Так мы жили

2009-й. Впятером впритык в съёмной двухкомнатной. Двое погодок, старший в расцвете бурлящего пубертата. Кризис буйным цветом на дворе. Приятель предлагает торговать цистернами красной ртути, я чуть было не ведусь. Снизу мятежная пенсионерка долбит молотком по батарее, если мы роняем погремушку на пол, зовёт ювеналов - "дети орут страшно, их бьют, насилуют, особенно этот в очках", и к нам ещё долго заходят с кучей бессмысленных протоколов сочувствующие нам инспекторы. С очень симпатичными коленками, между прочим. Слева за стеной армяне - средних лет дочь и древняя подвижная мама с неправдоподобной монобровью, в вечной широкополой шляпе. Тишайшие интеллигентнейшие фарфоровой обходительности люди. По ночам за стеной диалоги: царапающий визг дочери и монструозный хрип мамы, сочные армянские ругательства, мебель всмятку, посуда вдребезги. После первой такой ночи готовлюсь наутро пойти свидетелем по мокрому делу соседей. Но днём встречаю их обеих улыбчивых целёхоньких в подъезде, они деликатнейше молят посмотреть их замок в ванной. В квартире бесследный порядок и чистота. Потом я ещё не раз приду что-то чинить после таких ночей. А внизу жил один тихий городской сумасшедший. Говорили, был приличный художник, интеллектуал, тяготеющий к авангардизму, бунтующий против формализма и советской конъюнктуры, его съели и сгноили в психушке весомые завистливые товарищи по цеху. Он мог часами стоять в любую погоду посреди улицы, всматриваясь, будто заучивая наизусть лица прохожих.

Варе три года, мы вышли на прогулку. Фима безмятежно дрыхнет в коляске, мы с дочерью (она в белом, разумеется) ковыряем грязь осенней стылой лужи. Мимо проходит рыжая молодая женщина, ведёт за руку веснушчатых дочек-близнецов. У Вари отвисает челюсть, она переводит взгляд с одной на другую, долго насуплено молчит вперившись им в уходящие спины. Потом поворачивается ко мне и возмущённо спрашивает: а где моя...такая?!!

***
Фото: полтора года Фиме, три - Варе, я на десять лет моложе, на тридцать кг тяжелее. Хорошее время.