Глава NN Алекс. Battle. Three headed dog

Николай Ангарцев (nestrannik85@yandex.ru)

             
                Глава NN (части I-VII), являющая, наконец, читателю главного героя

               
                ALEX. BATTLE — THREE HEADED DOG


                The black band come over               
                The Alps and their snow;
                With Bourbon, the rover,
                They passed the broad Po.
                Lord BYRON 




                Guns don’t die, people do.        
                Изречение средневековых оружейников.


               
                I

             
                Роскошное местное солнце, не стеснённое назойливо тянущимися к небу, с упрямством простолюдинов, небоскрёбами, не торопясь устроилось в зените, снисходительно принимая мантию белого безмолвия, подобострастно раскинувшегося под ним. Алекс порядком утомился, да и понемногу стал замерзать, поскольку вот уже как 4-й час отмерял монотонные вёрсты совершенно безлюдной, слегка заметённой снегом, дороги.
                И среди этого, абсолютного для него, средней изнеженности горожанина, ледяного уныния, редким развлечением послужили три подряд повстречавшихся указателя, которые, с одной стороны, радовали подтверждением правильности выбранного направления, с другой — немного пугали, поскольку на двух последних виднелись столь отчётливые, глубокие борозды, что воочию представлялось, как огромный медведь-гризли, мучимый бессонницей, смахивает лапой снег, дабы не разминуться с собственной берлогой. И раз уж согреться было решительно нечем, память услужливо предоставила единственно возможный вариант «обогрева»: воспоминания, именуемые в недорогих, in folio, изданиях «жаркими», на деле оказывающимися скабрёзными фантазиями недоучившихся филологов, отчисляемых курсу к 3-му, но успевших осознать, что эротический жанр —  для них самое оно.  У Алекса последними в списке таковых значились зрелых лет обладательница шикарных замшевых сапог, взявшаяся его подвезти, и стюардесса здешних авиалиний — и та, и другая оказалась, как пишут в анонсах фильмов для взрослых, «непристойно-горячей».
                В хронологическом порядке Алекс взялся воспроизводить краткую версию событий в незанятой ничем, голове:
                как лихо мчавшаяся AUDI TT цвета «хамелеон» внезапно сбавила скорость, как раз перед неким подобием лужайки сразу за обочиной — и, не мало не заботясь о подвеске, целостности картера и прочих мелочах, рванула с дорожного полотна прямо через мелкий кустарник, нещадно хлеставший по эксклюзивной покраске кузову. Резко остановившись, что окончательно укрепило Алекса в мысли о безусловной полезности для дамочки, сидевшей за рулём, китайской гимнастики «тайзицюань», или в простонародье «цигун» — однако, продолжить и дальше сочинять для дамы оздоровительные рекомендации у него не получилось, — поскольку щёлкнул рывком отбрасываемый (а как иначе?) ремень, — и дорогостоящей ухоженности, порочно раскрасневшаяся дама, оказалась прямо у него на коленях (тренировалась, что ли?), тотчас требовательно впившись в губы жарким поцелуем. Запустила она свой язык столь энергично, что поначалу Алекс испугался, решив, что HOLLYWOOD не врёт, и это тот самый случай, когда проголодавшийся инопланетянин в облике слегка повядшей милашки решил перекусить аборигеном. Но всё обошлось — более того, Алекс, изрядно нервничавший от мысли, что Густава, верней всего, в живых уже нет, а преследователи всё ближе, на диво быстро завёлся: изумляюще гибко перевернулся вместе с жаждущей близости дамой, опрокинув её под себя, попутно шаря рукой в поисках регулятора наклона сиденья, — но хозяйка авто и здесь оказалась проворнее — с почти демоническим подвывом, что позволяло разглядеть в ней натуру чувственную и страстную (так, спустя 5 минут, и оказалось), она в одно касание опрокинула кресло и охнув, приняла Алекса в себя. Соитие было скорым, но жёстким: Алекс безжалостно, как в последний раз (кто знает, может оно так и будет?) вминал холёное тело в отличной выделки кожу сиденья, стараясь грубостью и напором отогнать налипающий страх, но стоило отдать должное старшему поколению — дама лишь блаженно стонала, а стойкий, пряный запах её духов распалял Алекса ещё больше, практически до животной грубости, и он с трудом сдерживался, чтобы не влепить смачную пощёчину по ухоженному лицу — в порядке секс-доминации, значит. Кончая, она так заверещала, что семейная пара грибников, что случилась неподалёку, тут же, не сходя с места, поклялись в лес больше ни ногой.
                А потом, обессиленно вывалившись из салона прямо на жухлую траву, вытянула отпадные, стоило признать, ноги и блаженно замурлыкала что-то очень знакомое и мелодичное. Приподнявшись на локтях, насмешливо глянула на заправлявшегося, едва ли не «мостиком», Алекса и проворковала:
                — Орёл… Не могу понять, кого ты мне напоминаешь? — и тоном, не терпящим даже намёка на возражение: — Достань из бардачка сигареты — и прикури мне, красавчик…
                Алекс послушно извлёк чёрную, с серебряным орнаментом пачку; вытащил длинную, коричневую сигарету и прикусив зубами фильтр, нашарил зажигалку — конечно, тяжеленно-добротная ZIPPO с обязательной, вычурной инкрустацией серебром. Крутнув колёсико и еле отпрянув от высокого пламени, Алекс непроизвольно вспомнил, как в очень далёком детстве их всем классом водили к Вечному огню. Галантно передав сигарету, не без удовольствия пронаблюдал, как она ею вкусно затянулась — ему всегда нравились умеренно порочные женщины. Выпустив струю ароматного дыма, она просто и без эмоций, заново подытожила:
                — Мд-а, ну ты жеребец…
                Алекс, которому после подобного, «полевого» секса, без стука и приглашения, нагрянуло чувство дискомфорта и неловкости, и оставалось только натянуто улыбнуться. Но, словно угадав его гигиенические мучения, дама, всё так же спокойно (чуть подрагивающие пальцы не в счёт — ночные «реалити-шоу» и бурбон делают этот эффект неизбежным) произнесла:
                — Влажные салфетки, милый, там же… в держателе бутылка с водой. Приводи себя в порядок, не стесняйся!               
                — Благодарю, мэм! Со стеснением, признаюсь, в последнее время проблем не испытываю… — не сдерживаясь, Алекс споро возвращался к образу цинично-интеллектуального плейбоя, наиболее удававшегося ему в жизни.
                — А вы, юноша, не дерзите даме, которую только что отымели… ух! — с очаровательным ёрничеством проворковала она в ответ, резко отшвыривая недокуренную сигарету. 
                Алекс промолчал, хотя вопрос, кто и кого поимел, находил весьма дискуссионным; лишь дежурно улыбнулся и прихватив воду с салфетками, отправился в кусты. Достигнув приемлемого комфорта в паху, истратив для этого почти всю воду, да и не пожалев салфеток, он уселся в машину бодрым и приятным попутчиком.
                — О-о! Другое дело… — оценила дама, вновь ставшая недоступной владелице дорогого авто. Задумавшись, она отвела взгляд куда-то вперёд, пристально изучая, видимо, только ей уготованную в скором будущем, бездну. Алекс кхекнул, словно прочищал горло, намекая, что поляну и воспоминания о жарком перепихоне на ней следует оставить позади — и двигаться дальше — но она словно находилась не здесь, молча вцепившись в руль длинными, побелевшими пальцами. Затем, нехотя к нему обращаясь, негромко пробормотала:
                — Поняла… Ты напомнил мне одного человека, которого, похоже, я всё же любила. А расстались — не поверишь — из-за его сраного кота! — взревел мотор, и машина вылетела на трассу задом, с визгом развернувшись — дамочка явно знавала толк в экстремальной езде.
                — Да, ты точно мне его напомнил… А, может, просто, давно у меня мужиков нормальных не было… Исчезают, наверное,… Ну, с богом? — и глянув чисто по-женски в зеркало, что-то с себя невидимое смахнула. — Тебя куда, красавчик?
                Алекс, напрягшись, молниеносно перебрал в уме варианты, но выдал главный:
                — До ближайшего аэропорта… это далеко?
                — Не близко, но я, честно, давно так не кончала — поэтому, куда пожелаешь! — с неприкрытой чувственностью облизнув губы, ответствовала она.
                Алекс благодарно улыбнулся и чуть сжал ей руку — но она, словно от ожога, тут же её отдёрнула и ткнула в панель плейера: в салон свежим бризом ворвались чудесно стародавние CARPENTERS: “Are we really happy with this lonely game we play||Looking for wild words searching but not finding…” /Действительно ли мы счастливы, в этой одинокой игре, что играем? Ищем полные страсти слова, ищем — но всё одно не находим…/ (англ., пер. авт.)^
                До аэропорта они доехали молча, но когда Алекс потянулся к дверце, она неожиданно тронула его за плечо и трогательно протянув руку, просто сказала: «Эмма». Его же хватило продемонстрировать невозмутимость старого пирата, который даже перед повешеньем найдёт время для эффектного жеста: уверенно приняв её ладонь, он с убедительной нежностью погладил тонкие, красивые пальцы и, глядя прямо в бирюзовые, кукольные глаза, произнёс: «Алекс», а затем, отшвырнув сдержанность, прижался к ним губами, почувствовав, как она вздрогнула от поцелуя всем телом — и верно, запомнила этот момент навсегда. И не глядя на неё, вновь начинавшую притягательно краснеть, Алекс рывком оттолкнул автомобильную дверцу и впрыгнул уже в ночную прохладу. Не оборачиваясь, он широко зашагал к обвитому плющом огней зданию, где, возможно ему продадут билет в спасительную безвестность, хотя он отлично понимал: убегать — это тоже искусство.
               
                II
            
                Войдя в зал совершенно обычного, провинциального аэропорта и мимоходом глянув на своё отражение в витрине буфета/ресторана, Алекс сообразил, что первое, о чём надобно позаботиться —  это избавиться от имиджа «рискового» малого, чему весьма поспособствовал недавний fast fuck, придавший облику изрядную толику мужественного раздолбайства: умеренной растрёпанности и блудливой, как он сам её называл, ухмылки, демонстрирующей всему миру, что её обладатель знает толк в радостях жизни. Хваля себя за предусмотрительность, Алекс достал из заплечной сумки футляр с очками, коими успел обзавестись, удирая, на столичном вокзале в аптеке, расположившейся в неприметном закутке. Правда, по цене, до неприличия завышенной: указав на выбранную оправу, на вопрос провизора с уныло болезненным анфасом, «какие стёкла, молодой человек, предпочитаете?», Алекс ответствовал, широко улыбнувшись, что достаточно простых — и напрасно, ведь на лице провизора проявилось уныние, но совсем иного рода: очевидно читалось, что именно сейчас этот дремучий хрен перебирал в памяти бесчисленные сериалы, что посмотрел одинокими, пустыми вечерами, где такие вот обаятельные мерзавцы, похожие на Алекса, нехитро маскируясь подобным образом, без жалости взрывают небоскрёбы или берут в заложники сиротские приюты, не мелочась, целиком, — и вот, похоже, один из них сейчас перед ним. Но распахнутый бумажник, с округлыми от наличности боками, остудил возбудившееся было гражданское чутьё вкупе с фразой «а оправу можно подороже!», — и Алекс покладисто водрузил на нос очки учительского фасона, немедленно придавшие ему облик удачливого счетовода — так, собственно, оно и было — когда-то.
                И не боясь отметиться тревожным маркером в глазах толстого полицейского, шумно прихлёбывающего ту невозможную отраву, что ныне опрометчиво именуют кофе, Алекс взялся спокойно разглядывать электронное табло с расписанием полётов. Ближайший рейс на край света был через 2 с половиною часа, а это означало, что самолёт уже должен стоять «под парами», и главное — экипаж, находиться в местной гостинице, — собственно, это и волновало Алекса более всего. Проблема, требующая решения, заключалась в нём — в выдвижном, кованом танто, сработанным Густавом на совесть, с удивительно грамотной системой подвеса к руке, которую Алекс оценил, когда ранним утром, не тревожа спящего отца, выскользнул во двор, чтоб вволю поупражняться — «приучить руку», не подозревая, что тот с потаённой радостью смотрит из-за занавески, как тренируясь, едва ли знакомый, взрослый сын радуется слаженной им смертельной игрушке. Короче, пройти «контрольную» рамку в аэропорте с подобным не стоило и пытаться — а посему, требовался обходной манёвр — и для его свершения надобно было вновь обратиться к носителям тайных пороков, т. е. обычным людям.
                Глядя на стену зала, увешанную указателями даже на фарси (вот кто здесь в нём сведущ, интересно?), Алекс обнаружил искомый: HOTEL, указывающий куда-то за угол, что означало необходимость пройтись через весь зал, к противоположному выходу. Делать было нечего — и нарочито чуть сутулясь, с деланным видом простодыры-ботаника, он засеменил по совершенно пустому холлу, прямо на разинувшего рот в грустном оцепенении давешнего полицейского, изредка нырявшего в лохань с орехово-кофейной бурдой, — но беспокоился Алекс напрасно — полисмен с грустью, не глядя на него, констатировал, что с двойным сахаром пора завязывать.
                Оказавшись на улице снова, Алекс с удовольствием затянулся свежим воздухом ночи, обещавшей быть непростой — но простота и спокойствие для него, похоже, отныне остались в прошлом. Уличная прохлада подействовала благотворно —  Алекса на время отпустило ощущение всей той нечаянной жути, что огромным, сочащимся кровью комом, вдруг рухнула на него — правда, не без его, более чем легкомысленного участия. Странно неровные, но исправно светящиеся в темноте буквы HOTEL указали, куда идти — и спустя 5 минут, он оказался около здания с довольно неожиданным дизайном: угловатым, с парою башенок по бокам островерхой крыши из псевдочерепицы, — чувствовалось, как у архитектора привставал всё выше с каждым сезоном «Игр престолов». Ко всему, у входя скалился в чудовищной ухмылке жутковатый гном в конической шляпе — из какой сказки, с ходу было не разобрать. Да и сказать по правде, зданию подошло бы больше украшать причал, к которому пришвартовывались бы уставшие от штормов и абордажей корветы и бриги злобных корсаров, нежели торчать у взлётного поля с современными лайнерами — но такова, видно, была воля архитектора — возможно, последняя — и спорить с ней, похоже, не стали.
                Дойдя до входной двери Алекс осторожно глянул в стеклянный проём — и вполне уместно с пиратскими традициями выругался: «Карамба!» — за стойкой администратора расположилась, неведомо каким пассатом занесённая в эти студёные края, жирная мулатка, декольтированная с редко встречаемым размахом в местах и потеплее, и вид у неё был столь угрюмый, что сразу становилось ясно — всякому, кто поневоле задержит взгляд на паре загорелых, мясистых дынь (пардон, молочных желез) — а увернуться от их созерцания было никак, — полагалась заранее заготовленная визгливая тирада о «похотливом мудаке/деревенском козле, ничего о приличиях не ведающем», плюс горделивая, в духе времени, концовка о том, что вы, белые (а других здесь и не водилось), зря думаете, что нас, чёрных можно только припахивать и трахать — можно ещё и огрести. Так что подбери слюни и отвали, гнида беложопая — уразумел, fuckin’ asshole? 
                Всё это скоренько пронеслось в голове Алекса, и он было приуныл, понимая серьёзность преграды, но тут в темноте послышалось шарканье подошв, затем вспыхнул огонёк зажигалки и потянуло дымком — кто-то вышел на крыльцо покурить. Алекс осторожно глянул за угол: спиной к нему стоял некто во вполне ожидаемо идиотской форме — видимо, здешний коридорный. Сменив ракурс на более освещённый, стало возможным разглядеть общую неряшливость в облике со стрелкой на брюках, сложенной из 3-х пересекающихся линий; желтеющие остатки фингала под левым глазом свидетельствовали о непрекращающейся борьбе с судьбой-злодейкой, причём легко угадывалось, что последняя явно берёт верх. По всему, ему повстречался типичный «white trash»^^, мимо которого прежний Алекс прошёл бы, не оглядываясь, но так то прежний… А ныне оный субъект оказался сродни чудесному подарку судьбы. Не таясь, Алекс вышел из темноты и слегка присвистнул — но молодчик и ухом не повёл, видимо, углублённо обдумывая, что менее болезненно — вусмерть обкурившись, сигануть с водонапорной башни или, в хлам набухавшись, пальнуть себе в разинутый рот из незарегистрированного револьвера.
                — Хм, милейший, — вынужденно подал голос наш герой. Адресат столь изысканного обращения нервно вздрогнул, уронил недокуренную сигарету и резко завоняв потом, уставился на Алекса:
                — Чё надо, а? — по ходу вопрошания поц продел короткий путь от явного испуга до демонстративного пох*изма — т. е., приобретая в голосе ту самую, независимую интонацию шпаны, готовой биться в любое время и по любому поводу до последнего зуба.
                — Я, вообще-то, по двум вопросам, — Алекс решил, что умеренная учтивость не повредит — пилоты ближайшего рейса в гостинице? И если да, то мне надобно пройти вовнутрь, минуя эту распухшую шоколадку, что на ресепшене, усекаешь? — с последним Алекс точно угадал, и про «шоколадку», да ещё «распухшую», точно зашло — коридорный с пониманием осклабился, демонстрируя порцию отменно выдержанного расизма.
                — Слониха толстожопая, задолбала… Её к нам по какой-то е*анутой социальноой программе, сам губер лично привёз, прикинь! Особо ценный кадр, сука… У меня, слышь, дед тут родился, а она, бл*дь тупорылая, меня, как Маугли гнобит! А дед рассказывал, а ему прадед, как они здесь, до этого ё*анного TV, оттяг здесь ловили: сядут, бывало, на крылечке с кувшином самогона вскладчину и дробовичок рядышком. Индеец ковыляет по-шустрому мимо, они и ухом не ведут, а только отойдёт — х*як ему дробью в жопу — и чинно обмывают меткий выстрел. Вот ведь, чёткие пацаны были, да?
                Алексу достало выдержки, хотя и чесалось, чтобы не выяснять: а кто, собственно, по Киплингу гнобил Маугли? — но он остался впечатлён описанием стародавней суровости здешних развлечений, а потому лишь сдержанно молвил:
                — Две сотни «гринов», если проведёшь к номерам через запасной…
                Глазки неудачника, завершившего, скорее всего, самообразование на том самом жизнеописании резвого мальчонки из джунглей, радостно сверкнули, — но привитый улицей постулат «пацан дёшево не продаётся», заставил выпрямить спину и оттопырив нижнюю губёшку, бросить в ответ:
                — Две с полтиной! — Годится! — Алекс понимал, что время идёт, а ничего ещё не сделано — ни-че-го.
                — Короче, двигай за угол, третье окно — это хозкомната, у меня ключи от неё — влезешь туда, а лётчики твои в 15-м номере, порнуху по кабелю смотрят и горничную жарят, олени, бл*дь… — чувствовалось, лётчиков он тоже не любил — сразу вслед за неграми.
                В след за сказанным малый резво исчез, на ходу радуясь смене перспективы предполагаемого самоубийства на грядущую попойку, что он закатит, лишь только этот холёный фраер ему забашляет. Алекс осторожно направился, отсчитывая, к указанному окну, но не успел дойти, как оно гостеприимно распахнулось — хлопец оказался на удивление проворным.
                — Х*ля зависаешь, лезь! — торопливый шёпот ознаменовал начало очередной авантюры.
                Резко подтянувшись, Алекс нырнул в проём, не без изящества приземлившись.
                — Опа, а ты чел спортивный, погляжу… — завистливо пробормотал вырожденец, с ноткой раздражённого уважения к тому, кто всегда будет удачливее и выше.
                — Пилоты на месте?
                — Ага, как и говорил, в 15-м… Гони бабосы, как уговаривались! — направив на гостя маленький фонарик, он замер ящерицей в ожидании.
                Алекс не стал демонстрировать увесистый бумажник, куда запихал всю наличность, что мог собрать к моменту отъезда, прекрасно понимая невозможность дальнейшего использования карты. Не хотелось искушать утырка, наверняка таскавшего на щиколотке самый дешёвый COLD STEEL^3, которым всякий раз, спьяну, вволю тыкал униженную регулярной мастурбацией диванную подушку, а потому запросто мог засадить им в шею исподтишка, ибо денег таких в жизни не видал — и никогда не увидит, точно. Коридорный очевидно относился к числу тех, кто сначала делают, а потом думают — а вернее, не думают вовсе. Наскоро это обмозговав, Алекс нащупал три ассигнации в кармане и не спеша, демонстрируя уважение к данному слову, протянул отщепенцу.
                — Ого, да тут три сотяры! Слышь, полташа у меня нет на сдачу! — шепеляво зачастил, не веря случившемуся, коридорный.
                — Не парься, ты всё толково сделал, так что твоё, по праву. От подобных слов коридорный зримо приосанился, сочтя себя равноправным участником едва ли не шпионской операции и чуть было не взял под козырёк.
                Подобное чувство Алекс, помнится, сам испытал, когда давным-давно зашёл в музей боевой, так сказать, славы своего родного городка, где главная экспозиция была посвящена славной битве при местной речушке, случившейся пару сотен лет назад. Причём, точно сказать, сколько народу полегло в самом сражении, а сколько банально утопло, не брался даже местный, весьма компетентный историк. Но вид затасканных мундиров, нескольких кремневых ружей, карнавальной пышности полкового знамени и дырявого барабана подействовал вдохновляюще, и Алекс непроизвольно вытянувшись, замер в молчаливом почтении к героизму предков.
                ...Он осторожно выглянул из подсобки в коридор; в спину дружелюбно пробубнило: «2-й этаж!» — не оборачиваясь, благодарственно кивнул и рванул вверх, по ступенькам — время, fuck его, поджимало. Очутившись в небольшом холле, Алекс сразу увидал дверь с цифрой 15, на которую облокотился упитанный поросёнок в красных бриджах — чей это был выбор, сомневаться не приходилось. Подойдя вплотную к двери, затаив дыхание, он прислушался: там явно проистекала некая «движуха», но медлить было некогда — игнорируя висевший на ручке стикер «не беспокоить», Алекс распахнул дверь — и замер.
               
                III
               
                Зрелище, представшее ему, относилось к разряду восхитительно-непристойных, сродни глянцевой порнооткрытке: посередине комнаты, откинув голову, замер джентльмен без брюк, но в кителе и лётной фуражке, а расположившись перед ним, коленопреклонная горничная, чернявая и смазливая, усердно делала минет. За роскошью своих переживаний лётчик не сразу заметил воззрившегося на них незваного гостя, а заметив, справедливо вознегодовал и сдавленно просипел:
                — Съ*бал, ублюдок! Алекс по мере сил очаровательно улыбнулся и на одном дыхании выдал:
                — Чувак, вижу, тема жгучая — по крайней мере, для тебя — и я подожду.
                Стоя опять за дверью, он вынужденно дослушал всё действо до конца: с обязательно-надрывным «Да, детка, бл*ха, да!» в финале — всё же чтит наш человек кинематографические каноны, пускай и несколько специфического свойства. Обоснованно решив, что сейчас-то точно можно, Алекс заглянул вновь: запыхавшаяся горничная приводила себя в порядок, а откинувшийся на диван в блаженной истоме пилот, с видимым на лице сожалением, расставался с «генералом Грантом»^4 — Алекс тотчас возрадовался, ибо сегодня судьба была расположена, образно говоря, «потереть ему спинку», посылая второго за день скаредного подонка, готового, за достойную, обговоренную сумму, похерить хоть всю Солнечную систему разом.
                — Добро по жаловать! — заученное радушие на лице горничной окрасилось кокетством — похоже, девица была не прочь оказаться соблазнённою снова. Но Алекс подался в сторону от двери, освобождая выход: «мадмуазель…» — девица, обиженно поджав губы, удалилась. Позади послышалось характерное бульканье, потянуло запахом недурственного скотча, после чего голос, полный лаской укоризны и скрытой угрозы в пропорции 50/50, произнёс:
                — Так всё же, чё надо?
                Не оборачиваясь, глядя в след горничной с некоторым сожалением — с заду девка также была хороша, Алекс произнёс бесстрастным голосом:
                — Тебе же скоро за штурвал, не боишься?
                — Пусть кто летят со мной, боятся… А мне ссать уже нечего, je suis un homme tout fait^5, — неожиданно на сносном французском ввернул он — Нормальные перелёты я из-за пьянки просрал… А дальше этой жопы мира никто не летает, чего мне бояться? Здесь только с бухлом и шалавами спасаешься, иначе, как фикус, зачахнешь…
                Алекс отметил недюжинную образность речи пилота, но тот решил усугубить ситуацию до предела:
                — Косяк со мной на пару пыхнешь? А то в одинокий хобот многовато…
                — Давай, заодно и поболтаем… Через несколько минут, глядя с задумчивым прищуром друг на друга, они медленно вкушали пряный дым отменной ганжи. Алекс, усевшись, не разуваясь, к пилоту на диван, с удовольствием принимал пахучую самокрутку, гарантирующую недолгий, самое большое, получасовой отстранённости, взгляд на отдельные вещи, да и на жизнь в целом. Сделав несколько пыхов, Алекс уловил готовность организма ухнуться в нирвану и поторопился озвучить главное:
                — Немного заработать хочешь? Как раз на добрый скотч и ганжу…
                Потрескивая и шипя, распространяя вокруг мир да любовь, косяк вновь вернулся к нему, уже съёжившись до размеров классической «пятки». Умело выдохнув затейливо переплетённое кольцо и верно, сочтя это добрым знаком, лётчик лениво спросил: «А чё за тема?» Алекс с сожалением оторвался от спинки дивана, понимая, что времени в обрез, и, если летун согласиться, надобно мчаться обратно покупать билет. Раскрыв наплечную сумку, он вытащил замотанный в старое полотенце танто: «Вот это надо провезти, я буду в салоне». Пилот задумчиво прошёлся пальцами по ткани и подняв на визитёра глаза, полные, супротив ожидания, меркантильного здравомыслия, произнёс: «Покажь, я должен знать, что там». Тот без возражений скинул обмотку: странной формы клинок угрожающе-тускло блеснул под потолочной лампой рачительного накала.
                — И всё? Просто ножик?! Я-то думал…
                — Чего ты ожидал? «Шмайсер», или, что почище… «Муху»?
                — Ну, вроде… На кой он тебе — для ритуала?
                — Я плачу за доставку, ответы придумаешь сам…
                — Ладно, уговорил… Сколько положишь, красавчик? — прозвучавшая сумма ожидаемо не удовлетворила:
                — Накинуть бы надо… 
                Хотелось произнести неизбежное, как паводок весной, «прокурор накинет», но Алекс воздержался, понимая неуместность подобных каламбуров, ограничившись простым и содержательным:
                — Хорошо…
                — Договорились? Тогда дуй в аэрозалу, в кассу к Кудряшке Сью, бери билет, а то скоро толпу мазутников, что на буровую, на замену, подвезут — и тогда хрен успеешь… Хотя, сладенький, можешь у меня на коленках, — дурашливо лыбясь, закончил пилот.
                — Чаю крепкого выпей, с сахаром и лимоном, — завершил, направляясь к выходу, Алекс. И уже через закрываемую дверь донеслось: «Да лучше с коньяком! — тут Алекс не смог удержаться: рывком распахнув дверь снова, стоя за порогом и глядя пилоту в глаза, он тихо сказал: «Учти, ежели что не так, в следующий раз, вместо минетчицы, явлюсь я — и сломаю тебе шею!»  После чего, не таясь, рванул вниз по лестнице, набирая скорость — и вихрем пронёсся мимо едва успевшего всколыхнуться грозовым раскатом шоколадного бюста, — пинком распахнул дверь и помчался к аэровокзалу.
                Кудряшка Сью беззаботно спала, полуразинув рот и удобства ради сдвинув парик бараньего фасона (за что и получила прозвище) совсем на затылок, откинувшись назад, — и, хотя и была отгорожена в целях безопасности от остального мира стеклом повышенной прочности, вид имела жутковатый, словно её недавно пользовал, ненадолго заскочивший, неуловимый маньяк. Алекс тронул кнопку вызова кассира: Сью резко качнулась вперёд, на ходу, одновременно, распахивая в служебной готовности глаза, растягивая губы в радушной улыбке и возвращая парик на положенное ему место, — и по завершении сих манипуляций миру явилась добрая тётенька-билетёрша, готовая снабдить вас пропуском куда угодно — хоть в преисподнюю. Сия лучистыми глазами, она ничего общего не имела с тем недавним, практическим трупом. «Вот она, старая школа!» — мысленно восхитился Алекс, отдавая должное подобному умению цепляться за жизнь. Привнеся уважительность в голос, произнёс, наклонившись к чернеющему дуплу микрофона:
                — Мэм, будьте любезны, билет до конца. Признаемся, сделал он это вовремя. В испуганно разъехавшиеся стеклянные двери, с шумом, визгом и цементирующей иллюзию порядка, руганью, вломилось в залу огромное семейство, представленное сразу несколькими поколениями: те, кто постарше, были в меру пьяны, молодняк же, пользуясь щедростью нетрезвых родителей, дядюшек и тётушек, двоюродных бабушек и ещё чёрте знает кого, признаваемых за родню, счастливо обжирался мороженным и шоколадом, разумно полагая, что счастье — категория скоропортящаяся, и надобно успеть использовать случай. А вот за ними, плотной шеренгой одинаково капюшонисто-цветасто-курточных, с напускной бравадою едущих в неведомую глушь, шагнули в холл нефтяники-вахтовики. Пилот не соврал — борт очевидно забьётся под завязку.
                Невозмутимо выдерживая различной степени заинтересованности взгляды аборигенов, но с общим для всех минимальным дружелюбием, Алекс расплатился за билет и отошёл к стойке, решив, что стакан пусть дерьмового, но вроде кофе, всё же не повредит.
                — Простите, могу ли я глянуть содержимое вашей сумки? — оказавшийся вдруг рядом, толстяк-полицейский, буравил Алекса полным служебного рвения взглядом. Видно, ни идиотские очки записного ботана, ни удушающий хват воротничка под горло застёгнутой клетчатой рубахи, ни ощерившиеся в показном радушии отменного фарфора зубы, не могли переубедить старого Мака, отслужившего в местной полиции 22 года, и пусть всего дважды за этот срок стрелявшего на поражение, но перевидавшего столько человеческого хлама, что как только этот мажорик объявился, полицейский, глянув поверх стакана с ореховым кофе, сразу определил — с ним явно что-то не так — слишком старательно парень казался обычным. Спокойно ответив «конечно», Алекс неторопливо опустил сумку на пластиковое сиденье, расстегнул и сделал полшага в сторону, завершив всё приглашающим жестом: смотри, мне таить нечего. Притихшая у кассы толпа с вожделением ожидала, как Мак выхватит свой страшенный «45-й» и повалив чужака мордой в пол, заломает тому грабки за спину — чтоб знал, что здесь закон чтут и уважают — или, по крайней мере, стараются. Но их ожидало разочарование — заглянув на пару секунд в сумку и увидав идеально уложенный дорожный минимум, Мак сразу понял, что ничего незаконного в ней не отыщет. Но неприязнь слабее не стала, и он холодно спросил:
                — Летите до конца? С какой, простите, целью? Там ведь холодно…
                — Ничего, прикуплю подходящее из одежды на месте… Я лишь повидать старинного приятеля моего батюшки, они служили вместе… — Алекс знал, чем смягчить сердце таких вот записных служак, искренне полагавших, не без основания, нынешний молодняк сплошь хитрожопыми уклонистами.
                — Хорошо, извините за доставленное неудобство — служба… Счастливого пути! — процедил полисмен без тени любезности, оставаясь внутри в твёрдой уверенности, что с этим субчиком явно что-то не так. В ответ очередь разочарованно заматерилась, кляня коррупцию больших городов, добравшуюся, как видно, и до их благословенных окраин.
                Место Алекса находилось в самом начале разделённого занавескою салона, рядом со спрятавшейся в нише хоззоной — с титаном, полотенцами и пакетами для тех, кто не рождён летать. По соседству расположился сумрачного вида пожилой господин в неожиданной для сих мест старомодной фетровой шляпе, да ещё при портфеле с золочёной пряжкой — из какого, блин, десятилетия он вынырнул? Раскрыв книгу, добротного тиснения шрифта на обложке, на неведомом языке, джентльмен так в неё углубился, что через пару перевёрнутых страниц начал мерно посапывать. Слава богу, шумная компания родственников обосновалась в хвостовой части самолёта и вовсю переругивалась с вахтовиками: «речь их была чрезвычайно резка и через каждые три слова приправляясь постоянно выражениями, никогда не видавшими печати»^6, — которым, вполне понятно, вид беззаботных гуляк порядком действовал на нервы, особливо, если впереди маячило месячное вламывание по 14 часов на буровой в минус 45-50 по, мать его, Цельсию , под витаминизированный, но абсолютно не впечатляющий гастрономическими изысками, харч — им, как ни старайся, вряд ли удивишь готовящих по воскресным утрам телевизионных шоуменов. При полном, ясен хрен, отсутствии баб и алкоголя.
                Алекс вдруг ощутил стойкие позывы ниже пояса — так случается, когда за торопливой поступью событий организм забывает на время об естественных надобностях, — но настаёт время и он требует своё. Короче, возникла необходимость отлить. Приподнявшись, стал искать глазами стюардессу, чтобы разузнать, функционирует ли санузел. Но судя по шуму в зашторенной части, она готовилась сразить присутствующих омертвелой курятиной и тостами с клейким, вызывающим стойкое несварение, джемом — обозвав это, без ложного стеснение, ужином. Алекс пробрался через половину салона и слегка отодвинув штору, тотчас наткнулся на вопросительный взгляд стройной, чуть смугловатой девицы в ладно подогнанной форме бортпроводницы: юбка, безупречно обтягивающая соблазнительные обводы молодого тела, шапочка, кокетливо сдвинутая набекрень и расстёгнутая на лишнюю пуговицу блузка, демонстрировала, что с верхом у девушки тоже полный ажур. «Прошу прощения, барышня, за прозу жизни — мне бы в туалет», — уже без очков, в вольготно расстёгнутой рубахе, Алекс, излучая позитив, снова являл собою обычного жигало, всегда готового к приключениям — на земле иль в воздухе.  Усталый, но крайне довольный организовавшимся раскладом, он готов был довольствоваться малым, но…   
                Дева без слов показала на дверь позади себя, однако лишь чуть отодвинулась, оставив едва ли приличный зазор, но делать было нечего — Алекс, вдохнув по максимуму, взялся протискиваться — и стоило оказаться позади неё, как она с силой прижала его заточёными в ткань юбки ягодицами, — и пару раз со страстью провела ими по нему — вверх-вниз. Алекса бросило в жар, и у него, попросту говоря, жёстко замаячил. Изогнувшись назад, прелестница закинула руку ему за шею и приблизив вплотную запрокинутое лицо, хрипло прошептала: «А ты, похоже, не разочаруешь, красавчик…». «Блин, да они тут точно, в свободное время всем гуртом в порно снимаются, не иначе!» — озорно подумалось Алексу. Но «командовал парадом» совсем не он — по-хозяйски девица рванула зиппер джинсов вниз и тут же принялась трепать ремень — на предмет безоговорочного расстёгивания, надо полагать. Другой же рукой, каким-то неведомым образом, она умудрилась задрать юбку до требуемой высоты — и понеслось. Алекс, содрогаясь от приливов крови, насаживал распутницу на восставшую плоть, подчиняясь ритму её сдавленного дыхания, прерывавшегося хриплыми, гортанными полувздохами. Вдруг девица так ускорилась, что за пару минут старина Алекс капитулировал с болезненно-протяжным стоном восторга. Выпрямившись, стюардесса чётким движением выхватила из стопки большую салфетку и, ничуть не смущаясь, ловка зажала между ног. «Точно, в паре фильмов снялась…» — мелькнуло в голове. Но тут девица, обернувшись, чувственно, с проворотом языка и восхитительным взаимопониманием губ, поцеловала Алекса и проворковала: «Ты просто прелесть, летай почаще!» Затем, краешком губ улыбнувшись, скомкала салфетку и чётко угадала ею в контейнер для мусора, после чего в одно движение расправила и одёрнула юбку, снова став неприступно-элегантной. Совершив сию дивную метаморфозу, она с холодностью признесла: «Туалет вон туда, прошу вас», — и отвернувшись, вытерла руки безупречно чистым полотенцем и увлечённо принялась комбинировать тем, что было не съедено в буфете аэропорта. 
                Выйдя из туалета, Алекс бестрепетно шагнул в салон, люто ненавидимый мужской половиной — вернее, большей его частью. Немного презрительно, но с явным интересом, на него смотрели немногочисленные дамы, — видимо, примеряя ситуацию на себя. Усевшись на своё место, он ощутил пристальный взгляд господина в шляпе, но, чувствуя стремительно накатывающую усталость, любезничать не стал: «Что вам угодно?» Тот немного по-старомодному коснулся края головного убора и тоном, полным особенного, доверительного увещевания, коим во все времена отличались вербовщики и пророки, произнёс: «Позвольте поинтересоваться, молодой человек, знаком ли вам термин «танто»?»
               
                IV
         
                Алекс вздрогнул, а доселе нежною волной топившая его блаженная усталость, ведомая только самцу, что давеча покрыл очередную самку, немедленно испарилась, освободив место раздражению и тревоге. Понимая, что полноценно вздремнуть вряд ли выйдет, он нелестно подумал: «Подвезло, бл*ха: нинзя, сука, на пенсии… Сейчас начнёт БУСИДО цитировать, да байки про клинки самурайские травить, которыми рельсы можно перерубать, а после поверженному врагу баки подбривать — чтоб трупак, значит, посимпатичнее вышел!» — и со спокойствием человека, здраво разумеющего, что на высоте 9000 метров все равны, выдержанно произнёс: «Знаком. Я, милейший, года как четыре занимаюсь «кэндо»^6, так что в японскую, а если угодно, самурайскую культуру, немного интегрирован». «Замечательно!» — господин заметно оживился, привнося в голос нотку уверенного в себе коммивояжёра, что, в свою очередь, Алекса отнюдь не обрадовало, а склонило к мысли, что помимо полицейского у рамки металлодетектора, не помешал бы ещё и психиатр. «Да, просто замечательно… Это — он пристукнул указательным пальцем по весьма недешёвому фолианту, что держал на коленях, авторства весьма пытливого голландца, прожившего в средневековой Японии очень долго и сочинившего весьма занимательный трактат (Алекс знавал об этой книге и не против был бы её заполучить, но она считалась библиофильской редкостью и обладать ею средь книголюбов почиталось за удачу),  — крайне занимательный труд человека, открытого чужой, неведомой ранее, версии истины. Известной очень немногим — так называемой философии танто», — незнакомец пожевал губами, словно пробуя дивное словосочетание на вкус, — и остался доволен. Завершив дегустацию, попутчик продолжил:
                — Интуитивно определившие идеальный, для пробивания доспех, нижний угол верхушки клинка — «ёриси-до», японские мастера-оружейники исподволь выразили главную мысль этого мироосознания, весьма отличного от принятого на европейском континенте: «Философия танто» — это уверенное продвижение по жизни к сияющему, всё объясняющему, КОНЦУ, с неизбежным отсечением по пути всего ненужного и слабого в себе. Таким образом самурай всё ближе подбирается к вершине истинного понимания, что смерть — неизбежна и необходима, а оказавшись на самом острие собственного бытия, принимает её с безупречностью полного самоотречения и незыблемостью внутренней гармонии — такой силы, что неведома остальным живущим.
                Затаив дыхание, Алекс слушал этот гипнотический голос, вещающий с бесстрастностью метронома, будто голос того, кто в заброшенном и страшном саду вдруг берёт тебя за руку и подводит к калитке, за которой всё ясно и просто — так, что оторопь берёт, как ты обходился без этого раньше, — и нет ни сомнения, ни отчаяния, ни боли — есть только гордость, от того, что смог и осилил. Странный лес вырос вокруг, полный удивительных созданий, смутных тревог и неясных ожиданий, — Алекс незаметно для себя крепко уснул. Спал он, совершенно не слыша, как под градом завистливых взглядов, накрывает его пледом всё еще благодарная стюардесса, но потом и сон стал тревожнее, и снилось в нём Алексу — впрочем, совсем не хотелось, чтобы это сбылось…
                После посадки самолёта он учтиво раскланялся с владельцем раритетного фолианта, благодарно улыбнулся внезапно зардевшей проводнице, и спустился по трапу на бетонку, которую, видимо, в честь него, пронизывающий ветер украсил затейливыми узорами позёмки, призвав таковую в наперсницы по студёным играм. Дожидаясь пилота и понимая, что теплее в ближайшие полгода здесь вряд ли станет, Алекс прикупил в магазинчике аэропорта отличную куртень: лёгкую, из прочной, водостойкой ткани и с обязательно, согласно местным традициям, отороченным мехом, капюшоном, делающим вас как бы лениво дожидающимся оленя. Лётчик объявился не скоро, передвигаясь странновато-вихляющей походкой, позволяющей со 100% уверенностью предположить, что её обладатель очевидно замешан в чём-то криминальном, —  по наивному представлению человека, нарушающего Уголовный кодекс лишь изредка и то в силу крайней финансовой немощи, что именно так ходят беззаботно-законопослушные соотечественники, чья совесть благополучно сопит, как свежевыкупанная болонка. Положив свёрток на скамью рядом с Алексом, пилот суетливо отскочил якобы за кофе — выглядело всё удручающе подозрительно, и стиснув зубы, наш герой наблюдал за мудаком в лётной форме, за каким-то хреном затеявшим «шпионские игры». Ничего не оставалось, как под пристальным, поблёскивающим акульим любопытством стёкол очков, взглядом хозяина только посещённого магазина, потянувшись, ухватить свёрток и запихнуть в свою сумку — надеясь, что проницательность в линзовыпуклых глазах кажущаяся, и её там не больше, чем в стеклярусных буркалах чучела медведя, с людоедским радушием задравшего лапу у дверей. «Интересно, сколько он местных счавкал, пока его в чучело определили?» — мелькнуло в голове у Алекса, попутно уясняя, что «Гринпис» здесь явно не в почёте.
                Поднявшись, он для разминки изобразил круговые движения тазом, призванные убедить окружающих, коих было немного (владелец лавки и павший медведь), что ничего человеческое ему не чуждо, и он обычный, добрый малый, слегка перечитавший Джека Лондона. Неторопливо подойдя к переминавшемуся с ноги на ногу, с пустым стаканчиком в руке, пилоту, весь вид которого сразу убеждал в чём-то противозаконном, и выдав улыбку, способную посрамить любую рекламу зубных паст, Алекс процедил: «Ты х*ля, мудила, как наркодилер, мечешься? Веди, сука, себя естественно, а то на тебя гризли покойный — и тот уже таращится!» Лётчик тотчас замер, скособоченным и с улыбкой намедни перенёсшего инсульт — на одну сторону — и Алексу до судорог захотелось ему врезать— но понимая, что таких только излечит удар об землю с большой высоты, лишь вздохнул — тяжело и со вкусом. Наплевав на конспирацию, вытащил заранее приготовленную наличность: шесть близнецов президента Бенджамина Франклина приятно оживили серый пластик столешницы стойки — и, улыбаясь, спокойно произнёс: «Здесь чуть больше обговоренного… Но сейчас ты, ей-богу, на лишение премии напрашиваешься, придурок». Пилот обиженно в ответ скривился и моргнул: мол, проиграй несколько месячных жалований туземцам в казино, так крокодилов контрабандой возьмёшься сюда возить, ежели попросят, — но Алекс пропустил эту щемящую сердце пантомиму и кивнув на прощание, двинул к выходу, ещё толком не решив, в каком же направлении ему стоит ехать. 
                Проторчав битых полчаса на пронизывающем ветру, он дождался только тормознувшего рядом пикапа, из кабины которого, близко знакомая стюардесса любезно ему сообщила, что единственный на сегодня автобус он пропустил — тот уже на соседнем перегоне. Вот же долбаный клоун-пилот со своим бенефисом! Ожидаемо, смуглянка озвучила готовность подвезти до гостиницы, где обязательно к нему присоединится, чтобы рассказать сказку на ночь — и так эротично облизнулась при этом, что Алексу захотелось сказки немедленно и здесь, наплевав на снег, ветер и неупокоившегося гризли. Но лишь представив, что ему грозит, ежели его отыщут, враз посуровел ликом, рванул дверцу на себя и вскочив в кабину, не терпящим возражений тоном человека, минуту назад уразумевшего, что детские забавы кончились, а дальше всё пойдёт исключительно по-взрослому, приказал: «До ближайшего населённого пункта. Гони, как можешь!» И щёлкнув ремнём безопасности, замер, суровый и безмолвный. Девица, шустро смекнувшая, что сказок нынче точно не будет, а сладенький мажорчик оказался не так прост, а напротив, сердце одинокой, красивой бабы учащённой морзянкой сообщило, что он явно опасен, — и ноги с педали газа она не снимала — даже на поворотах, ибо с последних слов Алекса страстно возжелала только одного: чтобы это нежданное знакомство поскорее закончилось и никогда, никогда не возобновлялось! А будучи наполовину из местных оленеводов, не утративших окончательно способности чувствовать так, как бледнолицые давно разучились, препоручив себя маленьким коробочкам из пластмассы, стюардесса, высадив Алекса на окраине городка, не раздумывая, погнала обратно, нутром ощущая, что туда, куда двинул этот странноватый красавчик, никому из нормальных людей не надо, ибо там отчаяние и боль,  вальсируя страшною парой, мимоходом сминают косточки тех, кто дерзнул себя помыслить сильнее провидения и прислуживающих ему обстоятельств.
                Домчавшись до гостиницы, не глядя на раннюю, полуденную пору, бегом направилась в бар, где скоро накидалась до состояния почти полной невменяемости и несдержанной похотливости, чем не преминул воспользоваться заезжий оптовик, черноусый и жгучеглазый, прибывший за оленьими пантами, имевший такую же оленью эрекцию: и драл он её в своём номере, бессловесно-мычащую, до самого утра, с переворотом и без, — словом, с той незатейливой фантазией, что спокон веку была присуща потомственным оленеводам. А насытившись, оставил в номере, оплаченном только до вечера, горюющую со стыда и мучимую похмельем. Да и кто вам сказал, что будни стюардессы региональных авиалиний — готовый сюжет для увлекательного и жизнерадостного мюзикла? Да помилуйте — так себе пьеска…      
                Старина Алекс же, не задерживаясь, зашагал по той самой дороге, на которой и застал его любезный читатель в начале оной главы, стоически отмеряя окоченело-похожие вёрсты, числом неведомым, но изрядным. А сейчас, принимая, как неизбежное, морозящую тяжесть стали клинка на правой руке, что отнюдь не добавляло комфорта этому стылому променаду, он бросил взгляд из-под капюшона вдаль: вздрогнул и замер. Там, ближе к ватманской белизне линии горизонта, блеснуло нечто, нехорошо похожее на случайное бликование, тотчас пропавшее, хоронящегося от чужих глаз наблюдателя с оптикой, — скорей всего, добрым флотским 10-тикратником — кто-то, не торопясь, но со знанием дела, регулярно опуская и поднимая вновь, осматривал местность в бинокль. Алекс шумно выдохнул сквозь зубы, с облегчением провожая свинцовое чувство тоскливого ожидания: свершилось, нашли — это, верняк, по его душу. Местные достопримечательности, в виде ободранных неведомо кем дорожных указателей, сразу перестали интересовать. Тут же забылись и жаркие воспоминания, сделавшие бы честь  любому платному ночному каналу. Он воспрял всем мышечным каркасом навстречу закипающей в крови злости, пульсирующей тревожным ожиданием схватки, начисто избавлявшей от битумно-вязкой обречённости последних суток, явившейся внезапно и словно незваный гость на праздничном застолье, замершей в чёрных одеждах, пугая присутствующих, и с сумрачной настойчивостью глядя в глаза устроителю пира, — зловещим обликом своим обещая тому неотвратимые беды.
               
                YOU’RE IN THE ARMY NOW. SHORT STORY
               
                Алекс уже был другим — и он с благодарностью вспомнил зверюгу-сержанта из учебки, который, с мрачной брезгливостью глядя на новоприбывших дегенератов, в мятых куртках и пиджаках после 2-х суточного пребывания в плацкартном вагоне, со столь же мятыми ликами от истеричного, напоследок, круглосуточного пьянства — единственного общеизвестного способа скрасить дальнюю дорогу, когда сопровождающие сержанты вовлекались, без особого труда, в преступный сговор, чтобы прикрывать мчащихся в разные стороны на каждой станции за бухлом — двоих, помнится, по прибытию не досчитались — небоевые блин, потери. Оправданием могло служить только одно — когда ты находишься в вагоне в качестве призывника, совершенно по хрену, какого он цвета — строчка из песни «лучшее, конечно, впереди» явно не про тебя.
                И обозревая пополнение, заложив огромные кулаки за спину с нормальный шкаф, сверхсрочник зловеще произнёс: «Значицца так, бойцы… Ну, это я вас так, авансом назвал. Девиз моего взвода: или труп, или морпех, уяснили? А теперь — кру-у-угом, и за мной, олени!» — лихо запрыгнув в немилосердно мятый, но идеально вымытый (а как иначе?) старинный джип с открытым верхом, он резво тронул в гостеприимно распахнутые часовым ворота части, завернув на абсолютно не пригодную для пеших прогулок, практически горную тропу, называвшуюся, как потом стало известно, «тропой дохлых оленей», ибо первого года службы бойцы именно так именовались. И все новобранцы, кто в чём, обескураженные столь резвым началом, задыхаясь и матерясь, рванули «десяточку» — 10км: 5 вверх и, соответственно, 5 обратно.
                Добрая половина участников забега стала сдыхать ещё на подъёме, уверенно приближаясь к озвученной сержантом альтернативе: трупам. Предвидя подобное, садист в чёрном берете зычно гаркнул: «В часть, олени, возвращаемся в полном составе — или ночуете на камнях! Отстающих не бросать — это приказ!» — да ё**нный же по башке! Алекс на всю оставшуюся жизнь запомнил, и всякий раз содрогался, вспоминая, как они, нестройную гурьбой, надсадно хрипя, едва ли не блюя, переставляя ноги на манер зомби, практически мёртвыми (не обманул, супостат!), добрались они до ворот, волоча на плечах (Алекс попеременно тащил двоих особливо депрессивных) тех, кто уж и не помышлял дожить до ужина, а способных лишь шептать обескровленными губами адреса матерей иль суженных, обещавших дождаться — да, видно, не судьба. А упырь в тельняшке поверх перевитого мышцами тела, сидя в джипе, весьма картинно, в пол-оборота и глядя на стонущие ошмётки рода человеческого, довольно проворковал 4-хбальным прибоем: «Ну, не так всё плохо… Кое-кто из вас сгодится… Так, ущербные, марш в каптёру, получать обмундирование!»  — и, бл*ха, понеслось!
                Озвученный злыднем в первый же день девиз, временами удручающе походил на правду: в той части, где про трупы. Но натаскивал он их, словно безмозглых кутят, ровно таким же образом, не жалея — в жару, дождь и снег; гоняя по ржавым баржам, где, сдирая руки, по тросам заставлял десантироваться в шторм, в невыносимо холодную воду; грести на тяжеленных, будто из чугуна отлитых, баркасах, да ещё обязательно в воскресенье — что сразу закрепило за ним прозвище «день гребли» — но без первой гласной, и грести так, что похоже, рабы на галерах такого не знавали. Полусонными гнал их на ночные стрельбы, заставляя трассерами разрезать влажные балтийские ночи, добиваясь достаточной меткости, принимаемой сквозь зубы. Ну, а на десерт — обожаемый им спортзал, поскольку он, признанный в бригаде рукопашник, громил их по полной, уча не бояться ножа и уметь хоть что-то делать голыми рукам. А главное, чему он обучал курсантов поверх всех этих жестоких, но утилитарных навыков: внимательно, без суеты, нести службу, стараясь сберечь себя и товарищей, не рискуя без надобности.
                И вот, справившись с волнением, ровно дыша и чётко отмеряя шаг, Алекс двинул навстречу тому, что его ожидало — очевидно, смертельно опасному, но напрочь исключавшему возможность с ним разминуться.
               
                V
             
                А между тем, на дороге, в трёх верстах от нашего героя, происходило следующее: по-оккупантски расставив ноги, слегка опёршись о крыло огромного внедорожника начинающей временами ныть поясницей, Лихой, со спокойствием завоевателя во взоре, обшаривал в бинокль окрестности. Как учили в разведроте: короткими и ёмкими движениями то поднимая, то опуская окуляры — чтоб не светиться. А после, тому же учил отставной майор из погранвойск, когда для легализации их братковских подвигов, всю банду окрестили «охранным агентством» и устроили для персонала курс повышения квалификации, включавший, помимо взрывного дела, стрельбы из «Стечкина» и навыков грамотного потрошения ножом оппонентов, умение зорко и внимательно наблюдать.
                Теперь же, поставив этот огромный, взятый напрокат, сарай на колёсах поперёк дороги монументом воплощения представления определённой категории о престиже, заодно давая категорически понять любому встречному, что разъехаться без «децл побазарить» не выйдет. Зажав биту подмышкой, Лихой с удовольствием отмечал теплоту капота, пробегаясь оптикой по бескрайним снегам, ощущая склонным к патетике нутром некую серьёзность, почти торжественность момента — будто военачальник перед сражением, обозревающий мирные пока, безмолвно-снежные просторы, которым предстоит озариться заревом битвы и покраснеть от ужаса и крови. И так ладно сложилось воображаемое у него в голове, простого бандита из Северной Пальмиры, о свойствах души которого лучше не скажешь, чем стародавний классик: «Человеческий образ всегда был у него в умалении, но мало-помалу он и вовсе утратил его»^7, что он тут же припомнил из нечастых в своей жизни книжек императора с коньячным именем, любившего так же поразмыслить, глядя на поле грядущей битвы, — правда, вместо биты, тот, похоже, таскал подзорную трубу. И бывшего, коли припоминается верно, пацаном шухарным изрядно, сумевшим поставить раком всю Европу — кроме русских, конечно. А на картинке, коль вспомнилось, он был в какой-то стрёмной шляпе и сюртуке, меж пуговиц которого так любил засовывать руку — видать, мёрзла. И вместо табурета ему ставили барабан — любил пацан, таки дела, по ходу. Вот на этом месте размышлений зазвучала у Лихого в голове маршевая, с вышивкой барабанной дроби, музЫка, от чего величественность переживаемого момента стала практически безупречной.
                Но весь кайф возвышенных переживаний обломал засранец, в прямом смысле, Коптя — шарахнув задней дверцей, дебил, завывая и расстёгивая ремень на ходу, рванул на обочину. Лихой вздохнул: героического пафоса как не бывало — да и давно всё это было, хрен ли нынче с того толку. С ухмылкой сочувственного сожаления глядя на Коптину башку, торчащую из-за сугроба, он почему-то вспомнил перепаханный морщинами, смешливый прищур своего деда Митяя, по молодости партизанившего в белорусских лесах, и его постоянную присказку, завершаемую обязательным, пренебрежительным сплёвыванием: «Кто с коня спав, того ж няма!» — поди ж ты, так и выходит…
                А стойкая ассоциация императора с коньяком, что фурами пёрли из Польши (хотя, французский, вроде?), который пью только аристократы и дегенераты — эту фразу он точно запомнил из старинного, развесёлого фильма и она сразу пришлась ему по душе^8, — не добавляла тому уважения в глазах правильного пацана. Одноимённые пирожные тут тоже вряд ли бы помогли, поскольку Лихому в детстве они остались неведомы по причине банального безденежья в семье, возникавшего в пору папашиных запоев — а случались оные регулярно. Мать, изношенная ранее всех мыслимых женских пределов, до конца боролась с превратностями судьбы, если столь изящно можно поименовать нескончаемую нужду, пьянство и побои сидельца-мужа, и перманентно тянущих сроки трёх старших сыновей (Лихой был младшенькой, но с соблюдением семейных традиций не подкачал, загремев на зону, как и полагалось, ещё по малолетству), которых она вечно грела, мотаясь с торбами, полными дешёвых сигарет, тёплого белья и мешков чая россыпью. А поскольку освобождались они вразнобой, но на воле особо не задерживались, мать, сколько помнил её Лихой, постоянно была при деле: она то собирала стол для встречи «откидывающегося», то собирала кешар в КПЗ тому, которого намедни «закрыли», или, наконец, собиралась на «свиданку» к прилежно мотавшему срок, — со всяким новым разом, всё дальше и дальше от дома — в северном направлении. Правда, у отца с братьями порой случалось вляпаться в нечто противозаконное семейным, так сказать, подрядом, — тогда у матери выпадало 2-3 относительно спокойных года, и они с маленьким Лихим, помнится, даже сделали в квартире ремонт: поклеили спёртые со стройки (мать работала там отделочницей) обои, побели потолки, а стенам на кухне придали отпадно-салатный колер (происхождение мела и краски то же). Но здесь имел место очевидный минус — резко высвободившаяся от забот «матери Терезы», мать, справедливо считая, что может, наконец, потратить время и на себя, любимую, принималась бухать. Так что, с пирожными «Наполеон», как и со многим другим, для иных в детстве обычным, у Лихого не сложилось.
                Тут мысли его вновь завернули к долбо*бу Копте: ведь, сука, не хавалось нормально, как всем остальным, а потянуло, бл*дь, на экзотику в виде ох*енной порции оленьих отбивных, переваривать которые, непривычный к ягелю городской желудок, отказался наотрез. Из-за сугроба, подтверждая немудрёный расклад, раздалось натужно-протяжно: «Бл*-*-*-дь!» — вот где уёбок! Зажужжал стеклоподъёмник, и в ледяную тишину по-хозяйски вступил мужественно-хриплый голос, под немудрящий музон, зычно напомнив присутствующим, что есть где-то зона, а на ней пацанчик сиживает безвинно, а над зоной голуби летят, а подле запретки грустит-тоскует девчоночка голубоглазая… Лихой, будчи  с рождения бедовым, но отнюдь не глупым, живо смекнул, что вскоре обозначится старушка-мать, простаивавшая у калиточки покосившейся и проглядевшая все глаза, а потому гаркнул, не маскируя раздражения:
                — Уйми ты своих шансонье, Свеча! Достали эти, бл*ха, страдальцы, зоны не видавшие…
                Свеча, слывший средь сотоварищей изрядным поклонником тюремных баллад, всюду таскал с собою флэшку, битком забитую творениями своих кумиров, которых, похоже, оказывалось не меньше, чем бойцов в будёновской Первой Конной. Обиженно пыхтя, Свеча начал тыкать толстенным пальцем в панель, пытаясь убавить звук, но закончилось всё тем, что он вырубил плэйер окончательно, отреагировав на конфуз вполне патриотично:
                — Сука, во б*ядота иноземная!
                — Так ты чё хотел, Маугли криволапый? — пыхтенье сделалось гораздо громче.
                — Я чё, Лихой, мозгую — этот засранец тут всю тропу задрищет, и нас по его поносу потом вычислят, а? — попытался сумничать Свеча.
                Лихой с ленцой отмахнулся:
                — Забей, и так нарисовались… Ты, мустанг блудливый, думаешь, стюардесса твою рожу скоро забудет? Ты ж глазами её во все дыры отпихал, она аж спотыкаться, бедная, начала…
                Лихой без труда вспомнил, как во время перелёта Свеча смачно, словно облизывая, палился на стройненькую, русоволосую стюардессу, временя от времени замирая в слюнявом экстазе, красочно представляя, что он с нею бы сделал, позволь обстоятельства. Русая вздрагивала и озиралась, чувствуя это бесстыжий поед глазами, вроде породистой кобылки, которую циничный конезаводчик бесцеремонно крутит и мнёт, решая: а стоит ли брать-то?
                — А чё, Лихой, телятина-то толковая, сам бы, небось, не отказался ы… — тут Свеча поперхнулся набежавшей слюной.
                — Въ*бать я тебе б щас не оказался, не искушай, бл*ха! — Лихой с отчётливой грустью осознал, что соратники его неисправимые дебилы, но род занятий, право же, высокого IQ не предусматривал. А сейчас понял — это возраст: он незаметно вырос из «пацанских» штанишек и стал матёрым, злым волчарой с редеющим загривком, но пака ещё крепкими резцами — попробуй, сука, тронь! Для пущего успокоения поправил торчащую гарантом выполнения задания, ободранную, много чьих горячих голов успокоившую, биту. Но Свеча всё не унимался:
                — Слышь, Лихой, а по теме толкуют, что этот мажор с годок назад тебя в спортзале при всех уронил? — понятно было, что гондон по мелкомыслию своему, как мог, мстил за поруганный шансон. Тяжело, с присвистом, как тепловоз, Лихой втянул воздух, цепенея скулами и с наслаждением представляя, как на отменный замах биты с чавканьем отзовутся разбиваемые в ошмётки губы, а следом и весь «передок» превратится в кровавую кашу. Но выдохнул: с глубоким, мормонским сожалением покорности судьбе — главное, миссия — а напарника он за дерзость потом накажет, когда они пузырёк «Смирновской» на бок уронят: х*й, сучара, отвертится. Да, он действительно прибавил в мудрости; спокойно, даже слишком, ответил:
                — Было дело, шустрым мажорик оказался, не учёл, помню…  Я, Свеча, как у Шаламова — не читал? — толково мужик про долю арестантскую писал… так добро я лет 100 помню, а кто зло сделал — 200! Так что вы тоже, шибко не расслабляйтесь — фраерок не промах дрыном помахать, если чё…
                — Да харе… Чё, втроём мажорика не замесим?
                — Ну, Коптя, походу, олениной дристать до утра будет… Понтов с него не много. Да вы, ковбои, бля, всю дорогу из стволов на разборняках палите… Когда ты крайний раз руками рубился, а? А фраерок-то наш из спортзала вечерами не вылазил… Но теперь, по ходу, молодость вспомним! — и Лихой с нежностью погладил черенок биты — ведь привезти сюда что-либо серьёзное и подобающее статусу авторитетных «бандидос», минуя череду аэропортов, было решительно невозможно.
                Вот почему троица экипировалась в местном магазинчике со вполне традиционным для здешних широт ассортиментом хозтоваров. Лихой сразу заприметил стоявшую подле кассы, верняк, для самозащиты, старинно-добротную, из слоёного клёна, бейсбольную биту. И тоном, пресекающим возможность обсуждения на корню, молвил, указывая на неё: «Эту беру, без сдачи!» — и подкрепил сказанное «сотенной», тяжело припечатанной о прилавок. Девчушка за кассой, с головы до ногтей крашенная в чёрно-фиолетовые цвета, вознамерилась было заявить о невозможности продажи, но узрев старика Франклина, тотчас сообразила (цвет волос, надо понимать, тут роли не играет), сколько она поимеет сверх цены за этот вечно грохающийся об пол в самый неподходящий момент — когда она втихаря мастурбировала на рабочем месте, т. е. за кассой, — раритетный инвентарь. Свеча же с редкой задумчивостью изучал разнообразные трубные колена, согнутые, с резьбою и без. Причём, самозабвенно погрузившись в сантехническое великолепие, он не замечал изумлённого взгляда кассирши, впервые за жизнь встретившую такого пристрастного клиента, упрямо искавшего трубный обрезок своей мечты, определяя искомое периодическим постукиванием по собственной голове. Наконец, заслышав глуховато-мертвецкий звук полновесно-толстостенной чугуняки, он, счастливо бликуя золочёными резцами, поднял найденное над головой и завопил: «Во, бл*ха, нашёл!» — девица живо подивилась, сколь же немного иным хватает для счастья. Ну, а Коптя, томимый недобрым предчувствием радикального (отметьте, читатель, игру слов!) неусваивания оленины, уныло созерцал малопонятное для него, правильного пацана, изобилие скобяного товара. Правда, потянулся было к небольшой, наверняка, сука, удобной бензопиле — но Лихой глянул так, что в дровосека играть сразу расхотелось. Да и в желудке разыгрались, натурально взбрыкивая, средней прожарки останки оленя, бывшего при жизни, видать, отмороженным на всю свою рогатую башку.
                — Хрен ли тоскуешь, сиротушка? — счастливый обладатель чугунной радости, оказавшись рядом, ласково, но чувствительно ткнул Копте ею под ребро — внутренности незамедлительно в ответ содрогнулись.
                — Завязывай, бля, мутняково мне чё-то… И чё брать — хрен его знает?
                — На вот, набор шпателей пи*датый… Будешь, как нинзя, метать их во все стороны: х*як, х*як…   
                Свеча, в подтверждение своих слов, раскинув в стороны руки, крутнулся на месте, довольно комично изображая не то подбитого шмеля, не то белку, некстати перекусившую мухомором. Коптя, не взирая на желудочную депрессию, не выдержал и заржал, изумив кассиршу сверх всяких пределов. Обернулся было за поддержкой к Лихому: мол, зацени — но тот, устало взирая на вверенный ем зоосад, похоже, сам приценивался к бензопиле — и, видать, точняк не для мажора, а скорее, для компаньонов:
                — Хорошо цирк разводить, дауны; бери чего-нибудь, и погнали!  Коптя бросил взгляд на полки снова — и, о чудо! — увидал упакованную в пластик цепь для бензопилы.
                — Во, точняра, босяцкая тема, не для слабонервных! — одобрил на кассе его выбор Свеча, но став серьёзным, тихонько обронил, повернувшись к Лихому:
                — А этот полудурок нас-то заодно не пошинкует? Коптя, однако, расслышал. С деланной беспечностью, проигнорировав (но не забыв) явную неуважуху, объявил:
                — Не очкуйте, парни! Я по молодости такой, знаешь, скоко ушатал? Полбольницы наберётся, в лёгкую… 
                — Так, харэ ностальгии — рассчитываемся и валим! — Лихой пинком отворил дверь — снежный вихрь, изнемогший от ожидания, тотчас швырнул в него россыпь ледяных игл.
                Девчушка за кассой от неожиданности едва не выпрыгнула из джинсовых шорт, отороченных обязательным оленьим мехом, но справившись с волнением от осознания крупнейшего навара за истекший финансовый год, чётко озвучила требуемую сумму. Лихой, на правах старшего, распахнул бумажник, рассчитался и, по неизбывной привычке творить добро, добавил «сверху» полтинник. Деваха, совершенно растерянная, ибо не могла сообразить, что же ещё предложить столь выдающей платежеспособности клиентам, а в силу небогатого жизненного опыта себя предложить не догадалась (хотя Свеча и здесь плотоядно цокал языком, глядя на неё и вновь что-то представляя), всё ж, собралась: выпрямившись за кассой, она торжественно произнесла:
                — Джентльмены, как особо ценные клиенты, вы можете воспользоваться небольшим буфетом в подсобке и бесплатно взять с собой в дорогу наши фирменные сэндвичи с оленьими потрохами!
                Зря она так. Коптя, которому и так уже ощутимо придавливало на клапан, недобро сощурившись, сипло спросил, с тоскою чувствуя приближение неотвратимого:
                — Какие, б*я, потроха? С жизнерадостностью скаута, впервые садящегося голым задом на муравейник, звонкий голос оповестил:
                — С оленьими, сэр! И клюквенным соусом, в полном соответствии с местным традиционным рецептом!
                Коптя на глазах позеленел, следом покрылся испариной и согнувшись под практически идеальным углом в 90 градусов, рванул к двери, как тираннозавр-недоносок, вопя на ходу: «Сука, где сральник, где, спрашиваю?!»  — и еле успел домчаться до служебного сортира. Не сдерживаясь, компаньоны загоготали во всё горло, а Свеча, понятно, не преминул изобразить забег, весьма похоже изображая приснопамятного кенгурёнка Скиппи, — девчонка, слабо понимая причину массового веселья, но поневоле чувствуя сопричастность со своими оленьим шортами, вежливо улыбалась...
               
                VI
               
                …Бормоча изобретательные, большею частью скотоложеского характера, проклятья по адресу местных оленеводов и вообще, всех здешних пидорасов, застёгивая дрожащими руками флотский ремень с дембельской, залитой оловом, пряжкой, Коптя выбрался из-за сугробов, измученный, словно после преодоления всамделишной полосы препятствий, и покачиваясь, поплёлся к машине.
                — Чё, Лихой, тихо покудова? — Да по ходу, да…
                Отворив огромную, словно калитка, дверцу джипа, Коптя с мученическим выраженьем лица осторожно опустился на заднее сиденье, стараясь не глядеть на ожившую злорадством рожу Свечи, глумливым овалом заполнившую зеркало заднего вида. Но, неожиданно ощутив приступ острого жжения в области седалищного нерва, не выдержал и простонал:
                — Бл*дь, жопа горит, как скипидаром обкатили…
                Свеча по-свински хрюкнул, осклабился и выдал:
                — Брателло, ты в себе не держи, если зуд канает; обратись, почешу под хвостиком, по-братски, х*ля там…
                Сил огрызнуться достойно уже не оставалось, и Коптя стравил сквозь стиснутые зубы: — Заглохни, ушлёпок! — на что Свеча, с энтузиазмом записного беспредельщика, всегда готового спросить и за меньшее, резво поворотившись, злобно ощерился: — Следи за дорогой, зёма, а то щас ответку примешь, за ушлёпка-то!
                Однако, его кореша, похоже, к этой минуте понос достал вусмерть, и потому, вздыбившись 9-м валом, Коптя ухватил опешившего Свечу за шею и поволок к себе, на задний диван, вопя при этом: — Достал доё*бываться, сучара, удавлю, на х*й!
                Но хозяйским хлыстом, призванным угомонить расшалившихся зверушек, прозвучал требовательный тембр Лихого:
                — А ну-ка, съёжились оба! Клиент, по ходу, нарисовался…
                Свеча, освободившись от совсем не дружеских объятий, покрывшись красными пятнами, глухо проронил: — Порешаем опосля, недоносок…
                Выбравшись из машины, с неизбывным комизмом принялся разминаться, охая и приседая, размахивая трубой в разные стороны, как регулировщик.
                — Да на раз сучонка поломаем, Лихой… Нема базару ведь, а?
                Тот, не отвечая, неотрывно смотрел на человеческую фигурку, маленькую и беззащитную на фоне монументального снежного покрова, показавшуюся вдалеке.
                — Сегодня х*й проскочишь, родимый… В самурайчиков нынче поиграть не получится… — с рокочущей мстительностью, почти не разжимая губ, пробормотал Лихой, скорее для себя, чем для сотоварищей.
                Солнце вдруг как будто выпрямилось во весь рост, встав прямо над ними и залив пространство до невозможности ярким светом, словно гладиаторскую арену в хреновом Колизее. Не сговариваясь, напарники, почуяв добычу, напялили уродливо-узкие чёрные очки, зримо представ теми, кем являлись всегда: упырями — по единственному своему предназначению.
               
                СОБСТВЕННО, САМА BATTLE
               
                Алекс, в свою очередь, распознав в джипе немудрящий блокпост, сразу подобрался и сделал серию глубоких вдохов/выдохов, что в сумме позволило приобрести то отстранённо-злодейское состояния, что так знатно помогает в жестокой драке. Здесь же всё обстояло ещё страшнее — ему требовалось выжить и победить — без, бл*дь, вариантов. Теперь он без труда, благо остротою зрения, как и прочими отличиями, Создатель его не обидел, разглядел двух субъектов подле огромного внедорожника: один, что повыше, монструозно расставив ноги, не таясь, рассматривал долгожданного визитёра в бинокль, видимо, желая не обознаться, прежде чем бесцеремонно лишать жизни. Зажав подмышкой что-то до боли (случилось разок угрести) похожее на бейсбольную биту, спокойный и уверенный в себе, как аллигатор, он вдруг напомнил того, с кем Алекс точно встречался. Память Алекса была под стать остальным достоинствам, остра и надёжна — Господь явно был в духе, комплектуя его в дорогу по жизни — поэтому он через пару секунд Лихого он опознал. А вот второго, метавшегося вдоль машины и с суетливой грацией гопника, которому всё нипочём, лишь бы подвернулось кого-нибудь душевно отпи*дить, размахивавшего то ли палкой, то ли трубой, Алекс не признал — по всему выходило, встречались они впервые.
                Всерьёз озадачило, что их всего двое — наивно было полагаться на легкомыслие Борова, да и от старой, доброй пацанской привычки наезжать числом, а не умением, тот вряд ли избавился. Очевидно, он никак не мог ограничиться парой дебилов, тем паче одного из них Алекс как-то прилюдно посадил на жопу. Значит, ещё дуэт орангутангов притих в засаде — holy shit детка, really… Или, самое малое, один, верняк, за сугробом ховается — Алекс и не предполагал, насколько он нынче догадлив. Вид парочки громил напрягал, но не так, чтоб уж очень — бита и обрезок трубы, конечно, в умелых руках оружие, но утешало, что более серьёзное протащить у олигофренов мозгов не хватило, — а летели они, видать, предыдущим рейсом — вот почему у копа в аэропорту на него «стояк» обнаружился, — эти дауны кому хошь запомнятся. К тому же, те, кто с мозгами, у Борова долго не задерживались, таких он не особо жаловал-привечал. Вот и оказалось, что старина Алекс совершенно точно угадал число противников, напрочь отказываясь предположить, что одного из вывела из стоя банальная диарея. Ну, положим, Коптя, знай он термин «банальная», всерьёз бы его оспорил, потому как к тому времени приобрела она статус перманентной и временами, что основательно Коптю пугало, кровавой.
                Ещё до того, как Алекс стал различим на дороге, а Свеча, еблан конченный, стал скакать со своей чугунякой, Коптя осторожно, боясь вспугнуть в животе падлюку оленя, стал освобождать от пластика купленную недавно цепь, обоснованно считая, что в грядущем замесе толк от него, всё ж какой никакой, а будет. Но острая боль в кишках, явившаяся без стука, безжалостным зуммером напомнила внутренностям, что шоу, мать его, go on, — и отшвырнув наполовину распакованную мечту лесорубов и латентных маньяков, Коптя вновь рванул наружу, к спасительной прохладе снежного заноса, ставшего за этот час почти родным и посередь которого он протоптал совершенно очевидную тропку, — люто ненавидя по дороге всё, что мохнатое и с рогами. Приостановив пантомиму с трубой, глядя с клоунской серьёзностью поверх дебильных очков, Свеча, с ехидством памятливого гадёныша, с чувством продекламировал вслед снимающему штаны на ходу, Копте:
                — Вот оно, наше пидорино горе промчалось…
                Причём, громкости гнида спецом добавил, чтобы Лихой наверняка услышал — гондон, он завсегда гондоном и сдохнет! 
                Лихой, не смотря на серьёзность момента, не смог сдержать ухмылки: дружба в их маленьком, но сплочённом коллективе, час от часу становилась всё крепче — так держать, уроды! — и он ухмыльнулся ещё раз.
                А вот что действительно порадовало Алекса — хотя, вполне резонно спросит здравомыслящий читатель, что радостного можно узреть в будущем, где вас дожидаются три питекантропа, ничего в этой жизни не умеющих, да и не желавших уметь, кроме как увечить, насиловать и убивать, — а встреча с вами вряд ли заставит их изменить свои житейские воззрения? Поясним: другас Алекс немало возрадовался тому, как внезапно, словно громадный софит, за ним засияло необычайно яркое здешнее солнце, вынудившее его недругов, как по команде, напялить идиотские, «ниггерские», очки. И это стало вполне логичным неудобством для людей, чей основной род занятий: отшибание внутренностей и ломание костей, а в отдельных случаях лишение жизни, проистекает в основном в тёмное, как у вампиров, время суток. И его, Алекса, небольшим, но преимуществом — потому что, таращась на него сквозь добротные, дорогих солнцезащитные стёкла, вурдалаки не разглядели главного: длинной, аккуратной полоски льда — наледи, тянущейся ровно посередине дороги — и что самое важное — прямиком до их машины. Тянулась она гораздо дальше, а откуда взялась, неведомо — вдруг гризли, мухоморов объевшись, раскатал, потехи ради — у медведей же наверняка водится чувство юмора? Вполне возможно, целое их семейство всю ночь утюжило эту тропку мохнатыми жопами, заранее давясь от смеха, натурально представляя, как беспомощно, во весь свой долговязый рост, растянется на ней очередной двуногий суслик, от которых за последние полтораста лет в этих краях просто никакого спасу не стало.
                Дойдя до «дуэльной» дистанции, Алекс замер. «Бандитос» тоже — казалось, слышно было даже дыхание всех «дуэлянтов». Алекс видел, как они, напружинив тела, пытались предугадать, что же он предпримет. А х*й вам, гангстеры доморощенные — не выйдет! И он рванул «как на 500», рванул, как ни разу в своей жизни — от того, что просто жизнь сейчас стояла на кону. Набирая скорость, отталкиваясь подошвами от грешной, мёрзлой земли, наполняя лёгкие студёным воздухом, который незамедлительно возвращал обратно, согретый диким воплем отчаянного камикадзе, Алекс мчался, успевая с рачительностью профессионального счетовода поблагодарить себя за грамотно потраченные деньги — отличного рифления протектор ботинок — дорогущих, добротных «Кэтов», лёд держал цепко, будто на асфальте. Как и представлялось, вражины не устояли перед соблазном сбить его, как последнюю, наиболее упрямую, кеглю в боулинге: Лихой сделал широкий шаг вперёд, грамотно уходя в сторону, вознамерившись сокрушить Алекса мощнейшим боковым, занесённой практически за спину, кленовой битой. С другой стороны, на подхвате, обозначился Свеча, готовый рвануть на добивание, как учили. Сучары, бл*дь, дворовые… Он с нетерпением лапал свою хренову трубу — мечтая, понятно, засадить мажорчику в репу — да чтоб со хрустом…
                А дальше пошло совсем не так, как вурдалаки ожидали: идеально всё на бегу просчитавший, вовсе не желавший подыхать на этой сраной дороге, Алекс, воочию различая струи пара, валившие, что у коней, из ноздрей душегубов, метров за пять до них резким взмахом руки освободил томившийся в подвесе клинок и одновременно начал падать, сгруппировавшись, на бок, — и заскользил по ледяному вектору прямо в ноги к врагам — гибельно и быстро. Да, любезный читатель, Лихой снова просчитался: будучи абсолютно уверенным, что мажорчик, как и все понторезы, вознамерился умереть красиво, с разбегу, он лишь на секунду успел подивиться, что за хрень выскочила у Алекса из рукава, с бетоноподобным усердием посылая биту точнёхонько тому в голову — но, бл*дь, головы почему-то в нужной точке не оказалось — а был только бестелесный, сука, воздух. И понесло Лихого нерастраченной силой удара куда-то вбок, закрутило против воли, и, попав ногой на лёд, он полностью потерял контроль над своим телом. Стремительно догоняя, что мажорчик опять их сделал, он услыхал страшный вопль Свечи — страшный, от того что Свече было адски больно: ловкач-Алекс, перевернувшись на спину и скользя по наледи, как бобслеист, всадив танто прямо с разгона, вспорол тому греховную промежность. Завывая от раздирающей боли, выронив трубу и не веря, что вот так быстро, жестоко и безвозвратно всё завершилось, Свеча, зажимая изувеченное место липко-красными руками, безуспешно пытаясь остановить хлынувшую неудержимо кровь, рухнул на колени. Но Алекс, тотчас же забыв про него, вскочил на ноги эффектным прыжком со спины (ай, молодца — стоящие ботинки прикупил!) и выбросив вперёд руку с клинком, рванул к Лихому — тот кое-как восстановил равновесие, но времени на новый, качественный замах уже не доставало — потому он просто кинулся на врага с битой наперевес. Славны те часы, что потратил Алекс на изматывающие тренировки! Без труда красивым полушагом уйдя в сторону, он в ползамаха ткнул клинком Лихого под лопатку. И отступив немного от разом скрючившегося противника, мощным ударом развалил ему шею.
                Стало очень тихо. Только скребущий немеющими пальцами снег, Свеча отмечался неожиданно тонким, надрывным поскуливанием того, кто ужасается неминуемой смерти. Сделав в его направлении три шага, Алекс навис над ним: грозно и неумолимо.
                — Ссышь, утырок, смертушки-то? А не надо… — и не тратя время на пустые словеса, те самые, столь любезные сценаристам запоминающиеся фразы, —  кому, скажите, их было запоминать здесь, на пустынной, завьюженной дороге, ежели на ней всего только двое, да и то, одному предстояло безотлагательно умереть? Не дрогнувшей рукой он взял лепечущего часто «не надо, братан, не надо…» Свечу за волосы и запрокинул его, искажённое судорогой страха и боли, лицо. Тот, поняв, что всё, затих. Падающая звезда успела заговорщицки подмигнуть Алексу, отразившись на стали, полоснувшей шею Свечи — сегодня он стал душегубом.
                Справедливо решив, что главным в засаде был Лихой, Алекс обшарил карманы его куртки, с трудом перевернув на спину быстро коченеющий труп. Во внутреннем, как ожидалось, он нашёл смартфон с единственным номером в памяти. И он даже не сомневался, чей это номер, ибо знал оный прекрасно. Активировав камеру, Алекс щёлкнул упокоившихся бандитов, а потом себя, не без позёрства воздев танто к чернеющему небу. Увидав «сообщение отправлено», он без жалости шарахнул телефоном об землю, даже не следя, куда тот отпрыгнет. Распахнув переднюю дверь джипа, с удовлетворением отметил торчащие в замке зажигания ключи: добре. Пригнув голову, обессиленно присел на сиденье, оставаясь ногами наружу — похоже, напряжение начинало отпускать. Вся схватка длилась от силы минуты три, а показалось… В который раз, а последнее время куда как часто, Алекс пожалел, что так и не научился курить, обоснованно находя в пору наиболее успешной части своей биографии привычку оную совершенно бестолковой, а ныне — наверное, было бы здорово, бездумно затянувшись, тихо выпустить в морозный воздух облачко табачного дыма, тихо радуясь, что всё ещё живой. Да, сигарета точно не повредила бы…
                И тут он заметил возникшую из-за сугроба, тянущегося вдоль обочины дороги, нелепо согнувшуюся долговязую фигуру, увенчанную короткостриженной, а от того комично маленькой, головой. Её обладатель сосредоточенно, не глядя в сторону джипа, возился с ремнём. «Надо же, а ублюдок, похоже, всю посевную просрал!» — искренне подивился Алекс, и надобно признать, сколь же он был близок к истине! Закинув ноги в салон, он захлопнул дверцу и следом тут же повернул ключ зажигания. Двинув рычаг селектора «автомата» в положение R — «задняя», он, неспешно газуя, тронул машину, с удовлетворением наблюдая в зеркало меняющееся выражение физиономии утырка. Коптя, за секунду успев разглядеть бездыханные тела сотоварищей, а следом прущий прямо на него задом джип, сделал редкой удали прыжок в сторону и зайцем помчался по дороге — не думая ни о чём — право, думают ли, удирая, зайцы? Он просто надеялся выиграть хоть минуту, молил о свете фар встречной, чудом бы здесь оказавшейся машины, — но перед ним, словно забавляясь, змеились полосы позёмки, скручиваясь в странный, безнадёжный орнамент. Оглянуться он всё-таки успел: фары отсекли лишние куски темноты, оставив сердцевину с белым, меловым овалом, украшенным парою вытаращенных от ужаса глаз.
               
                VII
               
                Джип,неумолимо разогнавшийся боевым карфагенским слоном, едва покачнулся, перемалывая кости несчастного, оставив на дороге изувеченную плоть, способную лишь едва шевельнувшись, прошептать: «Сука-а…»               
               
               

 
                Примечания автора:
               
                ^первые строчки песни ”This masquerade”, из альбома “Now & Then” от 1973 года; 
                ^^досл. «белое отребье» — так называют в Америке маргинальные слои белого населения: быв. зэки, торчки, разорившиеся заёмщики и бродяги;
                ^3 известная в США ножевая фирма, славящаяся добротными клинками;
                ^4 50$
                ^5 «я человек законченный» (фр.);
                ^6 японская борьба на деревянных мечах;
                ^7 М. Е. САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН, рассказ «Портной Гришка»;
                ^8 советская комедия «Бриллиантовая рука» реж. ЛЕОНИДА ГАЙДАЯ от 1968 г., но артист АНАТОЛИЙ ПАПАНОВ произносит эти слова по поводу шампанского;