El Topo. Глава 1

– Как можно не любить читать Льва Толстого? – подумал я. – А вот так! – и прильнул к нейрокулярам.

– Совпадение? Случайность? Полагаю, нет. Я полагаю, среди нас завёлся крот. И, полагаю, я знаю, кто этот крот – я его расколол, я его изобличил и разоблачил, и тогда он бросился на меня и пытался столкнуть в бездну, в пучину Райхенбахского водопада, но, поскольку ещё в юности я в совершенстве овладел приёмами смертельной борьбы борицу, у него ничего не получилось, он потерпел неудачу, а я счастливо спасся и жив! Кроме того, что я спасся и жив, у меня есть ценная информация, – тут я немного повращал глазами и сделал небольшую динамизирующую паузу – ради новой искренности, разумеется, ради новой простоты, ради, коротко говоря, победы того великого дела, служению которому все мы столь преданны – и это по самой меньшей мере.
– Вот, кстати, опять же, – не теряя беседы нить и даже наоборот, как будто бы ухватясь за неё обеими руками – так хватается утопающий в море Лев Толстой за брошенной ему с высокого борта белоснежного линкора канат – вернулся я к реалиям, – насчёт собственно информации ничего субъектного, ничего личного, – если бы в этот момент я мог посмотреть на себя со стороны, то сразу бы увидел, что пытаюсь говорить возможно более доходчиво и просто, пользуясь самыми простыми словами и самыми доступными понятиями – всё это, как вы и сами уже, конечно, разумеется, понимаете, или, точнее, некоторые уже понимают, а некоторые уже не понимают, и о чём я уже говорил, а теперь повторяю, я делал ради новой искренности, ради новой простоты и во имя того, чего я уже сказал и повторять не намерен – что характерно, и в чём, собственно, самая изюминка, так ведь оно и было на самом деле, и я отлично и со всех сторон одновременно видел себя, говорившего эти слова – строго говоря, нейроинтерфейс позволяет и не такие марши урезывать – там, строго говоря, интересно, конечно, и даже весьма – открываются, понимаете, такие перспективы, от которых дух захватывает – но интересно это в не меньшей степени, чем опасно – очень опасно – и опасно именно тому, кому интересно – поэтому, снова ухватясь руками за толстый морской канат совсем как Лев Толстой или, допустим, Иван Тургенев, и не выпуская его, я бодро взобрался на борт белоснежного парусника. – Насчёт собственно информации ничего личного, но не насчёт её ценности, – сказал я, едва только перевалившись через поручни и уперевшись, наконец, крепенькими ножками в палубу. – Кто приписывает информации ценность или бесценность, и кто приписывает сахару сладость, а соли – солёность? – тут я снова немного повращал глазами и сделал важную динамизирующую паузу, выйдя из крутого орбитального виража и заходя на следующий виток – про витки, кстати, тоже интересно – как, вы думаете, связаны эти витки с витками бесконечной невидимой нити, которую наматывает на большие пальцы рук Сергей Валентинович Огуреев? Но сейчас мы не будем на это отвлекаться, во-первых, потому что тут нет ничего нового, и, во-вторых, потому что вы всё равно не поймёте.
– Заметьте, однако, далее, – продолжил я наматывать или разматывать невидимую нить нарратива – что также характерно, и сам будучи нитью, строго говоря, неизвестно, чего, которую наматывает или разматывает кто-то или, если вы настаиваете, если вам так удобней, кое-кто. – И кто же? – спросите, возможно, вы, и я бы с радостью вам ответил, если бы имел такую возможность, а, так как я такую возможность имею, то и отвечу, но по порядку, в своём месте, в своё время и в доступной форме – да, собственно, что, кстати, снова характерно, я ведь уже это делаю – для меня, который в этот самый момент отлично видит себя со всех сторон одновременно, так это ясно как простая гамма. – Заметьте, однако, далее, – продолжил я, следуя за нитью нарратива как Персей, – что речь идёт пока только о приписках, и ещё не поднята главная тема, не поставлен главный вопрос: кто даёт соли её солёность, сахару его сладость и информации её ценность? Кто? Кто? Кто есть? Кто? – последние слова я промелодекламировал как настоящий актёр на театре и хотел даже снова выразительно повращать глазами и повесить динамизирующую паузу, но тотчас же вдруг внезапно вспомнил, что вопрос этот, строго говоря, неясный, и поэтому продолжил без паузы. – Но вопрос этот, строго говоря, неясный, и поэтому прежде, чем вступать на смертельно скользкий и предательски тонкий лёд этого дискурса, я предлагаю скромно, но не теряя научного достоинства, постоять на твёрдом основании приписок: итак, кто приписывает? – тут я не удержался и повесил-таки люфт-паузу, правда, без вращания глазами и искусно замаскировав её под естественный перерыв, необходимый любому человеку, чтобы перевести дух.
– При всей своей кажущейся простоте этот вопрос не так прост, как думают люди, – продолжил я. – Кроме того, люди, как хорошо известно нашим специалистам, бывают разные, и вместе, однако, с тем это "кроме того" одновременно с выключением из "того" определением "кроме", также и включено в него – хотя бы фактом своего выключения, если уж вы настаиваете, если уж вам так угодно, если уж вам так нужны доказательства неопровержимых фактов, – подойдя к этой подводке и даже пройдя все её 16 шагов, я развернулся и широкими шагами зашагал обратно к меже.
 – Но что такое неопровержимые факты или хотя бы их доказательства? При всей своей кажущейся простоте этот вопрос не так прост, как думают люди – особенно, некоторые. Судите, однако, сами, – как бы начал я считать шаги. – Как, например, может думать, как может мыслить человек, который большими пальцами собственных рук и едва даже чуть не сломав их резким движением головы, выдавил себе мозг через глазницы? Как он может думать, как он может мыслить? Строго, собственно, говоря, у него есть выбор из нескольких способов, из нескольких методов, о которых мы не будем теперь подробно говорить, потому что дело не в этом – дело в том, что ему это не надо – именно для этого ведь он и выдавил себе мозг, вывихнув оба больших пальца. Зачем ему мыслить, если он и так... Тут вы, некоторое время подождав, когда я закончу высказывание и скажу, что же он и так, и не дождавшись этого, возможно, спросите: – Что же он и так? Ну, так это ведь вы спросите, а не он – понимаете? Я полагаю, понять это не так трудно, как может представиться неискушённому взгляду при первом беглом осмотре, – тут, вдруг внезапно дойдя до самой межи, я на секунду остановился, как бы раздумывая, куда мне пойти теперь, и, на мгновение замерев, с как будто бы видимым сожалением развернулся и широкими шагами зашагал обратно – в центре таинственно клубившейся завесы густого дыма позади леска, росшего за противоположным краем поля, не переставая что-то громко бухало и бубухало, после чего на поле и на межевую дорогу прилетали пронзительно вывшие ядра и неприятно шипевшие гранаты – первые, ударяя со страшной силой, взрывали и взрыхляли землю, а вторые, взорвавшись, ещё больше её взрывали и взрыхляли, вдобавок посылая во все стороны смертоносно свиставшие осколки. Покосившись на вставшие после сотрясших обстания ударов там и сям облачка и высоко поднимая ноги, я продолжил.
– В таком подходе есть, конечно, свои преимущества и сильные стороны, с этим глупо было бы спорить, не так ли – но что эти преимущества и сильные стороны в сравнении с приёмами интенсивного бытийного мышления и смертельной борьбы борицу? Поэтому, разумеется, когда изобличённый и разоблачённый агент пытается столкнуть с тонкого и шаткого мостика, перекинутого через самый центр бездонной Гримпенской трясины, бдительного героя, в совершенстве овладевшего приёмами интенсивного бытийного мышления, равно как и смертельной борьбы борицу, он терпит сокрушительную неудачу, а герой счастливо превозмогает полосу препятствий и спасается, крепко сжав в руке ярко и высокотемпературно пылающий факел служения тому великому делу, о котором я уже говорил, и тыча им в разинутые ротовые отверстия врагов и в разверстые зубастые пасти и сосала тварей из тьмы, – движением глазных яблок и мелкой мимикой лица я показал, что нырнул в волну нахлынувших на меня воспоминаний, поднырнул под неё и полностью в неё погрузился.
– А ведь это далеко не единственный способ неправильного приготовления мозгового горошка, потому что разные люди по-разному непоправимо повреждают, разрушают и даже полностью удаляют свои мозги – кто как может, и кто во что горазд – но, конечно, прежде всего алкоголизмом, – быстро проговорил я, как будто бы спохватившись и стряхнув с себя воспоминания, как одним движением поднимает на лоб маску всплывший на поверхность после погружения аквалангист, а на самом деле завершив ещё один орбитальный виток и входя на вираже в следующий – таковы были неопровержимые факты, которым я не мог не верить.

В этом месте я отвлёкся на показатели параметров, потерял сосредоточенность, расконцентрировался, упустил локус фокуса, и картинка расплылась и исчезла.