Ромео и Джамиля. Глава 5

Известие, о том, что местные пастушки накормили пограничников, быстро распространилось по заставе. «Индусы» взахлёб расписывали угощения, которые им довелось отведать.

Эта новость поразила младшего сержанта Кирильчука в самое сердце. Дело в том, что он очень любил поесть. Осознание того, что на фланге Шамшур набивал свою утробу домашними харчами, вызвало у Кирильчука приступ зависти, смешанный со злостью. Он даже стал немного жалеть, что повёлся с девушкой так грубо. Может быть, она познакомила бы его с какой-нибудь своей подружкой. Мысль о местной зазнобе, подкармливающей его, вначале понравилась младшему сержанту. Он на минуту замечтался, но потом спохватился и решительно отмёл это дьявольское искушение.

Дома в родном украинском селе его ждала любимая Тамара – крупная, дородная девка с большой грудью и крепким задом. Крикливая и резвая Томка отлично готовила и, вообще, была прекрасной хозяйкой. У себя в семье она держала всех в ежовых рукавицах. Даже её отец, здоровый красномордый дядька, побаивался свою дочь.

Когда Кирильчук приходил в гости к Томке и не заставал её дома, то, как правило, попадал в цепкие лапы своего будущего тестя. Тот от радости, что встретил достойного собутыльника и благодарного слушателя, хлопал своего без пяти минут зятя по плечу и предлагал остограммиться. Как водится, из заначки доставалась бутылка самогона и, организовав на скорую руку закуску, всегда в изобилии наличествующую на Томкиной кухне, мужики усаживались за стол. Выпив из гранёных рюмочек несколько стопок и с аппетитом закусив, будущие родственники доставали сигареты – Томкин отец мятую пачку вонючей «Ватры», а Кирильчук дорогой молдавский «Темп», к запаху которого Томка относилась более-менее благосклонно. Напустив дыма, мужички расслаблялись и, вальяжно развалившись на скрипучих стульях, оставшихся от старого гарнитура, начинали неспешную беседу.

Эта идиллия нередко заканчивалась быстро и несправедливо жёстко. В определённый момент во дворе звучал скрип калитки – это Томка возвращалась домой. Отец, узрев в окно приближение дочери, вскакивал с перепуганным лицом и, пряча недопитую бутылку, суетливо разгонял дым, сизой пеленой скопившийся под потолком. Одновременно с этим Кирильчук пытался засунуть под буфет пепельницу с плохо затушенными окурками.

Дверь отворялась и на пороге появлялась Тамара во всей своей красе. В задымлённой и провонявшей самогоном кухне её встречали слегка окосевшие и виновато улыбающиеся мужчины.

После этого над окрестными дворами ещё долго стоял оглушительный ор. Это озверевшая Томка не скупилась на выражения и не щадила ни свои голосовые связки, ни чужие барабанные перепонки.

Кирильчук питал весьма нежные чувства к своей невесте, хотя и отдавал себе отчёт, что это только сейчас, пока она молодая, ею можно восхищаться. Лет через десять Томка раздастся вширь и постепенно превратится в грузную бабищу. Перед глазами жениха постоянно маячило живое этому напоминание – Томкина мать.

Кирильчук не понимал чувств Шамшура к этой тощей азербайджанке. Солдат-украинец и местная девушка не могли быть вместе. Они, как два противостоящие друг другу полюса, должны были существовать на максимальном удалении друг от друга. К большому удивлению младшего сержанта эти два полюса, по непонятным ему причинам, сблизились. Это его раздражало.

***
Через несколько дней после встречи на границе, Шамшур сидел в курилке и слушал разговор Ермилова с Заицем. Сослуживцы обсуждали дальнейшие перспективы отношений между солдатом и девушкой. На первый взгляд казалось, что их беседа вполне серьёзная, но на самом деле они подтрунивали над товарищем. Шамшур давно махнул на шутников рукой. Тут же, в курилке, сидел «дембель» Седой и со снисходительной улыбкой слушал сослуживцев.

Призыву Седого подходило время увольняться. Многие «дембеля» уже не заступали в наряды на границу, а предпочитали копошиться на заставе, выполняя дембельский аккорд. Седой был одним из них. Он уже неделю штукатурил помещение бани под руководством кочегара Ермилова. Работу свою он делал неспешно, но тщательно, приблизительно по пять-шесть квадратных метров поверхности в день, так что к своему увольнению в запас солдат надеялся как раз закончить.

Прозвище Седой, «дембель» имел неслучайно. Причин этому было две, и они удивительно переплетались между собой. Во-первых, солдат носил фамилию Седов. Этот факт сам по себе был бы мало примечательным, если бы не одно обстоятельство. Интересно, как всё же причудливо распоряжается иногда судьба! Дело в том, что Седов являлся ярчайшим природным блондином. Таким блондином, которых по оценкам учёных через несколько поколений уже не встретишь на земном шаре. Его волосы были столь светлыми, что издали казались седыми. Именно по этим двум причинам его прозвище Седой оставалось неизменным с детства.

Когда хохмачи с серьёзным видом обсудили возможность переселения Шамшура в Азербайджан с последующим принятием им ислама и перешли к перспективам дальнейшей сексуальной жизни солдата с местной туземкой, Седой заговорил:
- А вы что, парни, думаете, местные бабы из какого-то другого теста слеплены? Могу успокоить – все они одинаковые, и среди них тоже есть слабые на передок?
- Да я, честно говоря, про таких не слышал, – ответил ему Ермилов. – Наши – другое дело. Наши сами в штаны к кавказцам лезут!

Солдат презрительно сплюнул и продолжил развивать тему:
- К нам в Подмосковье этих чёрных понаехало уйма, и наши девки у них типа военно-полевых жён. Чурки даже не скрывают, что у них на родине семьи есть. Каждые праздники они домой едут, своих жён-детей навещают, а наши бабы их ждут. У меня в доме два таких жили, квартиру снимали. Они, как только въехали, то вежливые такие были. Нашим тёткам из подъезда очень понравились. Не пьют, матом не ругаются. Хачи эти в Москве цветами торговали, а у нас жили, потому что дешевле. Так вот, они как только появились, то сразу же подженились. Причём нашли себе нормальных женщин, не шлюх каких-нибудь, не алкоголичек. И чего этим бабам с русскими мужиками не жилось – непонятно. Может быть и вправду, у кавказцев член длиннее?

Седой неспешно докурил сигарету и, поплевав на неё, затушил.
- Пару лет назад тут, на этой вот заставе, пацан служил. Так вот, он ухитрился с одной местной девкой зажечь… – солдат злорадно ухмыльнулся. – Пламя любви.
- Как это?
- А вот так это! – Седой сделал характерное движение руками и тазом. – Фамилия у него была Тимошенко. Имени не помню, но все его звали Тимоха. Он был водилой на уазике. Ему оставалось несколько недель до увольнения, прямо как мне, но он до самого конца тогдашнего начальника заставы возил. Начальник тот с местным председателем совхоза дружил и часто к нему в гости ездил. Как какой-то праздник, тот звонит начальнику и приглашает. У председателя этого жена давно померла, и начальник заставы был не женат. Вот они, два холостяка, собирались, звали ещё каких-то местных мужиков и киряли потихоньку. Иногда кого-то из офицеров брали.

Короче, пока начальник чачу пил с азербонами, Тимоха в машине, задрав ноги, лежал и по сторонам посматривал. Ну и высмотрел. У этого председателя дочка была, единственная. Гюльнарой звали. Нельзя сказать, чтобы красавица, но и не уродина. Так себе – средней паршивости. Она во дворе постоянно крутилась по хозяйству. Ну и докрутилась. Начал Тимоха, от нечего делать, к ней клинья подбивать, а она не возражает. Он её, считай, за несколько приездов и уболтал. Можно сказать, она на него сама прыгнула. В общем, попользовал Тимоха её в каком-то сарае, а через неделю на дембель уехал. Девка эта, Гюльнара, потом ещё долго к заставе приходила всё своего Тимошу спрашивала. Да только, где этот Тимоша? Нет его. Свалил домой.

А ты, Ермилов, говоришь – не слышал про таких. Да все они, бабы одинаковые. Просто мы, славяне, добрые. Мы своих баб попустили, вот они нам на голову и влезли. А кавказцы своих вот так, в кулаке держат, вот они и не борзеют как наши.

- А что потом с этой Гюльнарой было? – подал голос, молчавший до этого Шамшур.
- Хрен его знает. Я когда сюда приехал, она к заставе уже не ходила. Но в селе я её пару раз видел. Пацаны со старших призывов её узнавали и подкалывали. Как, мол, живёшь Гюльнара? Тимоша не пишет?
- И она что?
- Нет, говорит, не пишет, – засмеялся Седой. – Но я знаю, что он скоро приедет и меня заберёт. И буду я, говорит, его законной женой. Пацаны, конечно, ржут с неё, а ей хоть бы хны.

Шамшуру стал неприятным этот разговор, и он вышел из курилки. Сама мысль о том, что, может, и о нём будут когда-то травить подобные пошлые байки, ему претила. Однако оба товарища Шамшура не собирались его оставлять. Они встали и вышли за ним. К счастью, их внимание отвлёк появившийся на крыльце Кирильчук.

Младший сержант был в благодушном расположении. Только что он, вернулся из очередного наряда и сытно пообедал. Как уже повелось, процесс приёма пищи сопровождался личным присутствием повара. Специалист в области приготовления блюд находился рядом не потому, что уважал или любил Кирильчука, а скорее наоборот. Разве можно к человеку хорошо относиться, если он мелкий пакостник?
Младший сержант имел гнусную манеру вытирать губы оконной занавеской. Никто не может сказать, с каких пор он повадился так делать, но, когда это вопиющее безкультурие было обнаружено, оно уже вошло у него в привычку.

Всё началось с того, что новый начальник заставы майор Зыкин в ходе рейда по проверке чистоты и порядка на территории подразделения обнаружил в помещении пищеблока ужасающую по своему виду занавеску. Тотчас же был вызван, ответственный за её состояние, заставской повар. Бедняга хлопал глазами, разводил руками, но так и не смог вразумительно объяснить, почему оконная занавеска в столовой выглядит хуже, чем тряпка, которой бойцы протирают свои автоматы после смазки.

Повара, естественно, наказали генеральной уборкой и санитарной обработкой всего подконтрольного ему хозяйства. С честью выдержав все испытания, он между тем затаил обиду на таинственного вредителя и решил его вывести на чистую воду. Повар начал втайне следить за всеми солдатами и даже офицерами, посещавшими пищеблок.

И вот, наконец, день триумфа и реабилитации его незаслуженно запятнанной репутации настал! В присутствии трёх свидетелей, одним из которых оказался замначальника заставы лейтенант Газаев, был пойман в момент вытирания губ младший сержант Кирильчук.

С тех пор между поваром и младшим сержантом возникла неприязнь, вылившаяся в открытое противостояние. Дело в том, что Кирильчук и не собирался отказываться от своей свинской привычки и при каждом удобном случае норовил вытереть толстые испачканные жиром губы о благородный занавесочный поплин. Повар же считал делом чести защиту оконной занавеси от надругательства. Эта поплиновая занавеска превратилась в эдакое знамя борьбы против хамства и нечистоплотности младшего сержанта.

Застава сразу же разделилась на два лагеря. В первом, состоявшем из приятелей Кирильчука, считали, что ему можно простить эту невинную слабость. Остальные целиком поддерживали повара.

Личный состав с интересом наблюдал за противостоянием двух принципиальных противников. Когда Кирильчук садился есть, повар вынужден был бросать все дела. Он торчал в дверях между кухней и комнатой для приёма пищи, чтобы вовремя пресечь посягательство на занавеску. Судя по жирно лоснящимся губам младшего сержанта, сегодня эта занавеска осталась нетронутой.

На Кирильчуке были надеты камуфлированные брюки и резиновые банные тапки. Майку он снял, и она висела у него на плече.

Вышедшие из курилки солдаты сразу обратили внимание на то, что у Кирильчука было довольно объёмистое пузо, которое он лениво почёсывал, благодушно щурясь на тёплом весеннем солнышке. Большинство военнослужащих срочной службы имеют животы тощие, впалые или рельефно накачанные. В крайнем случае, встречаются животы, слегка вздутые от обильной или не совсем здоровой пищи, но, чтобы солдат имел брюхо, как у беременной, – это большая редкость. Обладателем такой редкости являлся младший сержант.

Увидев такую картину, сержант Заиц скорчил идиотскую физиономию и, подобострастно согнувшись, бросился к Кирильчуку.
- Как себя чувствуете, мамочка? Не тошнит уже? Какой у нас срок?
Заиц нагнулся к животу и, сведя глаза к переносице, стал делать вид, что прислушивается к звукам внутри. Кирильчук начал ему подыгрывать, ещё больше выпятив брюхо, он обхватил его руками и, закатив глаза, томным голосом произнёс:
- Всё хорошо доктор, только ножками по ночам стучит. Наверное, наружу просится.
- Это ему кислорода маловато. Больше гуляйте, мамочка.
Потом Заиц положил свою ладонь чуть правее пупа и гнусавым голосом произнёс:
- А ну, мамочка, мы посмотрим, где у нас головка! – и начал щекотать младшего сержанта.

Тот не выдержал и, заорав, начал отбиваться от Заица. Тому на помощь со злорадным хохотом кинулся Ермилов. Пользуясь суматохой, Шамшур незаметно улизнул.