Не для чтения

 О мокрые ступни шлепаются легкие асфальтовые волны. Это ноги которыми ты идешь, они принадлежат тебе настолько же, насколько принадлежит твоему взгляду мусоровоз впереди - обнаруживший внутри себя нелицензионный мусорный пакет и теперь по-китовьи выплескивающий все его незаконное содержимое через верхнее дышло. Механики костей, органики объедков и дизайны огрызков падают на землю города оставаясь в ней расползающимися кругами. Круги эти гипноспиралями притягивают бродячих бродячих, подхватывающих кости-огрызки-объедки и уносящихся в их сопровождении в густой туман. А ты по суху идешь морем большого города.

  Вспоров волнующийся воздух хищным плавником недалеко от тебя пришвартовался таксист. Он опустил рычагом квадратный иллюминатор, высунулся в окно и крикнул: - Взял ли ты на себя ответственность? Взял ли ты на себя ответственность, выходя в открытое море?
- Я взял симку! - ответил ты. - Я взял симку, карту и похлебку! Зачем мне ответственность? - ответил ты.
- Отправляясь в путь не забывай взять с собой ответственность сожрать или быть сожранным. - засмеялся таксист. - Ты стоишь здесь и ждешь палубы автобуса. Ты стараешься ограничить огромное море города до размеров маленького суденышка, которое кажется тебе безопасным только из-за наличия в нем таких же бедолаг. Общественные автобусные отношения станут тебе королем-тираном, передача билетика в двух направлениях ежеминутным ритуалом единения с сокамерниками.
- Слава камере в которой есть люди! - выкрикнул ты и засмеялся так, чтобы пересмеять таксиста.
- Но что ты будешь делать со всеми этими бедолагами, когда твой автобус нарвется на рифы? Когда единственным сухим обитаемым островом на тысячи лиг вокруг будет остов вашего маленького государства. Когда русалки с мясом рыбы фугу и влагалищами выгравированными в колкой чешуе будут денно и нощно клацать зубами возле ваших штанин?
- Я буду есть устриц, пить ром, играть в казино в нейтральных водах и терять очки возле бассейна капитанской каюты. И кроме горстки отъявленных сокруизников в жизни моей ничего не изменится.
- Но однажды устрицы кончатся в виноцветном море, - клацнул таксист прикуривателем. - И ром превратится в молоко цвета критского быка. - щелкнул таксист зажигалкой. - И казино твое окажется казино, а фишки - фишками. - чиркнул таксист спичкой. - А команда будет твоей голодной женой. Что сделаешь ты тогда? Съешь или съешься?
- Тогда я стану капеланом. - крикнул ты будто бы стал капеланом, - Я поведу братьев на убой за любовь к ближнему и у нас снова будет множество мяса.

   И пока с высокого и далекого и синего неба, спрятанная в слое густого тумана, предостерегающим перстом к тебе неслась комета, из самых глубоких трущоб выплыл, вздыбился, вспенился, вспузырился раскрашенный морскими батискаф автобуса. Рвались вокруг и взрывались. Камни капли ливнем о бронь бушующей трассы. Пузо захваченного врасплох таксиста расползалось сгустками шашечек. Изо рта его вываливались с пассажирами чемоданы, аэропорталы и сауны, и триста сорок отполированных скакунов. Рваные края его плавников подминались под тушу автобуса. Ниже изумрудной "Выдернуть, высушить и выдавить" автобусного стекла на табличке его конечных маршрутов значилось "Значит ты выбрал - Друзей".
- мертвые мне не друзья. - мог бы возразить ты в ответ, но вымазанные перламутром изнутри створки его дверей уже растворились и обитающая в салоне судна эска удильщика уже захватила все твое внимание, а мощные его жабры всосали тебя вовнутрь вместе с песком твоего ила, водой твоего диплома и якорями твоих кредитов. И свобода моря наконец оказалась стальной клеткой маленького суденышка, освобождающей тебя от пучины; русалки взвыли сиренами, устрицы пропахли рыбой и никто из команды не желал быть командуемым тобой.

    Наверху проносились люди, осторожно ползущие переходами авиадуков. Каюты автобуса становились свободны когда их обитатели уходили засовывать в устриц крабовых палочек, жрать ром, проигрывать казино и терять очки возле бассейна капитанской каюты. И тогда ты мог выспаться у свободной каюты. Но с наступлением карантина только мертвые отдавали комнаты и пока эти комнаты не запирались еще на замок ловкой судовой обезьяной, ты успевал увидеть внутри обезморенные, пыльные, залитые - словно высохшей, пенной слизью - солнечным светом помещения, с пальмами ползущими по стенам, с розовыми детьми хватающими за ноги из-под стульев, с твердой и черной древесиной стульев, не расползающейся от вечносоленой влаги.

     Поэтому ты ночевал в тепле машинного отделения. А она ночевала ниже уровня машинного отделения, укрывшись мягкими ламинариями, возлежа на упругих медузах, оберегаемая мускулами гребешков, накормленная свежей трепанжатиной и морскими желудями и неуклонно мчащаяся судном на рифы ровно до тех пор, пока вас не достиг предостерегающий перст кометы.