Тот еще баянист

Памяти моего учителя
Лазутина Александра Васильевича.



Попался однажды мне на глаза тест-опрос, из тех, которые пачками предлагают соцсети всем нам, бездельникам. И отдаленно он был связан с психологией: надо было ответить на ряд вопросов, а в конце выводился твой психологический портрет. Я в эту туфту сильно не верю и в соцсетях свое время контролирую жестко. Но один вопрос заставил меня сильно задуматься.

«Если бы Вас отправили на машине времени в прошлое, что бы вы исправили в своей жизни?» И на выбор 5 дурацких ответов, ни один из которых мне не подходил.

Я надолго завис над тестом.

«Так, - размышлял я. – Помню, в 1982 году в первом классе выменял свои 10 копеек на пятак у отличницы Маринки, которая мне очень нравилась».

Я три дня ходил с маленькой десятикопеечной монетой и сетовал, что у меня нет пятака. Ведь монета в 5 копеек была крупнее, а значит ценнее. И именно столько в нашей школьной столовке стоила вкусная горячая булочка с повидлом в серединке. Маринка, почему-то легко и радостно согласилась на обмен.

«Влюбилась в меня», - сразу решил я.
Отчего-то тогда все девчонки в меня влюблялись, начиная с садика. А некоторые даже лезли целоваться. Поэтому в школу я пошел уже опытным... мальчиком.

«Как же легко вас, девчонок, обдурить!», - думал я, глядя как Маринка, смущенно улыбаясь, осторожно кладет малюсенькую, белесого цвета монетку в свой пенал.

Мама мне говорила, но я не поверил, что какая-то чужая тетка в белом колпаке и фартуке вдруг даст мне за 10 копеек - и булочку, и пятак... Я был уже не маленький, чтобы верить сказкам. Размер для меня, был важнее номинала.

Все бы отдал, чтобы отправиться в то время и посмотреть на себя со стороны.

Особенно дороги мне годы учебы в музыкалке по классу баяна. Вообще то, я мечтал играть на аккордеоне. А родители мои хотели этого даже более страстно, чем я. Но учитель, в класс которого я попал, убедил нас, что по программе музыкальной школы у меня обязательно будет предмет фортепиано. А клавиши аккордеона и фортепиано -  это одно и то же. И, если я выберу баян, то это будет плюс один инструмент, на котором я научусь играть.

- Наверное, специалист широкого профиля нам нужнее, - решили папа с мамой и согласились с доводами преподавателя народного отделения, алматинской музыкальной школы №2 им. Глиэра. У Лазутина Александра Васильевича аккордеонистов в классе и, правда, было совсем мало.

- А почему ты хотел на аккордеон пойти? - спросил он меня.
- Звук красивый.
- Ха, звук! Все дело в регистрах. Они на баяне тоже есть. Нажал кнопку и звук, как у аккордеона.

Он взял баян в руки, поколдовал над ним и развернул меха...
Василич был истинным баянистом. В его ручищах этот огромный, как мне тогда казалось, инструмент выглядел детской игрушкой. Он так ловко перебирал пальцами, что невольно хотелось пуститься в пляс.

«Красота!» - подумал я и окончательно смирился со своей участью баяниста.

Самой большой сложностью в учебе было следовать аппликатуре. В каждом произведении над нотами располагались цифры, соответствующие пальцам рук. Причем для правой и левой руки аппликатура была разная. Ох, и намучился я тогда! И если с правой рукой худо-бедно разобрался, то в басовую клавиатуру левой руки я долго тыкал, как попало. В буквальном смысле, как слепой щенок, потому что правую руку еще можно отследить глазами, а левую - никак. Короче, я быстро забил на правила и часто играл, как мне удобно.

Вообще, Александр Васильевич был опытным и требовательным педагогом. Свою карьеру он начинал в 60-х годах в знаменитой Детской музыкальной школе № 1 имени Амре Кашаубаева. Она является старейшим и первым специальным музыкальным заведением, с которого началась история развития классического музыкального искусства в Казахстане.

В свой класс Василич отбирал только лучших и, как правило, добивался с ними высоких результатов. Параллельно со мной, только на 3 года старше, училась девушка, которая позднее поступила в Гнесинку – заветную мечту всех учеников. Преподаватель досконально изучал наши школьные дневники, и особое внимание уделял успехам по математике. Я же, ко времени поступления в музыкальную школу, был на особом счету, т.к. три года до этого являлся солистом хора Дома Пионеров Ленинского района. И не какого-то там рядового! Наш хор несколько лет занимал первые места на различных городских конкурсах. Во время прослушивания я дежурно так спел пару своих пионерских хитов, особо не напрягаясь, что члены приемной комиссии долго потом собирали свои челюсти с пола.

- Да это же будущий Днишев! – воскликнул тогда высокий дядька с большим носом и огромными, как две лопаты, руками. Так я попал в класс Лазутина Александра Васильевича. Сейчас искренне признаю, что он меня перехвалил тогда. Мне легко давались музыкальные диктанты по сольфеджио, и Александр Васильевич мной гордился, громогласно всем заявляя:
- Да у него слух, близкий к абсолютному!   

Однако был еще один нюанс, который позволял мне бессовестно халтурить с аппликатурой, о которой я упоминал. Дело в том, что мой строгий учитель был почти слеп на оба глаза. Они были покрыты бельмом. Он всегда сидел справа от меня и, часто откидывая голову назад, сильно щурился, пытаясь отследить, куда я ставлю свои непослушные пальцы правой руки. Видимо была небольшая область на глазу, с помощью которой он как-то ориентировался в пространстве. Зато слух у него был отменный и всех своих учеников он узнавал по голосу.

Традиционно, после первой четверти нас всех прогоняли через прослушивание. Оно проводилось с приглашением родителей и других педагогов нашей музыкальной школы в виде небольшого концерта. И вот, через несколько дней после прослушивания, прихожу я на урок, а в кабинете сидит старшеклассник и с интересом так, смотрит на меня. Василич мне и говорит:

- Ну, дорогой друг, бери-ка баян и играй то, что ты играл на концерте. А ты, – обратился он к тому парню, - внимательно следи за пальцами его левой руки.

Я, ничего не подозревая, бодро ударил по клавишам и в процессе игры глаза моего «надсмотрщика» вдруг начали расширяться.
«Учись, двоечник! – промелькнуло у меня в голове. В тот момент я воспринял это за восхищение своей манерой исполнения.

- Ну, что скажешь? – строго спросил Василич своего ученика, когда я доиграл вальс.
- Александр Васильевич, он септаккорд играет большим пальцем! – с ужасом ответил тот и испуганно посмотрел на преподавателя.
 - Воот! – возмущенно воскликнул учитель. – То-то мне коллеги в один голос говорят, что у тебя большой палец задействован. Я им не поверил сначала. Как такое возможно? Это же не удобно совсем, ты же не обезьяна!

Ну, что я мог ответить? Меня раскрыли. Дарвин был прав...

На левой стороне баяна находятся кнопки, расположенные немного наклонными поперечными рядами. Действительно, при игре в басовой клавиатуре используются только четыре пальца. В нотах обозначаются они так: 2 — указательный палец, 3 — средний, 4 — безымянный, 5 — мизинец. 1-й, большой палец в игре не участвует совсем. Туда ведь невозможно заглянуть и, чтобы не потерять кнопки и позицию руки, я задействовал прохлаждающийся без дела большой палец для нажатия на септаккорд, самый крайний ряд кнопок.
А что такого? Длина моих фаланг вполне позволяла.

Александр Васильевич еще долго сокрушался по этому поводу, но было поздно. Его ученик с вокальными данными, как у Днишева и слухом, близким к абсолютному, уже намертво приучился с такому способу игры на баяне.

Мои творческие эксперименты на этом не завершились, а успешно продолжились через год на обязательном предмете «Оркестр», куда меня определили на свободную позицию контрабасиста. Это был полноценный оркестр русских народных инструментов, где басовая группа почетно располагалась позади всех. Балалайка-контрабас – штука нелепая, тяжелая и большая, но я сразу влюбился в это солидное «БуБуБУ» и вскоре начал фантазировать, будто я - крутой джазмен. Ну, скучно, знаете ли, играть басовые партии народных песен с размером 1/2 или 4/4. Поэтому какая нибудь «Во поле береза...» у меня быстро превращалась в нечто похожее на «Розовую пантеру».

В оркестре мои коллеги-баянисты сидели прямо передо мной и одна из них – отличница Ленка, часто жаловалась, что я сбиваю их с ритма.
«Вот сдавала! Это джаз, глухомань!» - мысленно обзывал я ее в ответ.

- Юриваныч, я играю правильно, просто в джазовом ритме, - искренне признавался я и руководитель оркестра, прилюдно мною восхищаясь, в какой-раз просил играть строго по нотам.

6 лет моей славной учебы промелькнули, как один день.

- Я тебя прошу, только не подавай документы в Нархоз, - уговаривал меня расстроенный Василич. - Я договорюсь и тебя, почти без экзаменов, возьмут в музыкальное училище. Потом будет консерватория... У тебя же такие данные! Пойми, из тебя в Нархозе сделают спекулянта...

Вместо пяти обязательных, я проучился в школе на один дополнительный год больше. Мне разрешили остаться, как отличнику. Это было самое начало 90-х и моей родной музыкалке нужно было всеми силами удержаться на плаву, в том числе и за счет своих учеников. А Лазутин Александр Васильевич горевал, что баянистов с каждым годом все меньше и меньше, и в скором времени они исчезнут совсем.

Нет! Ни за что на свете я не стал бы исправлять тот септаккорд моего детства, если бы у меня была машина времени. Я бы примчался в cвою школу, осторожно вошел в знакомый класс и сказал:

- Здравствуйте, Александр Васильевич! Посмотрите, что я придумал.
Клянусь, так гораздо удобнее играть...