Искусство невозможного

               Натия Кухианидзе была моей одноклассницей, подругой и довольно известным во всей Грузии человеком. Будучи избранной в парламент, она возглавляла также всевозможные благотворительные фонды. Ещё со школьной скамьи мы с ней опровергали одно из самых распространённых заблуждений: «дружба между мальчиком и девочкой невозможна». Натия была самой красивой девочкой класса и её любви добивались почти все мои одноклассники. Мне нравилась в ту пору другая, из подъезда напротив, на которой я благополучно женился через год после окончания школы и ко времени описываемых здесь событий был уже отцом троих детей: двух девочек и мальчика. Мои дети были без ума от Натии: она покупала им массу всяких подарков, доставала билеты на концерты, разговаривала с ними «по душам». Своих детей у Натии не было, хотя она вот уже десять лет как была замужем за преуспевающим бизнесменом Нугзаром Хачидзе - человеком, с которым я старался поддерживать если не дружеские, то достаточно ровные отношения, хотя его взгляды на жизнь были полной противоположностью моим.
         Несмотря на свои тридцать пять лет, Натия мало изменилась внешне: она по-прежнему была красива и стройна, с вьющимися светло-каштановыми волосами и неугасшим блеском чуть продолговатых карих глаз. Ни Нугзар Хачидзе, ни моя жена Нино не понимали наших с Натией отношений, но мирились с ними, поскольку, во-первых, не имели ни малейших поводов для ревности и, во-вторых, у них просто не было другого выхода. Я иногда и сам задумывался: почему из бывшего 10 «б», дружного и сплочённого класса, только я и Натия пронесли через годы воспоминания о том сказочном мире шуршащих тетрадей, таинственных перешёптываний и падающих осенних листьев; только я и Натия сохранили верность клятве, данной нами, одноклассниками, друг другу: мы никогда, никогда не расстанемся!
         Если жизнь Натии медленно, но верно шла по восходящей, то в моей жизни блистательные победы сменялись сокрушительными поражениями, а взлёты чередовались падениями. Я то зарабатывал столько, что швырял деньгами налево и направо, то месяцами сидел без работы, не имея в кармане ни гроша; временами я был востребован и телефон надрывался от звонков, временами же никто не звонил и я оказывался никому не нужен. Только Натие я был нужен всегда: богатый и бедный, весёлый и грустный, трезвый и пьяный. Она подавляла меня своей жизнерадостностью, своей активностью, новыми идеями и неожиданными предложениями, я же всегда охлаждал её пыл неизменной иронией, взвешенностью, столь необходимой для принятия решений, и здоровым скепсисом. В её душе пылал пожар и эмоции перехлёстывали через край, в моей были холод и спокойствие.
             -   Ты не понимаешь! - часто бросала она мне в сердцах. - Это нужно Грузии!
             -   Да? - сомневался  я. - А  меня  разбирает смех, когда я смотрю на тебя по телевизору: в разговорах  со  мной  ты говоришь одно, а с трибуны парламента совсем другое.
         Хотя и по разным причинам, но мы с Натией были одинаково несчастливы в семейной жизни. У Нино была удивительная способность, которую я больше ни у кого не встречал: смотреть, но не видеть, слушать, но не слышать. Она любила меня, когда мне было хорошо и упрекала, когда мне было плохо; она была великодушной, когда в доме был достаток, и мелочной, когда наступала нужда; она боготворила детей, но перепадами в своём настроении доводила их до нервного расстройства; она проиграла свекрови битву за кухню и отыгрывалась на мелочах. Дни, когда я, безработный, сидел дома, превращались для меня в кошмар. Что касается Нугзара Хачидзе, то он, хоть и гордился своей женой, но не упускал случая унизить её и напомнить о месте женщины в семейной иерархии. «Это ты на работе - член парламента, - с ухмылкой говорил он, - а дома ты самая обыкновенная баба, чьё дело мыть посуду и стирать мужу носки». Для Натии существовали идеалы, она была не чужда поэзии, а для Нугзара мир делился на нужных и не нужных людей. Зарабатывание денег стало смыслом его жизни и, хотя Нугзара трудно было упрекнуть в скупости, он положительно не умел тратить деньги красиво. Своим друзьям он покупал дорогие, но ненужные им вещи; дарил Натие роскошные изделия из золота, хотя ему давно пора было знать, что Натия предпочитает серебро; автомобили, которые он менял как перчатки, были престижны, но абсолютно непригодны для бездорожья грузинских глубинок, куда ему приходилось часто ездить, и поэтому часто нуждались в ремонте. Благодаря Натие он был вхож в высшие круги грузинской политической элиты, но так и не научился хорошим манерам. И самое главное: он жил с Натией, не понимая, каким сокровищем обладает. Для меня оставалось загадкой, почему всё-таки Натия вышла за него замуж. Впрочем, то же самое Натия говорила мне в отношении Нино.
         После окончания Московского государственного историко-архивного института Натия  вернулась в Тбилиси и сразу же включилась в активную политическую жизнь, благо, время этому весьма благоприятствовало: в конце восьмидесятых легко было сделать себе имя выступлениями на митингах и участием в голодовках у Дома правительства. Поздним вечером 8 апреля 1989 года мы с Натией едва не разругались навсегда. Я поставил вопрос так: или я - или митинг.
             -   Идиот, - кричала мне Натия, - ведь дело касается будущего Грузии!
             -   Что поделаешь, - вздыхал я. - Я - ренегат. Меня больше волнует твоё будущее и на Руставели я пойду один.
             -   Разве с тобой ничего не может случиться? - возражала она, чуть не плача.
             -   Нет, - уверенно отвечал я, - с такими людьми, как я, никогда ничего не случается.
         В итоге ночь с восьмого на девятое апреля, которая стала первой трагедией в новейшей истории Грузии, мы с Натией провели на кухне моей сабурталинской квартиры, постоянно ссорясь, отвечая на телефонные звонки родителей Натии и мешая спать Нино и детям.
         Во времена становления независимости мы виделись редко: Натия была очень занята, постоянно мелькала на экранах телевизоров и страницах газет, я же прозябал в редакционном отделе ВДНХ, пока по протекции одного из университетских друзей не устроился работать переводчиком в миссию Красного Креста в Грузии. В период гражданской войны я снабжал Натию и её родителей тушёнкой, рыбными консервами и яичным порошком, а когда сам оказался безработным в середине девяностых, Натия выплачивала мне ежемесячное пособие в размере ста долларов, привозила американские сигареты и турецкое пиво, которые, как я подозреваю, изымала из нескончаемых мужниных запасов. Позже, когда я снова стал работать, - на этот раз в крупной строительной фирме, - некий бизнесмен, пожелавший остаться неизвестным, но благодарный мне за определённую услугу, финансировал предвыборную компанию Натии.
         В настоящий момент (а речь идёт о первых годах XXI века), я вновь сидел дома в ожидании, что Натия, имеющая широкий круг знакомств, подыщет мне подходящую работу, однако синекура, которую хотела для меня Натия, всё никак не попадалась ей под руку.
         Когда она позвонила  - в один из ветреных дней середины ноября, около двух часов пополудни - я было подумал, что есть новости насчёт работы, но голос Натии был озабоченный и грустный.
             -   Резо, - сказала она и сделала паузу.
             -   Я тебя слушаю, Натия.
             -   Мы можем встретиться? - снова пауза. - Я сейчас  в  Фонде  помощи  пострадавшим  от  стихийных  бедствий,  но скоро освобожусь. Разговор конфиденциальный. В пять у Ламары - тебя устраивает?
         «Конфиденциальный» - надо же, каких словечек понахваталась в своём парламенте! Что до Ламары Шенгелия, то она была подругой Натии по национально-освободительному движению конца восьмидесятых, но отошла от дел обустройства грузинской государственности и в настоящее время содержала небольшое кафе в старой части города, где, обыкновенно, заводила нас с Натией в кабинет за стойкой, чтобы мы могли побеседовать вдали от посторонних глаз. Впрочем, ходили мы к Ламаре очень редко и лишь в исключительных случаях. В последний раз это было весной, когда Натия поссорилась с Нугзаром и, невзирая на мои утешения, проплакала весь вечер, положив голову мне на плечо.
         Что могло произойти на этот раз?
         У Ламары я был на полчаса раньше обговоренного срока, выпил бутылку пива, поболтал с хозяйкой о политике и перестановках в правительстве. Натия приехала на Нугзаровом «Мерседесе» ровно в пять, перекинулась парой слов с Ламарой и спросила у меня:
             -   Ты голоден?
             -   Когда я вижу тебя, у меня пропадает аппетит.
             -   Ничего страшного, - Натия устало опустилась в кресло. - Рюмка водки тебе аппетит вернёт.
         Маска политика, маска руководителя, маска деловой и красивой женщины всё ещё была на её лице: я посочувствовал всем, кто общался с ней в течение дня. Натия умела быть жёсткой. «По-другому в политике нельзя, - объясняла она мне, - иначе тебя сразу же отодвинут в сторону». «А ты попробуй быть чуточку женственнее, - возражал ей я. - Красота и женственность тоже довольно сильные аргументы против оппонентов».   
         Официантка принесла хинкали, маленький графин с водкой и апельсиновый сок.
             -   Приезжает Саша Новак, - сказала Натия и я застыл с рюмкой в руке. - Что мне делать?
         Саша Новак - как давно я не слышал этого имени из уст Натии! Человек, которого она когда-то любила. Человек, о котором она так часто думала и которого так часто вспоминала. Прошлое, от которого хотела бы избавиться Натия-политик, но которое не давало покоя Натие-женщине. Интересно, зачем он приезжает? Оказывается, в Тбилиси проходит какая-то международная конференция под эгидой ЮНЕСКО.
             -   Давай  разберёмся, - спокойно  произнёс  я, поглядывая  на  Натию. - Вопрос «что делать?» - некорректен. Ты должна с ним встретиться, раз уж он позвонил и сообщил о своём приезде.
             -   Он приезжает с женой.
             -   А тебе бы хотелось, чтобы он приехал один?
             -   Ладно: встретиться. Где? - Натия  обиженно надула губы. - Меня знает весь город. У  Нугзара всюду знакомые и шпионы. Встречаясь с тобой, я ничем не рискую, потому что все знают, кто ты для меня, а Новак, в конце концов, иностранец...
             -   Ну уж прямо - иностранец! И давно?
             -   Резо, он - гражданин другого государства, а я - депутат парламента.
         Я был простосердечно-откровенен:
             -   Натия, уж не думаешь ли ты изменить мужу? Если - да, то моя квартира на Гогебашвили  в твоём распоряжении.
             -   Дурак, - сказала  Натия и  замолчала. Ещё она покраснела - совсем  как девочка, которой  говорят непристойные  вещи.
         Квартира на Гогебашвили, которая  досталась мне в наследство от дедушки, представляла собой две примерно одинаковые комнаты с кухней и ванной. Когда-то там жили квартиранты, потом, по настоянию Нино, в квартире был проведён шикарный ремонт и она превратилась в музей красивых обоев, дубового паркета и дорогой сантехники. О том, чтобы поселить там жильцов, не могло быть и речи - Нино считала, что они всё испортят. Поэтому квартира уже несколько лет была запертой и я время от времени лишь наведывался туда посмотреть, не протекают ли трубы.
             -   Твоё настроение, Натия, мне совсем не нравится, - продолжал я. - В чём, собственно, проблема?
             -   Вчера я перечитала его письма ко мне, - маска политика исчезла и Натия взяла меня за руку. - Во мне словно что-то проснулось и этого я как раз и боюсь больше всего. Мне нельзя расслабляться, понимаешь, Резо, это поставит крест на всём, ради чего я всё ещё живу... О нас с тобой судачит полгорода, но Нугзар знает, что это неправда, но Саша - дело другое. Я не могу с ним встретиться в гостинице или ресторане - там меня непременно узнают.
             -   Я же сказал: моя квартира - лучший выход. Если хочешь, жену Саши я возьму на себя и мы незаметно, красиво и тактично оставим вас наедине друг с другом.
             -   Это не то, что ты думаешь...
             -   Знаю.
             -   Тогда как тебе не стыдно предлагать мне такое?
             -   Но ты ведь сама об этом думаешь? Скажем, о лёгком флирте? Не притворяйся.
             -   Иногда ты бываешь очень циничным.
             -   В таком случае, я слушаю тебя: что предлагаешь ты?
             -   Я не знаю, Резо... Я думала, что ты мне что-нибудь посоветуешь.
             -   Я и советую тебе. Оставим пока в стороне нюансы. Саша Новак - гость? Гость. Надо его встретить как положено? Надо. Есть у тебя другая возможность скрыться от любопытных глаз и длинных ушей, кроме как моя квартира? Нет. Поеду на базар, куплю продукты, что-нибудь приготовлю сам - что он там у тебя любит из грузинской кухни? Или можно заказать ужин в ресторане - как хочешь. Вино у меня есть и очень хорошее. Посидим вчетвером, а там видно будет.
             -   Мне как-то неудобно перед тобой...
             -   С каких это пор?
         Натия взглянула на меня и я, к своему удивлению, заметил в её странной формы карих глазах слёзы. Мне вдруг вспомнился серый мартовский день двадцатилетней давности, школьная вечеринка по поводу Международного женского дня, неожиданный снег, танцы под «Сказку о любви» «Иверии» и глаза Натии, такие же, как сегодня - грустные и  растерянные. Королева класса была в отчаянии: два моих друга - Вова Габаидзе и Вахо Чочуа - почти одновременно признались ей в любви. «Мы не хотим ссориться из-за тебя, - сказал ей Вахо. - Ты должна сделать выбор». А сделать выбор было очень трудно - Натия не любила ни одного, ни другого. «Резо, может ты объяснишь всё ребятам? - попросила она. - Мне так неудобно перед тобой!» Те же слова. Прошлое вернулось к нам очередным витком спирали, и Мнемозина, самая непредсказуемая из всех богинь, преисполнившись иронии, злорадно посмеиваясь и повторяя события давно минувших дней, вызывала во мне странные ассоциации и не совсем ясные предчувствия.
             -   Резо, знаешь, о чём я подумала? - Натия по-прежнему смотрела на меня с грустью. - Ты мне был заменой всему: брату, которого у меня никогда не было, отцу, после того как отца не стало, даже матери, когда кормил меня с ложечки, помнишь, во время моей болезни... Но ты не можешь быть мне ещё и подругой. Другу не скажешь всего того, о чём можешь поделиться с подругой.
             -   Ты знаешь обо мне больше, чем любой мой друг.
             -   Да, но о чём-то интимном, мужском ты ведь со мной не говоришь?
             -   А может этого интимного, мужского нет и вовсе?
         Натия пожала плечами и удивлённо заметила:
             -   Да... Я догадывалась... Мы с тобой похожи, даже в этом.
             -   Я прожил  без  тебя  только шесть из  тридцати шести лет своей жизни, - закурив сигарету, я  встал, чтобы взять пепельницу с маленького столика. - Не будет ничего предосудительного  в том, если ты расскажешь мне всё, о чём хочешь рассказать.
             -   Мы с Нугзаром тоже вместе уже достаточное количество лет, однако между нами нет духовной, а в последнее время даже и  физической близости.
             -   Вот как?
             -   Мы с ним абсолютно разные. Мне никогда, Резо, никогда  не  хочется возвращаться домой и  я  придумываю себе разные дела, назначаю встречи, провожу ненужные заседания, лишь бы подольше задержаться на работе.
             -   Кризис среднего возраста. Со временем это проходит.
             -   Со временем проходит всё - и жизнь, к сожалению, тоже, а мне уже больше никогда не будет тридцать пять.
             -   Зато тебе будет тридцать восемь, пятьдесят, шестьдесят... Это у тебя ещё впереди.
             -   Да, но до каких пор я смогу быть в глазах мужчин женщиной?
             -   Это зависит только от тебя.
             -   Не только. Я чувствую, что старею: и телом, и душой. Сегодня я посмотрела на себя  в  зеркало... в  ванной.  Всё как будто по-прежнему, но что-то всё-таки не так. Ты понимаешь?
             -   Да.
             -   Я никогда об  этом не  думала, а сейчас думаю  почти всё  время. Как меня воспримет Саша, мы  же не виделись столько лет? О чём мы будем говорить? Вспоминать прошлое? Этого слишком мало...
             -   Извини, что спрашиваю: ты его по-прежнему любишь?
             -   Не знаю. У меня полный беспорядок в душе, и я не уверена, что вообще способна на любовь. Когда-то, к кому-то, что-то - да, это было, но давно угасло, потому что не встретило понимания, а я была горда и самолюбива всегда больше, чем влюблена.
             -   Натия, а почему бы нам не сделать проще: пригласи господина Новака с супругой к себе домой, познакомь их с Нугзаром, покатай по городу, поговори о взаимоотношениях России и Грузии, не мне тебя учить.
             -   Нугзару  это  не  понравится, я уверена. Он  как-то  прочитал  Сашины письма - довольно низкий поступок с его стороны.
             -   Но ведь всё это было в далёком прошлом!
             -   Призраки прошлого имеют обыкновение возвращаться к нам, только в ином обличье. Дружба может перерасти в любовь, но наоборот почти никогда не бывает.
             -   Мы толчём воду в ступе. Лично я в приезде Саши никакой проблемы не вижу, тебе надо просто разобраться со своими чувствами.
             -   Резо, а у тебя есть любовница?
             -   Ты же знаешь, что нет.
             -   Может ты от меня скрываешь?
             -   Нет, я ничего не скрываю. В отличие от тебя.
             -   Разве я от тебя что-нибудь скрываю?
             -   Да. Ты не говоришь прямо, чего хочешь.
             -   Женщина никогда не говорит прямо. Она всегда должна оставаться немного загадочной.
             -   Вот что, моя дорогая загадочная  женщина: я  сделаю для тебя всё, что ты скажешь, но решить за  тебя, любишь ты кого-то или нет, я не могу.
             -   А мне бы так хотелось...
         Удивительные вещи случаются на свете! Натия не шутила: она настолько привыкла советоваться со мной по любому поводу, что порой мне казалось, исчезни я с лица земли, закончится не только её политическая карьера, но и жизнь. То же самое, впрочем, можно было сказать и обо мне. У меня были друзья, я очень любил своих детей, но к Натие испытывал чувство совершенно другое, более глубокое и даже не совсем от меня зависящее. Она была для меня словно огонёк свечи, мерцающий в темноте холодной комнаты: спасая его от порывов ветра, я думал прежде всего о себе - без Натии был бы мрак и никто уже не смог бы меня спасти. Я играл хорошего мужа, хорошего отца, хорошего друга  - и только с Натией был самим собой. С ней мне не нужно было притворяться: она знала лучше всех как о моих недостатках, так и о моих достоинствах и даже не думала что-либо во мне изменить. Я её устраивал именно такой. Были ли наши отношения только дружбой? Почему-то только сейчас я об этом задумался. У меня возникло ощущение, что читаешь давно читанную-перечитанную книгу и внезапно обнаруживаешь, что ничего в ней не понимал, хоть тебе это и казалось. Вообще-то многое в жизни представляется нам не таким, каким есть на самом деле. Нугзар считал, что любит Натию, но счастлива она от его любви никогда не была. Нино тоже сделала меня, по сути, несчастным человеком. Почему это произошло? Разве любовь, пусть даже без взаимности, не должна дарить людям хотя бы крупицу счастья?
             -   За нас! - сказал  я.
          Теперь  этот  традиционный тост  показался  мне  гораздо значительнее, чем раньше. Натия редко пила алкоголь, но на этот раз выпила вместе со мной.
             -   Я поступлю так, как считаю нужным, - заверил её я. - Ты останешься довольна.
             -   А мне нельзя узнать об этом заранее? - улыбнулась Натия.
             -   Пожалуйста. Мы  поедем в  гостиницу к  твоему другу, ты представишь меня как своего  мужа, дальнейшие  же наши действия будут зависеть от графика заседаний конференции и других планов организаторов, о чём мы с тобой пока не знаем. О возрождении ваших с Сашей Новаком отношений не может быть и речи, потому что ты любишь мужа, то есть меня.
         Натия задумчиво кивнула:
             -   Я согласна, Резо.
             -   Молодец. А теперь можно спокойно поесть холодные хинкали.
         Ранним вечером следующего дня мы поехали в гостиницу «Шератон - Метехи палас».
         Натия волновалась:
             -   Не знаю, правильно ли я поступаю.
             -   Забудь о политике, - сказал я как можно мягче. - Сегодня ты просто женщина, которая должна встретиться со своим другом и его женой.
             -   В том-то и дело, Резо, что я отвыкла быть просто женщиной.
             -   Это болезнь нашего времени: вокруг нас гораздо меньше мужчин и женщин, чем кажется на первый взгляд.
         У меня возникла неожиданная мысль поцеловать Натию в губы: интересно, как бы она себя повела? В конце концов, я имел на это право по правилам игры: муж так муж, чего стесняться? Однако я готов был поцеловать любую женщину, даже незнакомую на улице, даже ценой пощёчины и скандала, любую, только не Натию. Натия могла быть для меня кем угодно - подругой, сестрой, родственницей, соседкой, но только не любовницей. Эта мысль просто не укладывалась у меня в голове.
         Симпатичная девушка в регистратуре на первом этаже набрала по моей просьбе номер Александра Новака.
             -   Здравствуйте, - сказал я, - с вами говорит муж Натии Кухианидзе. Вы не могли бы спуститься вниз?
             -   О! - воскликнул бывший однокурсник Натии. – О! Конечно же! Мы с женой будем через пять минут.
         Мне показалось, что он не совсем трезв, и я почему-то очень этому обрадовался. Неужели я стал ревновать Натию? Память услужливо подсказала ассоциацию: Ростом Макацария. Уж не знаю, тонкое ли это психологическое наблюдение или нет, но мне всегда казалось, что не поскользнись тогда Ростом на первосентябрьской «линейке» в первом же классе, ему вряд ли пришло бы в голову избрать для себя маску шута, у него этого и в мыслях не было, а так... потешать и веселить одноклассников  стало для Ростома привычкой - благо, с чувством юмора у него всё было в порядке, а выделиться каким-то другим способом на фоне ровесников он не мог. Шуточки Ростома превращались в крылатые фразы и моментально становились неотъемлемой частью классного фольклора: «мясисто-жирный Гарий» (на уроке химии - про Гарика Канояна, круглого, как колобок); «адмирал Нельсон» (про Вахо Чочуа, явившегося как-то в школу с подбитым глазом); «как называлась твоя болезнь?» - строго спрашивала классная руководительница Вову Габаидзе, отсутствовавшего в школе три дня - «Натия Кухианидзе» - отвечал Ростом и в классе раздавался оглушительный хохот... Может и я тоже, точно так же, как Ростом играл роль шута, играл роль друга Натии, боявшись, как многие другие, получить отказ? Ведь ещё в четвёртом классе, глядя на неё, я думал мыслями героя какого-то романа: «Божественное создание!» Любовь может иногда принимать самые причудливые формы. Я удивился: почему подобного рода мысли раньше не волновали меня? Может, что-то изменилось в самой Натие?
         Мужчина и женщина, стоявшие передо мной в вестибюле «Метехи» сразу же мне понравились. Мужчина был плотный, среднего роста, с весёлыми серыми глазами, женщина же показалась мне  немного выше своего мужа и внешность её можно было охарактеризовать, как «типично русскую»: симпатичная блондинка со вздёрнутым носом  и водянисто-голубыми глазами. Саша и Люда. Может и они тоже были моими одноклассниками?
             -   У Натии должен был быть именно такой муж, - Саша  и  на  самом деле  был  немного  навеселе. - Именно  таким, Резо, я вас и представлял.
         Резо? От удивления я не мог вымолвить ни слова.
             -   Вы с женой тоже работаете вместе, как я и мой муж? - спросила Люда.
             -   Нет, -  я  понемногу  приходил  в  себя. - Политика, знаете ли, не  для  меня. Вот  и  сейчас  Натия  спряталась  в машине, не хочет, чтоб её кто-нибудь узнал, а я могу ходить куда угодно и с кем угодно, хотя и про меня иногда говорят: «смотрите, муж той самой».
         Я, однако, вошёл в роль: обстановка, впрочем,  располагала. Саша рассмеялся и потряс мою руку.
             -   Пойдёмте, - сказал я, - Натия, наверно, уже волнуется.
         Встреча была тёплой и без излишней мелодраматичности. Натия расцеловалась также и с Людой:
             -   Очень хорошо, что вы приехали вместе.
         Вначале поехали на Мтацминду.
             -   Откуда он знал обо мне? - запинаясь и волнуясь, спросил я у Натии. - Даже имя назвал.
         Она ответила не сразу, а потом, с незнакомыми мне интонациями в голосе, грустно произнесла:
             -   Может я тоже представляла себя твоей женой?.. И не надо говорить по-грузински: неудобно перед гостями.
             -   Для нашего сына Грузия уже совсем не та, какой была  в  своё  время  для  нас, - с сожалением в голосе сказала Люда. - Постарались и политики, и средства массовой информации... А у вас сколько детей?
             -   Трое, - быстро ответила Натия. - Увы, для них тоже Россия - чужая и непонятная страна. Мне кажется, что это  закономерный процесс. Официоз слишком долго твердил нам о нерушимой дружбе народов СССР, теперь мы должны подружиться сами.
         На Мтацминде дул холодный ветер. Натия держала меня под руку и рассказывала об истории возникновения Тбилиси. Тёплый город был в тот вечер по осеннему хмур, а у меня внезапно испортилось настроение: что-то менялось в моей жизни, и я, привыкший к пусть относительной, но всё же ясности в своей душе, никак не мог понять, что именно меняется и хорошо это или плохо. Завышенной самооценкой я никогда не страдал, однако и дураком себя не считал тоже, полагая, что очень часто дурак это прежде всего тот, кто полагает, что знает больше всех и выдаёт истины в последней инстанции. Тем не менее, мысли, мелькавшие у меня в голове, были дурацкими. Прекрасные, чистые, не обременённые придирками друг к другу наши отношения с Натией медленно, но верно превращались в банальную связь двух любовников. Всё шло к этому. Натия держала меня за руку как-то странно, не так, как всегда, - сомнений быть не могло, - но разве мог я думать о Натие в таком плане? Это же было предательством, изменой, пересмотром всего того, что составляло мир моих духовных и нравственных ценностей. Дело было не столько в том, что я никогда бы не позволил себе прикоснуться к Натие «по-другому» и не в том, что у меня появились такие мысли: меня больше волновала причина, суть возникновения подобного рода мыслей. Может ли общий кризис морали в стране повлиять на одного, отдельно взятого человека, в ней проживающего? После двухнедельного противостояния на проспекте Руставели меня перестали интересовать происходящие в Грузии политические процессы: я давно махнул рукой на лживые заверения политиков и мышиную возню в высшем законодательном органе страны. В Абхазии шла война, а Тбилиси, как будто ничего не происходит, жил своей обычной жизнью - позорный период нашей истории. Новости по телевизору я смотрел только из-за Натии, да и то не всегда. Я хотел отделиться, но быть полностью свободным от того, что происходит вокруг меня, я, конечно же, не мог. Может, рассказать Натие о том, что случилось со мной? Не обидится ли она?
         По дороге на Гогебашвили мы заехали ко мне домой в Сабуртало. Я захватил вино, чачу и с десяток чурчхел.
             -   Приехали гости, - объяснил я Нино, - возможно, мне придётся задержаться.
             -   Натия с тобой?
             -   Нет.
             -   Но внизу её машина.
             -   Разве я не могу сидеть за рулём её машины?
         Конечно, Нино мне не поверила.
         Саша предложил выпить: именно сейчас и именно в машине.
             -   Понимаете, Резо, в последний раз я пил чачу, которую привезла в Москву Натия, - мне кажется, я на самом деле понимал его ностальгию. - Помнишь, Натия?
             -   Помню, только это было очень давно.
             -   Ладно, - решил я, - вспомним студенческие годы - где наша не пропадала!
         Натия удивлённо взглянула на меня, но ничего не сказала. Я достал из бардачка пластмассовые стаканчики и разлил чачу, предложив в качестве закуски чурчхелу. Похоже, Люда тоже была немного удивлена: она никак не предполагала, что  муж депутата парламента Грузии, председателя всевозможных комиссий и фондов может пойти на поводу у её собственного мужа, тоже, кстати, занимающего какой-то ответственный пост в российском отделении ЮНЕСКО, и пить водку в «Мерседесе», что в студенческой забегаловке.
             -   Всё, - сказал я, когда мы выпили за дружбу между нашими семьями. - Остальное - дома.
         Натия остановила машину у супермаркета на площади Конституции, где я набрал кучу продуктов: готовые салаты, пхали, купаты, свинину для шашлыка - благо, на Гогебашвили имелся камин и в подвале ещё с прошлого года лежали дрова.
             -   Ничего не забыл? - спросила Натия после того, как я положил покупки в багажник и сел в машину.
             -   Как будто - нет.
             -  Сигареты купил?.. Мой муж, - Натия обратилась к Люде, - курит одну за другой, когда выпьет.
             -   Мой тоже, - вздохнула Люда.
         Замечательный диалог! И «мой муж» Натии звучало очень искренне. Мне снова захотелось её поцеловать, а она, как назло, бросила на меня такой нежный взгляд, что у меня всё внутри перевернулось.
         Саша и Люда о чём-то говорили на заднем сиденье, а я, воспользовавшись моментом, спросил у Натии по-грузински:
             -   Ты когда-нибудь общалась с настоящими, классическими дураками?
             -   Конечно, - её глаза улыбались.
             -   В парламенте?
         Натия прыснула со смеху:
             -   Не только. А почему ты спрашиваешь?
             -   Потому, что такого дурака, как я, ещё свет не видывал... Я, кажется, в тебя влюбился.
         Она не рассмеялась и не возмутилась. Её глаза, насколько мне было видно со своего места рядом с ней, не выражали ровным счётом ничего: ни равнодушия, ни ненависти, ни любви. Они как будто застыли, остекленели - и я не на шутку испугался. Какой бес меня попутал, уж лучше бы я молчал!
         У какого-то дома на улице Костава Натия резко затормозила.
             -   Мы отлучимся всего на пять минут, - извинилась она перед  гостями. - Мне  нужно встретиться с  заместителем председателя нашей парламентской фракции. Пойдём, Резо, мне, возможно, понадобится твоя помощь.
         Затащив меня в какой-то подъезд, где мерцала тусклая лампочка где-то между вторым и третьим этажом, она схватила меня за ворот куртки и шёпотом спросила:
             -   Мы сошли с ума?
             -   Да. Прости меня, Натия.
             -   Простить? За что? За то, что сейчас - самая счастливая минута моей жизни?
         Я присел на ступеньки, обхватив ладонью лоб.
             -   Встань, простудишься! Встань - и поцелуй меня.
             -   Депутату парламента не пристало целоваться в подъездах.
             -   Не валяй дурака!
         До боли знакомые с детства глаза преобразились, а поцелуй был сказочным, пьянящим, длиной в тридцать лет нашей жизни.
             -   Неужели это ты?
             -   Я и сам уже в этом сомневаюсь, - от волнения у меня подкашивались ноги. - Мне хочется ещё.
             -   Любимый, где же ты был все эти годы?
         Мы вышли из подъезда совершенно, до неприличия счастливые. Натия попросила, чтобы за руль сел я.
             -   У меня кружится голова, - сказала она, - совсем как у школьницы после первого поцелуя. Наверно, этот поцелуй и на самом деле был первым.
             -   Хорошие новости? - спросил Саша, заметив перемену в моём настроении.
             -   Да, - ответил я. -  Даже  в  наше  время  новости  не  всегда бывают плохими. Впрочем, что хорошо и что  плохо порой понимаешь только задним числом.
         Натия положила ладонь мне на колено:
             -   Что ты имеешь в виду, Резо?
             -   Счастье имеет обыкновение оборачиваться несчастьем и наоборот: в горе порой бывают истоки наших удач.
             -   Точно! -  вставил  Саша. - Помнишь, Натия, Андрюшу  Корчаковского? Он  угодил  в  тюрьму  за   какие-то банковские махинации и там познакомился с человеком, который впоследствии вывел его в люди. Сейчас Андрей развернул кипучую деятельность в Силиконовой долине и, как говорят, вполне счастлив. А ведь всё началось с тюрьмы.
             -   Всё это не ново, - вздохнула Натия. -  Путь человека к счастью часто лежит через страдания.
             -   Я знал одного мужчину и одну женщину, - вырвалось у меня, - которые лишь спустя тридцать лет после знакомства поняли, что любят друг друга.
             -   Спустя тридцать лет? - засомневалась Люда. - Вы шутите?
             -   Это вовсе не шутки - жить много лет с нелюбимым человеком и так поздно понять, что столько времени потеряно даром, - возразил я.
         Казалось только сейчас я осознал серьёзность проблем, навалившихся на меня после поцелуя с Натией. Дети, Нино, Нугзар, карьера Натии -  эти барьеры представлялись мне непреодолимыми. Поцелуй в подъезде, хоть и был волшебным, но мир, в который он нас переселил, напоминал враждебный лагерь: я предвидел истерики Нино, угрозы Нугзара, непонимание детей, пошлые статейки в бульварной прессе: «Новое старое увлечение Натии Кухианидзе», «Одноклассники снова вместе», «Стрелы любви пронзили сердце «железной леди» нашего парламента», - что поделаешь, Натия была если не самым влиятельным, то уж точно самым симпатичным и эффектным членом высшего законодательного органа нашей страны и постоянным объектом внимания прессы и телевидения. Не могу сказать, что мне доставляло удовольствие лицезреть Натию на обложках журналов и не уверен, что с пониманием воспринимал её многочисленные интервью по телевидению, но смириться со всем этим мне всё-таки пришлось, хотя... Однажды  мы  крепко поскандалили по поводу того, что она разоткровенничалась с корреспонденткой «Мира» и назвала меня своим «лучшим другом». «Без этой информации читатели журнала вполне могли бы обойтись», - уверял её я. «Ты опять не понимаешь, Резо, -  парировала она. -  Читатели журнала должны знать, и пусть это неправда, что я такая же женщина, как все - со своими прихотями, чувствами, увлечениями». Как-то в разговоре со мной Натия обмолвилась, что мечтает о президентстве. Я не удивился. «Ты мне поможешь, Резо?» - спросила она. Развод с мужем мог всё пустить под откос: и мечты о президентстве, и политическое будущее Натии. Скрываться, лгать, жить двойной жизнью она просто не умела.
             -   Я догадываюсь, о чём ты думаешь, - сказала Натия.
         Мы оставили гостей в комнате, а сами стояли на кухне: я переливал вино из баллона в глиняные кувшины, а Натия нарезала лук для кабаба и вытирала слёзы о моё плечо.
             -   Оставь, - я отобрал у неё нож. - Не могу смотреть, как ты плачешь.
             -   Резо, не думай о плохом.
             -   Я тебе объясню, в чём дело, - протерев тряпкой кувшин с белым вином, я принялся за лук. - Понимаешь, Натия, я всю жизнь пытался быть тебе другом и, хотя иногда мы не виделись по несколько месяцев кряду, я не умирал, не болел и даже не тосковал, а сейчас... сейчас всё по-другому и я не знаю, клянусь тобой, не знаю, почему...
             -   Клянусь тобой - как хорошо это звучит!
             -   Мне кажется, Натия, что я не смогу прожить без тебя ни дня - это похоже на безумие, я знаю, но это так. Что же произошло, объясни мне? Мне нужно, чтобы ты мне это объяснила, иначе я на самом деле сойду с ума.
             -   Для объяснений, разъяснений и наставлений у нас всегда был ты, Резо, - растерянно проговорила Натия. - Я же могу сказать, что всегда была очень привязана к тебе, а может и любила... тихо, чтобы ты не мог услышать.
         Я задумался.
             -   Знаешь, - сказал я потом, - мне кажется, что всё дело в ассоциациях.
             -   В ассоциациях? Каких?
             -   Вполне  нормальное  имя  «Лаврентий»,  скажем,   вызовет  у  меня  дурные  ассоциации потому, что  так звали мелочного, вредного и злого нашего учителя математики в школе. То же самое произошло у нас с тобой с чувством, которое люди называют «любовью». Наши восприятия, ощущения, представления, связанные с этим чувством, вовсе не такие, как у большинства влюблённых. Я и ты боимся любить. Любовь для нас - не прогулки в весеннем парке, не поцелуйчики под луной и не стихи в школьной тетради, для нас это перегар, железные тиски запретов, нестиранное бельё, плач и истерики... знаешь ведь, так было и в твоей семье, и в моей, при всём уважении к нашим покойным родителям. А разве мы что-нибудь изменили в этих традициях обмана, недоверия и вынужденного проживания вместе? Нет. Мы настолько любили друг друга, что побоялись разменять наше чувство на повседневность.
             -   Кажется, я тебя понимаю.
         Все влюблённые немного наивны, чтобы не сказать - глупы. «Кто был умён, тому не суждено влюбиться», - не помню, откуда эта цитата. Я, естественно,  тоже не мог быть исключением из правил. Мой взгляд упал на вырез коричневого жакета Натии и на коралловое ожерелье, которое я подарил ей на тридцатилетие и с которым она почти никогда не расставалась. Я вспомнил её тогдашний восторг и слова, сказанные словно невзначай: «Если бы не ты, всё в моей жизни было бы серым». Фраза, которую я ненавидел, считал фальшивой и почти преступной - ведь прикрываясь ею, люди так часто отравляют друг другу жизнь - эта вечная, как хрупкость человеческого бытия, фраза всё-таки была произнесена:
             -   Натия, я очень тебя люблю.
         В дверях кухни появился Саша.
             -   Глядя на вас, я тоже ощущаю себя счастливым, - сказал он. - Резо, где же твоё знаменитое вино?
         Мысль, промелькнувшая у меня в голове, была следующей: Саша слышал и понял сказанные мной Натие слова. Меня снова кольнула ревность и я сразу представил себе, как Натия обучает его любовным признаниям по-грузински, а он смотрит на неё глазами, полными нежной благодарности. Я ненавидел всех мужчин, которые у неё были. Сотни тысяч взглядов скользили по ней, изображённой на глянцевых обложках журналов, улыбающейся с предвыборных плакатов на стенах домов, сидящей в мягком кресле национального телеканала; я ненавидел эти взгляды, ненавидел людей, для которых она была просто красивой женщиной и которые никогда не видели её в длинном белом платье на выпускном вечере, не видели её слёз в день свадьбы, не слышали её заговорщицкого смеха в прошлом году: «Я, кажется, догадываюсь, Резо, кто мне прислал тридцать пять алых роз на день рождения, но никому об этом не скажу». Натия была моей и только моей. Её высокопарные слова насчёт патриотизма, служения Родине и того, что она принесла свою жизнь на алтарь отечества вызывали у меня нервную дрожь. У Грузии три с половиной миллиона сыновей и дочерей, а Натия у меня одна. Я тоже грузин, и почему бы не посчитать спасение хотя бы одного человека национальным приоритетом? Мы обязаны любить нашу страну, но разве главная забота матери - Родины не в том, чтобы её дети были счастливы? Ах, Натия, и разве нет моей, пусть маленькой, пусть незначительной заслуги в том, что ты стала политическим деятелем, которому доверяют; в том, что оказывается помощь пострадавшим во время землетрясений, пожаров и наводнений, в том, что восстанавливаются полуразрушенные храмы? Мне ничего не надо: ни славы, ни денег, ни благодарности. Мне нужна только ты. Прости меня, что я такой несознательный и не понимаю важности текущего момента, что парламент очень часто кажется мне сборищем амбициозных недоучек, а твои выступления с его трибуны - лоббированием интересов определённого круга предпринимателей-спонсоров. Возможно я не прав, и на самом деле всё обстоит иначе, пусть так, лишь бы ты была рядом...
         Я налил Саше бокал вина на пробу и сказал:
             -   Странно: тот же самый сорт винограда, что и десять лет назад, а вкус совершенно другой.
             -   В молодости всё воспринимаешь иначе, - заметил он. - Позже острота ощущений притупляется.
             -   Чувств это не касается, - возразила Натия, взглянув  на  меня, и  я  был  очень  благодарен ей  за эти  слова.  Не знаю, что там у них было с Сашей в Москве, но - я был уверен - это не шло ни в какое сравнение с нашими отношениями.
             -   Грузия  стала  грустной, - вздохнула  Люда,  когда  мы сели за стол. - Я приезжала сюда и раньше и  тогда  всё казалось мне ярче, солнечнее, жизнерадостнее.
             -   Народам, как  и  отдельным  людям, всегда  приходится платить за свои ошибки, - сказал я. - А грустить иногда даже хорошо - безудержное веселье часто бывает показным. В Грузии не принято обсуждать свои проблемы при гостях, вот все в советские времена и думали, что у нас только и забот, что выпить вина, затянуть песню и порадоваться победам тбилисского «Динамо». Нас же просто не воспринимали всерьёз, мы стали частью общесоюзных стереотипов: эстонцы - холодны, латыши - скупы, русские – пьяницы, украинцы теряют рассудок при виде горилки и сала, грузины без ума от блондинок... Живя в одной семье, мы были словно муж и жена, которые видят друг в друге только то, что хотят увидеть.
         Саша рассмеялся:
             -   Разве в Советском Союзе всё было так плохо, Резо?
             -   Вовсе  нет. Даже  напротив. Раньше  хоть  можно  было  обвинить  во  всём  русских, а  теперь  всесоюзная ложь превратилась в сугубо национальную. По мне, так небольшая разница, кто тебя обманывает - русский, американец или грузин.
             -   Эх, Резо, - покачала головой Натия.
             -   Да, - согласился я, - мои рассуждения вряд ли вызовут сочувствие у так называемых «патриотов», но шила ведь в мешке и так не утаишь. Политики разъезжают в дорогостоящих автомобилях, а нищих на улице всё больше и больше. На среднюю зарплату в Грузии не проживёшь, а ежемесячное жалование парламентариев вполне сопоставимо с общеевропейскими стандартами.
             -   Мне отказаться от положенных мне денег? - спросила Натия.
             -   Нет, дорогая  моя, просто надо сделать  так, чтобы пенсионеры не умирали с голоду, а  молодые не уезжали  за границу в поисках заработка.
             -   Может ты знаешь, как этого добиться?
             -   Нет, не знаю, потому и сижу дома и не вешаю никому лапшу на уши.
             -   А я, значит, вешаю?
         В голосе Натии сквозила обида. Для меня весь её парламент был игрушкой, которую я подарил своему любимому ребёнку (ну и добрые дяди, конечно, помогли), для неё же всё было очень серьёзно: так, вероятно, маленькая девочка, убаюкивая куклу, полагает, что это на самом деле её дочь. Она всерьёз думала, что может что-то изменить в стране, где от неё ничего не зависит, а нити, ведущие к сильным мира сего, известны лишь избранным. Независимость - весьма дорогостоящая вещь, а мы слишком маленький народ, чтобы ни от кого не зависеть.
         Эту мысль я высказал вслух, на что Натия с грустью заметила:
             -   Ты ведёшь себя как предатель. И я не понимаю: к чему говорить на такие темы при гостях.
             -   Не переживай, Натия, - успокоил  её  Саша, - нам, в  Москве, ведь  тоже многое не нравится  в  работе  Думы, правительства, президента. И эти нескончаемые споры в Думе...
             -   В которых так редко рождается истина, - добавила Люда.
         Мы пили красное и белое вино: саперави было тяжёлым и вязким, атенури - лёгким и игристым. Саша пил тост за воспоминания, а я думал, как легко и просто мне жилось с Натией-подругой и как тяжело оказалось её любить. Зачем люди вообще влюбляются, заранее зная, что из этого ничего не выйдет? Разве любовь не должна подразумевать счастье? А может моё счастье - тихая старость в кругу семьи, в окружении детей и устало-заботливой жены? Натия вряд ли дала бы мне спокойствие и уют, к которым я стремился: есть женщины, от которых исходит разрушающая семейный быт энергия. Мне показалось, что я начинаю понимать Нугзара с его ревностью, упрёками и желанием видеть в Натие прежде всего жену, а не общественного деятеля. Так ли уж он был не прав? Натия была хорошей подругой, но в роли жены...
         Гости стали собираться и мы их не задерживали: вечер не удался, несмотря на все старания Натии. Разделись мы на пары, мы, возможно, и нашли бы общий язык, но общение вчетвером у нас никак не получалось.
         Отправив Сашу и Люду на такси, я вернулся домой продрогший и грустный.
             -   Он мне уже совсем чужой человек, - сказала Натия, - а ты так глупо ревновал.
             -   Я не ревновал, - стряхивая  пепел  от  сигареты  в  тарелку с  остатками  салата, я смотрел на  Натию, которая убирала со стола и хмурила брови.
             -   Я же видела.
             -   Даже если так, ревновать не имеет смысла. Ничего не имеет смысла.
             -   Перестань, что сегодня с тобой такое?
             -   Поцелуй отдалил нас друг от друга.
             -   Так не бывает: поцелуй никогда не отдаляет, иначе люди вообще не целовались бы друг с другом.
         Мобильный телефон Натии, звонивший весь вечер не переставая, снова взорвался мелодией Грига.
             -   Отключи ты его к чёртовой матери, - в сердцах бросил я. - Какие могут быть дела в половине первого ночи?
         Натия приложила указательный палец к губам. Звонил какой-то Бесо: завтра утром Натия должна была быть в канцелярии президента - то, что раньше меня слегка раздражало, сейчас выводило из себя и ещё никогда моё одиночество не казалось мне таким безнадёжным. Став моей любимой, Натия изменилась до неузнаваемости: красота превратилась из естественной в жеманную, простота стала казаться легкомыслием, чувства - деланными, широкий круг знакомств - неразборчивостью в связях (с каждым едва знакомым мужчиной надо при встрече расцеловаться - как же иначе!) Приятное и лёгкое превратилось в мучительное и тяжеловесное. К дьяволу такую любовь! Однако, чем больше было во мне сомнений, тем сильнее становилось моё чувство к Натие - оно напоминало болезнь, когда обречённый на смерть больной вместо того, чтобы принимать лекарства для иллюзорного продления жизни, всё делает себе во вред.
             -   Ненавижу эту квартиру с её ремонтом, финским унитазом и цветочками на подоконниках, - сказал я. - Ненавижу своё прошлое и женщин, которые у меня были. Счастье - это вкусно поесть и хорошо выпить. Любовь лишь внесёт разброд в наши души, пройдётся по ней плугом и ничего, ровным счётом ничего там не оставит - всё мираж, иллюзия и мертвечина. Поиски любви - самое опасное заблуждение человечества: люди всегда были, есть и будут одиноки, а любить так же противоестественно, как и вонзать нож себе в сердце.
             -   Интересные мысли, - с иронией заметила Натия. - И давно ты пришёл к таким выводам?
             -   Сегодня вечером. Ты хочешь сделать счастливой Грузию, но делаешь несчастными людей вокруг себя. И  меня  в том числе.
             -   Резо, не говори так.
             -   Организуй Фонд спасения Реваза  Цивадзе, внеси  мои  данные в компьютер, проведи заседание, посоветуйся с Бесо, с Бондо, с Багратом, с Барамом, это ты умеешь, а понять, что творится в моей душе - без протоколов, без голосования, без пульта в руке, без дебатов и прений - где тебе, масштаб не тот.
         Натия, не двигаясь, смотрела на меня:
             -   Почему ты мучаешь и себя и меня, Резо? Если мы вдруг почувствовали влечение друг к другу...
             -   Влечение? - фыркнув,  перебил  я. -  Влечение  я  мог  почувствовать к  Люде  или  к  девушке из  регистратуры «Метехи». Тщательнее подбирай слова, ты не в парламенте, где словоблудие стало нормой.
             -   Какая муха тебя укусила? Ты хочешь, чтобы я всё бросила и стала домохозяйкой? Тебе недостаточно того, что я отвечаю тебе взаимностью?
             -   Я готов умереть ради тебя, а ты всего лишь согласна сварить мне кофе на плите - вот и вся разница между нами. У меня, кроме тебя, ничего нет и мне будет нечем жить, если ты меня бросишь, а я для тебя всего лишь разрядка после долгого и плодотворного рабочего дня, которая если есть - хорошо, если нет - тоже не беда.
             -   Господи, и куда ты только забрёл в своих мыслях? Мы тридцать лет вместе, почему я должна тебя бросить именно сейчас?
             -   Если ты не поняла, о чём я говорю, не вижу смысла продолжать разговор.
         Натия тронула меня за руку:
             -   Никто не вправе взвешивать чужие чувства на весах: каждый любит, как может.
             -   Или не может. Вся твоя энергия, в том числе и сексуальная, расходуется в общественных местах: ты кричишь и возмущаешься, любишь и сопереживаешь, молчишь и размышляешь - всё на людях. В камерной обстановке ты теряешься и фальшивишь, ты абсолютно не интимна; год за годом ты по капле выжимала из себя женщину и твой оргазм - это принятие написанной тобой резолюции или составленной тобой поправки к закону.
             -   Что за глупости!
             -   А  ты  задумайся, Натия,  может  я  всё-таки  прав? И полюбить меня ты никогда не сможешь: ты будешь меня жалеть, ласкать из чувства благодарности, но страсти, умопомрачительного наваждения, сумасшествия - никогда не случится. Я обречён нести свой крест один, потому что быть для тебя одним из многих я не могу и не хочу.
         Натия подвезла меня до дому. У неё был трудный день и точно такой же предстоял назавтра. Расстались мы холодно. Время  врачует раны, но меня, как выяснилось, это касалось в меньшей степени. Наша дружба с Натией умерла, а взамен ей ничего не появилось. Долгими зимними вечерами я сидел у телевизора и смотрел, как Натия, улыбаясь ведущему аналитической программы, говорит о своём видении путей решения абхазской проблемы. Работу она мне подыскала и, время от времени, звонила узнать, всё ли у меня в порядке. У меня было всё в порядке: жена, трое детей, хорошие друзья, прекрасная работа. У меня было всё, но не было уже Натии.