Сага о городском телефоне

Телефон в нашей семье появился, когда мне было лет десять.

О том, что родители встали в очередь на подключение к городской телефонной линии, и что такая очередь вообще существует, я узнала случайно. Случай оказался счастливым и запомнился на всю жизнь.

В тот день я сказала маме, что наш класс собирается поехать в Днепропетровск в цирк, и нужно сдать четыре рубля на проезд и билет. Мама сидела на кухне у окна и что-то шила. Выслушав просьбу, она устало сказала, что не в этот раз: они с папой и так заняли до зарплаты восемь рублей. Я посмотрела на серое небо в оконном проеме и подумала, что другого ответа в такой унылый пасмурный день и быть не могло.

В слезы я не ударилась. Во-первых, я уже была в днепропетровском цирке. А во-вторых, знала, что родители живут от получки до получки, и иногда в последние дни перед зарплатой им приходится занимать. И папа, и мама работали, вредных привычек, на которые уходят деньги, не имели, но нам все равно не хватало. На кого конкретно обижаться в такой ситуации было не ясно, и я тихо загрустила, поскольку поехать с классом, конечно же, хотелось. Не столько побыть с ребятами, я их всех и так видела каждый день, сколько вкусить дух поездки, пережить приключение, разнообразить череду будней.

Хотелось пропутешествовать гурьбой на железнодорожный вокзал, сесть в электричку и два часа любоваться из окна на природу и пригородные селения, затем проехаться на автобусе по большому красивому городу, пересечь по мосту километровый в поперечнике Днепр и, наконец, на другом его берегу, на набережной, увидеть белое здание цирка, оклеенное яркими афишами и увенчанное изящным куполом. Теперь я знаю, что этот цирк, как и многие другие знаковые постройки, определившие вид города, спроектировал Павел Ниринберг, замечательный архитектор, посвятивший всю свою творческую жизнь городу на Днепре. На основе отзыва местной газеты в день торжественного открытия (24 декабря 1980 года), заметки из книги Иванова В.Г. «Архитектура, вдохновлённая космосом», и описания цирка на сайте города, представлю его парадный портрет: днем – это шатер бродячего цирка-шапито в увеличенном масштабе и из других материалов. Вечером, когда цирк зажигает огни, шатер превращается в огнедышащий вулкан с опаленными краями. Из жерла вулкана вырываются брызги в виде чеканных цирковых животных, сверкающих в лучах красочной подсветки. Световые эффекты выполнены в стиле настоящего циркового представления. И нет смысла писать на цирке: „ЦИРК”.

Как очевидец, могу подтвердить, что здание действительно выглядит волшебным, особенно для постройки той поры, когда на всем пространстве страны действовало постановление «О борьбе с излишествами в архитектуре». Но тогда я ничего не знала ни о его архитектурной уникальности, ни о конструктивных особенностях. В своих эстетических представлениях я руководствовалась простыми критериями: красиво/некрасиво, нравится/не нравится. Цирк мне нравился. Очень.

Я затосковала по чувству, которое охватывает, когда проходишь в зрительный зал, отыскиваешь по номеркам на сиденьях свое место, усаживаешься и наблюдаешь как с каждой минутой вокруг остается все меньше пустых кресел. Потом над зрительскими рядами внезапно гаснет свет, вступает оркестр, из-под основания купола к его вершине устремляются дорожки разноцветных огней, а над последним рядом по периметру цирка загораются и мигают, так, что кажется, будто они вращаются, цепочки ярко-оранжевых лампочек, закрученных в спирали. Постепенно свет фокусируется на арене, она подсвечивается все ярче, ярче, и наконец, приковывает внимание зрителей. Представление начинается…

Пытаясь отвлечься от грустных мыслей, что все это случится без меня, я отправилась в детскую и принялась наводить порядок в тумбочках с игрушками. Когда детей в семье стало трое, родители отдали под детскую самую большую комнату, которая раньше служила гостиной или, как это еще называлось в нашей местности, «залом» или «залой». У нас, как в большинстве советских квартир, в гостиной стояла мебельная «стенка».  Её оставили на прежнем месте, отведя все отделения для детских вещей и игрушек.  Игрушки хранились в нижних тумбочках. Я уселась около одной из них и открыла дверцу. Внутри в беспорядке было натолкано много всякой всячины. Давненько здесь не наводился порядок. Я выгребла все на пол, и приступила к разбору. Игрушек и настольных игр у нас было много. Часть покупали родители, а часть присылала мамина старшая сестра, когда ее дети из них вырастали. Каким образом у них сохранялись игрушки, оставалось загадкой. После нас уже никому ничего не доставалось, так как обязательно что-то оказывалось сломанным, а в настольных играх обнаруживался недокомплект.

Я стала выуживать из кучи по одному предмету, чтобы определить на положенное место. Мятый, сложенный вдвое тетрадный лист, торчащий посреди кучи, я заметила сразу, но любопытства он не вызвал. Я взялась за него, чтобы отложить в сторону, обозначив место, куда буду складывать все, что пойдет на выброс.  Но оказалось, что это не просто клочок бумаги, а самодельный конверт. На одной его стороне зеленым фломастером явно детской рукой неровными печатными буквами было выведено: «телефон». Я заглянула внутрь конверта и замерла в недоумении. Там лежали деньги. Я извлекла их на свет. Пересчитала. Двенадцать рублей. Пересчитала еще раз. Двенадцать… Не меньше находки меня поразила найденная сумма. Это же четыре плюс восемь!

– Мама! Смотри, что я нашла!

Мама тоже сначала смотрела на конверт и на деньги непонимающими глазами. Потом воспоминание озарило ее лицо, и она сказала:

– Я совсем забыла про этот конверт. Где ты его взяла?

– В тумбочке с игрушками. Стала наводить там порядок и увидела. Сначала выкинуть хотела.

– Странно, как он там оказался? Раньше он лежал в секретере.

– Я не знаю, честно.

– Наверное, в секретере есть щель между полкой и задней стенкой, и он в один прекрасный день провалился вниз, в тумбочку.

– Может быть. А что это за конверт?

– Мы с папой когда-то откладывали на телефон. Давно, когда только сюда переехали и встали в очередь… Думали, придет извещение, что выделен номер, нужно будет оплатить квитанцию и купить аппарат. Я тогда этот конверт и склеила, а ты подписала. Тебе тогда лет пять было. Но прошло уже столько времени, а извещения всё нет. Спросим сегодня у папы, можно ли их потратить, раз такое дело.
 
И я поехала с классом в цирк. А вскоре пришло извещение, что наша заявка рассмотрена, и нам выделен номер.

Смутно помню, как мы с папой рассматриваем в магазине сквозь стеклянную витрину телефонные аппараты и уходим без покупки. Наверное, родители хотели купить подвесную модель, чтобы не покупать еще и тумбочку, а в том магазине продавались только настольные. Во всяком случае, наш первый аппарат был подвесным. Компактный и скромный на вид с серым корпусом, прозрачным диском и черной трубкой.  В специальное прямоугольное окошечко над диском, мама вписала своим аккуратным круглым почерком наш номер. Многое уже забылось из той жизни, но пять цифр первого телефонного номера навсегда отпечатались в памяти. Телефон повесили в коридоре, сразу за вешалкой для одежды. Он оказался надежным и прослужил много лет.

II

Несмотря на то, что родители встали в очередь, как только заехали в новую квартиру, и прождали несколько лет, мама все равно удивилась извещению. Она предположила, что наш номер в очереди оказался счастливым. Иначе как объяснить, что в остальных трех квартирах на нашем этаже телефоны к тому времени так и не появились. Более того, их не было у некоторых жильцов, про которых мама знала, что они занимают довольно солидное положение. В основном жилье в нашем доме получила производственная интеллигенция, военные при званиях и приглашенные специалисты, которым за работу в городе предоставляли жилье. Дом был новый, кирпичный, девятиэтажный, один из трех, возведенных в самом центре города, один за другим, по одному проекту. Они возвышались среди пятиэтажек, общественных зданий, магазинов, старинных особняков и скверов, растянувшихся вдоль главной улицы. Со всех сторон, словно океан омывающий остров, городскую застройку обступал частный сектор – одноэтажные дома, утопающие в приусадебной зелени. С нашего балкона казалось, что он тянется до самого горизонта. А на горизонте в хорошую погоду смутно виднелись трубы угольных шахт.

Были в нашем доме и такие жильцы, у которых телефон появился чуть ли не сразу после заселения. Например, у полковника, который жил в квартире прямо под нами. Это был подтянутый, можно сказать стройный, хотя и не молодой уже, мужчина, с прямой спиной, видимо, вследствие армейской выправки. В целом довольно симпатичный, если бы не его взгляд и улыбка. Он смотрел вокруг, чуть вздернув подбородок и приспустив веки, словно оглядывал окружающих сверху, хотя рост у него был средним.  Застывшая на его лице устало-презрительная полуулыбка наводила на мысль, что рефлексия ему не свойственна. Я никогда не была у него дома. Зато полковник пару раз был у нас. В первый свой визит он довольно безапелляционно предложил отцу (предложение смахивало на приказ) как можно скорее остеклить лоджию и балкон, чтобы дождевая вода, стекающая с них, не попадала на его лоджию и балкон. Папа возразил, что он не плотник и не стекольщик, а нанимать бригаду в его планы не входит. И вообще, нам так больше нравится: не нужно мыть лишние стекла и в комнатах светлее. И потом, может быть дело не в том, что у нас нет остекления, а в том, что их остекление выполнено неправильно, негерметично?  Вскоре полковник снова почтил нас визитом, уже вдвоем с супругой. Он заявил, что ему необходимо обследовать наш балкон, чтобы понять, можно ли решить проблему установкой отливов. Он не стал ждать, когда его пригласят пройти или проводят к балкону, а решительным шагом направился, куда ему было нужно (планировка-то одинаковая, куда идти он знал). Его жена осталась у порога, и пока муж пропадал на нашем балконе, по-женски эмоционально продолжала дискуссию. Отец снова повторил, что стеклить не собирается, но против установки отливов ничего не имеет и готов предоставить доступ, если это удобнее делать с наших балкона и лоджии. Жестяные козырьки-отливы решили проблему, инцидент был исчерпан. Больше они не появлялись.

Еще один ранний телефон был в семье Лены Кипарисовой, с которой я познакомилась и подружилась в детском саду. Лена жила в третьем подъезде нашего дома, иногда мы ходили друг к другу в гости. Мне очень нравилось бывать у нее. В их квартире все было не так, как в нашей, или в тех, где я ещё бывала. Низкий диван, который Лена вслед за мамой называла «софа», был обтянут какой-то удивительно приятной бежевой тканью-букле. Кресла с мягкими подлокотниками из того же набора так и манили плюхнуться в них и застыть в блаженной позе полного расслабления. С потолка свисала хрустальная люстра. В серванте благородным перламутром отливал сервиз «Мадонна». Все в этой квартире было уютным, штучным. Когда нас угощали лимонадом, то в стаканы вставляли диковинные трубочки из жесткого цветного полиэтилена. Лена называла эти трубочки коктейльными. На журнальном столике в зале, или на тумбе в прихожей, или в спальне на кровати, каждый раз в новом месте, обнаруживался ярко-красный блестящий телефон с длинным белым проводом. Цвет его был не тревожно-рдеющим, как у красного знамени, а нарядно-алым, как цветок мака. Лена объяснила мне, что длинный провод нужен, чтобы мама могла носить телефон по всей квартире и разговаривать, делая домашние дела или отдыхая на диване.

Не знаю другого человека, кроме отца Лены, которому бы так подходила собственная фамилия. Он был очень худым и очень высоким.  Лицо у него было симпатичное, и весь он излучал спокойную позитивную энергию, особенно когда молча улыбался. Ленин папа, как и полковник, смотрел на всех свысока. Но выглядело это по-иному. Он не держался за свою высоту, а, наоборот, слегка склонялся к собеседнику, стремясь сократить расстояние, на котором он мог показаться отстраненным, незаинтересованным слушателем, напоминая в такие моменты жирафа, который тянется поговорить с малой зверушкой и одновременно беспокоиться, как бы ее не раздавить. В то же время я замечала, что он частенько задевает головой хрустальную люстру. Она висела на одном уровне с его макушкой, и, видимо, поэтому не вызывала у него чувства повышенной ответственности.   

Родители Лены составляли контрастную пару. Он высокий, она - низенькая, он молчаливый, она – болтушка. Он естественный, она – немного жеманная. Она напоминала томную красавицу со своего сервиза, а он - стройное дерево, к которому она прислонилась спиной. А вместе они напоминали папу и маму дяди Федора из советского мультфильма про Простоквашино. Мама Лены работала врачом в кабинете УВЧ в центральной городской поликлинике. Работа заключалась в том, чтобы усадить пациента, направить на больное место излучающие пластины, настроить таймер, включить прибор.  Кем работал папа Лены я не знаю, но руки у него были золотые, судя по тому, какой замечательный гардероб в прихожей он смастерил, и еще он хорошо фотографировал. У меня сохранилось несколько превосходных снимков, сделанных им, когда я была у них в гостях. Он сам проявил пленку, напечатал фотографии и подарил их моим родителям.

Я воспринимала начинку Лениной квартиры как некую данность. Словно бы люди взяли и въехали именно в такую квартиру, с такой мебелью и с телефоном. Сейчас, сопоставив факты, я могу с большой долей уверенности объяснить наличие у Лены предметов быта, не доступных обычным покупателям в эпоху всеобщего равенства и дефицита. Время от времени она угощала меня мармеладом в форме маленьких мишек. Теперь упаковки с этими разноцветными резиновыми мишками продаются в любом супермаркете, но тогда были чем-то из ряда вон выходящим. Угощая, Лена сказала, что мишек прислал ее дядя, мамин брат, который служит в Германии. Теперь я знаю, что со времен войны, в Германии оставалась большая группа советских войск. И каждый служивший там старался приобрести себе и родным немецкий фарфор и другие предметы быта, которые были дефицитом на Родине.
 
На всю нашу трехподъездную девятиэтажку в первые годы после заселения было всего три автомобиля. Два жигули и запорожец. Одно жигули принадлежало кому-то из второго подъезда, другое – тому полковнику, что жил под нами. А запорожец принадлежал семье Кипарисовых. Однажды родители Лены пригласили меня к себе на дачу. Дачи располагались сразу за городом, до них было минут двадцать езды, поэтому вполне можно было приезжать туда хоть каждый день после работы. Папа Лены согнулся в три погибели за рулем своего запорожца. Если бы в придачу к своему росту он был полным, ему бы это не удалось. Но благодаря худобе он мог компактно складываться. Как и машина, участок и садовый домик оказались маленькими. В домике была всего одна комната и еще открытая веранда. Родители оставили нас с Лениной бабушкой и куда-то уехали. Бабушка Лены, моложавая, с красивой химической завивкой на свежеокрашенных волосах, в серьгах, возилась среди таких же ухоженных, как она сама, грядок, предоставив нам с Леной самим развлекать друг друга. Видимо, зная, что грядки интересуют бабушку больше, чем внучка, меня и взяли, чтобы Лене было не скучно. Мы осмотрели участок, поболтали и поиграли на веранде, а затем вошли в домик. Там Лена в томном изнеможении улеглась на кровать и взмахнув рукой, как умирающий лебедь крылом, в сторону висящих на стене шкафчиков, сказала слабым голосом:

-  Будь другом, пошастай по шкафам, может найдешь что-нибудь вкусненькое.

Мы не были голодными, нас угостили чаем и бутербродами, когда мы только приехали, скорее всего, она так сказала от нечего делать, а изнеможение и слабый тон служили ей оправданием, почему она сама этим не займется.

Я застыла в нерешительности. Что-то в этой просьбе мне не понравилось, а что я не могла понять. Однако начало фразы «будь другом» пересилило мою нерешительность, и я стала открывать шкафчики. Лена оживилась и, привстав на локте, заглядывала в шкафы. С ее места их внутренность просматривалась лучше, а мне было высоковато.  Ничего вкусного там не обнаружилось. К счастью, бабушка Лены не застала меня за этим занятием.

Позднее, когда я рассказывала дома, как съездила на дачу, я упомянула и об этом эпизоде, безотчетно желая узнать, будет ли на это какая-то реакция, и если будет, то какая. Бабушка отреагировала моментально:

- А ты бы сказала Лене: я в чужом доме по шкафам не шастаю.

После бабушкиных слов я поняла, что мне не понравилось, и как нужно было ответить, но было поздно.

Когда Лена приходила к нам, мы играли в лошадок, в домики, в кафе. Мы клали подушки с диванов на табуретки и седлали получившихся четвероногих скакунов, мамины пояса служили уздечками и стременами, тряпичные чехлы от табуреток - седлами; строили дома из штор и покрывал, цепляя их прищепками к спинкам стульев, на журнальном столике расставляли кукольную посуду и устраивали чаепития с настоящим чаем, сахаром, вареньем. В ход шло все. Лену это удивляло и привлекало, поскольку было весело. Но с такими играми, порядка, как у нее дома, у нас никогда не было.

С Леной я дружила, пока ходила в сад, в школе мы попали в разные классы и перестали общаться. Но даже, если бы мы попали в один класс, вряд ли бы сумели сохранить дружбу. Все-таки, мы были очень разными, поскольку разными были наши семьи, уклады, быт.

В период референдума по поводу будущего Советского Союза выяснилось, что и на этот вопрос наши родители смотрят по-разному, по крайней мере, по-разному с Лениной мамой. Каждый тогда имел в виду что-то свое. Те, кто не хотел распада страны, ценили то хорошее, что ней было (а оно, конечно, было), те, кто хотели размежеваться, надеялись таким радикальным образом прекратить то, что было плохо (такого тоже хватало). Общество раскололось, но, мне кажется, что от голосования ничего не зависело, все было решено за нас. Ледокол истории уже взламывал карту самой большой страны мира, и она распадалась на куски, как паззл, где-то более-менее легко, а где-то, части так крепко срослись, что казалось, будто рвется живая плоть. Когда я так говорю, то вспоминаю, как сразу после референдума, моя классная руководительница, она же учительница истории, не сумев сдержать человеческое и  профессиональное любопытство, спросила перед началом урока, чьи родители проголосовали за выход из СССР. В ответ поднялись всего две руки. И хотя это было непедагогично и неэтично по современным понятиям, я благодарна ей за этот вопрос, думаю все в нашем классе запомнили ответ на него.

Через несколько лет, в середине девяностых, я видела Лену и ее маму на рынке, они в самодельной палатке торговали одеждой. Я не знаю хорошо это или плохо, если медик торгует на рынке. Мне тогда стало грустно, но они грустными не выглядели. И возможно, что эти мои эмоции были совершенно неуместны. Кто смог, тот оседлал удачу. Жаль тех, кто не смог. И тех, кто не хотел ничего этого, но кому волей-неволей пришлось в этом участвовать. Много на самом деле печальных картин до сих пор стоит перед глазами, но сейчас речь не об этом.


III

Появление телефона привнесло в нашу жизнь некоторое разнообразие. Но вовсе не потому, что мы принялись беспрерывно по нему звонить и не потому, что наши телефонизированные друзья и родственники принялись звонить нам. Никто из нас не заимел привычки болтать по телефону. Рядом с аппаратом никогда не было ничего, на что можно было бы присесть, пока разговариваешь, поскольку разговоры не затягивались. Мы попросту не умели общаться с пластмассовой трубкой и использовали телефон только для передачи информации, а беседы приберегали до личных встреч. Дело было в другом. 

Во-первых, в том, что наши соседи по этажу, а иногда и с верхнего этажа, стали иногда приходить к нам, чтобы позвонить, или звонили им, а мы их звали. И тут, оказалось, что родители очень грамотно расположили телефон. Как я уже упоминала, он висел на стене в коридоре недалеко от входной двери. Таким образом, нам не приходилось приглашать соседей в комнаты, которые при наличии в семье троих детей, не всегда имели вид, пригодный для приема посторонних, а выносить телефон в коридор было бы неудобно, вроде как мы человека намеренно не приглашаем в комнату, а выносим телефон к двери, как выносят подаяние нищим. Если бы мы все-таки приглашали людей в комнату, то наше одновременное там присутствие могло быть воспринято так, будто мы слушаем, о чем они говорят, а наше отсутствие – как знак побыстрее закругляться, чтобы мы снова могли свободно пользоваться своими квадратными метрами. Вряд ли родители повесили телефон в коридоре, имея в виду визиты соседей. Скорей всего, они это сделали для того, чтобы он был посередине между всеми комнатами, и из любой точки квартиры можно было добраться до него кратчайшим путем, и чтобы говорящий как можно меньше мешал остальным.  Но получилось удачно во всех смыслах.

В первое время соседи норовили чем-то отблагодарить родителей за беспокойство, но они принципиально отказывались. Родители ценили такт, воспитанность, деликатность. От тех соседей, которые проявляли эти качества, искренне переживая, что вторгаются к нам, объясняя еще с порога, чем вызвана необходимость воспользоваться телефоном, они ничего не принимали, не желая тем самым ставить себя выше этих людей. Наличие телефона не являлось нашей личной заслугой или результатом нашего труда, просто нам повезло, а им пока что нет. От тех соседей, которые ко всему относились проще, ничего не принимали, чтобы они не думали, что на этом основании можно пользоваться нашим телефоном не только по срочным надобностям, но и по гораздо менее срочным и, не раздавали наш номер направо и налево знакомым и родственникам. Лишних звонков нам и так хватало. И это вторая причина разнообразия, привнесенного телефоном.
 
Повезти-то нам повезло, но мы довольно быстро поняли, что номер не совсем «чистый». В первое время нам звонили по многу раз за день и спрашивали: «Это терапия?» Вслед за родителями, я и мой средний брат, если случалось брать трубку, повторяли: «Нет, это квартира. У терапии поменялся номер». Несмотря на то, что таких звонков было довольно много, родители никогда не позволяли себе отвечать нервно, срывать на звонящих раздражение. Ведь они ни в чем не виноваты. Думаю, что родители даже не особенно-то и раздражались. Видимо, в те времена, да еще и в провинции, нервы у людей были крепче, чем у нынешних жителей мегаполисов.

Иногда, звонящие в терапию спрашивали: «А Вы не знаете какой там сейчас номер?» На этот случай была заготовлена следующая фраза: «Нет, я не знаю. Позвоните в справочную по номеру 09, там вам подскажут». Конечно, мы могли бы узнать новый номер терапии, и сообщать его тем, кто спрашивал, но бабушка была категорически против. Она объяснила, что если мы будем так делать, то превратим квартиру в регистратуру при терапии. Если человек легко получил номер, он не станет трудиться, чтобы занести его в записную книжку, он просто снова позвонит по старому и попросит еще раз назвать новый. А если ему придётся выяснять номер в справочной (почему-то никто не любит туда звонить), то, скорее всего, узнав номер, он запишет его в телефонную книгу. И действительно, с течением времени количество звонков в терапию медленно, но неуклонно уменьшалось.

Надо сказать, что не все звонившие воспринимали то, что мы им говорили, с первого раза. Некоторые думали, что они просто ошиблись при наборе и поэтому попали в квартиру, а то, что им говорят про смену номера – чушь, розыгрыш. И они упорно звонили второй, а иногда и третий раз. Мы снова и снова повторяли одно и тоже, каждый раз добавляя тону убедительности.  Если бы в то время были автоматические определители номера, можно было бы не реагировать на повторные звонки, но тогда о таком и знать не знали. Были и такие люди, которые только услышав про квартиру, дальше не слушали, бросали трубку, и тут же принимались звонить снова. Это были неприятные субъекты. Как правило, они не здоровались, не прощались, не употребляли такие слова, как «извините» и «спасибо за информацию». С одной такой боевитой женщиной вышел курьезный случай.

Когда раздался ее звонок, я оказалась ближе всех к телефону и взяла трубку.

- Алло, терапия, дайте главного! – услышала я.

- Это не терапия, это квартира…, – начала я, но на другом конце уже повесили трубку.

Тут же раздался повторный звонок. Я понимала: чтобы прекратить трезвон, нужно как-то донести до нее, что она зря набирает этот номер.

– Але, терапия, мне главного, – прозвучал тот же командный голос.

В это время мимо проходил мой младший братишка, он уже умел говорить, правда картаво.

– Минуточку, – сказала я, – и прикрыв трубку рукой, позвала брата: – Вова, тебя к телефону.

Вова важно подошел, я приложила трубку к его уху, и он произнес:

– Аво, это Ваодя, я свуфаю.

Через секунду он пожал плечиками и отошел, в трубке раздавались гудки.

Больше главному не звонили.
 
IV

Через несколько лет, поздно вечером этот же телефон зазвонил, чтобы навсегда изменить мою жизнь. Звонила мамина старшая сестра, которая жила в Москве. Она спрашивала, не хочу ли я закончить последние классы школы в московской школе и поступить в московский вуз. Она была готова приютить меня у себя на время учебы. Мои родители в свое время помогали тете, когда у нее был трудный период в жизни, а у нас уже появилась дача, и мы ей регулярно передавали с поездом посылки с продуктами. Таким образом тетя решила их отблагодарить. Я согласилась по наивности, поскольку не знала заранее, во что это мне выльется. Если бы знала, какая каторга меня ждет, еще двадцать раз бы подумала.

Когда мы пришли устраиваться в лицей, который окончили тетины дети, после которого они смогли без репетиторов поступить в престижные вузы, выяснилось, что, несмотря на мои весьма хорошие школьные отметки, я значительно отстаю по знаниям от своих потенциальных одноклассников. Сейчас я понимаю, что по-другому и быть не могло, но тогда это повергло меня в шок. В итоге, после переговоров меня согласились взять с потерей года, но все равно учиться было очень тяжело. Тетя относилась ко мне строго, она сразу дала понять, что взяла меня не на прогулку, а ради учебы. В принципе, я и не собиралась только и делать, что гулять, но не представляла, что учиться нужно будет практически все остававшееся после уроков и дороги домой время. Семь дней в неделю. Нонстоп. С тетиными детьми, которые были уже к тому времени студентами, отношения не сложились, и единственной отдушиной в той моей жизни, которую я до сих пор вспоминаю с содроганием, был тетин телефон.

Вернувшись из школы, я редко заставала тетиных детей, они приходили позже, а сама она приходила с работы глубоким вечером. Наскоро пожарив себе картошки или сварив макароны, я усаживалась за телефон и звонила своему однокласснику, который стал моим другом. Мы или болтали и решали кроссворды. Он называл определение и количество букв в тех словах, которые он затруднялся или делал вид, что затрудняется, отгадать сам. Я с легкостью отгадывала. Со словами у меня всегда было лучше, чем с цифрами и формулами. При этом я слышала: «Точно!», «Подходит!», «Молодец!» и так далее в том же духе, и эти слова проливались на мою израненную неудачным поступлением душу, как животворящий бальзам. Проговорив таким образом минут сорок, а то и целый час, я брела к своему рабочему месту и приступала к урокам. По этому же телефону я иногда разговаривала с мамой, но совсем недолго, так как связь с моим городом была дорогой. И еще, взглянув на телефон, я понимала, что он, как спасательный круг на шлюпке, как неприкосновенный запас на случай ЧС. Если мне станет совсем невмоготу, можно позвонить и сказать, что, мол, все, не могу, возвращаюсь. Расписаться в собственном поражении было стыдно, а стыда мне и так хватило, поэтому я не использовала эту возможность, хотя само ее наличие поддерживало силы.

V

Время шло, я все-таки закончила школу, хотя несколько человек из моего класса отчислили, поступила в вуз и переехала в общежитие. На последнем курсе у меня появился первый мобильник. Поначалу я не могла к нему привыкнуть и каждый раз вздрагивала, когда в моей сумке раздавался звонок. После защиты диплома я устроилась на работу, вышла замуж.

К этому времени городской телефон стал обычным явлением. У нас с мужем тоже был городской номер. К нам не приходили соседи, и терапией никто не донимал, однако, с каждым годом росло количество нежелательных звонков. Звонили совершенно посторонние люди: рекламщики разной степени навязчивости, интервьюеры, мошенники, роботы-информаторы.

Однажды у меня случился больничный, я осталась дома на несколько дней, и в один из них раздался звонок, после которого я впервые задумалась о том, чтобы отключить телефон.

Какая-то женщина, судя по голосу средних лет, с хорошо поставленной интонацией конторской служащей начала меня прессовать.

– Это улица такая-то, дом такой-то? – назвала она мой адрес.

– Да.

– Я звоню из бухгалтерии МФЦ вашего района, – отчеканила она и назвала правильный адрес МФЦ. – Наконец-то соизволили трубку взять. Наша сотрудница уже несколько дней пытается дозвониться. Господи, зачем мне всё это надо… Звонишь, вам, звонишь…

– Я вас слушаю. Что случилось?

– У вас закончился срок эксплуатации счетчика горячей воды.

– Не может быть. Ему еще и четырех лет нет.

– Поверки раз в четыре года отменили. Теперь нужно раз в два с половиной года менять счетчик на горячую воду.

– Зачем?

– Вода агрессивная, приборы к этому сроку начинают барахлить. Законы знать надо. Тем более, мы вам высылали уведомление по почте месяц назад. Получали?

– Нет, вроде.

– В почтовый ящик почаще заглядывайте, – продолжался жёсткий прессинг.

– Подождите, я запишу информацию, все это неожиданно: бухгалтерия МФЦ, менять счётчик на горячую воду раз в два с половиной года, – набрасывала я ключевые фразы. – И что вы предлагаете делать?

– Я сейчас направлю к вам мастера, он сегодня как раз работает недалеко от вас. Он поменяет счетчик, составит акт о замене, вы ему заплатите две тысячи рублей, сегодня же отнесете этот акт к нам в бухгалтерию и можете еще два с половиной года жить спокойно, – великодушно разрешила дама, и тут же стала грозить снова: – А иначе мы вас уже завтра переведем на общедомовой расчет. Будете платить в пять раз больше за воду. Все сроки уже прошли. Нянчиться приходится с вами.

– Постойте, у меня заключен договор с обслуживающей организацией. Все работы по моим счетчикам должны выполнять они.

– Девушка, вы точно с Луны свалились! Уже давно все эти службы объединены под нашим управлением.

Я продолжала бубнить в трубку, соображая скорее сама для себя:

– Нет, договор действующий, его никто не расторгал, странно, что меня оттуда не известили о необходимости замены, ведь это их деньги.

– Ну, направлять к вам мастера? Завтра будет поздно.

– Я должна посоветоваться насчет денег с мужем, я перезвоню. Какой номер?

На том конце бросили трубку.

Все стало практически ясно. Но на всякий случай, я зашла на сайт МФЦ, взяла оттуда номер и позвонила проконсультироваться.

– Согласно..., – начала перечислять девушка-консультант какие-то законы и постановления.

– Девушка, милая, это всё канцелярские обороты, – взмолилась я, – Вы мне простым человеческим языком поясните. Мне звонили из бухгалтерии МФЦ?

– Смотрите, – сказала она уже совсем другим, человеческим тоном, – счетчик – это ваш прибор, как, например, утюг. Вы сами следите за его исправностью, а также за временем поверки. Если через четыре года после установки вы не обеспечили поверку, то вас переведут на общедомовой расчет автоматически. В бухгалтерии МФЦ сидят бухгалтеры, а не инспекторы, и обзвоном населения они не занимаются.

– Значит, все-таки мошенники... Вы бы повесили у себя на сайте объявление: осторожно мошенники!

– Они рассчитывают на людей, которые не умеют пользоваться интернетом. Посудите сами, звонят в дневное время, когда дома только пенсионеры.

– Спасибо вам за разъяснения. Всего доброго.

Я погуглила тему в интернете. Оказалось, она активно обсуждается, и некоторые люди писали, что попались. Во мне закипел гнев! Вот сейчас, в эту минуту, они звонят в поисках новой жертвы.

Я набрала полицию и все рассказала.

На том конце произнесли:

– Хорошо, я передам информацию.

Я положила трубку с чувством, что выполнила свой гражданский долг, и подумала, что больничный протекает как-то утомительно. Чаю бы выпить…

Тут снова раздался звонок. На этот раз в дверь. В глазок был виден внушительный силуэт в форменной кепке.

– Кто там?

– Откройте, полиция.

– А в связи с чем?

– Вы звонили. Был направлен наряд.

Мне пришлось написать заявление, и все, что я объясняла по телефону, изложить в письменном виде. После чего полицейский сказал:

– Возможно к вам придет участковый, побеседует.

– Ко мне-то зачем? Я позвонила, просигнализировала, и даже написала заявление. Мне добавить нечего. Если у вас получится отследить их номер и обезвредить, буду рада. По-видимому, это все что я могу сделать. Если меня будут слишком беспокоить, я заберу заявление.

– Поймать их будет чрезвычайно трудно. Вот если бы вы все-таки вызвали «мастера», мы бы тут у вас организовали засаду и поймали его.

– Ну уж нет, спасибо. Показать мошенникам кто их сдал полиции и где этот кто-то живет? Давайте все же косвенными методами. Думаю, это возможно.
 
И вот я задумалась: а не проще ли отключить телефон? Я ежемесячно плачу за него деньги, а из него ко мне всякая ерунда лезет. То звонят и спрашивают, есть ли у меня проблемы со спиной, не беспокоят ли меня зубы, может хотя бы с кожей что-то не так? Предлагают «совершенно бескорыстно» подарочный сертификат на косметические или медицинские услуги, я его тут же, уже на самом деле бескорыстно, передариваю звонящей. Еще убеждают сменить интернет-провайдера, телефонного оператора, забыть про обычную антенну и подключить цифровое телевидение с невероятным количеством каналов, даже просто пролистать которые у меня никогда не будет времени.

Иные очень настырно беспокоятся о моем финансовом благополучии и предлагают выбраться из нищеты, упрочить свое материальное положение, выйти на новый еще более высокий уровень жизни (каждый сам определяет, что ему соответствует), начав прямо сейчас с их помощью зарабатывать большие деньги на бирже. Когда еще для меня такие звонки были внове я разговорилась с одним из неравнодушных. Звонивший молодой человек убеждал меня в том, что я непременно должна вложить деньги в ценные бумаги, и он готов прямо сейчас совершенно бесплатно проконсультировать меня в какие и сколько, хотя чем больше, тем, конечно, лучше. В то, что у меня нет никаких лишних денег он почему-то отказывался верить и упорно гнул свою линию. Словно бы у нас кому не позвони, обязательно наткнешься на подпольного миллионера. Отсутствие у меня желания играть на бирже, тоже не было аргументом. Это не проблема, уверял он, аппетит приходит во время еды, главное начать. На все мои возражения он тут же находил что ответить, видимо у него была наработала богатая практика. Я действительно заинтересовалась. Мне стало любопытно, почему он не закругляется, что еще выдумает? Не может же он не чувствовать по моим непреклонным интонациям, что ничего не выйдет. Платят ли ему за продолжительность разговоров или только за результат? Паузы с моей стороны, вызванные этими раздумьями, он растолковывал, как колебания, и подначивал фразами вроде того, что если бы мне вдруг предложили по дешевке купить квартиру в центре города, я уж как-нибудь нашла бы деньги. И здесь абсолютно такая же ситуация. Мне же представлялось, что ситуация один-в-один напоминает занудную детскую игру «купи слона», когда тебе предлагают купить слона (в данном случае ценные бумаги) и на все твои возражения отвечают твоими же словами, что, мол, все так говорят, а ты возьми и купи. Я подумала, что мне нужен свой слон и выдвинула встречное предложение. Я предложила ему сводить меня (разумеется, за его счет) в хороший ресторан, где мы могли бы в приятной обстановке обсудить детали предстоящего сотрудничества. На это он пойти никак не мог и настаивал, что у него совсем нет времени, что все можно решить по телефону. А я настаивала на ресторане. Мы еще немного пободались таким образом, потом он все же сдался и распрощался со мной, так никуда меня не пригласив... На все последующие аналогичные звонки я коротко отвечала, что уже играю на бирже, причем самостоятельно и в посторонних услугах не нуждаюсь.
 
Еще были звонки с просьбами заполнить по телефону какие-то бесконечные анкеты.  Например:

– Алло, могу я поговорить с кем-нибудь, кому от 27 до 40 лет?

– Можете. Я вас слушаю.

Недоверчиво:

– Вам от 27 до 40 лет?

– Раз я продолжаю с вами общаться, значит мне от 27 до 40.

– Помогите заполнить анкету.

– Большую?

– Нет.

– Давайте.

– Какое радио вы слушаете?

– Сейчас? Никакое.

– Нет, чаще всего.

– Авторадио.

– А какое радио вы слушали на прошлой неделе?

– Тоже Авторадио.

– А еще?

– Дело в том, что я не так уж и часто слушаю радио, но когда слушаю, это всегда  Авторадио. Могу пролистывать другие частоты, но все равно возвращаюсь.

– Я вам сейчас зачитаю список, а вы из него выберете какое радио вы слушали на прошлой неделе.

– Я же вам уже все сказала. Отметьте сразу в своем списке.

– Нет, мне нужно прочитать вам список, итак...

– Я не хочу слушать список, поскольку не вижу в этом смысла.

– Вы что не понимаете – это моя работа!!!.

На меня орали. Я повесила трубку.

К этой же категории можно отнести звонки с вопросами: а сколько сейчас человек в вашей квартире смотрит телевизор или телевизоры и какие именно каналы? Тут уж я просто без единого слова клала трубку на рычаг.

И такая дребедень целый день... Действительно, по поводу чего только не звонили, количество сорных звонков увеличивалось. Вот только до религиозной пропаганды так и не дошло. Свидетели всяких сект предпочитали для вербовки очный контакт.

VI

Сравнительно недавно, я побывала в Музее телефона. У входа располагается небольшой кафетерий, и с порога посетителей обволакивает запах свежесваренного зернового кофе. Этот уютный приятно бодрящий запах сопровождает вас по всему музею, напоминая о том, что хотя сейчас телефон имеет практически каждый школьник, этот предмет до сих пор овеян аурой достатка, комфорта, респектабельности.

В светлом вместительном помещении размещена большая коллекция телефонных аппаратов, от раритетных до современных. Вид стационарных дисковых и кнопочных экземпляров, какими пользовались в квартирах и учреждениях во времена моего детства, вызвал приток ностальгических чувств. А специальные модели, сконструированные для работы в различных производственных условиях – удивление и восхищение. Раньше я не задумывалась о существовании пыленепроницаемых аппаратов для шахт, ударопрочных корабельных с фиксацией трубки (чтобы при качке ее не сбрасывало с рычага), защищенных от токов железнодорожных, телефонов для связи с водолазами, авиационных и прочих. Также на выставке представлены правительственные телефоны, экземпляры, которые принадлежали известным людям, необычные сувенирные модели, телефоны-игрушки. Все экспонаты снабжены удобочитаемыми подписями, на стенах стенды с интересной информацией и историческими фактами.
В зале представлены даже уличные телефонные будки, в том числе ярко-красная английская кабина – один из самых узнаваемых символов Лондона. Кстати, оконные переплеты в музее напоминают остекленные решетчатые стенки этих кабин, что придает пространству дополнительное очарование, словно ты, как герой сказки Одоевского «Городок в табакерке», очутившийся внутри музыкальной шкатулки, попал внутрь большой телефонной будки, в телефонное королевство.

Посетив музей, невольно задумаешься, сколько же замечательных умов работало на протяжении десятков лет, чтобы придумать, развить, распространить телефонный способ коммуникации, и как жаль, что благородная миссия обеспечить телефоном каждую семью, каждого человека обросла нежелательными побочными эффектами. Из телефона в наши дома тянутся щупальца безумного мира, мы слышим голоса несчастных мужчин и женщин, оторванных от настоящих созидательных дел, занимающихся черт-знает чем: деланием денег из воздуха, мошенничеством, навязчивой рекламой, в ответ на которую они часто слышат грубости, издевательства и от этого озлобляются еще больше и еще больше наглеют.

Думаю, не в последнюю очередь по этой причине, владельцы стационарных телефонов массово отказываются от них в пользу мобильных, на которых есть удобные функции блокировки спама, черные списки и так далее. Полиция могла бы обезвреживать банды телефонных мошенников, чтобы другим было не повадно, операторы связи могли бы бороться со спамом своими средствами, обеспечивая абонентам комфорт и безопасность, но почему-то это не делается или делается в недостаточном объеме.
 
Теперь городской телефон у нас отключен. Отдельно существует розетка и отдельно аппарат. Мы переключились на самый дешевый тариф. Если включить аппарат в розетку, можно сделать исходящий звонок. Конечно, можно было бы и вовсе отказаться от городского телефона и перестать за него платить, но так как мы с мужем родом из СССР, когда за номером стояли в очереди годами, иногда дольше, чем в очереди на квартиру, мы сохраняем его то ли из ностальгии, то ли как запасной вариант на всякий случай, и в надежде  на лучшие времена.
 
В финале моего опуса хочется вспомнить сюжет известного фильма «Человек с бульвара Капуцинов». Хотя он закручен вокруг синематографа, основная идея универсальна. Главный герой, мистер Фёст, считает синематограф священным, он видит его проводником добра, инструментом просвещения. Ему противостоит мистер Секонд, который использует возможности синематографа для личного обогащения и крутит перед публикой низкопробные фильмы, апеллируя к низменным инстинктам. В конце фильма Черный Джек, бандит, решивший под влиянием Фёста порвать с преступным миром, чтобы посвятить себя синематографу, но все еще мыслящий прежними, привычными ему категориями, произносит такие слова:
 
«Я должен отомстить мистеру Секонду.
Он осквернил имя синематографа.
Он сеет зёрна ненависти в души зрителей.
Он должен умереть».

На что мистер Фёст отвечает:

«Не надо, Джек.
Каждому своё. Будущее нас рассудит».