Отец

  Мы жили почти в конце улицы станционного поселка, достаточно большого, где была своя почта, медпункт, клуб и школа десятилетка, куда ходили с окрестных поселков и деревень дети, здесь же располагался и сельсовет.
 Центр поселка и была железнодорожная станция с вокзалом и перроном принимающих пассажиров с проезжающих мимо поездов. Здесь было шесть железнодорожных путей, трое из них запасные.
 Целыми днями паровоз, а впоследствии сменивший его тепловоз, таскал вагоны, маневрируя их по путям, загоняя их то на запасные пути для разгрузки, то цепляя порожняки к основному составу, и освобождая пути для проезжающих пассажирских составов.
 Вагонами сюда привозили муку, зерно, комбикорм в Заготзерно с работающим круглосуточно элеватором, где и работал длительное время мой отец, сначала пожарником, охранником, а потом, перед пенсией и грузчиком.
 
 Народ в поселке был  многонациональный, но жили дружно. В основном, это были марийцы, русские, татары, мордва, немцы, и даже евреи. Преобладали конечно марийцы, поскольку край был марийский и на этом языке говорили не только представители этой национальности, но и большинство других или по крайней мере понимали о чем идет речь.
 
 Отца моего в поселке знали все, звали его, Петр Алексеевич, но друзья и знакомые почему- то называли его Обрыв Петрович, то ли  за крутой нрав  и неразговорчивость,  то ли еще за что, но, надо сказать, его очень уважали в поселке и как будто побаивались.
 Внешне он был довольно упитанный, с большой головой и крупными чертами лица, выдающей породу мордовской национальности, а оттого казался небольшого роста, как колобок. 
 Странное несоответствие присутствовало в нем: с виду суровый  и молчаливый человек, а внутри  был очень мягкий, ранимый, отзывчивый на чужую беду, с готовностью всегда помочь.
 
 Часто по выходным к нему приходили мужики постричься, да и другим мелким делам, поточить ножи, топоры, помочь заколоть поросенка и еще в чем-то, от того, что он мало чего успевал по дому, и мать, на которой лежала большая часть забот по хозяйству и за детьми, конечно была недовольна и возникали время от времени ссоры между ними, в которых мы дети, конечно же вставали на сторону отца, канюча:"Мам, ну хватит уже ругаться, отстань от него".
 
 Но такой уж человек он был, не мог никому отказать, да и как тут откажешь, все соседи, знакомые, приятели, друзья, и я, даже не припомню, чтобы у него были недруги, или с кем- то он ссорился.

 Отец умел делать всю мужскую работу, абсолютно всю: строгать, пилить и строить, резать скотину, косить сено, заготавливать дрова, мог даже и сварить еду при необходимости, ходил на собрания в школу  и регулярно, почти каждую неделю, проверял наши дневники, подписывая их, еще и время от времени спрашивал из домашнего задания или стиха наизусть, в школе тогда задавали их великое множество, и, не заглядывая в книгу, говорил где ошиблись, потому, как память была у него феноминальная.
 Имея за плечами 7 классов, помогал решать нам, четверым его отпрыскам, задачи по математике и физике, и случалось когда и по геометрии.
 
 По русскому он был не силен, иногда искажал окончания слов мужского и женского рода, сказывался диалект мордовского языка на котором он говорил с детства, хоть в доме мы говорили по - русски,и мама была русская,  мы, даже не понимали сути разговора, когда, собравшись на праздники несколько мордовских семей общались на своем языке.
 В таком составе отмечали, самые знаменательные праздники: Пасху, 1 Мая, Троицу, День Революции- 7 ноября, Рождество.
 
 Готовились к праздникам основательно делался обязательно холодец, копченое мясо и сало, квашенная капуста, соленые огурцы и грузди и маринованные белые грибы, и конечно всяческие пироги, по которым мать была большая мастерица, и, как водится, к праздничному столу подавалась водка, иногда самогон.

 Ели, пили, вели оживленные разговоры, пели песни,"Прощайте скалистые горы", "Подмосковные вечера", "Хазбулат удалой" и когда, изрядно захмелев, гости начинали просить: Ну, давай, Обрыв Петрович, "Хомку свою" и отец исполнял свою плясовую козырную песню, без которой не обходилось не одно застолье "Хомка пашет и не пашет, соху в руки не берет, а казна денег не платит..." и все, захваченные всеобщим весельем начинали приплясывать кто как может.
  Нас детей никогда не приобщали к столу со взрослыми, это было табу, но в такие застолья мы могли у родителей выпросить что угодно: и денег на кино, и играть на улице дольше обычного, и конечно, не заниматься скучной домашней работой и уроками, но все равно контроль со стороны родителей был неустанный.
 
 Забота о детях была очень неприметной со стороны отца, но ощутимой.
 Меня, например, он один из всей семьи, да и вообще всех живущих в поселке, называл Аннушкой, для остальных я была  просто Нюрка, даже для матери, и, какая-то невидимая связь понимания была между нами, бессловесная, может  он видел во мне свое продолжение, какое-то мужское начало, и я действительно похожа на него, и характером,  и даже какими то поступками, тоже не терплю лжи, а так же ссор и разборок, особенно женских, змеиных сплетен и передряг.

 А еще, он очень любил читать (и уму непостижимо, когда только он находил время), выписывал по почте роман - газеты, они приходили дважды в месяц такими книжками из газетной бумаги, журналы "Работницу", "Крестьянку", газеты "Красную звезду", "Известия", и какую- то районную газету "Передовик", (потом они складировались на подловке, это такое помещение между крышей дома и потолком, своебразная библиотека получилась.
 Мы, школьники очень любили там просиживать часами, пересматривая старые тетради, книги) и мне, уже старшекласснице отец настоятельно советовал почитать Игнатьева"50 лет в строю", но, как известно, мы мало слушали родителей, и эта книга до сих пор осталась не прочитана мной.

 Надо отметить, отец, ничего нам не навязывал, не поучал, предоставляя право выбора самим, говоря при этом: "Голова есть на плечах, думайте как вам жить дальше, кем быть".
 Вечерами, когда отца долго не было с работы, мать, предчувствуя причину задержки, брала меня, подростка, с собой. И мы, шагая по шпалам железнодорожной насыпи,  другой и не было дороги, а потому, и опасаясь за жизнь отца, шли встречать его, отметившего после работы какой-нибудь повод.

 Однажды, в один из таких зимних вечеров, в очередной раз мы с матерью встречали отца, идя по железнодорожной линии, еще издалека увидели неуверенную круглую фигуру отца, как вдруг появился снегоочиститель, мы сошли с рельсов  в сторону, как он, окатив нас снегом  промчался, и отца больше не было видно. Мы,  в считанные минуты, домчались до большого сугроба и кое- как, откопали отца.

 К слову сказать, он меня слушался и беспрекословно шел домой.
 Трезвый, всегда немногословный, молчаливый, выпивши он философствовал на многие темы, просто говорил про то, что его волнует, видимо наступал момент , когда ему нужно было выговориться.

 На работе у него было два  друга; Алексей, тоже мордвин и Максут - татарин, дружили они давно и конечно знали друг про друга все, поводов отметить то или иное событие было предостаточно.

 Прошло время, мы- дети повзрослели, разъехались кто - куда, кто - то остался в этом же поселке, кто -то уехал в соседний город, а я забралась дальше всех в Сибирь.
 Изредка посылала письма, ежегодно приезжая домой   в отпуск, видела все того же отца сильного, уверенного, но уже стареющего с годами.
 
 И, обзаведясь своей семьей, все реже и реже стала приезжать домой, узнавая новости  из нечастых писем матери, отец никогда не писал мне, он как будто боялся быть сентиментальным, никому не позволял себя жалеть или относиться к себе снисходительно.
 Отец, по возрасту, вышел на пенсию, содержать былое крепкое хозяйство уже не было сил, держали только несколько кур и поросенка, огород засаживали картофелем и овощами уже наполовину, но и это требовало немало усилий, которых оставалось с годами все меньше и меньше.
 За продуктами отец теперь ходил сам, узнавая в магазине местные новости.

 Менялось и время, и строй, и отец, как и его друзья мало понимал, что происходит, появлялись у власти молодые, нечистые на руку и совесть, политики, с другими взглядами на жизнь и страну, которую старшее поколение защищало от врагов, политикам было наплевать на идеи, на ветеранов, рушились устои бывшего СССР.
 И вот, в такое безверье, как - то подкосило их, старшее поколение, один за одним стали уходить из жизни приятели, другие стали пить по-черному  и тоже умирать, умерли и два его закадычных друга.


 И вдруг, как гром среди ясного неба, Петр Алексеевич покончил жизнь самоубийством.
 Это было страшным ударом для  семьи, да и, вообще, шоком для всего нашего поселка.

 Как, когда, на каком этапе изменилось его сознание, сильного, волевого человека, преодолев  тяжкие испытания в жизни,  пройдя войну, что заставило его наложить на себя руки?.
 На что, он  обрек своих детей, внуков и последующие поколения семьи жить с таким грузом, с такой невыносимой ношей, смертным грехом самоубийцы?

 И, всякий раз, когда я бываю в церкви, стоя у икон, мысленно разговаривая с богом, прошу облегчить его муки за смертный грех, обливаюсь слезами.

 Прошло 15 лет. Я до сих пор не могу принять эту смерть, говорят время лечит..

 Нет, не лечит,  все чаще и чаще возвращаясь к этому периоду, пытаюсь понять, анализировать, что двигало им в предсмертный час, сиюминутный эгоизм,боязнь или нежелание видеть и ощущать себя немощным и беспомощным, или потерявшему веру во всех и вся?

 Мать пережила отца три года.

 Недалеко от входа на кладбище под сенью старых берез рядком расположены три могилки, где и покоятся  три друга.