I. Малая родина село Покровское. Моя семья

Автор - Леонид Васильевич Багров

1. Новое о старом селе Покровском

Дополнения к истории села
В моей первой книге о речном флоте изложен общепризнанный вариант истории возникновения моего родного села Покровского, в соответствии с которым стрельцы Ивана Грозного, идя по Волге в ладьях на Казань («шед в плавных», по записи от 14 апреля 1583 года в «Разрядной книге»), обосновали Козьмодемьянск («острог поставили») и выставили в 8 км выше и ниже по течению на правом берегу реки два сторожевых поста – Покровский и Владимирский [7], которые вскоре разрослись в крупные села со своими церквями. Однако более широкое изучение материалов на эту тему дает основание предположить другой вариант, не стрелецкий, а церковно-рыболовецкий, подробно изложенный профессором, доктором исторических наук А. Г. Ивановым, автором-составителем и научным редактором книги, посвященной истории поселений Горно-марийского района [3].

В этой книге приводятся следующие данные о моем родном селе: село Покровское (Похро-сола) расположено в устье реки Большая Юнга, на левом ее берегу, при впадении в Волгу. Официальное название селения связано с церковным храмом в честь «Покрова Богородицы»; марийское название «Похро-сола» состоит из слов «Похро» – Покровское и «сола» – селение. Утвердилось и другое, народное название: «село Большая Юнга». Это старинное русское селение, в соответствии
с приводимыми автором данными, было основано в 1587 г. в Козьмодемьянском уезде на вотчинной «понизовой» земле суздальского архиепископа. Затем появились временные стоянки архиерейских рыболовов и был заложен мужской Покровский монастырь, впервые упоминаемый в источниках в 1607 г. Со временем сюда, на царскую пожалованную землю, была переселена часть крепостных крестьян из суздальской земли. Здесь же находили пристанище пришлые русские крестьяне, бобыли и посадские люди из центральных уездов.

К середине XVII в. упорным крестьянским трудом немалые площади вотчинного «черного лесу» были превращены в пашни и сенокосные луга. В 1649 г. в «понизовой вотчине» (село Покровское, деревни Гладкая Копань, Луговая Копань, Средняя Копань, Большая Копань) площадь «пахотной доброй земли» составляла 551,5 «чети
в поле, а в дву по тому ж» (то есть четвертей вспаханной земли и еще дважды такую же площадь, в соответствии с использовавшимся в те времена трехпольем. – Примеч. авт.) «лесом поросшие» поля – 174,5 чети (1 четверть равнялась 0,5 десятины. – А.Г. Иванов); сенокосные угодья – 2010 копен. Помимо использования царской пожалованной земли суздальские архиереи не останавливались перед прямым захватом и общинных «ясачных» земель (земель, жители которых платили царю «ясак» – дань мехами и пушниной. – Примеч. авт.) Акпарсовой сотни, пожалованных Иваном Грозным марийскому князю Акпарсу (Акпарсова сотня – территориальная единица марийских населенных пунктов с центром в родовом гнезде князя Акпарса – по разным версиям, в деревне Нуженалы или селе Пертну-ры. – Примеч. авт.), и закреплением за собой ясачных пашен, сенокосных, лесных и бортных угодий, бобровых гонов и богатых рыбных ловель по Волге, Большой Юнге и Ветлуге. В 1671 г. «понизовая вотчина», в том числе село Покровское, была передана нижегородскому митрополиту (позднее нижегородскому архиерейскому дому), захватившему в 1673–1686 годах значительные площади земель ясачных марийцев Акпарсовой сотни.

В 1678 г. в «селе Покровском, Большая Юнга тож» числилось 83 двора (с населением около тысячи человек, в том;числе 381 муж-чина). Как и другие архиерейские крестьяне, жители этого села были обязаны нести тяжелую полевую барщину, платить оброк, ловить для вотчинника рыбу и выполнять многочисленные повинности. Это явилось одной из причин того, что покровские крестьяне и бобыли (бобыль – обедневший крестьянин, не имеющий земельного надела. – Примеч. авт.) приняли активное участие в разинском восстании в 1670–1671 годы.

В 1717 г. в селе «Покровском, Большая Юнга тож» было 68 дворов с населением в 930 человек (351 мужчина и 579 женщин). В этом оживленном волжском селе, где крестьяне, помимо хлебопашества и животноводства, активно занимались судовыми волжскими промыслами, бурлачеством, торговлей, речным судостроением, сплавом леса, плотничными и другими делами, уже в 1727 г. проводились ярмарки. По данным «Экономических примечаний» 1795 г., в селе «Покровском, Большая Юнга тож» «имеется церковь во имя Покрова Пресвятыя Богородицы, деревянная. Во оном селе 1 октября бывает небольшая ярмарка, на которую приезжают из городов Козьмодемьянска, Василя, Макария купцы и мещане с шелковыми и бумажными товарами и разною мелочью» [15].
В 1852 г. известный историк-краевед С.М. Михайлов описал это село следующим образом: «Казенное село Покровское, Большая Юнга тож», на правой стороне реки Волги, отделяется от Троицкого Посада одним только устьем реки Большой Юнги, впадающей в Волгу. Это село можно назвать первым в уезде по зажиточности жителей-судопромышленников, и по ежегодной ярмарке. Здесь числится государственных крестьян по 9-й народной переписи: мужчин – 392 и женщин – 529 душ. Церковь каменная, вместо прежде бывшей деревянной, построена в 1814 году (в ознаменование победы над французами в войне 1812 г. – Примеч. авт.) тщанием прихожан. Главный храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы, а теплый при-дел – во имя Святителя и Чудотворца Николая. Ярмарка открыта с незапамятных времен и называется Покровскою; торговля начинается обыкновенно с 1 и продолжается по 5 число октября. Для нее устроено 4 деревянных корпуса с 120 лавками. Торговцы съезжаются, кроме Козьмодемьянска, из разных городов и селений Казанской, Нижегородской, Костромской и Вятской губерний. Предмет торговли составляют: суконные, шелковые и бумажные материи, сахар, чай, фрукты, посуда фарфоровая, глинная, хрустальная, стеклянная и деревянная, железные, москательные и разные мелочные товары, всего привозом на сумму от 53000 до 83000 рублей серебром; продается же от 6000 до 10000 рублей серебром. Сбор с лавок достигает до 400 рублей серебром, и сумма эта, по согласию самих жителей, поступает в пользу церкви. Кроме ярмарки, бывает значительное стечение народа здесь весною, во время перегрузки лесов (плотов), сплавляемых по реке Ветлуге» [6].

(ЕШ: фото книги: А.Г.Иванов. История сел и деревень Республики Марий Эл. Горномарийский район.

Как следует из записок С.М. Михайлова, крестьяне села Покровское были зажиточнее жителей окружающих сел и деревень Горномарийского района благодаря своему трудолюбию, а также круглогодичной занятости: летом на сельхозработах, зимой – на судостроительном производстве.
Любопытно взглянуть на то, чем же торговали и что покупали в приволжском селе Покровское примерно 150–200 лет назад. Оборот Покровской ярмарки в 1854 году [6].
(ЕШ: В книге подробная таблица со столбцами: Виды товаров; Привезено; Продано; Осталось - в рублях того века. Оставляем только перечень видов товаров и итоговую строку).

Красного товара, как то:
шерстяных, шелковых, хлопчатобумажных, льняных и пеньковых изделий
Москательного и бакалейного товара
Пушного товара
Шапок и фуражек
Молочного товара
Икон, картин и разного мелочного товара
Валянного товара, как то:
Теплых сапог, галош и ботинок
Сапог и сапожного товара

Меду
Арбузов
Фруктов и разных пряностей

Мыла
Железного и чугунного товара
Кузнечных и железных изделий
Рукавиц крестьянских
Сундуков деревянных
Чашек и решет
Глиняной посуды
Луку репчатого
Капусты вилковой свежей
Овчин
Черемисского молочного товара
Рыбы
Яблок
Орехов
Калачей
Сбитня
Говядины
Соли
А всего 81458 – 7379 – 74079

Следует отметить, что даже при поверхностном сравнении двух описанных выше версий истории возникновения Покровского бросается в глаза некоторое несоответствие основных исторических дат. Запись в «Разрядной книге», в соответствии с которой царь и великий князь Иван Васильевич послал на Волгу «в плавных» отряды под командованием воевод Ивана Семеновича Туренина и Дмитрия Андреевича Замытцкова и «оне, шед, в Кузьмодемьянском острог поставили», и одновременно сторожевые посты в Покровском и Владимирском [7], была сделана 14 апреля – 19 мая 1583 г., то есть в соответствии с ней Покровское было основано не позже 1583 года, тогда как в сборнике А.Г. Иванова дается другая дата – 1587 г. Это небольшое расхождение, впрочем, не умаляет ценности приведенных в обоих источниках данных о моем родном селе.

Село Покровское времен моего детства

Наша дворина занимала около 20 соток бугристой земли, и с детских лет нам приходилось обслуживать как «двор» (коров, свиней, кур и гусей), обеспечивая их кормами, водой, теплым хлевом на зиму, так и, естественно, «дом» – родное жилище, заготавливая дрова, ухаживая за огородом (в этот уход входили, как водится, вскапывание, посев – посадка, прополка – окучивание, сбор урожая, хранение его с таким расчетом, чтобы хватило до следующего года и т.;д.).
Дома на нижней прибрежной части села нередко подвергались подтоплению при высоких паводках, поэтому основная часть села строилась на высоком берегу реки. Граница между Троицким Посадом и селом Покровское, на землях которого обосновалась и успешно функционировала судостроительная верфь, проходила по руслу реки Большая Юнга, через которую ежегодно строился свайный деревянный мост, достаточно прочный и широкий для свободного проезда конной повозки. Однако весенним ледоходом его ежегодно срезало, и после спада воды судоверфь снова возводила его на свайном основании. Эта работа ежегодно предусматривалась в смете расходов, и обычно к майским праздникам оба села радостно встречали друг друга.

Нам же, школьникам, выпадала «премиальная» неделя, так как пока моста не было, перебираться на другой берег приходилось на лодках, что было небезопасно, и можно было на законных основаниях остаться дома.
На истории Покровской церкви стоит остановиться поподробнее. Женщины во многих покровских семьях, как и во многих деревенских семьях того времени, были набожны и ходили на службы. Мужчины же зачастую уважительно относились не столько к службам, сколько к церковным праздникам (Пасхе, Рождеству, Троице и т. д.), потому что в домах в эти дни обязательно пекли пироги, что предвещало и выпивку тоже, особенно если пироги были с рыбой (в Поволжье бытовало правило «рыба посуху не ходит»).
Тем не менее, как и везде по России, в годы Советской власти наша церковь подверглась разорению. Когда мне было 5 или 6 лет, районные власти приступили к активным атеистическим действиям – закрытию и разрушению церкви. Был назначен день снятия креста с купола каменной церкви, построенной в 1814 году «тщанием прихожан». Наш детский сад, куда меня ежедневно отводила мама, был расположен
на этой же набережной улице через 5–6 домов от церкви, и воспитательницы детсада повели нас, ребятишек, смотреть снятие креста. Как мне помнится, нас выстроили на яру против церкви, а группа мужиков с плотбища, человек 10–12, накинули на крест длиннющий баржевой канат и пытались под «Дубинушку» свалить крест с купола на землю. У них, однако, ничего не вышло: он оказался забетонирован и приварен к куполу,и только на следующий день спилили металлические связи, и крест спустили вниз. Теплый придел и колокольня были разобраны на кирпичи.

(ЕШ: фото - Разрушенный храм Покрова Пресвятой Богородицы в нашем селе)

Что касается отношения к религии в нашей семье, у нас сосуществовали два мировоззрения: отец Багров Василий Петрович, коммунист, церковь как бы не замечал, а мама Анастасия Семеновна была очень набожна и даже пела в церковном хоре. В доме в ее углу висела икона, и по воскресеньям зажигалась лампадка. Я сам был крещен, как и все дети, в нашей церкви, но, как и отец, придерживался советской идеологии – был убежденным комсомольцем с 9 класса средней школы.
У отца был кумир – Вячеслав Михайлович Молотов (он когда-то выступал перед бойцами части, в которой отец был политруком, и отец это выступление слушал), его портрет висел у нас дома. Запомнился случай во время моих студенческих каникул: к нам зашел по-приятельски секретарь парткома нашего промколхоза «Пионер-Судостроитель» Александр Алексеевич Уваров, демобилизовавшийся фронтовик, старший лейтенант, и, увидев это, прямо скажем, странное сочетание, удивленно спросил: «Что же ты, Леня, рискуешь своей репутацией – ты комсомолец, без пяти минут инженер, а у тебя дома в одном углу икона, в другом – опальный политик, а ведь завтра тебе в партию вступать!?». После этого инцидента портрет В.;М. Молотова (он был во времена Н.С. Хрущева в составе антипартийной группировки, которая в официальных документах называлась «группировкой Кагановича, Молотова, Маленкова, Сабурова и примкнувшего к ним Шепилова») отец снял, а икону матери трогать не стали.

Лесосплав

Вплоть до 90-х годов XX века основным способом доставки леса был плотовой сплав, который, несмотря на очевидные недостатки (большие потери леса при транспортировке, намокание и т.д.), давал возможность с минимальными затратами доставить древесину в безлесные районы России. По сведениям Козьмодемьянской сплавконторы, только через нее с конца 20-х по конец 90-х годов XX века прошло около 36 млн кубометров леса.

Для жителей нашего села лесосплавные и смежные с ними работы были одним из основных источников дохода. Сплав леса по Ветлуге, переформировка плотовой древесины для продвижения плотов в низовья Волги, перегрузки заготовленных лесо- и пиломатериалов из мелких ветлужских барж в крупные волжские суда давали трудолюбивому человеку постоянную работу и, соответственно, приличный заработок.

Для организации плотового сплава создавались три плотовых рейда по левому берегу от устья реки Ветлуги: Троицкий, Мумарихинский и Козьмодемьянский, на которых формировали волжские плоты для отправки их за мощными волжскими пароходами-буксировщиками в низовья Волги. По принятой технологии, ветлужский плот полностью расформировывался; древесина запускалась в сортировочные сетки, отбраковывалась, при этом хвойные деревья отделялись от лиственных (береза, осина, ольха). Затем древесина группировалась на объем одного транзитного челена (челено – одно звено бревен в плоту, обвязанное стальным тросом, которое могло сплавляться самостоятельно или присоединяться к плоту – Примеч. авт.) и вплавь с помощью багра направлялась в приемный карман сплоточной машины (пучковязалки). Сжатая в один пучок с помощью мощной лебедки древесина тут же обвязывалась стальными гибкими стропами с механическим запором, и одна стандартная сплоточная единица, то есть челено, была готова к сплаву в составе волжского плота. Нестандартные по размеру бревна собирались в так называемые «клетки», которые соединялись в единое целое скобами и гвоздями. На каждую плотоединицу (челено или клетку) выписывался отдельный грузовой документ, содержащий спецификацию с указанием сорта древесины, ее количества в м3, а также количества такелажа (поперечных тросов, продольных тросов, или лежней, буксирных тросов и др.). На последнем этапе плотовых работ из отдельных челеньев и плотовых клеток формировалась секция плота длиной 240–280 и шириной 25–28 м; объем одной секции был 5–6 тыс. м3, под размеры камеры волжских шлюзов. Как правило, волжский плотосостав формировался объемом от 30 000 до 60 000 м3 древесины и буксировался вниз по течению буксировщиками мощностью до 1000 л.с. и более. Для обеспечения описанной выше технологии сплавных и сплоточных работ требовалось в разгар навигации дополнительно более 200 человек, умеющих орудовать багром и работать на плотах. К этой работе привлекали жителей ближайших селений – Троицкого Посада, Мумарихи, Болонихи, Гавренихи, Снухина и других соседних марийских деревень. Доставку рабочих на плотовые рейды организовывали сплавные конторы, выделяя служебный катер утром и в конце рабочего дня.
Плотовый сплав издавна был основным и весьма экономичным способом доставки древесины из бассейна реки Ветлуги в районы Средней и Нижней Волги. Практиковалась также и перевозка пиломатериалов с верховьев Ветлуги судами малой и средней грузовместимости, с последующей их перегрузкой на рейде или у береговых причалов села Покровского на крупные волжские баржи – обычно для предприятий Нижней Волги и Дона. В отдельные годы общий объем вывоза лесных грузов из Ветлужского бассейна достигал 3–4 млн м3 в навигацию.

(ЕШ: фото - На Волге. Плот-гигант. Открытка 1908–1912 г. [1])

Во времена моего детства кроме плотового сплава использовался еще
сплав пиломатериалов с помощью белян – несамоходных сплавных судов («сплавной» означает, что судно самостоятельно сплавлялось вниз по течению реки, без использования буксиров – Примеч. авт.), упомянутых в моей первой книге. Остановлюсь на этой совершенно уникальной технологии еще раз, подробнее.
В течение зимы продавец леса распиливал 10–15 тысяч кубометров строительного леса на пиломатериалы, из которых собиралась беляна (по одной из версий, называлась она так из-за своего цвета: пиломатериал не красился и не смолился, и поэтому судно получалось светлым, почти белым). По некоторым данным, существовали беляны длиной до 120 м, с высотой борта до 6 м и грузоподъемностью до 100–150 тысяч пудов (у больших белян – до 800 тыс. пудов), а на постройку средней беляны уходило около 240 сосновых бревен и 200 еловых.

Беляну не спускали на воду,а ждали весеннего паводка, который ее поднимал,
и начинался сплав. Во время сплава управление белянами и плотами при проходе под мостами или на поворотах осуществлялось при помощи тормозных металлических лотов – специальных тормозящих якорей, и за счет большой площади пера руля.
Беляну всегда сопровождали завозни – деревянные суда с удлиненной носовой частью, которая была очень удобна для сброса в воду управляющего якоря и удерживала лодку на плаву при подъеме якоря или тормозного лота из воды, и якорницы – деревянные баржи с деревянным краном – глаголью (разновидностью подъемного крана), которые использовались для подъема лотов со дна реки. Без применения завозен и якорниц безаварийный сплав белян был невозможен. Когда беляна достигала места назначения, она разбиралась, пиломатериалы обсушивались, а затем продавались в безлесных районах Нижнего Поволжья по высоким ценам. Строили беляну только мастера высочайшей квалификации (в Покровском таких мастеров не было).

(ЕШ: фото - Сплавная беляна [1])
(ЕШ: фото - Макет беляны, на котором хорошо видна ее конструкция)
(ЕШ: фото - Строящаяся баржа. В центре на переднем плане – мой отец, В.П. Багров)

Подробнее о лесосплаве с Ветлуги можно прочитать в изданной в 2011 г. книге «Лесосплав на Волге», написанной по воспоминаниям ветеранов Козьмодемьянской сплавной конторы [5].

Судостроение в Покровском

Как строились суда. В первой моей книге, в главе «Покровское судостроение», в краткой форме изложен первый этап судостроительного цикла – заготовка и транспортировка лесоматериалов, однако, с моей точки зрения, безусловный интерес представляют и последующие этапы создания деревянного грузового судна (баржи, дощаника, завозни или якорницы).
Судостроительная площадка, или плотбище (так в Покровском почему-то традиционно называлась производственная площадь, на которой не бревна связывались в плоты, а строились новые баржи), была для нас, ребят, ужасно интересна, тем более что там, как правило, работали наши отцы, опытные плотники. Плотбище занимало широкую прибрежную, затопляемую весенним паводком, береговую полосу, на которой размещались стапельные места для каждой строящейся баржи. Закладка каждого судна проходила после спада паводковых вод и всегда с учетом жестких сроков окончания постройки – до новой паводковой воды и навигации. К моменту спуска баржи-новостройки на воду все построечные работы заканчивались: корпус был проконопачен, борта просмолены, руль и водоотливные средства смонтированы и проверены; необходимый такелаж и якорные оснащения закреплены на штатных позициях. Ниже на снимке показана общая панорама стапельных мест Покровской судоверфи со строящимися деревянными баржами в стадии почти полной готовности корпуса – на фоне высокого правого берега реки Большая Юнга с селом Троицкий Посад.

(ЕШ: фото - Плотбище и стапельные места Покровской судоверфи: в ожидании весеннего паводка)

Стапельное место монтировалось на клетках из коротких бревен с расчетом поддержания тяжести всего корпуса баржи и равномерного распределения нагрузки по всей площади днища (от носа до кормы) и по ширине строящегося судна (от левого берегового борта до правого стрежневого).
Спуск на воду баржи-новостройки зависел от уровня весенних паводковых вод: если стапель был смонтирован близко к урезу воды и паводок был высокий, баржа «снималась» водой (оказывалась на плаву) без каких-либо затрат; а если паводок был низкий – баржу спускали по склизам, которые смазывались специальной смазкой, и после вышибания держащих корпус клиньев она самостоятельно скользила вниз, к воде. Этот момент всегда был самым ответственным и самым зрелищным. Можно было наблюдать, как многотонный корпус вдруг вздрагивал и, медленно склоняясь на правый борт, скользил по деревянным склизам с берега, ударялся о воду, создавая стену из водяных брызг по всей длине корпуса. Когда баржа была уже на воде, ответственный судостроитель и представитель заказчика вместе лично проверяли, нет ли водотечности и, при отсутствии оной, подписывали акты предварительной приемки судна. Этот пакет документов предъявлялся в Речной Регистр с целью получения удостоверения на право плавания по внутренним водным путям России.

(ЕШ: фото - Стапельное место с корпусом)
(ЕШ: фото - Готовая баржа)

Наша Покровская судоверфь в составе промартели «Судостроитель» ежегодно выпускала от 5 до 10 деревянных судов различного назначе-ния: грузовые баржи и полубарки грузоподъемностью до 1000 тонн; якорницы для сплавов плотов, дощаники, паромы, завозни и другой ма-лый флот. Ниже приводятся сохранившиеся в местных архивах снимки трудового коллектива судоверфи.

(ЕШ: несколько фото)

Приобретение промартелью в довоенные годы паровой лесопилки дало возможность обеспечивать всю годовую программу судостроения необходимым ассортиментом пиломатериалов – брусьями для вязки шпангоутов, досками для подделки днища и настила, палуб баржи, пера руля, кают надстройки и т.;д.
До приобретения пилорамы баржи тоже строились, но с использованием продольного распила бревна. Технология продольного распила, в пересказе дяди Феди Балуева, была такова: на высокие «козлы» (2,5–3,0 м над землей) укладывалось ровное, строевое сосновое бревно для распила на два или три бруса. Двое плотников – один вверху, другой внизу – начинали продольный распил, верхний рабочий поднимал пилу вверх и опускал ее уже с загрузкой вниз. Мастер вонзал зубцы пилы, имеющие особую конструкцию, на 2–4 мм в ствол лежащего бревна, и нижний рабочий («тягун») тянул пилу вниз. Одно стандартное бревно корабельного леса длиной 6,5 м и диаметром 30 см два крепких плотника едва успевали распилить за одну смену; женщин на продольный распил ставить запрещалось. Брус обязательно должен был соответствовать проектному чертежу, иначе Речной Регистр не подписывал документ на эксплуатацию грузовой баржи или якорницы.
Но главной задачей лесопильной бригады было дать полный ассортимент всего пиломатериала точно в срок. При этом шпангоутный материал, обшивка днища и палубы, обшивка надстройки (доски чистые и без сучков) напиливались не более, чем за сутки до закладки баржи – иначе коробился материал. Затем четко формировали всю партию для каждой баржи и отправляли следующей смене лесопильщиков и сборщиков-монтажников весь пиломатериал для каждого стапельного места.

Воспитание молодежи в бригаде судостроителей.
Почти все молодые ребята в нашем селе хотя бы какое-то время работали в бригаде судостроителей, где проходили не только школу молотка и рубанка, но и получали уроки жизни и отношения к работе, иногда довольно жесткие, но зато очень действенные и запоминавшиеся на всю жизнь. Особенно отличался в воспитании молодежи наш бригадир, дядя Федя Балуев.

В бригаде у него был всегда полный порядок, но приучал он к порядку ребят, особенно новичков, надо сказать, довольно специфически. Как рассказывал мой отец, который был заведующим производством, однажды Федор Балуев заметил, что после обеда в течение 15–20 мин., а то и получаса, стука топоров и молотков не слышно: кто-то ищет рукавицы, топор, молоток, не положенные на место перед обеденным перерывом. После первого этапа воспитательной работы с молодежью с применением
бурлацкой лексики, он переходил ко второму этапу воспитания. После гудка на обед он обходил рабочие места молодежи, собирал и прятал весь брошенный инструмент, а потом, при задержке начала работ, устраивал разнос каждому разгильдяю.
Но иногда и это не помогало. Тогда он изобрел новый, самый эффективный метод борьбы с разгильдяйством: собирал брошенные правые рукавицы, мочился в каждую из них и прибивал рукавицу баковым гвоздем к рабочему месту плотника. Отрывать на морозе такую рукавицу было трудно и очень позорно. Вскоре все село – а на селе утаить что-нибудь вообще невозможно – покатывалось со смеху при упоминании о методе дяди Феди, а ребятам стало стыдно встречаться с девушками. Находя прибитые рукавицы, молодежь обижалась, и кое-кто даже хотел устроить дяде Феде темную, но мастера пригрозили, что больше не возьмут их на работу, и бунтарям пришлось подчиниться дисциплине.

2. Семья
Еще раз о моих родителях

(ЕШ: фото - Мои родители)

Я всегда считал и до сих пор продолжаю считать, что нам, моим двум сестрам, брату и мне, исключительно повезло с родителями: во-первых, они оба, и отец, и мать, воспитывались в трудовых семьях и с самых ранних лет жизни прививали нам привычку и любовь к непростому крестьянскому труду, реке и всему, что с ней связано. Во-вторых, наша семья, хоть и считалась достаточно зажиточной, зарабатывала все только своим трудом и пользовалась на селе заслуженным, на мой взгляд, уважением.
В районе Покровского близость сосновых лесов, пригодных для использования в качестве источника древесины для корабельного и лодочного производства, давала возможность трудолюбивым людям иметь хорошие заработки и достойно содержать свои многодетные семьи. Мой прадед Захар Багров и дед Петр Захарович Багров славились изготовлением быстроходных весельных лодок и часто получали заказы су-довладельцев на постройку мелких барж и паромов для переправ через Волгу, а иногда и на строительство средних и крупных транзитных барж, отвечающих требованиям речного регистра для эксплуатации на волжских и камских трассах.
Из семейных разговоров у меня в памяти осталось, что наибольшим мастерством отличался прадед Захар, который был настоящим народным умельцем: кроме лодок он однажды изготовил деревянные часы и изобрел веялку для очистки влажного зерна, которую крестьяне охотно использовали в дождливые летние периоды (правда, за плату: один мешок зерна за просеивание десяти). Братья Василий Петрович (мой отец) и Иван Петрович (мой дядя) Багровы, хотя и были малограмотны, были действительно отличными судостроителями. Не имея ни специального образования, ни хотя бы чертежей на ту или иную конструкцию грузовой баржи, они держали в голове весь технологический цикл ее постройки от закладки киля до навески пера руля. На однажды заданный мной вопрос: «Как же ты будешь сдавать эту баржу без чертежей,
и кто ее такую купит?», мой отец отвечал кратко: «Все знают, что я владею этим проектом и выполняю эту работу не в первый раз. Ее купят». Так и произошло.
Кроме признанного мастерства в изготовлении лодок мой отец и дядя славились на селе своей изобретательностью: каждый год они вносили в модели весельных лодок какие-нибудь новшества, улучшая их, поэтому на ежегодных ярмарках их лодки, как правило, быстро раскупались. Так, мой отец был одним из авторов так называемого кокорного набора «скелета» баржи (кокора – это нижняя, комлевая часть ствола хвойного дерева, срубленного с одним из ответвлений корня, образующим крюк; кокоры использовались при постройке корпуса судна без металлических крепежных элементов. – Примеч. авт.), что, по тем временам, считалось большим и важным плотницким достижением. Однако на практике его реализовать удавалось не всем, и позднее вместо кокор, несмотря на их экономичность, стали использовать шпангоуты на основе брусьев и металлических болтов. Мой отец, Василий Петрович Багров, научившись сложному ремеслу деревянного судостроения у своего деда, начал свою карьеру с подсобного рабочего, занятого на устройстве стапельных мест. Затем долгие годы был бригадиром плотников, подбирая работников только из числа высококвалифицированных мастеров баржестроения, умеющих изготавливать вручную наиболее ответственные конструкции судна. Он дорос до заведующего судостроительным производством промартели «Судостроитель», а когда артель была объединена с колхозом «Пионер» и преобразована в промколхоз «Пионер–Судостроитель», стал его председателем, которым и оставался до ухода на фронт в 1942 году.

Надо отметить, что семейство Багровых, по профессиональному признаку, представляло собой «союз» двух групп: «аграриев» и «промышленников». В «промышленниках» числились мастера баржестроения (мой отец Василий Петрович Багров и дядья, Иван Петрович Багров и Иван Михайлович Грошев); к «аграриям» относились мой дед по матери Семен Игнатьевич Тимин, его сын Петр и две сестры.

(ЕШ: фото - Моя мама у родного берега с сестрой Валентиной и братом Юрием)

Чудо-добыча.

Анастасия Семеновна Багрова и ее сестра Анна, а также моя бабушка Надежда Лукинична Анкудинова, жена Семена Игнатьевича. Семья была трудолюбивой и довольно зажиточной, имела небольшой участок пахотной земли, который обрабатывала вручную. По рассказам матери, все члены семьи, включая и бабушку, начиная с весны, трудились непрерывно. Наемных подсобных работников не было, семья считалась середняцкой, и поэтому при раскулачивании ее не тронули. В период коллективизации, после долгих семейных споров, семья вступила в колхоз, и женщины со слезами на глазах отвели корову и теленка на колхозную ферму. Со временем, когда семейные плотники стали прилично зарабатывать на строительстве весельных лодок и мелких барж для Ветлуги, семья вновь приобрела дойную корову и обзавелась довольно крепким самостоятельным хозяйством. Дети в нашей семье всегда помогали родителям в поле, саду и на строительных работах; учились мы сначала в Покровской начальной школе, затем в Троицко-Посадской средней школе.

Спустя много лет я и моя младшая сестра Валентина Васильевна приобрели дома на земле предков, в родном селе Покровское, и с помощью детей и друзей с наслаждением обустраиваем их.
Валентина Васильевна, наверное, благодаря своему стойкому характеру и целеустремленности, проявила инициативу и первой из нас провела к дому водопровод из скважины глубокого бурения. Одной из первых в селе она стала выращивать в этих нежарких местах арбузы, дыни и абрикосы.

Скажу между строк, что моей сестре удалось поучаствовать в восстановлении, через много лет после разрушения, Покровской церкви, что стоило ей немалых усилий.
Восстановленный храм Покрова Пресвятой Богородицы в Покровском. Купили здесь участки и мой младший брат Юрий Васильевич, и семья старшей сестры Риммы Васильевны. К сожалению, их больше нет с нами, но и после их смерти их дети и внуки продолжают приезжать в родное нам всем Покровское. Здесь в Покровском, где корни мои и моей семьи, часто бываю и регулярно встречаюсь с родными и знакомыми и я.

О моей семье и начале карьеры

В 1954 году на предприятия речного флота в Сталинграде прибыли молодые специалисты: инженеры Г.А. Тарин и Л.В. Багров из ГИИВТа, В.А. Полевой, Ю.М. Филиппов, Г.И. Потапов и Т.А. Урванова из ЛИВТа, техники Э.Н. Стрельцов, С.В. Колесниченко из Казанского речного техникума, которые, как и все наши специалисты-речники, сразу получили места в общежитии речного порта. Создалась дружная молодежная группа комсомольцев, которые после работы, как правило, проводили свободное время в клубе речников, где занимались в разных секциях по интересам. Как правило, на эти встречи приглашали и прибывших в Сталинград молодых специалистов из пединститутов, в числе которых были супруги Самойленко и И.Г. Артемьева. Инесса Георгиевна, моя будущая супруга, сразу привлекла мое внимание: она умела играть на аккордеоне и пианино, и ее музыка, то зажигательная, то проникновенная и теплая, скрашивала наши в клубе вечера.
Инесса, вместе со своей матерью Пелагеей Порфирьевной, снимала частную квартиру недалеко от клуба речников. После одного из вечеров в клубе мы с Г.А. Тариным зашли на квартиру Артемьевых и поразились скромности этого жилья. Запомнилось, что через щели окна была видна улица, и холод через них непосредственно проникал в дом. Инесса Георгиевна понравилась и мне, и моему приятелю Геннадию.

(ЕШ: фото - Инесса и ее мать, П. П. Артемьева, в пору нашего знакомства)

Поэтому мы попробовали устроить семью Артемьевых в общежитии портовиков, однако нам это не удалось. Тогда мы стали подыскивать новую квартиру для Артемьевых, более добротную, удобную и теплую. Нашли ее в Ворошиловском районе, недалеко от нашего общежития. Туда они и переехали.

Комсомольская организация района регулярно устраивала вечера отдыха молодежи (часто с танцами) в клубе речников. На одном из таких вечеров выступал первый секретарь райкома комсомола В.Алимпиев. К нашему удивлению, мы обнаружили, что он уговорил нашу знакомую Артемьеву принять участие в вечере в качестве аккомпаниатора, а потом провожал ее. Как нам показалось, ей это польстило: он был из состоятельной, по тем временам, семьи (его мама занимала пост руководителя облздравотдела, и проживали они в большой прекрасной квартире в центре Сталинграда). Я и мой друг решили оттеснить его, и мы стали провожать ее домой все втроем. На одном из вечеров мы с Тариным завладели инициативой и пригласили девушку на совместный поход в театр, после которого мы регулярно с ней встречались – «дружили втроем». Естественно, так долго продолжаться не могло, и наши отношения с Геннадием стали напряженными. После очередной встречи втроем мы с ним решили, что она сама должна выбрать одного из нас. При последующей встрече она уделила мне большее внимание, наши отношения стали стремительно развиваться, и мы даже начали обсуждать возможность создания семьи. Мое деревенское воспитание требовало обсудить вопрос о моем возможном вступлении в брак с родителями, и я, с ее согласия, поехал в родное село за родительским благословением. Инесса Георгиевна осталась в городе и, как выяснилось потом, страшно волновалась, но я быстро вернулся с положительным ответом. Помню, как ее глаза радостно засияли. Мы решили не откладывать свадьбу, и назначили поход в ЗАГС на следующий день – воскресенье, – когда это учреждение не работало. Вся комсомольская группа речников (кроме, естественно, Г. Тарина) с восторгом поддержала наше решение расписаться на следующий же день, но что было делать с расписанием работы ЗАГСа? Выручил нас наш друг В.А. Полевой, второй секретарь райкома комсомола: он нашел заведующую ЗАГСа и убедил ее, в порядке исключения, прийти на работу в выходной день.

(ЕШ: фото - Молодожены. 1959 г.)

Так как ни у кого из нас собственной квартиры для проведения свадьбы не было, а на ресторан у нас, молодых специалистов, естественно, не было денег, да это было тогда и не принято у комсомольцев, нам пришлось обратиться за помощью к друзьям
Инессы Георгиевны. Семья учителей – друзей Инессы И.И. Самойленко и Е.И.Самойленко, которые, как и она, были выпускниками Московского педагогического института им. В.;И. Ленина, имела отдельную квартиру. Мы попросили их отправить детей к бабушке и разрешить нам провести свадебные мероприятия, на что они с энтузиазмом согласились. Свадьбу сыграли в квартире дружно и весело, потом были организованы прогулка на теплоходе и поход в планетарий, который только что открылся в Сталинграде, а свадебное путешествие совершили на одном из теплоходов рейсом Сталинград – Козьмодемьянск к моим родителям.

Через некоторое время мы получили квартиру, вскоре родился сын Евгений, а затем и дочь Елена, и мы стали дружной семьей.

Инесса  Георгиевна работала учителем-дефектологом в специальной школе для
детей с нарушениями слуха. Ее профессиональной специализацией и одновременно увлечением было развитие остаточного слуха у слабо-слышащих детей, а любимой методикой, в то время новаторской, настоящим коньком – музыкальные уроки, целью которых было научить почти глухих детей слушать и воспринимать ритм и мелодию. Вот где по-настоящему пригодились ее музыкальные таланты! Я бывал на ее уроках и видел, как напряженно нужно было трудиться учителю и ученикам, многие из которых сами не верили в успех, чтобы достичь результатов. И ведь получалось: надо было видеть восторженные глаза учеников, впервые в своей жизни услышавших звуки музыки!

(ЕШ: фото - На занятии по развитию слуха)

Так началась в Сталинграде моя счастливая семейная жизнь. Что же касается работы, в Сталинградском порту я получил богатую практику по решению многих эксплуатационных проблем речного транспорта – организации движения флота, технологии погрузки-выгрузки судов и вагонов, шлюзовании через гидроузел Сталинградской ГЭС, буксировки плотов при освоении новых ГТС Волги и Волго-Дона. Приобретение этого опыта не обходилось и без ошибок и серьезных потерь: были допущены аварии при шлюзовании, организации переправ в черте города Сталинграда, в том числе, к сожалению, с человеческими жертвами. За это я получил строгие взыскания, предусмотренные законодательством (поскольку было установлено, что причиной аварий было нарушение исполнителями должностных инструкций, дальше взысканий дело не пошло). В этот период в Министерстве речного флота формировалась команда опытных эксплуатационников, в число которых попал и я. Хотя у меня был серьезный недостаток – отсутствие опыта работы в бассейновом масштабе (в пароходстве, бассейновом управлении пути, управлении речного регистра и т.;д.), – по итогам очередной навигации мне было предложено перейти в аппарат Министерства. Переезд в Москву горячо обсуждался на семейном совете, так как коренным образом менялся характер не только моей работы, но и работы моей супруги и жизненные перспективы детей. Но решение о переезде все же было принято.

Накопленный в Сталинграде опыт позволил мне освоиться в центральном аппарате МРФ. Правда, пришлось изучать новые проблемы и учиться быстро находить их решения. Иногда было так трудно, что появлялось желание уйти в науку – в ЦНИИЭВТ – или вернуться в Сталинград. Однако в ЦК КПСС мне четко объяснили, что такое право надо еще заработать.
Несмотря на трудности, удалось найти свое место в Москве и моей супруге. Инесса Георгиевна была принята дружелюбно женским обществом министерства и, что самое главное, состоялась профессионально.

Пройденная в Сталинграде практика обучения детей с помощью музыки позволила ей после нашего переезда в Москву защитить кандидатскую диссертацию под руководством корифеев дефектологии, докторов педагогических наук Ф.Ф. Рау и Н.Ф. Слезиной и получить работу в качестве старшего научного сотрудника Института дефектологии Академии педагогических наук СССР. В лаборатории дефектологии, кроме Инессы Георгиевны и также переехавшей в Москву Е.И. Самойленко, было еще пять специалистов этого профиля – настоящих энтузиастов своего дела. Инесса Георгиевна ввела меня в круг специалистов по дефектологии, и, общаясь с ними долгие годы, я не уставал восхищаться их преданностью своей труднейшей профессии, энтузиазмом и самоотдачей в работе.

Общение с дефектологами неожиданно привело и к интереснейшим знакомствам. Уже в Москве мы с Инессой Георгиевной однажды пригласили ученых-дефектологов на краткий прогулочный рейс на теплоходе по маршруту Москва–Углич. В числе гостей оказался известный тенор Большого театра И.С. Козловский, который был другом
Н.Ф. Слезиной, подруги Инессы Георгиевны. Во время рейса Иван Семенович предложил мне сыграть в шахматы. В студенчестве я немного занимался шахматами, имел 2-й спортивный разряд и полагал, что одержу легкую победу над прославленным певцом. Однако я не знал, что И.С. Козловский был кандидатом в мастера спорта по шахматам, и ему хватило всего 30 ходов, чтобы «положить меня на лопатки». Несмотря на мой позорный проигрыш, наше общение получило неожиданное продолжение: оказалось, что у моего друга Г.А. Тарина была только что присланная из Астрахани знаменитая астраханская вобла. Он захотел меня утешить после моего проигрыша, и мы присели за столик на палубе, чтобы насладиться воблой с пивом. Оказалось, что каюта И.С. Козловского выходила на тот самый столик, и мы пригласили Ивана Семеновича присоединиться к нам. Сначала он отказался от угощения, ссылаясь на необходимость сохранения голосовых связок, но потом все же не устоял. Попробовав воблу, Иван Семенович попросил добавки, которую мы тут же с удовольствием ему вручили вместе со стаканчиком пива. К нашему угощению присоединились и дамы – Инесса Георгиевна и ее подруга Нина Феодосьевна Слезина. Можно догадаться, чем закончилась эта палубная трапеза – вобла кончилась очень быстро. В дальнейшем мы неоднократно встречались с И.С. Козловским и Н.Ф. Слезиной в домашних условиях.