Пулю свою ты не услышишь

Вьетнам - красивая страна. Таких пейзажей больше нет нигде. Влажные тропики и горы, будто накиданные сверху, душная жара, пляжи, морской бриз, дикие джунгли и … запах напалма. По крайней мере так было здесь в 1970 году.

Тогда Филипп Брамли, которому на днях стукнуло 20, оказался во Вьетнаме не ради красот. Его по лотерее призвали в армию США и направили сражаться за свободу. Никто не мог толком объяснить, как война на диком клочке земли могла принести миру свободу, и Брамли решил воевать за армейских друзей. А когда никого не осталось, воевал за самого себя.

В этот день их взвод прочесывал небольшую долину. Проклиная в душе все на свете, Фил тащился сквозь лес. От жары и влажности одежда намокла изнутри и снаружи. Мучила жажда и фляжка с водой быстро опустела. Впереди шли два дозорных, а взвод растянулся на сотню метров.

Внезапно над головами засвистели пули и где-то впереди затрещали выстрелы. Двое солдат впереди упали замертво, не успев ни подать сигнал, ни выстрелить. Взвод залег и затих.

Перед ними лежала груда камней, дальше почти плоская поляна, а еще дальше — заросли кустов и леса, откуда стрелял противник. Между ними всего каких-то пятьдесят метров, а камни впереди прикрывали узкую полосу, в которой ненароком оказался взвод. Вьетконг стрелял изо всех стволов. Сколько их? Двадцать или тридцать огневых точек? Поднять голову означало почти наверняка лишиться жизни. Пули били по деревьям, срезали ветки и косили траву. В редком лесу на таком расстоянии надёжно спрятаться крайне сложно. Взвод лежал, ожидая приказа командира.

Через минуту свинцовый град прекратился и послышались крики на чужом языке. Противник организовывал то ли оборону, то ли нападение. Фил оглянулся назад. На первый взгляд сзади все были целы, только командир Карл Адамс стоял на четвереньках. Его вырвало. От страха, надо полагать. Вытерев наспех рот армейским шарфом, он позвал радиста. Фил сплюнул. Плохо дело, когда командир сдает. Вдобавок половина взвода новобранцы, которые также оцепенели. Командира назначили всего неделю назад, вместо другого, отбывшего домой из-за ранения. Со слов штабных, он воевал в этой дыре больше полугода и держался молодцом. Однако никто из взвода не видел его в деле, когда свист настоящей пули значит отсроченную на мгновение смерть. Говорят, что свою пулю ты не услышишь. А ту, что слышишь — уже пролетела мимо.

Как обычно, попав в передрягу, все солдаты, от опытных до тех, от кого вреда в бою больше, чем пользы, стали молиться. Филипп прыгнул к камням, выбрал удобное место, прикрытое травой, припал туда и бегло осмотрел пространство перед собой. Противника не видно, за поляной только кусты, болотная трава и лес. Лес, который везде в этой стране. Влажный, густой, жаркий и непроходимый лес, поливаемый внезапными ливнями.

Противник также залег, ожидая ответного огня, чтобы определить, с чем ему предстоит иметь дело. Взвод тем временем ползком рассредоточился среди кустов и деревьев.

Фил оглядел местность: справа и слева располагались заросли кустарников, по которым можно незаметно перебежать и ударить с флангов. У них два пулемета, три гранатомета, полные рюкзаки боеприпасов и 42 автоматические винтовки. Достаточно, чтобы приготовить гуляш из отряда Чарли в 100 человек. Сзади высился густой лес для отхода, но до него не добраться без прикрытия.
Взвод занял позиции, заработали пулеметы и автоматические винтовки. Услышав их знакомые "голоса", Фил задорно оскалился. Пусть почувствует ненавистный вьетконг, что с ним будут разговаривать на понятном ему языке — языке силы. Метнув пару гранат как можно дальше, он разрядил винтовку туда, где могли находиться партизаны. Отдача приклада приятно помассировала солдатское плечо. К нему подполз сержант Дин Хэнсон, суровый амбал с красными от кокаина глазами и лысым черепом. От него вечно несло застарелым потом. И если обычно Фил воротил от него нос, то теперь напротив был несказанно рад его видеть. "Давай, старина!" Хэнсон устроился в нескольких метрах справа и принялся шпиговать лес пулями, выплевывая ругательства. У Филиппа заложило уши от грохота стрельбы.

В ответ на взвод полетели гранаты и пули. Началась жаркая перестрелка. Теперь сектор разброса огневых точек расширился — похоже противник решил взять их в кольцо. Это была необычная тактика вьетконга. Чаще всего небольшие отряды Чарли нападали из засад и быстро отступали. Но сейчас — другое дело. В тенях травы и деревьев замелькали вспышки выстрелов, затем показались фигуры, которые бежали и стреляли на ходу, падали для перезарядки, затем снова вставали и настойчиво продвигались вперед. Фил ненароком оказался в самом центре жаркого котла. Он приподнялся и стал работать одиночными прицельно. Один.., второй.., перекат.., третий.., снова смена позиции, иначе пристрелят. Слева, не замечая его в горячке боя, выбежали трое молоденьких вьетнамцев с оружием, в измазанной глиной гражданской одежде. Двое залегли, а третий с колена опорожнил магазин в кого-то из взвода. Фил Брамли выпустил три пули и вьетнамец рухнул в траву. Двое других стреляли перед собой. Брамли видел их четкие профили: смуглые, утонченные, контрастные. Когда он убил второго, в камень рядом шмякнулась пуля, а мимо просвистела другая. Кто-то стрелял по нему и нужно скрыться. Третий вьетнамец заметил его, повернул лицо, вместе с ним потянулось и дуло автомата. Фил рискнул, задержался на мгновение, бегло навел оружие, и когда прицел почти достиг цели, с упреждением нажал на спуск. В момент выстрела ствол М-16 смотрел ровно в лицо противника. Брамли припал к земле, понимая, что давно мог оказаться мертвецом. Но как же не хотелось упускать такую цель!

Итак, Фил сделал нескольких вьетконговцев удобрением. Защищая свою страну от таких как Фил Брамли, они были готовы отдать свою жизнь. Но ему не нужна была их страна. Очевидно им промывали мозги не меньше, чем ему. Жалости не было. Не мучила совесть. В бою некогда рассуждать, решения принимаются мгновенно, и если уж ты с оружием попал на войну, то лучшая тактика — убивать, пока тебя не убили. Иногда он, как и другие, переходил границы. Хотя, есть ли на войне границы?

Три недели назад они зачищали деревню. Злые, уставшие, голодные, перегретые палящим солнцем. В каждом доме их могла ждать растяжка с гранатой, из-за каждого угла настигнуть пуля сражающегося до последнего Чарли, и нельзя верить никому. Любой испачканный навозом крестьянин мог оказаться партизаном. Тогда ему запомнилось лицо одного щуплого подростка. Тот вышел перед матерью и на своем языке сказал “убирайся!” В его миндалевидных глазах читалась бескомпромиссная ненависть. Жгучая, непримиримая, животная ненависть. Утолить такую ненависть не сможет ничто, ни отступление, ни вывод войск из страны, только немедленная смерть у него на глазах. Филу на миг стало жутко. Это не был страх перед подростком, но некая беспомощность. Фил ничего не мог с ним сделать, кроме как убить. Будь у него в глазах хоть капля уважения к американскому оружию или самому Филиппу Брамли, ничего бы не произошло. В следующее мгновение пуля Фила разорвала ему грудину. Мать бросилась к сыну, громко крича противным голосом. Брамли до сих пор не знает, почему он это сделал. Он пристрелил и мать, родившую его, эту сморщенную от солнца, согнутую в работах и нищете высохшую женщину, вызывающую только жалость и омерзение. Выбежал ее младший сын и кинулся к матери, громко плача. М-16 Фила Брамли привычно харкнул огнем еще раз. Мальчик сел на землю и перестал плакать. Глаза озирались по сторонам, ничего не понимая.
— Зачем? — спросил кто-то из солдат.
— Я убрал свидетеля, — прохрипел от злости Фил.
— Добей, пусть не мучается.
Грохнула винтовка и мальчик упал рядом с матерью. Вопль поднялся по всей деревне. К Филу подключились и другие пехотинцы. Никто не нашел оружия или партизан. Они просто убивали. Гражданских и безоружных. Всех, кто двигался. Скоро деревня была завалена трупами крестьян и их детей. В домах, во дворах и на улицах лежали тела. Трудно было поверить в реальность происходящего. Лишь несколько солдат и офицеров наблюдали с ужасом со стороны, но никто не посмел вмешаться.

Когда все закончилось, солдаты молча затащили тела в домики и подожгли, чтобы скрыть следы. Затем на это место прилетели вертолеты и основательно выжгли остатки напалмом. Филу обещали проблемы и даже электрический стул, но ему было все равно. Впрочем, он был уверен, что командование замнет это дело. Каким-то удивительным образом он не считал жителей Вьетнама людьми. Чарли, гуками, вьетконговцами, но только не людьми.

Однако бой продолжался. Тем временем противник, сполна отведав свинца, отступил и вел беспорядочный огонь из глубины леса. Дин Хэнсон, воевавший рядом с Филом, носил перчатки со срезанными фалангами, которые снимал только ночью и когда принимал душ. Одного или двух пальцев на правой руке не стало — только что оторвало пулей, и он заматывал рану бинтом прямо с перчаткой, безбожно ругаясь. Сзади стонали раненые. Им помогали те, кто оказался рядом.

Один из новобранцев лежал неподалеку, накрыв голову руками. Он часто дышал и от него несло дерьмом. Фил громко окликнул его, затем еще громче. Новобранец ничего не слышал, кроме бешеного стука своего сердца.

Вдруг в воздухе загудели снаряды и посыпались один за другим на позиции взвода. Под ногами затряслось, заходило, словно вся земля превратилась в большой студень. Филипп Брамли бросился на землю. Из-за оглушения он больше ничего не слышал, лишь ощущал всем телом хлопки разрывов противопехотных снарядов. Американских снарядов! Летели куски земли, ветки, гарь била в ноздри, а воздух наполнился градом осколков. Он изо всех сил вжался в землю и с каждым разрывом, казалось, проникал в нее еще сильнее, как горячий нож в масло. Жуткий и необъяснимый страх навалился на него. Он не боялся смерти, как раньше в мирной жизни, но неожиданно почувствовал себя маленьким и беззащитным. Словно мышонок под пристальным взглядом матерой кошки, надеясь, что его не заметят. Он не ожидал, что артобстрел, это так жутко. Каждый упавший снаряд уносил жизни, вспарывал и разбрасывал вокруг желтую землю. Землю, в которую так хотелось провалиться, закопаться, найти спасение от адской осколочной бури. В такие мгновения ничего не важно. Ни то, что было в прошлом, ни то, что может быть будет в будущем. Важна только та самая секунда, пока ты еще живешь. Казалось, что взвод перемалывает огромная грохочущая машина, и следующий удар пресса или механизма дробления придется именно на тебя. От напряжения Фил раскрошил пару зубов и даже не заметил этого. Сердце больно стучало молотком в груди, он задыхался, воздух словно улетучился, сгорел, горло высохло и сдавленный кашель через силу вырывался наружу.

Наконец разрывы прекратились. Фил встал на четвереньки, чтобы отдышаться, с трудом скинул рюкзак и осмотрелся — на первый взгляд ранений не было. Голова раскалывалась, перед глазами плыл горизонт, в ушах звенело. Он отряхнул винтовку и с усилием перезарядил. Руки слушались плохо.
В десятке метров справа шевелился сержант Хэнсон с изуродованными ногами, чуть дальше неподвижно лежало еще несколько тел. Фил подполз к Хэнсону. Ноги оторвало по колено, а остальное превратилось в фарш с костями. Всюду много крови, которая растекалась по глинистой почве. Фил на секунду замешкался, решая, есть ли смысл перевязывать раненого. Затем он повернулся и попытался крикнуть тем, кто уцелел. Получился хрип:
— Это свои! Свои били по нам! Где командир? Где этот чертов ублюдок?!
Ему никто не ответил, а может ответил, но он ничего не слышал. А может его не слышали. Хэнсон тем временем испустил дух. Филипп взял у него заполненные магазины к винтовке, поднялся на ноги и пригнувшись, заковылял туда, где лежала большая часть взвода. Он не помогал раненым, он искал командира и рацию. Командиру он хотел дать в морду, а по рации запросить вертолеты и отменить обстрел.

Перешагивая через половинки тел, огибая теплые кишки на кустах, изломанные, неестественно вывернутые фигуры, он так и не нашел командира Адамса. Способных сражаться оставалось около десяти человек. Будут ли еще сюрпризы? Брамли был уверен, что по ним стреляла американская артиллерия, располагавшаяся в трех - четырех километрах отсюда. Два дня назад он отдыхал на базе вместе с солдатами из состава артиллерийских расчетов. Алкоголь, женщины, наркотики. Тогда ему сказали, что пушки разместят ближе к этому месту, чтобы помогать взводу Брамли.

Хороша помощь, ничего не скажешь. Как опускаются руки, когда призванные помочь, с размаху калечат тебя! Как обесценивается общее дело! Как слабеет воля к победе! Как ликует враг! Неверные координаты передал командир по ошибке. Да и зачем нужна артиллерия, когда между позициями всего пятьдесят метров? Где командир и где же чертова рация, вместе с ее недоделанным радистом?!

Правый берц Фила наполнился кровью, но боли он не чувствовал. Нога онемела, а куда именно зацепило неясно.
Снова полетели пули и гранаты от вьетконга. Остатки взвода отстреливались, не подпуская врага близко. Фил залез в воронку и скрылся за стволом поваленного дерева. Достал перевязочный пакет, шприц, и вогнал себе в бедро смесь возбуждающего с морфием. Неофициальная адская смесь. Можно сражаться, даже если половину тела отстрелят. Затем он лег на землю около кочки и принялся стрелять по мелькающим фигурам. Бегать он уже не мог — нога отказала, но ползать еще получалось.

Закончился запас патронов, а основная их часть осталась в рюкзаке, там у камней. Он вставил последний магазин. Это был магазин вонючки Хэнсона. Двадцать патронов. Фил огляделся. Чарли не отступали. Потеряв в перестрелке много своих, они залегли и стреляли из укрытий. От взвода же почти ничего не осталось. Пулеметы молчали. Зато стонали раненые. Где вертолеты? — думал Фил. — Почему командир не вызвал вертолеты? Наше направление самое важное и нам должны были отправить вертолеты, как только мы нарвемся на Гуков!

По стволу поваленного дерева, за которым был Брамли, стреляли двое. Пули насквозь пробивали древесину, спасала только воронка от снаряда. Высунуться невозможно. Справа стрелял третий, от него не защищало даже дерево. Когда по ощущениям он стал перезаряжаться, Брамли приподнялся и выстрелил в него. Попал не сразу, с третьего или четвертого патрона. Теперь с этой стороны чисто. Он подполз к другому краю воронки, бегло высунулся, выпустил пару пуль и снова скрылся. В ответ раздалась очередь. В тот миг, когда очередь прекратилась, Фил снова поднялся, прицелился и выстрелил. Раздалась следующая очередь, но Фил задержался и по вспышке прицельно и быстро выстрелил три раза. Кажется, его зацепило, но неясно куда. После этого он снова укрылся за деревом, предполагая, что остался еще один Чарли, с которым надо разделаться. В магазине было чуть больше десяти патронов. Неожиданно тот справа, которого Брамли заткнул первым, выпустил очередь. Правая рука повисла, выронив винтовку, в боку захрустело и стало трудно дышать. Фил тяжело сел, прислонившись к дереву, и взял винтовку левой рукой. Сейчас его могли убить в затылок, ведь там засел ближайший Чарли, но Брамли стало все равно. Он стрелял и ничего не происходило. Наконец каким-то чудом заткнул огневую точку, хотя целиться, держа оружие одной рукой уже не мог.

В следующий миг рядом разорвалась граната и опрокинула Фила на спину, и когда он упал, раскинув руки, ему показалось будто наступила ночь. А ночи в лесах Вьетнама темные. Почему сейчас ночь? Вроде был день. Или они так долго сражались, что наступила ночь? Где сейчас взвод и где командир? Страшная тошнота. Он машинально попытался подняться или хотя бы сесть. Левая рука бессильно ощупывала землю.

Вместо лица у него трепыхалось месиво из мяса, крови и зубов, и где-то среди всего этого клокотала гортань. А внутри проломленной груди изо всех сил, отчаянно спасая его, билось сердце. Боли не было, только страшное головокружение и адская тошнота. Словно сейчас из него выпадут все внутренности. Подбежали вьетнамские партизаны, но увидев его жалкое состояние, не стали тратить патрон, а переключились на остальных. Они добивали раненых и собирали трофеи.

Наконец вертолеты закружили над лесом. Командир не вызвал их, его убило в начале артобстрела, вместе с радистом. Командование, получив сигнал о запросе артподдержки, отправило вертолеты в тот район самостоятельно. Увидев, как они садятся на поляну, где только что кипел бой, Чарли разбежались. В том бою из 50 человек выжило 15.

Когда Филиппа Брамли призвали, он сначала сражался за свободу, потом за боевых товарищей, и когда никого из них не осталось, сражался за самого себя. А теперь он умер. Только его сердце отчаянно билось могучими ударами еще несколько мгновений, затем осеклось, ударило еще пару раз и замолкло насовсем.

Его опознали по жетону, отправили тело самолетом и похоронили в родном Арканзасе. Затем, по окончании войны, штат установил памятную плиту, где упоминалось его имя, а также то, что Филипп Брамли сражался за свободу. Памятник несколько раз оскверняли противники войны, поливая краской и скандируя антивоенные лозунги. Затем его всегда отмывали местные волонтеры, которые были убеждены, что Брамли действительно сражался за их свободу.