлениями. Совершились походы в театр и филармонию, в Фонтанный дом к Ахматовой и просто так — прогулки вдоль Невы, Мойки, родной Фонтанки. Совершились набеги в кондитерские, где пышные пирожные изнывали от желания угостить тётушку чем-то особенно вкусным. Совершились новые акварели, где героиней стала мамина сестра, а местом действия — кафе, сквозь окна которых улыбался предновогодний Петербург.
                После занятий Сонечка бежала домой, где её встречали мама, тётушка и шумные разговоры: разбиралась по косточкам  недавно прочитанная книга модного писателя ; проводился анализ литературных образов и разбор роли символов в таком-то и таком-то произведении; возникали расспросы о том, как это получается , моя девочка, что живут твои рисунки? Живут, дышат, движутся... Непостижимо. Особенно хороши были  весёлые чаепития и вздохи о надвигающихся новогодних килограммах: столько всего нужно съесть — ведь приготовим же.
               
                Однажды в гости пришла Наташа. Никто не звал её - пришла так, на огонёк. Просто мимо проходила. Она уже бывала у Сонечки. И каждый раз завистливо оглядывала квартиру со  старинной мебелью, книгами в шкафах и настоящими картинами мало кому известных художников. Разве что узкому кругу ценителей настоящего искусства, к которым относил себя Лев Натанович.

                А через пару дней пришёл он - новая любовь Сонечки, саксофонист по имени Ростислав. Чистый. Красивый. Ухоженный. С отполированными ногтями, заметив которые, тётушка между делом, в изящной перепалке с Ростиславом ,  процитировала: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Цитата воспринялась комплиментом: саксофонист растёкся рассказами о себе, своих успехах на музыкальном поприще и попытками весело поведать о своих подработках — то клоуном на детском утреннике, то тапёром на третьеразрядных фуршетах.
 - Почему же тапёром? Вы не пианист.
 - Это я так, к слову.
 -Ну да, ну да, для сочности образа.
 -Ха-ха-ха, как это вы точно подметили! - в напряжённом поиске слов Ростислав  сел в глубокое папино кресло,  удобно разместившись в нём  и по-хозяйски  поглаживая прохладную кожу подлокотников.
                Заметив это движение, тётушка брезгливо поморщилась и вежливо спросила:
 - Чай пить будете?
 -Не откажусь. Не откажусь, - ответил Ростислав.

            Отчего так? Почему не сказать просто: «Да!» За чаем повисло унылое молчание, от неловкости которого каждый не знал, что говорить и что делать. Нужно было чем-то заполнить паузу, и Сонечка сказала, что несколько её работ опять будут участвовать в выставке. Ростислав встрепенулся и сообщил: «А вы знаете, мы с Сонечкой, наверное, поженимся!» - «Ну так вы ещё не определились, - парировала тётушка. - Вот когда определитесь, тогда и сообщайте». Новый любовь Сонечки вдруг засуетился, засобирался домой, чмокнул её  на прощание , сунув свои губы куда-то между щекой и ухом. Сбежал, оставив Сонечку в недоумении у открытой двери. Замуж её до сегодняшнего вечера никто не звал.
            
              Чай допивали втроём. Мама убрала со стола то, что на нём стояло. Достала из серванта праздничные чайные чашки,  накрыв всё по-своему, красиво, как тогда, когда они целыми вечерами болтали  с папой на этих  самых местах под этим самым абажуром. И начался разговор: о музыке, театре и... папе. Кажется, впервые мама заговорила о нём, о своей любви, о  Сонечке, о перспективах, которых ТАМ, может быть, для неё и не будет... И о том, что нужно собрать для папы какие-то документы. Казалось: в жизни наступило равновесие. Его воцарила шумная тётушка. Притащила, привезла из своей провинции и воцарила.
             А мама... мама была такая красивая! Сонечка подошла к ней, обняла, прошептала: «Мамочка моя! Я так тебя люблю» - «Да, котёнок!»
                Тётушка, светясь от счастья, сказала вдруг:
 - Знаешь, что, Сонечка! Гони ты их в шею...
 - Кого?
 -Да как кого? Куклу эту фарфоровую и тапёра. Дурилки картонные. Дергунчики.
 -Да ну! - рассмеялась Сонечка.- Они хорошие. Просто тебя стесняются. Подошла к тётушке. Обняла её и поцеловала в тёплую добрую щёку.
 

             Новый год прошёл. Тётушка уехала. Питер захлюпал мокрым снегом. Продолжилась учёба. Появились заботы о новой выставке. Сонечке совсем не хотелось встречаться ни с Наташей, ни с Ростиславом.  Наташа упорно куда-то пробивалась и жаловалась, что и у неё совсем нет времени. Ростислав звонил по десять раз на дню и выканючивал свидания, на которые Сонечка изредка соглашалась.
               На акварелях появился снег. Другие деревья. Другие дома. Другие оттенки и краски. Свет начал исчезать с маминого лица, и Сонечке становилось тоскливо и страшно.
            
            К весне мама угасла. Последними её словами были: «Я так люблю тебя, Сонечка! Позвони папе. Потом. Скажи, что я его люблю... Любила...Чаю хочу... Сладкого...»
            Сонечка побежала на кухню. Скорей, скорей!  Сделать чай. Крепкий. С двумя ложечками сахара. Как она любит. Да что же это такое, отчего так долго не закипает вода? Что же так долго?
            Сонечка налила чай в праздничную мамину чашку, вошла в комнату. Мама, казалось, спала. Светлая. Спокойная. Чистая. Дрожащей рукой Сонечка поставила праздничную чашку на маленький столик. Она не могла плакать. Слёз не было, потому что поверить в произошедшее невозможно. Нельзя. Так не должно быть. Нет. Слёзы застыли там, где-то внутри Сонечки.
               
               Утром она поняла: надо что-то делать. Как и что — она не знала, но всё происходило словно само собой. Приехала тётушка с красным от слёз лицом. Она крепилась, стараясь не плакать. А если плакать, то украдкой, чтобы не огорчить племянницу.
 -  Всё, Сонечка, переезжай ко мне. Ненадолго хотя бы. Чтобы отвлечься.Успокоиться. Да что же я говорю так!- удивлялась тётушка неправильности выбора слов.- Переезжай, и всё тут. Тебе нельзя одной. Ну как ты одна? Учиться можно и заочно.
           Сонечка слабо улыбнулась кончиками губ и отрицательно помотала головой. Нет. Нет. Здесь дом. Папино кресло. Мамины книги. Абажур на кухне. Там, где так любили проводить время мама и папа, говоря о театре, музыке, Сонечкиных успехах. Она машинально взяла мамин большой платок и закуталась в него, стараясь уловить остатки тепла. Такого родного. Маминого.
               
              В эти три дня вокруг Сонечки вдруг появилось много людей: мамины подруги, папины знакомые и друзья. Кого-то она знала и помнила. Кого-то не знала и не помнила. Все они старались помочь, утешить, говоря одно и то же: поплачь — станет легче. Сонечка кивала, но плакать не могла. Все они уходили, украдкой оставляя конвертики на краешке стола — надо же как-то помочь девочке — осталась полусиротой.
               
              На поминках над вежливой тишиной шелестел вопрос: «А Лёва знает?»  И всем было странно: отчего же нет его здесь, теперь, когда он так нужен дочери? Нет, нет,   звонить нужно потом. И это потом — не сегодня. Завтра, может быть. Или через два дня. Через два или через неделю — потом. Потом. Потому что нужно сказать: мама его любит... Любила.
      
             Папа позвонил сам:
 - Соня, Сонечка, что же ты, как ты? Почему я-то ничего не знал?
 - Папа, папа, папа! Мама так просила. И ещё она сказала, что любит тебя... Любила...
              Там, на другом краю света, беззвучно плакал тучный пожилой мужчина. Плакал и повторял: «Сонечка, детка, собирайся — и ко мне. Мама ведь так хотела?»
             Болезненный отсвет улыбки тронул Сонечкины губы: она отрицательно качала головой. Будто там, на другом краю света, папа мог это увидеть. Нет. Здесь моя жизнь. Здесь...Нет, папа...
 - Сонечка, Сонечка, доченька!- всё повторял папа. А там, на втором плане их разговора, чудесный детский голосок что-то говорил на чужом языке.
 - Кто это, папа?
 - Дочка. Сонечка.
 - Значит, там есть частичка меня. И она тебя любит. Мама очень хотела, чтобы ты был счастлив, папа! Ты счастлив?
               
              Она почти видела, как отец опускает голову: разве там, далеко, может жить счастье? Оно  здесь, здесь, здесь. Здесь, где живёт музыка Чайковского, а в коробке с акварелью хранятся  солнечные зайчики Летнего сада и шорох сползающего в Финский залив последнего снега.

                Сонечка повесила трубку и решила никогда больше не звонить отцу — к чему зря беспокоить его? Впервые за долгие-долгие часы она заплакала. Боль то отступала, то снова сжимала сердце. Сонечка успокаивалась и вновь начинала плакать.
                Тётушка сидела рядом и молчала. Да и что можно было сказать?
Пусть девочка плачет. Нельзя же так долго носить боль в себе. Да что же вы, Таточка и Лёва, зачем вы так её воспитали? Почему она так открыта и так верит в добро? Как сможет она теперь жить? Здесь, в этом времени, с этими людьми? Хотелось защитить, укрыть, спрятать племянницу — такой беззащитной и хрупкой казалась она.
                Тётушка тихо поднялась и пошла на кухню, разматывая клубок своих размышлений. Закипела вода, заварился чай, нарезался хлеб. Не заметив, как Сонечка оказалась рядом, она всё думала: что делать? Как быть?
 -Тёть Валя, вы сердитесь?
 -Что ты! С чего это?
 -Да вы так усердно грохочете, - Сонечка обняла тётушку и уткнулась в её плечо щекой.
 -Тебе ко мне надо перебираться. Я понимаю: ТАКОЙ  ВУЗ не бросают. И всё-таки: чтобы учиться спокойно, средства нужны.
 -Вы будете смеяться: мои акварели покупают. И мне очень даже есть на что жить.
 - Ну...как знаешь,- сказала тётушка и подумала: «Надо же! Вот он и характер, которого я не замечала» - Сонечка, если надо... говори... я в любую минуту... Никого у меня нет роднее тебя...
 - Я знаю.
       
           Под конец дня пришла Наташа пожалеть подругу и принесла заранее приготовленные слова. Деликатная тётушка удалилась в другую комнату, привычно взявшись за одну из толстенных книг.
       Сонечка безучастно слушала и не слышала подругу. Красивые губы на фарфоровом личике выстраивали правильные слова, а глаза всё метались по комнате, выдавая тихую тоскливую зависть: «Повезло же Соньке — такую квартиру теперь в наследство получит!»

           Через два дня тётушка уехала,  и пришёл Ростислав - высказать сочувствие. Сонечке вдруг показалось странным всё , что он делает: вот сел в папино кресло, поговорил. Вот прошёл на кухню, сварил кофе (кофЭ -ох!). Вот заботливо принёс чашечку Соне. Почему-то стало холодно, и Сонечка закуталась в огромный платок. Озноб не проходил.
-Знаешь, я хочу побыть одна.
-Конечно, конечно! Когда мы встретимся? Завтра?
-Не знаю. Не завтра. Я позвоню.


          Расставание получилось визгливым. Ростислав пришёл чуть раньше назначенного часа в их сад на их скамейку. Лёгкая небрежность одежды - плод мучительных переодеваний. Букетик глазастых хризантем в целлофанчике. Самоуверенность вперемешку со страхом, продиктованным смутными предчувствиями.
Слова Сонечки были простыми, ясными, спокойными: не люблю. Ошиблась. Прости.
 - О Господи! Да это бред, бред, бред какой-то! Это твоя тётка тебя так настроила! Захотела под старость лет выбраться из провинции! Да кому ты такая нужна? Ты в зеркало на себя хоть изредка смотришь?
 - Дело  не в том, кому  я нужна. Нет. Кто мне нужен.
           Голос Ростислава переломился фальшивыми нотами. Он выдавал их одну за другой, напоминая уличного музыканта, который всё играет на углу, собирая грошики в раскрытый футляр своего инструмента.
 - Знаешь, Ростик, я не хотела тебя обижать.  Я даже думала, что люблю.
 - Да! Это всё твоя тётка. Старая карга!
 -Дурак ты, Ростик.
            Сонечка повернулась и пошла вдоль аллеи. А за ней неслось:
 -Сонька! Ты или со мной, или ни с кем! Слышишь? Ты ещё пожалеешь! Сонька! Ты пожалеешь!
         А лето уже спешило, поторапливая весну. Солнце, первая зелень,  весёлые птицы — всё жило по-своему, торопясь, радуясь. Отдельно от Сонечки. В стороне от неё.

   Погасли Сонечкины акварели. Потерялись сюжеты. Отодвинулась выставка.
 - Вот что, Софья Львовна, - сказал ей  как-то преподаватель, которого держали на кафедре из уважения к почтенному возрасту и миллиону почётных званий. - Возьмите-ка, вы, милочка, академический отпуск. В голове художника должно жить солнце. Нет его. Не вижу теперь его в ваших работах. Вы понимаете, что вы  талант свой может потерять? Отдохните. Уедьте в Тьмутаракань. Есть у вас такая на примете?
                Сонечка  улыбнулась: на роль Тьмутаракани вполне подходил тётушкин городок.
 -Вот и славно. Уедьте. Отдохните. Отойдите от невзгод. Поселите солнце в своей славной голове. Такой талант раз в сто лет появляется. Его нельзя в землю зарывать.
     И он ещё добавил что-то про супругу свою, Людмилу Евгеньевну. Удивительная женщина!  Скольким  она талантам она помогла!  О! Сколько имён они вместе открыли!
                А может  он и прав, этот седой почтенный преподаватель? Может, с высоты своего возраста он видит и понимает что-то такое, что пока ещё не открылось ей самой?
 -И пишите, пишите мне! Звоните, как только почувствуете: вот она я, прежняя! И даже лучше!

    Если судьбе угодно, чтобы двое встретились, она сделает это обязательно. Между солнцем и дождём Сонечка успела зайти в кафе, сесть за столик у окна, чтобы смотреть на бегущие мимо машины и стройные колонны Казанского собора. Что-то очень важное совершалось в её жизни, медленно и точно расставляя всё на свои места.
          Хлынул дождь - и кафе заполнилось весёлыми воскресными голосами.

          Так бывает: вдруг появляется человек,  и кажется, что сто лет его знаешь. Он стоял, промокший и трогательно-неловкий, а к нему уже спешила приветливая администраторша, чтобы сказать: свободных столиков нет. Сонечка сделала лёгкое движение, словно  эти полчаса ждала именно его, человека с добрым и открытым лицом.
           Как — непонятно, но вот они сидят рядом, молчат. Разговор выстраивается в головах, и всё никак не может начаться. 
-Спасибо, - прервал наконец молчание Сонечкин незнакомец. -Это было спасение утопающего в питерском дожде.
-Да, - улыбнулась Сонечка.
          Исчезла неловкость. Просто, естественно, как старые знакомые, они сидели и болтали, ожидая окончания дождя и загадывая: вот бы он никогда не кончился!
 
       Если и есть на свете волшебные города, то один из них здесь, на  берегах Невы.  Пересечённый реками и каналами, будничный и парадный, солнечный и дождливый. Здесь можно поселить какого угодно героя, и он поскачет на своём медном коне навстречу вышедшей из берегов Невы или сказочными белыми ночами будет прислушиваться к стуку башмачков по мостовой, гадая: не она ли идёт, та, которую я так трепетно и нежно люблю? Здесь самым естественным образом рождаются картины и музыка, здесь у каждого камня — своя история, своя тайна. Здесь живёт любовь.

       Так просто, так естественно, так по-настоящему хорошо случались встречи. Он приезжал из своего маленького городка, шутливо называя его Тьмутараканью. Она приходила туда, где впервые увидела его, ждала, если нужно, улыбалась, отвечая на его взгляд.
       Однажды он осмелился взять Сонечкину руку, поцеловать её, задыхаясь от счастья. Быть рядом. Видеть солнечных зайчиков в её глазах, говорить обо всём и ни о чём, молчать о главном — это счастье.

      Она придумывала маршруты их прогулок, но все дороги ведут в Рим, и чаще всего ни оказывались в Летнем саду.
 - Я чувствую себя Онегиным. Мне ещё в школе интересно было посмотреть,  куда это его гулять водили?
 -А я себя  — Тотошей и Кокошей,- смеялась Сонечка в ответ.
         И они останавливались послушать военный духовой оркестр. Дирижёрская палочка, управляемая руками в белых перчатках, командовала звуками. Одни разлетались по аллеям, иные  оставались на ветвях деревьев, чтобы утром вместе с птицами петь, наполняя радостью наступающий новый день.
          Струи фонтанов дробились под солнцем, прозрачная мозаика воды трепетала в их чашах, нимфы и Боги смотрели на влюблённых с высоты постаментов и веков. Наверное, таким и должно быть лето.

      Просто и естественно совершился Сонечкин переезд в Тьмутарань.
 -Ты с ума сошла, Сонечка, - сказала ей тётушка. И Сонечка почти увидела, как тётушка садится на диван. Рядом, на тумбочке - телефон, жизнь которого должна была закончиться ещё в прошлом веке. - Ты делаешь глупость! Ты же совсем не знаешь этого человека!
 -Тёть Валь, я знаю его сто лет. И если я хотя бы раз в жизни не сделаю глупость, то потом, наверное, горько буду об этом жалеть.
 -Ну, как знаешь. Это твоя жизнь. Я не имею права вмешиваться в неё. Ты хорошо подумала?
 -Хорошо. Очень хорошо. Триста тридцать три раза подумала. И каждый раз — хорошо. А ты приезжай к нам в гости.
      «К нам» - и тётушка успокоилась. Что-то подсказывало ей: решение повзрослевшей Сонечки не было спонтанным.

       Ожили Сонечкины акварели. В них появилось что-то новое, неуловимое, сродни волшебству, секреты которого знают только Великие мастера. Однажды Сонечка отважилась:  после звонков и писем отправилась в родной город, бережно собрав то, что ей особенно было дорого и нравилось самой. Почтенный преподаватель, увидев акварели, ахнул. Из потока слов  Сонечка поняла одно: будет выставка! Будет! Будет выставка только её работ.
 -Да разве кому-то интересно, когда одни только акварели?
 - Поверьте мне: интересно. И это уже ну никак не ваша забота.
 
      Сонечка вернулась в Тьмутаракань. За её пределами уже начала просыпаться известность настоящего мастера. Такая, о которой  мечтают многие, а сама Сонечка внутри своего нового дома и нового счастья  о  славе даже и не думала. Озеро с дальним монастырём, лес с утопающими во мху соснами, родники, к которым ведут протоптанные веками тропинки, золото бабьего лета с дрожащими между деревьями паутинками, заснеженные улочки маленького городка  - всё это стало частью её жизни. Сюжеты картин рождались сами, и она перестала бояться себя. Движение акварели, неожиданно открывающей красоту,   вызывало восторг творчества.

     Как перелетают слухи из одного города в другой, как они обрастают фантастическими деталями — загадка. Однажды в дверь постучалась прошлая жизнь. Постучалась и вошла.
  Сонечка обрадовалась:
  -Ты как здесь?
  -Да очень просто, - на стол лёг красочный специальный журнал, где был перевод огромной статьи о Сонечке,  о её выставке, о работах, которые покорили мир.
  -Здорово. Давай чай пить. Отдохнёшь с дороги. Когда обратно?
  -Да сегодня вот и поеду. - Рядом с чашками появилась коробка конфет.

     Неужели  так должно было случиться? Почему судьба вдруг подчиняется  воле совсем не тех людей?  Почему кто-то  решает  командовать и распоряжаться ей? Разве кто-то может быть выше и присвоить это право себе?
               
                ...

     Равнодушный взгляд спокойно смотрел, как угасают солнечные зайчики в  глазах Сонечки: «Зачем?»
      И правда — зачем? Легче не стало. Звук ключа в замочной скважине. Хм... хорошо, что закрыто с этой стороны. Стук в дверь - стук сердца, которое бешено-бешено заколотилось от страха. Тишина. Несколько мгновений тишины, которые позволили выскользнуть из Сонечкиного прерванного счастья и беззвучно спуститься вниз, покинув Сонькину Тьмутаракань.

       На столе, где так любила Сонечка колдовать над своими сюжетами, остались папки с акварелями.  Улитка медленно ползла по травинке, на которой дрожала капелька росы. Солнце дробилось в листьях Летнего сада. Деревушка утопала в снегу.   Кустик черники склонился к серебряным мхам.  Прозрачный родник весело выбивался из-под толщи земли. Серый туман окутывал город, где всё говорило о любви.




                Май - август 2020.Великий Новгород.