Человек - это звучит...

Эссе

"Жизнь надо прожить так, чтобы..."
Саша Соколов. Школа для дураков

Детдомовская девочка Наташа Л. говорит женщине, которая хочет ее удочерить: "Моя мама больна раком ( это чистая фантазия - О.Н.). Если она умрет, я смогу к вам переехать". Ясно, что девочка хочет жить в семье, но также хочет быть в ладу со своей совестью - нельзя бросать живую мать, даже если она тебя бросила. Замечательная приспособляемость к жизни у ребенка состоит в том, что  несовместимость желаний, которая должна была бы вызвать мучительное состояние, вытесняется спасительным вымыслом. На слух взрослого он звучит чудовищно - придумать матери страшную болезнь и смерть от неё, чтобы не быть перед ней виноватой, каково? Но сознание ребенка лишено опыта, поэтому для него страдание и смерть - понятия такие же условные, как пункты А и Б в школьных задачках. Зато с помощью этих абстракций в душе воцаряется мир. И это совершенно удивительно - ведь до опыта в сознании брошенной девочки живет потребность правоты. Она знает, хотя ее этому никто не учил, что поступать надо не просто, как тебе выгодно, но по совести. Воображение - такой же дар Божий, как сама жизнь, и если  ребенок пользуется обоими дарами, об этом хочется сказать словами  Бёрнса (в переводе Маршака): "А у нас тут есть, что есть,/ да  при этом есть чем есть,/ значит, нам благодарить остается небо".

Ну а как пользуется воображением взрослый человек? Зачастую трансформирует его в воспоминания. Но, когда "как острый нож оне", к ним необходимо иметь противоядие, иначе о преодолении конфликта говорить не приходится. Вместо адаптивной, воображение выполняет противоположную функцию - усиливает страдание. В "Лапе-растяпе" Сэлинджера дочь и мать наделены богатым воображением. Дочке, Рамоне, оно отлично помогает  справляться с одиночеством. Выдуманный мальчик, Джимми Джиммерино, не расстается с ней ни днем ни ночью. Когда же такая преданность начинает приедаться, Рамона, недолго думая, отправляет его под машину и заводит следующего неразлучного друга, Микки Миккерино. Несчастной матери, Элоизе, чтобы жить дальше, надо забыть погибшего на войне любовника. Но это ей не удается. Новый брак и семейная жизнь не могут отвлечь ее от мучительных воспоминаний об утраченном счастье. Под их бременем Элоиза становится человеконенавистницей, не выносящей вида чужого благополучия. Спрашивается, что могло бы помочь несчастной?  Вспомним, что помогает Наташе и Рамоне. В их случае воображение восстанавливает справедливость, поэтому даже чудовищный вымысел ребенка в основе своей совестлив. Если бы  у Элоизы сохранилась потребность в справедливости, а не просто  в возврате своего счастья, возможно, ей бы стало легче. От страдающего человека хочется     ожидать способности к состраданию. Вспомним О. Мандельштама : "Я и садовник. я же и цветок./ В темнице мира я не одинок". Элоиза могла  бы пожалеть свою совершенно неприкаянную дочь. Но, увы, она не доросла до этой формы приспособления к собственному горю, а детская форма, которую простодушно демонстрирует Рамона,  кажется ей отвратительной, потому что она не берет на себя труд понять ее.

Наверное, в своих глазах Элоиза восстанавливает справедливость, запрещая мужу кухарки ночевать в своем доме. Ясно, что, относясь к разным сословиям, Элоиза и ее кухарка по-разному видят справедливость, но, хотя положение в социуме многое определяет в этом вопросе, ответ на него остается довольно неоднозначным. Так, в рассказах Чехова "Новая дача" , "Соседи" и "Моя жизнь" мы сталкиваемся с примерами того, как крестьяне травят помещиков либеральных  взглядов и легко подчиняются  грубым, властным помещикам и чиновникам. Очевидно, дело тут в невозможности понять друг друга. Деревенский кузнец Родион в своем "понимании наоборот" доходит до смешного. Когда инженер говорит ему с упреком, что будет презирать человека, отвечающего злом на добро, Родион слышит в этом намерение инженера призреть его на старости лет. Сам кузнец кроткий и добрый, но среди крестьян, обиженных и агрессивных всегда хватает. Они чувствуют несправедливость того, что всю жизнь тяжело работая, вынуждены прозябать в бедности, когда праздные баре под боком только "жизнью жуируют". Свою обиду они не смеют выразить тем хозяевам жизни, которых признают сильными, а это обычно люди грубые и уверенные в своём праве помыкать нижестоящими. Встречаясь с людьми добрыми и искренне к ним расположенными, крестьяне не верят им, подозревают в неблаговидных намерениях или в лучшем случае считают их "простоватыми". На таких грех не отыграться, и крестьяне делают это без всякого зазрения совести.

В чеховской "Моей жизни" дворянин предпочитает чиновничьему бессмысленному просиживанию штанов честный физический труд, и тут в бунт против такого своеволия включаются жители буквально всех сословий. Отец с проклятиями изгоняет сына из дома, лишая наследства, сестра боится с ним встречаться, губернатор вызывает "на ковер" и требует, чтобы он не позорил свое честное имя и все дворянство, грозя административным преследованием... Мелкие чиновники, крестьяне на рынке - все они охотно примыкают к травле. Герой недоумевает, для чего живут шестьдесят тысяч жителей его городка, для чего они читают евангелие, книги и журналы. Какую пользу принесло им всё это, если у них всё та же душевная темнота и то же отвращение к свободе, что было триста лет назад.

 Совесть, направленная вовне, - это уже нравственность, и формируется она в течение жизни не спеша. Если рассматривать ее как биологический признак, то его можно сравнить с облысением или некоторыми психическими заболеваниями - гены, детерминирующие их, ждут подходящего момента для своей экспрессии иногда долгие годы. Но такой сложный признак как нравственность зависит не столько от генетического фона, сколько от жизненного опыта, воспитания... и о нём лучше всего узнавать не из учебника , а из литературы, например, читая Толстого, Чехова и другую классику. Вспомнился смешной спор героев из чеховского "Учителя словесности" о том, психолог ли Пушкин. Лида считает, что поэт не может им быть, на что учитель отвечает с негодованием:"Знаю я, какая вам нужна психология. Вам надо, чтобы тупой пилой пилили..."Разделяя негодование учителя, я всё же начну с "Детства" Толстого, с того места, когда автор описывает, как он мальчиком воспринял страшное несчастье - смерть матери. Вот он приходит вечером, когда все разошлись по спальням, к её гробу. Всматриваясь в безжизненное лицо матери, он не может примириться с ее смертью, и воображение выручает его, рисуя картины, полные жизни и счастьем... "Наконец воображение устало, оно перестало обманывать меня; сознание действительности тоже исчезло, и я совершенно забылся." Но тут в комнату вошел дьячок, и первая мысль, пришедшая в голову Николеньке, была, что дьячок может принять его за бесчувственного мальчика, который пришел из любопытства, т.к. он не крестился и не плакал. И он постарался поскорей исправить это впечатление.

Спрашивается, что за самоедство движет пером Толстого, разве стоит вспоминать о такой малости?  Но Толстой вовсе не считает это мелочью. Суетность, оглядку на суд людской (в данном эпизоде на мнение случайного свидетеля) он считает врожденным пороком всякого человека.

 Армянская сказка про Шивара прекрасно отразила эту обидную особенность нашей психики. Шивар волею случая был трижды призван разгадывать царские сны. Все три раза встреченная на дороге змея выручала его и просила в награду половину от царских щедрот. В первый раз Шивар не захотел делиться золотом, посчитав, что змее золото ни к чему, и пошел домой другим путем. В этот год (год обмана)  он поступил как другие, пожалуй, даже хуже других, потому что думал, что чужая ложь прикроет его. В следующий раз  щедрая плата царя совсем помутила разум Шивара, и он, чтобы не расставаться с золотом, решил убить змею. И на этот раз он рассуждал как его сородичи - убить змею не великий грех - к тому же он полагал, что  кровь, пролитая другими, (это был год насилия) скроет кровь, пролитую им. И только на третий раз, в год изобилия Шивар испытал угрызения совести и решил отдать змее всё царское вознаграждение, но и тут он поступил не хуже и не лучше других. Мудрая змея, испытав Шивара, дает ему мудрый совет: когда другие поступают плохо - будь лучше других, а когда все поступают хорошо - не будь хуже всех.

Каждый человек - врождённый Шивар, он хочет поступать так, как это требует от него среда. Воля ребенка слабее, чем у взрослого, поэтому мнение взрослого, какого угодно, легко влияет на его поведение. Итак, вернемся к Николеньке.  В следующей главе он приходит к няне Наталье Савишне. Николенька видит её глубокое горе, и она становится ему ближе других. Её тихие слёзы и набожные речи доставляют ему облегчение. Но тут входит буфетчик. Ему надо получить от Савишны как от экономки  затребованные поваром  сахар, изюм и пшено для изготовления кутьи. И тут Николенька с изумлением наблюдает переход от трогательного искреннего чувства к ворчливому тону и мелочным расчетам. Савишна костерит повара за расточительство: "Как хочешь, Фока Демидыч, а я пшена не отпущу..."  Спрашивается, как это божий дар - печаль по любимому человеку - так легко мешается в ее голове с яичницей ? Говорит ли это о том, что крестьянки чувствовать всё-таки не умеют? Хоть это и первая мысль, которая приходит на ум, Толстой с ней решительно не согласен. Вот его мнение: "тщеславие в горести выражается желанием казаться или огорченным, или несчастным, или твердым, и эти низкие желания лишают печаль её силы, достоинства и искренности. Наталья же Савишна была так глубоко поражена своим несчастьем, что в душе её не оставалось ни одного желания, и она жила только по привычке, занимаясь своим делом."

 Далее Толстой показывает, что при удаче суетные и тщеславные желания могут уступать место более доброкачественным. В Москве Николенька знакомится с Сережей Ивиным и, страстно желая ему понравиться, в один прекрасный день участвует в жестокой игре, где они оба доводят до истерического плача робкого и неловкого Иленьку. Николенька оправдывает себя тем, что Иленька просто трус и плакса. Но, со временем чувство к Серёже вытесняется любовью  к Сонечке, и можно представить себе, что сцену с Иленькой  Николнька вспомнит с угрызением совести и задумается над тем, что ему нравилось в приятеле. Ему захочется в своих следующих поступках угодить Сонечке, потому что она добрее. Одним словом, оглядываясь на "суд", он уже будет задаваться вопросом - "а судьи кто?" А это очень важно - поиск судьи праведного.

В пушкинском Онегине изначальная суетность и тщеславие определили его роковой поступок. Нет закона, по которому Онегин должен принять вызов Ленского. Более того, он сознает свою вину перед приятелем и раскаивается в жестокой шутке над ним. Он бы рад помириться, но то, что Зарецкий может ославить его трусом, оказывается для него важнее. Сам Пушкин на протяжении нескольких лет менял своё отношение к мнениям света. Накануне  тридцатилетия, он обращается к  своему "младому  вдохновенью": "Не дай остыть душе поэта,/ Ожесточиться, очерстветь/ И наконец окаменеть/ В мертвящем упоенье света,/ В сём омуте, где с вами я/ Купаюсь, милые друзья." Стоит отметить, что в первом издании шестой главы "Евгения Онегина", в конце,  вместо двух последних строк стояло еще 14  с  нападками на "жестокосердую суету света", в которой поэт задыхается   "Среди бездушных гордецов./ Среди блистательных глупцов". В этом издании яростно критикуется порочность той среды, где вращается поэт. Но тогда встаёт вопрос - зачем же выбирать такую среду, и справедливо ли считать всех нулями, а единицею себя? И Пушкин останавливается на варианте, лишённом драматизма и тщеславия. Поэт осознаёт, что свет пуст, но мы - люди светские - без него не можем, и сами его и поддерживаем и составляем и... презираем.

 В 1930г. Пушкин приходит к мысли, что духовные наставники общества могут пренебрегать судом толпы, но не судом общества. Однако спустя шесть лет, затравленный сплетнями и злословием, Пушкин писал Чаадаеву, что опереться на общественное мнение нет возможности, т.к. "наша общественная жизнь - грустная вещь. Отсутствие общественного мнения, равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистине могут привести в отчаяние."А вот слова самого Чаадаева, считавшего, что общество не может развиваться вне нравственного миропорядка и объявленного царским правительством сумасшедшим: "я не могу вдоволь надивиться этой необычайной пустоте и обособленности нашего социального существования. Разумеется, в этом повинен отчасти неисповедимый рок, но, как и во всём, что совершается в нравственном мире, здесь виноват отчасти и сам человек... И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке."

Давайте все же проследим за изменениями  общественной морали во времени. Возьмем в руки удивительный документ 1660 г. - дневниковую запись английского чиновника морского ведомства, в последствии парламентария Самуэля Пипса. Она содержит хронику одного октябрьского дня. Утром с приятелем он идёт посмотреть на публичную казнь антимонархиста генерала Харрисона. Несчастного сначала вешают, а затем четвертуют. Палач отрезает разные части тела и показывает их возбужденной и ликующей толпе. Просвещённый Пипс - ценитель искусств и библиофил - удовлетворив любопытство, идет с приятелем в таверну и с удовольствием закусывает устрицами. Вернувшись домой, он ссорится с женой из-за того, что она разбросала свои вещи и, поддаёт ногой красивую корзинку, привезенную ей из Голландии. Пипс осуждает свою несдержанность, из-за которой он нанес ценной вещи непоправимый ущерб, и, похоже, только это омрачает его настроение. Стоит ли удивляться этому? В Московии публичные казни в это время тоже  воспринимались как обычное зрелище, ценимое толпой, подобно гладиаторским боям в древности. Но уже к середине 18-го века такая вопиющая жестокость в ее узаконенном виде в цивилизованных странах сходит на нет.  Правда ещё  вплоть до 20-го  века солдат, заслуживших неудовольствие начальства, могли до смерти засечь шпицрутенами. А  чего стоят такие мрачные страницы  истории как крепостничество в России и рабство в Америке? Слава богу, эти страницы перевернуты, хотя, увы, войны с легкостью оборачивают вспять всякий моральный прогресс. При этом, почти про каждого человека можно сказать словами Мандельштама: "попробуйте меня от века оторвать..."

 Но давайте вернемся в первую треть 19-го века в Россию и проиллюстрируем это положение, заглянув в путевые записки Пушкина, которые он делает по дороге в Арзрум. Вот что он пишет, догоняя корпус генерала Паскевича, призванный усмирить бунтующие племена кавказцев:"Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ;  аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги". Пушкин отдаёт отчет в том, что насилие - худший путь присоединения кавказских народов к России. Внедрение Евангелия вместо Корана, т.е. общая вера, была бы лучшим способом, но для этого нужны время и успешная миссионерская деятельность, поэтому такой вариант утопичен. Для  Пушкина быть военным значит приумножать славу своей страны, а это, как и для всякого дворянина, значит расширять границы России. Для Российского государства 18 -19 века - это "время собирать камни", в смысле собирать империю, и имперское мышление представляется единственно достойным. Поэтому Пушкин относится с пониманием к молодецкому желанию братьев из "Мёртвой царевны" "сарацина в поле спешить иль главу с широких плеч у татарина отсечь.. ." Имперское мышление не было уникальным для России;  в это же время происходят захваты колоний европейскими странами. Стоит упомянуть Индию, где общество, еще задолго до всякого колониализма  поделенное на касты, с  почтением относится к касте воинов. В Бхагавад-гите верховный бог Кришна объясняет герою эпоса Арджуне необходимость браться за оружие и не щадить своих врагов. Вот и Пушкин предпринимает очень непростое и опасное путешествие к местам сражения в 1829 г., чтобы показать своим друзьям, сколь ценит он их доблестное служение отечеству. Он заезжает  выразить почтение к знаменитому покорителю Кавказа, Ермолову, уже ушедшему на покой, а в походе встречается со своими друзьями, среди которых было много декабристов.

 Конечно, отказ от тех или иных форм насилия в сфере общественного мнения, не обходится без энергичных подталкиваний со стороны лиц, которых Пушкин называл "духовными наставниками общества". Перечислить их и воздать им должное нет никакой возможности. Это и писатели, и философы, и  правозащитники и религиозные лидеры... Но я и не ставлю перед собой такой задачи. Я предлагаю всмотреться в удивительный факт - несмотря на постепенное оздоровление законодательств в цивилизованных странах Европы и Америки, человеческая нравственность, если и  эволюционирует, то делает это чрезвычайно медленно. Хотя принятые законы направлены против неравенства сословий,  правовой дискриминации женщин, национальной и расовой нетерпимости и вообще нетерпимости ко всякого рода меньшинствам, но все эти милые свойства глубоко укоренены в сознании отдельных лиц. И этих лиц достаточно, чтобы в обществе не переводились все возможные формы несправедливости.

 Почему же так плохо эволюционирует род людской? А, может, он и не должен это делать, как ни во что другое не торопятся превращаться родственные человеку приматы - гориллы и макаки. Интересные мысли по этому поводу высказал писатель В. Пьецух, который отчасти заимствовал их у философов, но высказал более оригинально. Пьецух делает вполне метафизическое допущение - в отношении человечества существует высшая цель - вывести совершенный вид Homo sapiens'a. Эта цель идеальная. Но человек сопротивляется ей в силу своей двойственной природы: дух он получил от Бога, но материя, из которой создан человек, происходит от примитивного и  агрессивного животного мира. История человечества - ожесточенная борьба этих двух начал. Метафизически человека можно представить машиной по переработке платоновских идей. Платон считал, что независимо от человека существуют посланные свыше идеальные понятия с большой буквы. И человек мыслящий их постепенно усваивает на протяжении жизни, подобно тому, как занимаясь музыкой, усваивает ноты, аккорды... В идеале платоновские идеи должны были бы  постигаться духом, но из-за косности и тупости материи часто искажаются до неузнаваемости. В результате "на входе" может быть "возлюби ближнего твоего, как самого себя", а "на выходе" - "бей жидов, спасай Россию". Уместно вспомнить и крылатое черномырдинское ," хотели как лучше, а получилось как всегда."

 В обиходе мы часто упоминаем разницу между желаемым и действительным. И в литературе много замечательных примеров на эту тему. В " Юности" Николенька, желая произвести впечатление на семейство Нехлюдовых, показывает себя с "наивыгоднейшей" стороны. Он вдохновенно хвастает своим родством с князем И.И. и   врет о своих частых визитах к нему, как Хлестаков, не зная меры, так что всем становится за него стыдно.  В чеховской "Попрыгунье"Ольга Ивановна, придя без предупреждения к своему любовнику, обнаруживает в его мастерской счастливую соперницу. Измена Рябовского - жестокий удар для О.И.; она выбегает из его мастерской на улицу и "чувствует себя навсегда свободной от Рябовского, от живописи и от тяжкого стыда, который так давил её в мастерской..." Она сознаёт, что всё кончено и хочет написать Рябовскому холодное полное достоинства письмо. Вместо этого, придя домой, она садится писать ему, что " он многим обязан её хорошему влиянию, а если он поступает дурно, то это только потому, что её влияние парализуется разными двусмысленными особами, вроде той, которая сегодня пряталась за картину."

Распространённое и на Западе и на Востоке религиозное учение - манихейство - в своих мифах  по своему объясняет расхождение между высшими идеалами и действительностью. Вселенная, по мнению манихеев, представлена силами света и тьмы. Силы тьмы воплощены в демонах, населяющих Землю. От их потомков ничего хорошего ожидать не приходится, но в момент совокупления демоны засмотрелись на детей света, и отражение этого света осталось искорками  в душах их потомков - людей.  В результате человек состоит из материальной части, сотканной из тьмы, и нематериальных частиц света. Цель, которую преследуют манихеи - освобождение искр света из плена тьмы. Звучит мало оптимистично, как и другие манихейские мифы.

 Довольно безнадёжно  представлена метафизика человеческого общества у Т. Манна. Героя  "Волшебной горы", Ганса Касторпа, на прогулке в горах  застает вьюга, его  едва не заносит снегом. Выбившись из сил, закоченев от холода, он добирается до заколоченного сарая  и, упав на пороге, видит удивительный сон. Перед ним дивный парк на берегу моря. Он густо населен людьми разных возрастов. Но все они поражают своей красотой, грацией и благородством. Люди гуляют, отдыхают на тенистых лужайках, весело играют и общаются, причем делают это, проявляя необычайную заботу и предупредительность в отношении друг друга. Это явно идеальное общество приводит Ганса в восторг, но тут он замечает, что стоит на ступенях старого мрачного храма. Преодолевая тягостное предчувствие, Ганс входит внутрь и, пройдя через бесконечную колоннаду, оказывается в маленькой темной комнате. То, что предстаёт перед его глазами, вселяет в него неописуемый ужас. Стоя над жаровнями, две  полуголые уродливые старухи разрывали руками младенца и пожирали куски, так что кровь стекала с губ.  Завидя  Ганса Касторпа, они стали потрясать окровавленными кулаками и грязно ругаться. В отчаянии он бросился бежать, упал наземь... и очнулся. Кажется, в этом сне Манн наподобие манихеев разделил силы света, воплощенные в образе прекрасных людей, и силы тьмы в  виде кровожадных старух. Хотя у Манна само благополучие зиждется на костях невинных жертв.

 Но давайте обернёмся на Восток, насколько нам позволяют наши повёрнутые на запад шейные позвонки, чтобы понять, как суфизм предлагает отделять добро от зла. С точки зрения суфи в душе человека  происходит живой процесс, в ходе которого импульсы и побуждения низшего порядка, направленные на удовлетворение желаний,  контролируются и вытесняются побуждениями высшего порядка. Т.е идет борьба с самим собой, человек приобретает умение поступать разумно в соответствии с высокими целями, предписанными свыше. Это кажется созвучным христианству. Но это ещё не всё,  ибо самой высокой стадией развития личности суфизм считает состояние, когда человек доволен всем, что даёт Бог, будь то удобства или их отсутствие, удовлетворение или неудовлетворение физических потребностей. По-моему, на слух европейца это звучит неприемлемо. Вспоминается, как в рассказе Чехова "В ссылке" старый  паромщик Семен, мнящий себя мудрецом, поучает тоскующего по своей деревне и семье новичка-татарина: "Бес мне и про жену, и про родню, и про волю, а я ему- ничего мне не надо!... и вот, как видишь, хорошо живу, не жалуюсь."  Негативный пример, с точки зрения Семёна - ссыльный барин, который сначала радовался приезду жены, а потом баловал дочь... но каждая привязанность и радость неизменно оборачивалась разочарованием и болью, ( как бы подтверждая правоту старого "суфи" ): жена сбежала от ссыльного мужа, а дочь заболела неизлечимой формой туберкулёза. Семён полон самодовольства и злорадства, и это взрывает татарина. Глядя с ненавистью и отвращением, он бросает ему в лицо: "Барин хорошая душа, отличный, а ты зверь, ты худо! Барин живой, а ты дохлый... Бог создал человека, чтоб и радость была, и тоска была, и горе было, а ты хочешь ничего, значит, ты не живой, а камень, глина! Камню надо ничего, и тебе ничего... Ты камень - и Бог тебя не любит, а барина любит." Все засмеялись. И как тут не посмеяться - барин явно не тянет на  божьего любимчика.

А вот другой взгляд на вещи, предлагаемый  широко распространённым в Китае даосизмом.  В переводе дао - это путь. Он же - поток всепроникающих сил, он же - таинственно естественный ход вещей. Ему подчиняется весь окружающий мир, включая людей. В одном из даосских тестов рассказывается, как Конфуций пришел на берег реки в то место, где воды реки низвергались огромным водопадом и увидел, как в бурлящую воду входит старик. Конфуций было решил, что  тот хочет утопиться, но ошибся. Старик начал с необычайной легкостью резвиться среди водоворотов. Когда он вышел на берег, Конфуций спросил, как он мог так вести себя там, где даже рыбы не выживают. И старик ответил, что настолько слился воедино с водой и её течением, что не чувствовал разницы между собой и рекой. Так что он  в полном смысле слова вошёл в поток.

Ослушаться дао - попытаться навязать обстоятельствам жизни свою волю - всё равно, что плыть против течения, и это приводит человека к трагическим последствиям. Конфуцианство привнесло в даосизм этический контекст. С его позиций путь, по которому должны  следовать люди, - это путь совершенствования в выполнении нерушимых морально-этических норм. Они представляют закон, требующий справедливости и равенства, т.к. все люди - братья. Английский писатель и философ Клайв Льюис указывает на опасности, которые в наше время подстерегают человечество на его Пути. Они исходят от увлечения  разными идеологиями и достижениями науки. Он считает, что в идеологиях, которыми люди руководствуются, столько правды, сколько в них дао. Мятеж идеологий против дао - это мятеж ветвей против ствола. Человек не может создать новую ценность, как не может создать новый несмешанный цвет. Без догмата объективных традиционных ценностей невозможна никакая власть, кроме тирании, и никакое подчинение, кроме рабства. И вообще человек может считаться человеком, пока он подчиняется нравственным правилам, или дао.

 Завоевания наук питают иллюзию, что человечество сможет увидеть мироздание насквозь. Но не следует забывать, что некоторые принципы, доведённые до конца, приводят к абсурду. Льюис приводит притчу об ирландце, который, заметив, что новая печка требует в два раза меньше дров,  решил поставить ещё одну, чтобы дров вообще не тратить. Мне кажется, что всякий философ, претендующий на "обобщающий надзор", если его поскрести, окажется в большой мере таким ирландцем. И на этом месте можно было бы поставить точку, но я хочу кончить словами, точнее молитвой о спокойствии духа (автор её доподлинно не известен). Она годится для всех - философов  и не философов, верующих разных конфессий и неверующих:

--Господи, дай мне спокойствие духа, чтобы принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить, и дай мне мудрость отличить одно от другого.