Годеция. Легенда о калифорнийской розе. Часть 1

Часть 1. Сад на Женевском озере.

Солено-свежий ветер, захватывающий дух, обдал веселыми океанскими брызгами, стремительно пробуждая, рассеивая сонный туман в голове. Справа небо над океаном еще не отошло от глубокого ночного покоя: на постепенно бледнеющем, голубеющем атмосферном покрывале еще чувствовались ласково-тяжелые, гипнотизирующие вибрации – ладони далекого космоса, что каждую ночь напоминает о нашей суетной ничтожности перед бездонно-величавым ликом Вселенной. Слева, со стороны скал, изрезанных бешеной пляской многовековой энергии, едва заметно рождалось другое небесное полотно – среди пепельно-серого дымчатого марева были рассыпаны коралловые и янтарные блики, медленно вкрапляющиеся в царственно-доминирующий шелк роскошных ярко-голубых облаков. Дивный рассвет – несомненно, один из самых упоительных подарков Калифорнии для алчущего впечатлений странника…

… Неожиданно донесся звонкий девичий смех со стороны огромного темного валуна, беспрестанно омываемого рассветными океанскими волнами – коктейлем из бордоской смеси, янтарного шерри и розовой наливки. Цвет последней все больше пропитывал прибрежный песок, отражающий кораллово-янтарные небесные блики. На несколько мгновений берег обрел блестящую перламутровую кромку, словно это были края огромной чаши, лелеющей утреннее ликование морского прибоя.

Через мгновение берег преподнес еще один дар для романтически-жаждущих глаз путешественника: девушка со светлыми, развевающимися на ветру, волосами цвета меди, танцевала на перламутровой кромке – босиком, играя с набегающими волнами. Ее легкое белое платье с редкими мелкими коралловыми узорами, под действием ветра, причудливо «рисовало в движении»  хрупкий и прекрасный девичий силуэт. Было прохладно. Но она казалась созданием неземным, не подверженным влиянию атмосферных перипетий, власти жары или холода.

Увидев того, кто за ней наблюдает с одновременным любопытством и любованием, она кокетливо улыбнулась и присела в очаровательном танцевальном реверансе, словно знаменитая прима перед восторженной публикой. «Кто ты?»  – это был вопрос землянина к божественному существу, смешанный с благоговением, удивлением и нестерпимым интересом. Новая волна отрезвляющих соленых брызг обдала лицо, и все моментально исчезло…

Сильное сердцебиение вкупе со странным волнением, подступившим к горлу, заставило резко открыть глаза и невольно, быстрым движением откинуть с груди верхнюю часть пледа, словно отмахиваясь от чего-то невыносимо душного и тесного. Он слегка приподнялся на кровати, посмотрел на настенные часы, которые показывали четверть девятого; взглянул в сторону приоткрытого окна, откуда доносились звонкие птичьи голоса – звуковое обрамление красот его сада. Затем он дотянулся до графина, стоящего на комоде и, налив воды в рёмер из золотисто-янтарного стекла, залпом выпил, перед тем, как вновь блаженно упасть на подушку.

Как приятно было лежать в этот утренний час с закрытыми глазами, ощущая приятное томление по всему телу, птичий щебет, летние ароматы после ночного дождя и сладость грез в предвкушении нового путешествия за океан. «Годеция» – это имя звучало в его голове каждый раз после упоительного сна с танцовщицей на калифорнийском берегу, куда он собирался отправиться через четыре дня.

Он был ученым, занимавшимся ботаникой с самых юных лет. Исследования разнообразной флоры на нескольких континентах, позволили ему познакомиться с Африкой, Индонезией, Австралией и Новой Зеландией. Теперь предстояло открыть тайны Америки и, в первую очередь, загадочной Калифорнии, куда, вполне возможно, в прошлом веке вместе с христианскими миссионерами отправились и его английские предки в поисках новой жизни. Впрочем, последняя мысль была не более чем его собственным, довольно туманным предположением.

«Годеция… Годеция… Годеция»… Три раза он повторил это необычное имя, услышанное во сне – вслух, словно мантру для нового удачного дня. Уже в который раз он пытался извлечь из закоулков сознания смутную память о волшебной картине с танцующей девушкой на фоне моря и прекраснейших цветков бело-кораллового цвета. Картина была настолько живой, что воссоздавалась в изумительных снах снова и снова. Она влекла вдаль за новой мечтой, она вдохновляла на поиски иной, более совершенной жизни… Он пытался вспомнить, где мог видеть ее раньше, чтобы быть таким впечатленным ею, но, увы, все попытки вспомнить оказывались тщетными.

Однако это нисколько не портило его прекраснейшего расположения духа, в котором он имел обыкновение пребывать постоянно. «Жизнь-созерцание, жизнь-исследование, жизнь-приключение, жизнь-наслаждение» – вот что руководило его душевными порывами и выгодно отличало его от всех остальных людей.

В приподнятом настроении, весело напевая старинную альпийскую песню в манере йодля, он, с грациозностью молодого льва, накинул поверх белой батистовой ночной сорочки свой излюбленный la robe de chambre en indienne из золотистого японского шелка, некогда принадлежавший деду-аристократу, ласково называвшему его «Шарло». Также весело Шарло в золотом баньяне позвонил в бронзовый колокольчик и, будто спохватившись, быстро нацепил изысканные pince-nez из черепашьего панциря. Через минуту в дверях появилось задорное веснушчатое личико Гретхен – молоденькой горничной родом из Аппенцелля. Он по-немецки, нарочито холодным тоном, совсем не соответствующим его нынешнему настроению, приказал ей принести свой французский завтрак.

Серебряный поднос с завтраком взбодрил его еще больше, и Шарло с удовольствием принялся за бутерброды с яйцом-пашот и тонко нарезанным pomme d'amour. Запивая завтрак любимым шерри-коблер, он не преминул полюбоваться видом из окна – перед ним открывался прекрасный сад с розовато-сиреневыми цветками Rosa Gallica и многочисленными кустами рододендронов, усыпанных соцветиями ярко-розового и белоснежного цвета.

«Всякий, у кого есть библиотека и сад, не нуждается больше ни в чем» – слова Марка Туллия Цицерона были в абсолютной гармонии с его нынешними убеждениями и чаяниями вполне независимого, счастливого человека. В свои 40 лет он был финансово благополучен, имел друзей в свете, путешествовал и занимался наукой. Первая, вторая и третья любовь для него закончились полным фиаско и глубоким разочарованием. После чего женщины интересовали его все меньше, а убежденность в порочности и безрассудности брака укреплялась все больше. Семья, которая должна была бы служить убежищем от несовершенств общества, местом чистой искренности, уюта и душевного отдохновения, в реальном своем воплощении редко соответствовала заявленным идеалам, а чаще – являлась полнейшей им противоположностью. Шарло принял решение никогда не жениться и целиком посвятить себя науке. С каждым днем, глядя на женатых приятелей, он все больше убеждался в исключительной здравости своего выбора.

Но эта девушка из сна… Она была неземной. Шарло отметил про себя, что если бы и полюбил еще, то только такую – женщину-цветок, созданную в поцелуях неба и океана. Он понимал, что это – всего лишь сумасшедшая несбыточная мечта. Однако эта мечта грела его сердце и придавала ему сил. В своих мыслях он унесся далеко  –  к тем невесомым перистым облакам вдали. Там простиралось Женевское озеро, обрамленное цепью гор голубоватого оттенка, с едва видимой издали, серебристой пудрой на вершинах…

С трудом оторвавшись от романтических грез, Шарло еще раз взглянул на настенные часы, затем приподнял правую руку, согнутую в локте и выразительно щелкнул пальцами, будто давая себе самому сигнал о необходимости приступить к своему излюбленному ритуалу – утреннему туалету. Утренний туалет включал в себя умывание, бритье и облачение в истинно щегольской набор, подчеркивающий эстетские наклонности мужчины: двубортный фрак из синего сукна, выгодно оттеняющего и цвет его глаз, и каштановую шевелюру; белоснежную батистовую сорочку с широким накрахмаленным воротничком, подпиравшим подбородок; темно-синий шелковый галстук, завязывающийся вокруг шеи бантом; молочно-белый шелковый жилет; светлые брюки-панталоны и черные лакированные туфли-лодочки. Модный «гребень» надо лбом, начесанный в виде чуть скрученного локона, бакенбарды, элегантные pince-nez с тонким шнурком и черный цилиндр дополняли причудливый образ высокого стройного «денди-интеллигента».

По своему обыкновению и в нарушение светского регламента – Шарло еще с утра надевал «вечерние» белые лайковые перчатки с черными полосками. Для этого он, с особым благоговением, доставал из комода великолепный necessaire de voyage, а из него – дивную серебряную распялку, с помощью которой тщательно расправлял перчатки и осторожно натягивал их на свои тонкие пальцы с идеально отполированными ногтями, больше присущими  потомственному аристократу, чем ученому-ботанику.

Шарло и был аристократом – не только по духу, но и отчасти – по крови, по отцовской линии. И, хотя его отец-француз нередко пренебрегал светскими манерами и даже слегка презирал щегольство – мать-англичанка, дочь простого, но весьма известного доктора из графства Ланкашир, напротив, отличалась приверженностью всем правилам аристократического этикета.

Прихватив деревянную трость с позолоченным набалдашником,  инкрустированным резными узорами в виде виноградной лозы, Шарло вышел в залитый солнцем сад. Он упоенно вдохнул полной грудью свежий утренний воздух, пропитанный ароматами трав и садовых цветов, ласково орошенных ночным дождем. Сегодня была суббота, а по субботам к нему приходил «помощник по саду» – Марк, 22-летний юноша, его ассистент. Марк учился в Женевском университете и его рекомендовал сам мсье Шуази. Шарло был безмерно счастлив в роли мецената, спонсируя молодых ученых из личных средств и делясь с ними своими научными познаниями.

Продолжая весело тренировать свой альпийский фальцет, он вальяжно зашагал по тропинке, мощённой утопленными в газонную траву каменными плитами неправильной формы, в сторону небольшой, пока недостроенной оранжереи, возле входа в которую располагалась ажурная деревянная беседка. В центре беседки стоял круглый деревянный столик с основанием gueridon в стиле ампир. Изящные венские стулья Thonet составляли достойную компанию всем остальным садовым аксессуарам. Они прекрасно гармонировали как с беседкой, так и с фонтаном и клумбами возле нее.

Перед входом в беседку его приветствовал молодой розовый куст, саженцы которого он привез из Рапперсвиля и посадил их собственноручно прошлой осенью. Куст был еще невысок, но на нем уже распустилось несколько изумительных глянцевито-атласных роз глубокого рубинового цвета, напоминающего молодое вино из Божоле. Теплый ночной дождик оставил едва заметные следы на лепестках и листочках в виде прозрачной пыльцы – почти испарившихся капелек. Шарло ласково провел рукой по бутонам и деловито осмотрел тыльные стороны нескольких листьев и основание стеблей. В этом был весь Шарло – поэт и ученый в одном лице. Он остался доволен осмотром, после которого позволил себе войти в беседку, сесть за стол, предварительно прислонив к столешнице свою массивную трость и положив на стол черный, отливающий шелковым глянцем, цилиндр, и продолжил мечтательное любование Женевским озером.

Вдали над озером появилась радуга. Небо казалось поделенным на две части: с одной стороны оно было ярко-лазурного цвета с редкими белыми перьями облаков, а за радужной каймой оно словно находилось под прозрачной полусферой нежно-аквамаринового оттенка.

Веселый голос Гретхен заставил оторваться от созерцания радужной феерии: «Мой господин, я принесла вам нотный альбом и вашу скрипку». Ее немецкий звучал необычайно мягко и женственно, утопая в задорных нотках юного бархатистого голоса. Она напоминала не дочь аппенцелльских крестьян, а  скорее, актрису-француженку из провинциального театра где-нибудь под Лионом.

Это была жизнерадостная девушка 22 лет с копной вьющихся каштановых волос, отсвечивающих пламенными оттенками под летним солнцем, с янтарными глазами, вздернутым веснушчатым носиком и пухлыми губками. Она была явно полновата для своих лет, а в чертах ее лица лежала печать незнатного происхождения. Тем не менее, в ее манере держаться, двигаться и говорить – было что-то особенное, не свойственное обычным простолюдинкам, будто в ней жил тайный дух грации и возвышенного обаяния. Несмотря на юные годы и участь горничной, она любила читать. Благо, дочь зажиточных последователей учения Ульриха Цвингли, не всуе посещала в детстве церковно-приходскую школу, где более всего интересовалась естественными науками и рисованием. По мере взросления ее увлекали совсем не любовные романы для восторженных барышень, а книги по истории искусств, география и ботаника. Вновь в нарушение светских норм, Шарло разрешил любознательной горничной пользоваться своей библиотекой. Вскоре почти все книги на немецком языке попали в круг неутолимых интересов Гретхен.

Шарло часто ловил себя на мысли, что Гретхен достойна иной, лучшей судьбы. И его порой одолевало невероятное желание поехать в Аппенцелль-Ауссерроден и разузнать как следует все тайны ее происхождения, в котором, возможно, лежит ключ к пониманию некоторой тени утонченности в ее манерах и тяги к образованию. Пытливый ум ученого-исследователя боролся со стальным табу – не увлекаться дамами, быть равнодушным, никогда не проявлять никакого интереса, в том числе – не улыбаться в их адрес даже в моменты чудеснейшего настроения и вдохновения.

«Danke, Gretchen» – как обычно, он вложил в эту фразу максимум холода и отрешенности. Положив на стоящий рядом напольный пюпитр ноты с каприсами Паганини, а затем, передав скрипку хозяину, девушка присела в книксене и плавной походкой направилась в сторону дома.

Шарло элегантно стянул лайковые перчатки и положил их на стол рядом с цилиндром. Затем, поправив pince-nez, вновь взял в руки старую немецкую мануфактурную скрипку и подошел к пюпитру, после чего перевернул несколько страниц нотной тетради. Остановив взгляд на «Каприс № 24 ля минор», он торжественным жестом положил скрипку на плечо и начал самозабвенно играть в ожидании визита своего ассистента Марка.




Конец первой части. Продолжение следует.



2 августа 2020 года


Примечания:

1 la robe de chambre en indienne (фр. «домашнее платье на индийский манер») – баньян, просторный халат в подражание японскому кимоно. Домашняя одежда мужчин и женщин в европейской моде на рубеже XVII—XVIII веков. Японские кимоно привозились в Европу с середины XVII века Голландской Ост-Индской компанией.

2 pomme d'amour (фр. «яблоко любви») – томат, который французы считали афродизиаком, им также интересовались цветоводы-любители из-за красивых плодов.

3 sherry cobbler – слабоалкогольный освежающий коктейль на хересе, сахарном сиропе, с долькой апельсина или лимона – американское изобретение, чрезвычайно популярное в Европе и Америке в первой половине XIX века.

4 necessaire de voyage  (фр. «дорожный несессер, комплект») – мужская туалетная принадлежность в виде небольшой сумки или контейнера для мелких предметов, необходимых в поездке (косметики, средств личной гигиены).

5 стулья Thonet – венский стул, изготовленный по технологии немецкого мебельщика Михаэля Тонета (Michael Thonet)  - предмет серийной мебели, создаваемый путем склейки полос шпона в деревянных формах. Изящный тонетовский изгиб (гнутая паром древесина) постепенно стал классикой мебельного искусства.

6 Рапперсвиль – городок на Цюрихском озере в Швейцарии, «город роз», который издревле славится своими многочисленными садами роз. Розы изображены на гербе города и даже широкие лестницы средневекового замка украшены розами.

7 Божоле (фр. Beaujolais) — историко-географическая область и винодельческий регион во Франции (историческая Бургундия), находится на востоке Франции, севернее Лиона. В данном регионе из винограда сорта гаме производится знаменитое вино Божоле-нуво(фр. Beaujolais nouveau — новое божоле).

8 Ульрих Цвингли – руководитель Реформации в Швейцарии, христианский гуманист и философ.

9 Аппенцель-Ауссерроден – (нем. Appenzell Ausserrhoden, фр. Appenzell Rhodes-Exterieures, буквально «Внешние Роды») — немецкоязычный полукантон на северо-востоке Швейцарии.