Победи себя. Глава 3. Обрыв. Повесть

      ГЛАВА 3. ОБРЫВ.

      Ирину затрясло, когда она со страшной находкой в руках заскочила на кухню. Закрыла наружную дверь на крючок, присела у стола, осторожно развернула грязное полотно.

     «Его же нужно чем-то почистить, маслом растительным, что ли? А вдруг патроны уже в труху превратились? И, вообще, тебе что, надоело на свободе жить? В тюрьму захотелось лет на десять? Правильно на Востоке говорят: „Худшие враги человека не пожелали бы ему тех бед, которые могут принести ему собственные мысли“.

       И почему она в тот неожиданный момент, когда увидела старый ствол, сразу вспомнила Сергея? Ведь за два прошедших после того с ней случая она старательно прогоняла все воспоминания о прикосновениях, поцелуях, той испепеляющей нежности его губ, которая буквально сожгла ей кожу на груди, руках, животе и ниже. Как он тогда старался разжечь у нее желание отдаться ему, торопясь и не понимая, что еще немножко, и она бы сдалась, и сама бы начала требовать от него еще большей близости. Вернее, не она, а ее уже созревшее тело Да, тогда был акт насилия. И Сергея точно бы посадили, если бы родная мамочка Галя не позарилась на эти проклятые пятьдесят тысяч рублей. Вот какой оказалась цена судьбы дочери».

       Ирина закрыла глаза, сжала ладонями голову:

      «Стоп! Забудь! Опять противное чувство горечи воспоминаний наполняет твое сердце ненавистью? Ты же уже каялась на исповеди у батюшки в храме, что послала из-за своего отчаяния, обиды, гордыни проклятье всем, кого посчитала виновными в своем несчастье. И мать перед самой смертью написала в письме:

      «Ирочка! Прости всех! Ненависть убьет тебя. А Бог сам накажет, кто виновен»….

      Она готовилась дома к последнему экзамену по литературе, зачеркнув в календаре последние денечки июня до долгожданной свободы после выпускного вечера, когда позвонила мать с работы по мобильнику:

     — Минут через пятнадцать подъедет на самосвале Сергей, сын Григория, привезет машину песка во двор. Ты же его хорошо знаешь, они с бабушкой в одной деревне живут. Забирай сервиз чайный, который я купила вчера, торт, конфеты, сумки с продуктами и езжай с Сергеем. А я вечером с Григорием подъеду после работы. На стол накрывай, будем бабушку с днем рождения поздравлять.

      Июньский день расплескался в полуденной оглушающей жаре, когда все живое прячется в тень, чтобы дожить, дождаться ночной слабой прохлады.

     — Привет, Иринка! Как живешь? Много еще экзаменов осталось? — этот высокий парень с коротким современным чубом светлых волос, загорелый, симпатичный, с необычными желто-зелеными глазами лесной рыси, всегда обращал на себя внимание многих девчонок из Ирининого класса, когда учился в школе.

      Но теперь в институте у него был какой-то непонятный роман с девушкой из города, с которой он жил гражданским браком на одной квартире. Отец Сергея очень рассчитывал на их будущие серьезные отношения, так как двухкомнатная квартира была именно этой девчонки, и после женитьбы проблема с жильем в городе автоматически была бы решена.

      Сергей аккуратно вывалил свежий холм еще влажного песка из карьера возле детской площадки, забрал одной рукой все пакеты с продуктами и коробку с сервизом, помог Ирине подняться в высокую кабину огромного самосвала. И покачиваясь на мягком сиденье с круглой коробкой торта на коленях, Ирина, немного смутившись от пристального взгляда этого здорового парня, спросила:

     — А ты как поживаешь? Сессию уже сдал?

      — Да, свободен. Через неделю с ребятами уезжаем в Сочи со строительным отрядом. Там сейчас стройка века. В море покупаемся, позагораем. А ты в какой вуз настроилась поступать?

      Он был в курсе, что его отец совсем голову потерял, связавшись три года назад с Ирининой матерью, Галиной. Успокаивал по телефону свою мать, чтобы потерпела и простила отца, который, вернувшись от любовницы, и Сергей это великолепно знал, каждый раз хватал сопротивляющуюся жену, нес ее в спальню, и поцелуями, и ласками добивался от нее признания его мужского превосходства. И она таяла в его объятиях, отдаваясь мужу и прощая его измену. А через неделю все повторялось.

      Эта какая-то извращенность отца, который с нескрываемым удовольствием пользовался обеими женщинами, не зная и не думая, как раскрутить этот запутанный по его вине узел, бесила Сергея. Время шло, и все оставалось по старому, вошло в привычку и пока не напрягало Григория. Сил и желания хватало на обеих.

      
И теперь, выруливая по шоссе на окраину села, Сергей невольно отворачивался от пустынной в этот обеденный час дороги и с интересом рассматривал стройную фигурку хорошенькой девчонки рядом, покачивающейся и подпрыгивающей на кочках, которая иногда касалась его локтя своей загорелой рукой, особенно при резком торможении и поворотах. И мысли тоже завихрились вдруг от неожиданного вопроса:

      «А есть ли у нее парень? Не может ведь такая красотка цвести без внимания мужчин!».

     И, свернув на грунтовую дорогу в степи, чтобы срезать угол до своей деревни через лес, он вдруг предложил:

     — Ирина, давай искупаемся в речке! Тут такая глубина классная! А у меня от этой жары вся спина мокрая и потом разит. Никакой дезик не спасает!

      Ирина молча кивнула. Под шелковым сарафаном у нее был раздельный купальник, так что нырнуть в прохладу реки она бы не отказалась, но пустынность дороги и прибрежной полосы с камышовыми зарослями смутили, и она осталась в кабине.

      Сергей долго нырял, мерил дно, скрываясь в воде и хлопая ладонями на середине реки, потом рассекал блестящий под солнцем простор широкого разлива вольной воды и, наконец, растянулся на горячей полоске золотистого песка на противоположном берегу, крикнул:

     — Да не бойся ты меня! Иди, остудись в воде, и поедем!

      И эта безбрежная даль зовущей воды погасила все невольные опасения, позвала к себе, потому что деревенская непосредственность и простота отношений в деревне даже не насторожили, не смутили.

       Ирина поставила коробку с тортом на резиновый коврик в кабине, мельком подумав: «Все кремовые розы на жаре потекут», спрыгнула с высокой подножки, сдернула сарафан, оставив его на качающейся ветке незнакомого цветущего кустарника, и осторожно шагнула в топкую незнакомую отмель заросшего тиной берега.

      — Плыви ко мне! — голос Сергея разнесся одиноко над пустынным величием этого сказочного, затерявшегося в глубине леса молчаливого царства. И она поплыла навстречу своей судьбе.

       Он стоял такой надежный, незнакомый, сильный по пояс в воде, дожидаясь, пока она пересекала широкую заводь реки на повороте с довольно сильным течением, протянул руку, неожиданно притянул к себе и, не давая возможности отдышаться, схватил на руки:

      — Ирочка, какая ты красивая!

      Волна желания ударила ему в голову, и, не сопротивляясь, легким попыткам мозга предупредить, чтобы не делал глупости, нырнул немедленно глубоко в воду и оставил эту девочку в покое, он все сделал наоборот. Она так доверчиво держалась за его шею обеими руками, ее холодное гибкое тело было полностью в его власти, и, отчетливо осознавая, что он переступает некую опасную черту порядочности, запрета, Сергей шагнул в спасительную тень огромного вяза, укрывшись от широкого обзора противоположного берега с одиноким и таким далеким самосвалом на самом обрыве.

     — Пусти меня! — Ирина не вырывалась, сжавшись от мгновенного испуга в этой тишине вокруг, разбавленной только шепотом угнетенной непомерной жарой листвы невозмутимого лесного великана. — Ну, пожалуйста!

      Если бы она зарыдала от страха, начала кричать, обзываться, грозить, но она только дернулась в его руках, и Сергей еще крепче прижал к себе такое желанное, вспыхнувшее вдруг огнем тело, погасив ее просьбу крепким поцелуем, потом вторым, третьим, четвертым. Он забирал поцелуями ее волю, не давая вырваться словам отчаяния, когда Ирина поняла, что она в западне.

      Сергей потерял голову от невозможного притока такого страстного желания, которого никогда не испытывал раньше с другими женщинами за свои двадцать прожитых лет. Женщины всегда хотели его, и он ублажал их, увлекаясь самим процессом сексуального притяжения.

       Он опустился на горячий песок вместе с этим таким доступным, притягательным, чудным телом, сдернул купальник и начал ласкать губами юную грудь, прижав осторожно руками худенькие плечи. От непонятной и неожиданной истомы и ласки выплеснувшегося желания сопротивление девушки на минуты ослабло, а сила желания мужчины достигла вдруг такого взлета, что теперь ничто не могло Сергея остановить.

         Он шептал в исступлении все самые сокровенные слова, которые знал, покрывал бесчисленными поцелуями сдавшееся тело, требуя, чтобы оно ответило призывно на его просьбы и нежность, чтобы принимало с охотой и желанием его плоть, его нетерпение и любовь. Но тело девушки трепетало в его сильных руках, дрожало, но не отвечало.

      И это безразличие еще сильнее его заводило, напор усилился, и, наконец, горячее тело выплеснуло всю свою жизненную силу в лоно девушки для запланированного мудрой природой продолжения рода человеческого.

      Ирина лежала рядом, не шевелясь, закрыв глаза, словно мумия, уснувшая на века. А Сергей смотрел на прорывающиеся сквозь густую листву над головой яркие солнечные брызги неугомонного солнца, отдыхая от напряжения всего тела в этой борьбе за то неописуемое наслаждение, которое дарит только женская любовь:

       «Я буду теперь носить на руках эту девочку и до самых последних дней своих просить у нее прощения за то, что силой отнял у нее ее право любить того, кого она сама захочет. Но она меня обязательно полюбит, ведь ей всего семнадцать лет».

     — Ирочка, любимая моя! Прости меня! Выходи за меня замуж! Ты чудо! — он ладонью осторожно стряхнул песчинки с левой ноги, наклонившись, поцеловал коленку. — Птенчик ты мой, кроха моя!

      Ирина перевернулась на живот, уткнулась лицом в согнутые руки, прошептала с усилием:

     — Уйди, пожалуйста! Ненавижу тебя!

      Сергей натянул плавки, с разбега нырнул в глубину, поплыл к берегу, где на высокой ветке флагом неизвестной страны привлекал внимание яркий сарафан Ирины. Сел на самом солнцепеке, ругая себя самыми последними словами.

      Смотрел, не моргая, на противоположный берег, стараясь не пропустить того мгновения, когда в зарослях камыша появится стройная тоненькая фигурка девочки, которую он напугал, лишил невинности, удовлетворив свою похоть. Но Ирина не появлялась.

      «А вдруг ей стало плохо? Или на солнце перегреется совсем?» — торопливо сбежал с пригорка, ринулся в воду. — «Увезу сейчас прямо к себе домой, не прикоснусь, пока сама не захочет, буду ноги целовать, чтобы простила. И пусть живет у нас».

      Ирины на песчаном берегу не оказалось. Исчезли и брошенные на песок Сергеем элементы раздельного купальника.

     — Ирина! — он сорвал голос, пробиваясь через заросли шиповника, цепляющиеся, обдирающие кожу на ногах колючие плети дикого хмеля, ежевики, стоявшие непреодолимой стеной кусты дикого терна с маленькими завязавшимися плодами.

      Ирины нигде не было. Лесные заросли ныряли в пологие лощинки, взлетали на открытые солнцу пригорки, купаясь в ослепительном великолепии дивного июньского дня. Но нигде в этой девственной пуще не было даже намека на человеческое присутствие.

       Это потом, в разгар осени появятся тут тропинки, взбитые вороха опавшей листвы, когда десятки грибников прошерстят своими палками все окрестные чащобы, отрывая в перепревшей земле дорожки осенних грибов.

      А Ирина, притаившись в густо заросшем болотной травой и ивняком овражке, слышала, как постепенно слабел голос Сергея, уходившего вниз по течению реки, в противоположную от нее сторону. Она отмахивалась от наседающих голодных комаров, кусающих мух, слетевших на запах уже присохшей крови на ногах, моля Бога, чтобы Сергей поскорее исчез.

      Она и так, глупая, столько времени пролежала неподвижно, из-за неопытности не сообразив сразу, что за эти полчаса внутри нее уже могло произойти зачатие будущего ребенка. Ей нужно было срочно в речку, чтобы смыть память об этих шквальных ласках, которые сначала испугали, а потом распалили кровь, доставляя и боль, и немыслимое удовольствие, и она чуть не потеряла сознание, когда Сергей притянул губами сосок груди.

      Это грубое вторжение в ее плоть, эти безумные поцелуи, которые она в другое время и в другом месте от этого же Сергея, возможно, и приняла бы, впервые познав мужчину и испытав определенный дискомфорт с непривычки. Но то, что случилось сейчас, произошло так внезапно, без ее согласия и желания. И простить Сергею этого своего падения она теперь не сможет никогда.

          Когда шум мотора скрывшегося за бугром самосвала затих вдали, Ирина, уйдя подальше от места, где она оказалась распластанной и физически, и морально, зашла в воду и плавала долго и бездумно.

       Потом, на самом глубоком месте посередине реки вдруг представила, как сейчас она нырнет вниз головой, до самого холода родника на дне, и там откроет рот и захлебнется водой. И останется этот прекрасный зеленый мир без нее, поруганной и невезучей, а ее потом вытащат рыбацкими сетями через несколько дней, синюю, разбухшую, страшную, и забьют гроб гвоздями заранее, чтобы никто, кроме родных, не видел это тело, покусанное черными раками.

      Она переплыла речку, забрала свои босоножки, сотовый телефон и сарафан. Держа сверток над головой, вернулась обратно, нашла мягкую полянку и стала ждать.

       Через полчаса машина вернулась назад. Сергей, увидев, что вещей нет, опять начал ее звать. И она вдруг представила у себя в руках тяжелый пистолет. Но поняла внезапно, что нет у нее сейчас такой ярости и ненависти, чтобы нажать курок. Сергей ей нравился давно, с тех пор, когда он учился у них в средней школе, приезжая на занятия осенью и весной сначала на дорогом велосипеде, а потом, в старших классах — на шикарном мотоцикле.

     И его отец однажды, вынырнув из постели матери в обед, в шутку сказал, посмотрев на Ирину, вернувшуюся не вовремя из школы: «А что, Галина, мы с тобой скоро породнимся, когда дети подрастут и поженятся. Вот будет облом моей жене».

       (продолжение следует)

  Предыдущая глава 2.http://proza.ru/2020/08/03/2016

  Следующая глава 4. http://proza.ru/2022/12/30/1862

ГЛАВА 4. ПРОКЛЯТЬЕ

Вернулась домой из леса, когда окончательно стемнело, по тропинке вдоль реки, подальше от всех дорог, осторожно, как хищный зверек, чувствуя уже какую-то вину и ущербность, словно на ее ярком сарафане черной краской недоброжелатели успели поставить метку «испорченная». Этим словом она сама себя заклеймила, понимая, что вместе с новым своим состоянием, став днем невольно женщиной, когда из ее жизни этот проклятый Сергей вычеркнул беззаботность юности, устремленность, веру в будущее, она теперь постоянно будет с опаской относиться к людям, которым ничего не стоит разрушить твою жизнь, наплевать на твои планы и мечты.

А в отсутствии Ирины события раскрутились так стремительно и непредсказуемо, что финал к ее появлению был уже расписан, как по нотам, без всякого согласования с ней и учета ее желаний. Дома была только одна мать.

— Ты где была? Мы тут дорогу новую накатали, тебя разыскивая! Подумаешь, святость потеряла! Сережка тебя давно любит, пока ты у бабушки, пропадая, подолом там перед ним махала да улыбалась. Довела парня, что не сдержался! Сам перед бабушкой покаялся, когда без тебя вещи и продукты привез! Мамочку мою чуть кондрашка не хватила! Сергей ей «Скорую» вызывал, сидел возле, пока она в чувство приходила. Мотался десять раз на речку, тебя искал, чтобы ты чего-нибудь не учудила. А она, видишь ли, принцесса заморская, решила в прятки поиграть. Испортила бабушке день рождение. Мы когда с Григорием вечером приехали бабушку поздравлять, а там впору было поминки справлять. Ну, не Сережка тебя, так другой бы оприходовал. Сережка ведь тебя не бил? Не бил! Закружилась у парня голова от твоей красоты да юности, вот и сделал своей женщиной! Короче, собирай вещи необходимые, учебники не забудь. Сейчас Григорию звоню — приедет и отвезет тебя к ним домой. Сережа перед тобой покается, замуж позовет, и все полюбовно решим. Семья у них хорошая, свадьбу вам сыграют роскошную. И будешь еще судьбу благодарить, что так все хорошо сложилось.

Ирина не плакала в руках Сергея, когда поняла, что боль, обиду, отчаяние в ее положении слезами не смоешь. Ее слезы добавили только немного соли речной воде, когда плавала до изнеможения, чтобы успокоиться, высыхали на щеках, когда закапывалась в горячий песок до шеи на отмели, чувствуя умиротворение в тишине задумчивых, спокойных деревьев-великанов.

И, если бы мать вместо этой торопливой нервной проповеди прижала ее к себе и просто пожалела бы, как несчастное, беспомощное свое дите, которое так несправедливо обидели чужие люди, она, наверное, захлебнулась бы слезами, прижимаясь к родной груди. Но, видя злые, какие-то недобрые глаза своей матери, которая уже нашла такой удобный для всех выход, чтобы избавиться от дочери, не нужной ей с самого рождения, Ирина вдруг взорвалась такой враждебной тирадой, в которой слились собранные за недолгие годы взросления и непонимания злость, печаль, тоска:

— Я тебя ненавижу! Неужели ты ничего не чувствуешь, не понимаешь! Ты мне не мать, а злая соседка, которой я мешаю жить! Это ты спишь и видишь, как бы выкинуть из жизни своего Григория его жену, а самой поселиться вместо нее в их доме! Мне семнадцать лет, но утром после выпускного вечера ты меня больше здесь не увидишь! Я сама буду устраивать свою жизнь! И у меня никогда не будет такой грязи, в которой ты закопалась вместе со своими пьяными мужиками и своей скотской любовью. И то, что произошло со мной, — это твоя воля, чтобы и меня затянуть в свое болото распутства. Но ты меня плохо знаешь! Я выплыву из дерьма и очищусь. И проживу без тебя! Ты слабая и бездушная проститутка! Прощай!

Она выскочила из дома, нисколько не жалея, что, наконец-то, высказала все, что думала, самому родному и единственному человеку — матери, которая ее никогда даже не старалась понять.

Ирина шагала без остановок по центральному шоссе, отступая на обочину, когда мимо нее стремительно уносились в ночь бесконечные машины, освещавшие ее фигурку и дорогу впереди на секунды и пропадающие потом за поворотом. Встречные машины слепили безжалостно, она закрывала глаза ладонями, показывала шоферам кулак и опять торопилась вперед.

«Иди вперед и не оглядывайся!» — бормотала Ирина, как заведенная, повторяя слова Роберта Рождественского: «Твердят: „Вначале было слово…“ А я провозглашаю снова: Все начинается с любви: и озаренье, и работа, глаза цветов, глаза ребенка — все начинается с любви».

Бабушка сидела в полной темноте на лавочке, притянула к себе, обняла, прошептала тихонечко в ушко:

— Не страдай, Ирочка, понапрасну. Значит, такая у тебя судьба горькая. Ничего, Бог все видит и тебя больше в обиду не даст. Только смотри, не давай своему сердцу озлобиться. Тогда точно пропадешь. Сдашь свои экзамены и поедешь к нашей Ульяне жить. Учиться там станешь. И со временем все обиды на дно души камушками лягут. Пойдем, накормлю тебя да спать уложу. Утро вечера мудренее, люди проверяли.

И, уже засыпая, то ли во сне, то ли наяву, Ирина слышала голос Сергея, который о чем-то просил, уговаривал, но она уже уплыла туда, где мерцали во сне перед глазами яркими солнечными бликами беспокойные воды реки, разглаживая настойчивые отражения дремлющих на берегу деревьев.

А дома поздно ночью, уже после ее торопливого бегства разразилась настоящая гроза. Вместе с Григорием приехала его жена Евгения. Располневшая, белолицая блондинка, вся какая-то сдобная, как пышка, добродушная, она задохнулась, поднимаясь на второй этаж, и теперь стояла, пытаясь отдышаться, напротив любовницы своего мужа, изящной, достаточно стройной для своего возраста, но с уже увядшим, морщинистым лицом, которое не могли спасти от времени никакие модные крема.

Лицо Евгении покрылась красными пятнами, когда, войдя в комнату, чтобы не слышали их разговор соседи, приказала мужу:

— Закрой дверь! Чего потерялся? Тебе же здесь каждая доска знакома! Так, а ты, подруга моего мужа, слушай и не перебивай! Ноги твоей дочери и близко не будет в моем доме! Хватит, что ты, распутная, нам всю жизнь испортила! К моему сыну твоя девка пусть лучше не приближается! Такая же шалава, как и мать, выросла!

И тут Галину прорвало. Она была в курсе, что уже трижды Евгения делала аборты за последние годы. Понятно и дураку, что Григорий постоянно обманывал ее, что не трогает свою жену. Врал безбожно и не предохранялся при этом, чтобы ублажить эту толстуху. Подбирающаяся постепенно старость и увядание, первые намеки климакса пугали, а Григорий был мужик видный, любвеобильный и умелый в постели. И расставаться с ним Галина не собиралась:

— А если я завтра Иринку на обследование в больницу приведу к гинекологам, а потом сразу заявление в полицию отнесу, как ты тогда запоешь? За изнасилование несовершеннолетней сроки приличные светят. Так что, ждите завтра участкового к обеду. И готовьтесь передачки на зону сыночку возить! Об этом ты, конечно, не подумала: Гришка приедет, Галину в постели ублажит и уговорит, чтобы она на свое дитя плюнула! Так решила сама или вместе с Гришей выход нашли?

— Не посмеешь, шлюха, моего сына позорить! Твоя девчонка сама под него легла! И мы докажем на суде, что он вообще ни при чем! У него невеста в городе, осенью свадьба. А с кем твоя дочка по лесу шатается, — это не наша забота!

Галина схватила двумя ладонями со стола огромную копилку в виде черной кошки и заорала истошно:

— Гришка, убери эту дуру с глаз моих, или я сейчас ее прибью насмерть!

Григорий вытолкнул свою растерявшуюся жену из комнаты на бетонную лестницу, освещенную единственной тусклой лампочкой на входе:

— Все, хватит, поговорили! Поехали домой!

Утром, когда Ирина села за стол с бабушкой завтракать, по привычке рано проснувшись, как бывало всегда, словно не было вчерашнего беспредела, в кухню вошел Григорий с большим пластиковым пакетом в руках:

Уважаемая Нина Николаевна! Ирочка! Вы уж нас простите за Сергея! Только, прошу вас, не доводите дело до суда! Виноват парень, что обидел вашу девочку. Если будет Ирина согласна, сыграем свадьбу, дом построим, пусть живут в мире и согласии. А если Серега наш ей не мил, вот мы тут денег собрали пятьдесят тысяч, пригодятся ей на учебу в городе. Если мало за наш грех, то мы еще кредит в банке возьмем. Только давайте договоримся полюбовно. Ты же знаешь, Ирина, как я к твоей маме отношусь. Возьми деньги, девочка, и прости моего сына. Он ведь любит тебя уже давно.

Он протянул пакет именно Ирине, даже не представляя, что произойдет в следующую минуту. Ирина вышла из-за стола, подошла к окну, на котором таращились колючки огромного алоэ, повернулась и проговорила тихо, еле слышно:

— Пусть Бог меня простит, но я проклинаю свою мать, вас, Григорий, вашу жену и вашего сына! У меня теперь в жизни осталось только два близких человека — бабушка и тетя Ульяна. Заберите ваши деньги и пропейте их вместе с моей матерью. Мне все равно. Уходите!