Возвращение

Что делает человека человеком? Что выделяет его из гармоничного мира природы, где так естественны законы джунглей, пустынь и гор, одинаковые по своей сути в стремлении выжить любой ценой или покорном принятии смерти? На эти вопросы давно ответили философы-гуманисты и религиозные деятели. В свое время на них дал ответ и великий сын мельника Рембрандт Харменс ван Рейн, дал его ценой собственной жизни.

Притча о блудном сыне, предавшем отца и семью, промотавшем состояние, но раскаявшемся в содеянном и прощенном, для Рембрандта не просто популярный библейский сюжет. Это притча о нем самом. Нет, младший сын Хармена не проматывал наследства отца, не желал его смерти, чтобы заполучить причитающуюся долю. Он, по мнению самого Рембрандта, предал его добрые надежды и промотал свою собственную жизнь, разменяв ее сначала на роскошь и славу, а потом на бесконечные судебные тяжбы, постоянный страх нищенства и презрение вчерашних почитателей.
О своем пути Рембрандт рассказал в многочисленных автопортретах, которых сделал более сотни. По ним можно читать о внутреннем состоянии, которое испытывал мастер светотени в тот или иной период своей жизни. Но, пожалуй, самый главный автопортрет он сделал незадолго до смерти - в 1669 году, открыв зрителю свою согбенную спину в рубище, бритый, словно у каторжанина, затылок и заскорузлые пятки.

Как и многие исследователи творчества Рембрандта, я долго не могла понять, кто изображен на вечном шедевре «Возвращение блудного сына» помимо центральных, на первый взгляд, предельно ясных фигур. Мне было важно узнать, насколько сильно перекликается библейский сюжет с биографическими фактами самого голландского художника, чья жизнь состояла из величайших достижений и, увы, величайших потерь. По мере узнавания перед глазами проходили его счастливые мгновения с Саскией в роскошном доме, который он превратил в настоящий музей искусств, рукоплескания высшего амстердамского общества таланту живописца, радость от рождения единственного сына Титуса... А потом судьба стала проверять его по-другому, и это было невыносимо горько читать. Смерти близких и любимых людей, разорение, предательство, унижения... Высшее общество мстило ему, человеку из простонародья, за свой прежний восторг, когда он изображал их, таких важных и надменных, на парадных портретах, выписывая дорогие перстни и кружева. Оно стремилось загнать его на родной «шесток», не приняв нового искусства художника, разозлившись на его женщин и стариков из бедных кварталов, которых он писал теми же красками, что и богатых патрициев.
Можно только догадываться, что испытывал Рембрандт в тот момент, когда от него отворачивались друзья и ученики, когда на аукционе за бесценок продавали подлинных Рафаэля и Джорджоне из его богатейшей коллекции, когда суд запретил ему иметь имущество, кроме носильных вещей и принадлежностей живописца, а картины, которые будут написаны художником впредь, отдавать кредиторам. Но он выдержал это. Черту судьбы подвела смерть Титуса.
Смею предположить, что именно тогда вся прожитая жизнь предстала 60-летнему Рембрандту сплошной иллюзией. С ним осталось только его мастерство видеть и показывать духовную суть вещей, о которой так много размышлял его современник и соотечественник, гонимый, как и он, Спиноза. И Рембрандт показал.
На коленях, в полном смирении, с покаянием он вернулся к подслеповатому, но зоркому душой отцу, старшему добряку брату
Герриту, обижавшемуся на него Адриану, к веселой сестре Лейсбет и молчаливой матери. И отец, конечно, простил его, заблудшего, но раскаявшегося, и приказал заколоть теленка. И красавец Геррит возликовал. И брат Адриан понял, что заблуждался, завидуя Рембрандту. И мать с сестрой засуетились на кухне. Поистине покаяние и милосердие, умение осознать свою вину до глубочайшего самоотречения и дар прощать с великой любовью в сердце - вот что отличает мир джунглей от человеческого, очеловеченного мира. Гениальный Рембрандт Харменс ван Рейн выстрадал это понимание.