Дворецкий в графском камзоле

       Иннокентий Владленович, доживший уже до глубоких седин на своей не до конца  полысевшей  ещё голове,   очень любил, как и многие, выдавать желаемое за действительное.    Многие из которых    надувательство щёк сделали  своим главным занятием в этой жизни,   что больше походило  всё же на  такое  жизненное кредо,   когда  кто-то из этих профессионалов предлагал кому-то  оплатить тот  воздух, с помощью которого он надувал щёки, говоря о своём профессионализме, являясь на самом деле полным профаном в том, о чём вёл разговоры на уровне великого знатока.   

        И    таких  в мире людей  стало не просто много, они  встречались    можно сказать на каждом твоём шагу,  к которым  однозначно и непосредственно имели отношение строки поэта-классика  Александра  Сергеевича Пушкина, написанные о Евгении Онегине, как данная ему характеристика:

       "И был глубокий эконом,
       То есть умел судить о том,
       Как государство богатеет,
       И чем живет, и почему
       Не нужно золота ему."

      То есть все те, кто освоил профессию надувательства щёк, точно так же, как и Онегин, умел  судить  о том,  о чём он  говорил с таким трудом.   При всём этом такие профессионалы,  как  правило,  хорошо  освоили только  математику,  что значит могли сосчитать все  свои потребности и сколько они стоят, чтобы потом запросить желаемую сумму с человека, которому решили  продать означенный  воздух.


          Иннокентий Владленович отличался от них только тем, что не воздух продавал, а себя самого,   попросту выражаясь, выдавал  себя  за кого-то другого, всегда представляясь графом, на самом деле расхаживая в  ливрее  дворецкого, что можно было тоже, такую его манеру поведения, охарактеризовать  строками из того же произведения того же поэта, который про своего героя сказал, что стали уже классикой мысли некоторых:
 
     “Мы все учились понемногу
      Чему-нибудь и как-нибудь,
      Так воспитаньем, слава богу,
      У нас немудрено блеснуть.”


          Вот этим и пытался блеснуть Иннокентий Владленович, своим воспитанием, манерами, каждый раз надевая на себя графский камзол и забывая при этом, что под ним, под этим костюмчиком, который он даже умудрялся подобрать себе по размеру,на нём   надето  кое-что другое  —   сросшаяся с ним ливрея дворецкого,  ну или просто лакея,  которая и выдавала его с головой, не смотря на имеющуюся образованность, проявляемый интерес в жизни и прочее,   всё это было, но воспитания не было. Был только костюмчик графа, надетый на упомянутую ливрею.
   
        Это вовсе не означало, что Иннокентий Владленович  не имел того графского происхождения, но вёл себя всё равно, как слуга-дворецкий, не редко позволяя себе хамские выходки в ситуациях, когда чем-то был недоволен. Ну, к примеру, сказали ему, кто он есть, равнодушный, чёрствый,  толстокожий тип, не смотря на свой интерес к тонкому и прекрасному,  к искусству,  он  им  активно интересовался,  и он тут же сам  к тому  сказавшему, обращался  как к плебею со своей   колокольни графа, но языком дворецкого, того самого плебея,  чего просто  не хотел замечать. Зато эту его особенность видели другие.

         Особенно это заметно было в тех письмах, которыми он обменивался с разными людьми, ведя с ними в переписке разного толка  разговоры, как и раньше, пользуясь эпистолярным жанром для общения.    И, если в общении тет-а тет он ещё мог как-то с помощью своего  графского обаяния,  скрыть эту свою  странноватую особенность, своё  пренебрежительное   отношение   к  людям, когда за теми самыми раздутыми щеками они не видели основного, то в письменном виде  у него  это    не выходило.

         Он же, не стесняясь, выражая своё полное отсутствие уважения  к собеседнику,  не важно, что к бумажному собеседнику, все свои речи и слова писал, не утруждая себя  не используя     знаков препинания.  И  эти его перлы с трудом поддавались пониманию, их невозможно было расшифровать, не напрягая свои умственные  извилины, когда ни запятые,  ни точки, и никакие другие вопросительные  и восклицательные знаки им даже не предусматривались.

       Иннокентий вёл беседы на одной ему понятной   волне   “ Ай, да,  как-нибудь сам разберётся  и поймёт то,  что я хотел сказать, да и  не суть важно,   поймет ли,  я же  —  граф, а он тут — плебей”, —    думал он,    каждый раз забывая,  с чем сросся почти  с    рождения,  как со своей  второй   кожей — с дворецкой ливреей.
         Но ведь только человек мелкого пошиба мог так себя вести.    Этого не знал, как видно,   Иннокентий Владленович,  всё сильнее  раз за разом надувая щеки, особенно, когда говорил о чем-то для себя  значимом.

         И потому,  на этом, на отсутствующих знаках препинания  не останавливался  и шёл дальше,  что значит, хамил  больше  и выглядел гаже, преуспев в написании имён  своих собеседников с маленькой буквы, как бы обращаясь  к ним,  как неодушевленным предметам. А зачем  тогда вообще, обращался, хотелось спросить, если человека за стул или  ножку от стула имел?

        Но он обращался, и именно этого-то и не было возможности заметить в личном общении с глазу на глаз, там, как ни обращайся,  с маленькой буквы обратиться не получится, ну, если только сходу с “вы” на “ты” перейти и таким образом показать свое истинное отношение к собеседнику, всегда оставаясь графом, ведь тот костюмчик привилегированного класса всегда был на нём, ему так хотелось.

     А при эпистолярном жанре общения, чтобы и самому не забыть, кто он есть, Иннокентий  Владленович,  витиевато выводя свои перлы    уже знакомо без знаков препинания и прочего, обращаясь к очередному    табурету или его ножке,  сам, сидя в  тот момент  в  мягком плюшевом кресле у себя дома, подкручивал букли на своём износившемся  от времени  парике белого цвета, побитого давно со всех сторон молью, так что выглядел этот придворный аксессуар личного назначения, хоть и вышедший давно из моды,  почти  как его собственная,   родная голова, почти полностью лысая с маленькими прогалинами седых волос,  которые     он и наматывал с задумчивым видом  на свои длинные  пальцы с одухотворенным видом, потом важно поправлял пенсне на своём носу, который относил, беря выше, почти к мраморному бюсту какого-нибудь древнегреческого  философа,  и таким образом продолжал начатое общение, плюя на самом деле на собеседника, хотя и говорил порою ему достаточно  приятные вещи,  но как всегда,  с высоты той значимости, которую придал себе за счет такого своеобразного надувания щёк.


      Сказать, что Иннокентий Владленович всегда так вёл себя, а именно, как хам-дворецкий в надетом графском камзоле, значит вообще ничего не сказать об этом человеке.

      Потому что   он ещё  с огромной   радостью переходил к знакам препинания, к вежливой форме обращения  и общения, демонстрируя иные свои таланты и способности, когда вдруг узнавал о себе нечто иное, что он не бездушное черствое создание, а даже наоборот и при этом  наиумнейший и наиобразовеннейший  человек, не с налётом интеллигентности, а  являющийся  истинным  интеллигентом, именно тем  самым  графом, которым он себя считал, зная, что это не так и начиная старое  общение  заново, почти    с чистого листа, уже   писал по всем полагающимся правилам, не забывая обращаться к человеку по  имени и   с большой буквы.

       А   следом  мог   смело,   не задумываясь,   снова узнав о себе,  что-то  нелицеприятное,   плюнуть на все графские замашки, называемые   правилами приличия, и только что показывая себя с одной стороны, показывая свое умение писать, как все нормальные люди, забывал о правилах синтаксиса и о том, что имена собственные, к которым имели отношение и человеческие  имена,  пишутся с большой   буквы,  уже  обиженно строчил свои вежливые париковые букли одной  сплошной   строкой     из   маленьких букв без остановки.


      При этом думал, что никто не замечает его такого радикального      перехода  с “вы” на “ ты”,   он же в этот момент  привычно поправлял плешивый  парик на своей   полысевшей давно  голове, и проверял наличие пенсне на своем носу древнегреческого философа, считая что у него   всё хорошо и всё в порядке, никто не заметил всей его плебейской дворецкой натуры, которая пёрла из него   в таких ситуациях, как  стадо баранов, вырвавшееся на свободу из овина,   когда ты понимал, что перед тобой тот самый случай, просто классика жанра, означающая:

 
      “Мы все учились понемногу
       Чему-нибудь и как-нибудь,
       Так воспитаньем, слава богу,
       У нас немудрено блеснуть.”


          Только каким воспитанием?   Не тем ли, каким блистал каждый раз оскорбленный граф Иннокентий Владленович, великий надуватель щёк, недалеко ушедший в этом искусстве от своих соратников, продающих за дорого воздух для надувания собственных  щёк  для    получения прибыли и исполнения своих желаний в этой жизни.   

         Правда,  кое-чем он  от них всё же отличался, оставаясь равнодушным и чёрствым ко  всем, кроме своей собственной  персоны, он за бесплатно готов был надувать эти  свои щёки лишь бы сойти за того, кем не являлся на самом деле, за того графа в камзоле, ливрея дворецкого которого срослась с ним настолько прочно, что казалось,   была  его собственной  кожей,   и по всему видно    больше ему подходила, чем костюмчик привилегированного класса дворян, к которым он себя причислял.   

      Ну,   вот так вышло, что и дворяне, если и  он таковым и являлся на самом деле, бывают паршивыми людьми, любящими не просто  похвалу в свой адрес, а лесть, не важно, что таковая бывает только ложью,  страдающими амбициями большого человека, когда все остальные за очень  редким исключением рядом с ними  маленькими остаются, и к которым не западло обратиться как к табурету или как к ножке от табурета, даже не заметив, насколько сам  низок и мал,  как упал в глазах других,  даже при том, что нацепил  на себя что-то большое, скажем, ту же значимость в виде графского камзола.

           И вот таким и был этот Иннокентий Владленович, всегда и всё же    всего  лишь    дворецкий в надетом камзоле графа, хоть  и не был каким-то особенным   исключением среди других людей, тем  более, среди  тех, кто более, чем на ура  освоил профессию по надуванию щёк, а попросту выражаясь, среди  любителей выдавать желаемое за действительное, а  таких было действительно очень много,  и даже больше, чем хотелось бы видеть их в этой жизни пусть и    для разнообразия человеческих образов  и натур.

3.08.2020 г
Марина Леванте

(в качестве иллюстрации к написанному  использована карикатура Михаила Ларичева)