общага

               

               

         Когда сегодня меня в гостинице селят в двухместный номер, я не испытываю радости   от того, что придется общаться с посторонним человеком,  подстраиваться под его  привычки и вкусы. Ну а ночной храп соседа совсем убивает всякое желание к общению.
        С удивлением вспоминаешь, что в молодости мы десятки лет жили вчетвером в одной комнате, и из всего казенного имущества тебе принадлежали кровать с тумбочкой.  Подобное казалось нормальным. Потому что так жило большинство твоих сверстников, те, кто хотел получить образование и затем начинал работать молодым инженером.
               
                Грузчики и инженеры
               
                После распределения,  по окончании института, я почти на месяц опоздал к месту назначения.   Не мог отказаться от предложения поработать летом на Чукотке.  Я до сих пор не жалею о тогдашнем решении. Непривычно звучащие названия городов и поселков: Анадырь, Эгвекинот, Амгуэма наполнились для меня и двенадцати моих товарищей абсолютно незабываемым смыслом.
             Поэтому в порту меня ждал холодный прием (хотели, мол, уже в розыск объявлять), мизерная зарплата инженера и койка в общежитии.
            Так начинали почти все молодые специалисты, те, что не остались с родителями, так что обижаться было не на что.

            Смущало то, что соседом по комнате оказался молодой докер,  а проще - грузчик, по имени Женя. Всю свою сознательную жизнь я провел в  бараках,  казармах,   общагах,  но там, рядом всегда были люди, занимающиеся тем же, чем и я. Ну, грузчик  так грузчик. Сами не из графьев будем.
 
            У докеров переменный график работы. После второй смены они возвращаются в общежитие  за полночь. Как правило,  навеселе  и шумно гомонят в коридорах. На беду моя комната располагалась на первом этаже, рядом с входом,  почти напротив вахты. Так что  об их  прибытии я узнавал первым.  Женя был не из худших.  Выпивал в меру, но на цыпочках в два часа ночи не ходил. И ещё любил приглашать в гости товарищей из бригады. Чтобы отметить окончание рабочей смены.

           Я все это терпел, так как сам во время учёбы,  чтобы прокормиться,  разгружал пароходы в  порту и вагоны на железнодорожной станции, да и в стройотрядах наживал мозоли на ладонях.
           Но абсурдность ситуации нервировала. Я стал не высыпаться.  Начальник моего отдела  не лез в подобные разборки. А зам. начальника порта по общим вопросам,  упитанный гражданин, по кличке  Борман,  напомнил мне, что у нас государство победившего пролетариата и нечего, мол, обособляться…

                Мнение обо мне у него сложилось негативное. Мало, что опоздал. Так ещё как-то грузчики учинили в коридоре пьяные разборки. Я  в недобрый час, случайно проходил мимо, коридор был узкий, и какая-то сволочь неожиданно заехала мне кулаком в глаз. От полноты чувств,  разумеется. Мой ответ уже ничего не решал.
           Я неделю светил  позорным фингалом, отчего мои более взрослые коллеги пришли к выводу, что махать кулаками   моё любимое хобби. А ту драку я сам и спровоцировал. Бабушка на вахте  сама видела, как я всегда  обижаю безобидных ребятишек - трудяг,  грузчиков.
            Как-то  вызвал он меня и шепелявым тоном  (строение ротового органа такое было)  заявляет:
            – У порта имеется база отдыха на берегу залива. Так вот там  берега высокие, до моря трудно спускаться по кручам. А мы люди пожилые. Надо сделать спуск к пляжу...
   Не рассчитать,  не спроектировать. А именно – сделать.
  -...  А мы, мол,  поможем.  Ты один тут в управлении мужчина - строитель. Тебе и карты, как говорится...   Привлеки к этому делу комсомольцев.  В общежитии их полно.   Устройте субботник с воскресником, сделайте лестницу.

           Я начал, вроде того:
           –  Какой дурак поедет добровольно работать в такую даль, да еще в выходной день. Как-то организовать бы это дело надо. А я на месте распоряжусь.  Там не на один день работы. Перепад высоты метров в тридцать.
            Как он взъелся. Мы,  говорит, до войны полстраны так построили. Как это комсомолец может отказаться! Быть такого не может. Ты сам, видно, не желаешь, и т. д.
           Я съездил на эту базу, начертил подробную схему лестницы. Рассчитал все материалы. Принёс ему эти бумаги и сказал, чтобы дальше тот  действовал сам.  Организовывать комсомольцев я не способен и не буду. Для этого есть профессиональные организаторы.
 
        Застрял тот Борман в тридцатых годах. Из-за  таких  и страна потом развалилась. Все  хотел, чтобы строем ходили. Я думал,  что он, в  конце концов,  осознает, какую несёт околесицу.  Люди вокруг стали другими, чем те, что были в его юности, одними призывами их не проймешь, а комсомольцев - тем более, но этот мастодонт запомнил только мой отказ  и в дальнейшем не раз гадил  по малому.

           В совместном проживании инженера и грузчика есть  что-то неправильное, противоестественное. Постепенно приходило понимание:  в негласном табеле о рангах грузчики  располагаются выше инженеров, поэтому государство считает их  для себя более полезными. Недаром им платили в разы больше. Ситуация перспектив к изменению не имела,  будущее казалось мрачным. И потом, долгое терпение имеет в негативе тот факт, что окружающие к нему привыкают,   начинают воспринимать как слабость. Нет более жалкого зрелища, чем смирившийся с судьбой человек.

         Ночные посиделки стали повторяться все чаще. Как я понимал, таким образом, Женя пытался завоевать в своей бригаде авторитет. Управлению на подобное было наплевать, комендант общежития вопрос о переселении не решала. Не могла  или не хотела.
           Как-то часа в три ночи я поинтересовался у вахтерши:
           – Разве можно ночью шуметь? Ведь есть правила проживания. Почему не следите?
            Бабуля заверещала:
           –  Ишь, ему не нравится! Ребята уработались, устали. Отдыхают. Тебя же не трогают. Снимай квартиру, если не хочешь с народом жить…
 
          И вот однажды,  промозглой осенней ночью, Женя с другом уж очень разошлись. Они пили водку, курили и громко рассуждали "за жизнь". Я, разбуженный светом люстры и пьяным гвалтом, лежал на продавленной панцирной кровати и чувствовал, как мутится сознание от бессилия,  волнами накатывается бешенство.
            Вежливо, зажав чувства где-то в закоулке под сердцем, попросил не шуметь и не курить, скоро на работу вставать. Приятель Жени, молодой амбал, удивился.
         –  Кто это тут возникает? И как это ты, Евгений, позволяешь в своей комнате мешать приятной беседе?
          Тут Женя совершил непростительную оплошность. Он пренебрежительно махнул рукой.
         – Не обращай внимания. Он уже привык. Потерпит. Наливай.
          Я сходил к вахтерше  и предупредил, что это застолье может плохо закончиться. В ответ обычное:
          – Тебя же не бьют, накройся одеялом и лежи смирно.

           Деваться было некуда. Жаловаться некому. А слезы у меня иногда появлялись только от злости. Я вернулся в комнату, выдернул у приятелей сигареты из их ртов и выкинул в форточку.  Потом стоял, прислонившись к стене, держал правую руку около графина с водой, смотрел на низ их туловищ и ожидал, когда одна из их конечностей рванется в моем направлении.
          Передо мной разворачивалось действо, со стороны напоминающее одновременно дикие пляски и шаманство без бубна. После десятого, наверное, утверждения, кто я такой  и пояснений, что со мной будет, посмей я еще хотя бы раз…
         Они вновь закурили, и мне пришлось во второй раз прогуляться к форточке.  Пляски усилились, и я боялся пропустить первый удар. Самому проявлять инициативу в смысле мордобития было тактически неправильно.  Особо неистовал приятель Жени. Я понимал, что против него мне не выстоять, поэтому приготовился к неизбежному.  Женя, видимо, осознал, что ситуация стала развиваться непредсказуемо и немного притих. Краем глаза я заметил, как приоткрылась и вновь захлопнулась входная дверь.

            Гость разжег третью сигарету и вызывающе пустил струю дыма  мне в лицо. Развязка приближалась. Третья сигарета веселым светлячком улетела в темноту. Четвертую ожидать было глупо. Такого можно остановить,  только убив. Парнишка завыл раненым зверем,  я впервые взглянул ему в глаза.  Его зрачки страшно закатились, из пасти выплеснулась слюна. Мускулистые руки, натренированные ежедневным перетаскиванием мешков в трюмах кораблей, совершают в пространстве какие-то пассы. Почему он не бьет? Корчится в судорогах передо мной.
 
         Тут внезапно распахивается  дверь,  в комнату врывается  огромный взъерошенный мужик. Я его раньше встречал в коридорах. Несомненно,  тоже  грузчик. Раза в полтора крупнее моего курильщика.  Вбежавший  хватает его в охапку  и выпихивает в коридор. Потом с безумным лицом бежит ко мне. Какой там графин! Какая оборона!  Но мужик вдруг останавливается напротив и кричит:
         –  Он тебе ничего не сделал? Отвечай…!  Ничего?
         –  Ну, ничего, – промямлил я, – и это было чистой правдой. Словесные выражения – не в счет.
         –  Претензий к нему не имеешь?
         – Ну, нет…. вроде.– Развязка оказалась столь неожиданной и стремительной, что лишила дара речи.
         –  Все слышали…? Запомните!  У него к нам претензий нет.

           Потом я узнал, что вахтерша позвала старшего брата ночного гостя. Оба они оказались на условно-досрочном освобождении. Этим и объяснялись странные гримасы младшенького. Из последних сил сдерживал себя, чтобы меня не убить. Не настолько он был пьян, чтобы забыть подобную мелочь в своей недолгой жизни.  Видно, в тюрьму возвращаться не хотелось.

           Все растворились в ночных коридорах, в комнате остались  только я и Женя. Я  по-прежнему  молча отирал спиной стену, и одна мысль пульсировала в голове.
          – Что же должно произойти, чтобы этот кошмар, наконец, закончился. Была возможность, хоть и покалеченным, но сменить комнату или соседа. А что теперь?  Смириться и забыть? 
 
           Пережитое унижение саднило сердце. Женя суетливо убирал со стола объедки. Не так  должен был вести себя сосед по комнате. Мало чего  соображая, как сомнамбула, я медленно двинулся на него.  По моему виду  он понял, что сейчас произойдет,   вскинул руки, то ли защищаясь, то ли для нападения. Но слишком многое скопилось во мне.  И это взорвалось...
       Любитель ночных бесед перелетел комнату  и закатился под кровать. Оттуда вылез уже другой человек. Верхняя губа была рассечена надвое, из нее и из носа фонтанировала кровь. Оглушенный, он продолжал бестолково размахивать руками, но я его просто отталкивал. Злость мгновенно пропала.  Выплеснулась вместе с ударом, вообще-то предназначавшимся не для него.  Стены, пол  и я сам были залиты кровью.
 
        Опять запричитала бабка. Комната вновь наполнилась людьми. Кто-то обматывал голову Жени бинтами.  Откуда- то появились два милиционера. 
         Они вяло расспрашивали о случившемся.
         – Как вы задолбали!  Уже четвертая драка за ночь  в общежитиях. Хорошо, хоть здесь без поножовщины! Ну, что с вами делать?  Может, вы помиритесь, да мы пойдем. 
         Женя кивал замотанной головой. То ли – да, то ли – нет, не поймешь, рот забинтован. Я почувствовал себя обманутым.   «Чего ради  мириться!  Я за свои поступки отвечаю».  При этом сосредоточенно рассматривал свои руки. Они были все в заскорузлой крови, и было непонятно, вся ли она чужая  или моя тоже присутствует.
               Раненого увезли в больницу. А я отправился коротать ночь из этой проклятой комнаты, да еще залитой кровью, на третий этаж к Сереге,  стивидору порта, с которым познакомился недавно на тренировке.
            
              Менты никаких мер не предприняли, но Борман  меня уже дожидался. Он, конечно, связал вместе эту драку с моим недавним синяком под глазом и сделал соответствующие выводы. Кстати, к тому времени  легкомысленная затея с лестницей благополучно заглохла. Как оказалось, это была его личная блажь, очевидно, навеянная спуском на заднице по крутой, склизкой от сырости  тропинке к морю.
 
              Борман поскрипывал зубами, но был на удивление сдержан и весьма корректен. Думаю,  получил внушение, что с рабоче-крестьянской толерантностью он явно переборщил.  «В три часа ночи люди спать должны, а   не беспокоить милицию и «скорую». Мол, черт с ним, этим инженеришкой, он, конечно, паршивец, но числится у нас  «молодым специалистом», должность и оклад – ниже некуда.  Его, что,  обратно отправлять? Так ты, старый козел,  весь ИТР против руководства  настроишь. Партийные органы нас не поймут!»

          Эти мысли читались на его лице, когда мы вели неторопливую и бестолковую беседу. Это издали  он походил на помощника немецкого фюрера. Вблизи  лицо Бормана смахивало на жабье.  Особенно нижняя часть.  Если бы не заплывшие жиром глазки, сходство с земноводным было полное. 
 
       Я поделился с начальником всех общежитий своими соображениями.
       – Когда докер закончит лечение и вернется в родную общагу, то по законам  жанра  он должен будет мне отомстить, иначе  трудовой коллектив его не поймет. Может быть, даже убить.  Или я его. Тут уж кто кого. Вам какой вариант предпочтительней?  А я ведь предупреждал. Почти умолял вникнуть …
          
               У Жени диагностировали сотрясение мозга  и зашили рваные раны на лице. На три недели комната была свободна. Представители бригады посетили его в больнице, где он им поведал, как его, спящего, избил  подлый сосед.  Недаром, что-то в его натуре всегда мне мешало если не подружиться с ним, то  хотя бы установить ровные товарищеские отношения.
      Вечером топот ног в коридоре, многоголосый гвалт и крик вахтерши:
      – Тут он. Тута. Убивец! – В комнату вваливается бригада грузчиков  почти в полном составе, чтобы покарать за травмированного товарища.

          Покажите мне человека, который умеет вести доверительный диалог с возбужденной толпой подвыпивших мужиков после рабочей смены, особенно, если те заранее вознамерились набить тебе морду.  Вот и я не умею.
          Зато пригодились бы навыки восточных единоборств.  Выверенными  приемами кунг-фу  я методично и резво вырубаю первую шеренгу незваных гостей. «Продление жизни любыми способами» –  такова философия этого древнекитайского  боевого искусства. Буддизм, конечно, учит ненасилию и уважению к противнику, но в экстремальной ситуации советует забыть о духовности и просто убить врага, ибо тот может не подозревать об истинной природе мира.  Здесь прикладная часть этой философии оказалась бы, как никогда, к месту.   Оставшимся на ногах грузчикам  ничего не остается, как в панике броситься наутек…   Да-а!  Я обязательно включу эти фантазии в будущий киносценарий  под названием  «Общага»….
 
            Я уже принял стойку и приготовился к битве, чтобы показать этим  озверевшим  карателям, как умеет умирать настоящий интеллигент. Но тут, во второй раз в этой комнате, мой ангел-хранитель распростер надо мной свое благословенное крыло. Понятно, сам он вмешиваться не стал, все-таки общага – это слишком мелко для небожителя. Позавчера вовремя прислал брата не досидевшего свой срок хулигана. Не бросил он меня и в этот раз.
 
            В первых рядах мстителей заметно выделялась рослая колоритная фигура  Жоры Яцук, симпатичного  цыганистого вида парня. Только накануне  мы познакомились на собрании сборной порта, где обсуждалась подготовка к олимпиаде  по зимним видам спорта. Я был заявлен в многоборье, Жора являлся капитаном волейбольной команды.  Он тогда мне понравился. Честный открытый парень. По виду – сильный спортсмен. После собрания мы,   разношерстные доморощенные олимпийцы, какое то время не расходились, обсуждали предстоящую поездку в Клайпеду.

             И вот, мы столкнулись. Жора был в авторитете, так что сразу осадил самых агрессивных. Не ожидал меня встретить при подобных обстоятельствах.  Кровь со стен еще была плохо смыта. Начали разговаривать. Я вкратце пояснил, как было дело. Знал, что по законам улицы в подобных случаях откровенное вранье в будущем  обязательно будет  иметь неприятные последствия.
 
        –  … Надоело терпеть, когда тебя раз за разом бесцеремонно лишают сна, – подвел я итоги.  Вряд ли такой слабый аргумент мог вызвать сочувствие  у людей физического труда, в принципе не знающих, что такое бессонница. Тут еще кто-то из присутствующих припомнил рассказ  младшего брата-уголовника на работе об испорченном ночном застолье. Его рассказ  ожидаемо  был не в мою пользу, но и версия Жени не прокатывала. Решающее значение имел тот факт, что вел это нервное судебное заседание Жора. В результате  порешили:  Женя сам напросился.  Значит, так тому и быть.
   

            Я продолжал пожинать печальные плоды своего долготерпения. На меня ополчились бабки - вахтерши. Особенно одна, с расплывшимся в грязном кресле телом.  При виде меня  она начинала громко рассказывать случайным слушателям о моем недостойном поведении.
           – Сидели ребята мирно, никого не трогали, а этому, вишь,  не понравилось. Драться полез.  В институте своем  не научили людей уважать. Вот ему и надо было рожу бесстыжую побить. Так нет, он Женю, хорошего мальчика, чуть не убил. И что это за начальство у нас такое, что за милиция – никаких мер к нему не принимают!   

         Как и следовало ожидать, мои миролюбивые подходы ни к чему хорошему не привели.    В своей застекленной конуре, рядом с телефоном, она чувствовала себя неуязвимой и всесильной. Во всяком случае, в своей власти надо мной, она не сомневалась.  Последняя встреча с  Борманом  показала, что тот в курсе всего происходящего в общаге.  Сами вахтеры докладывали ему  или через коменданта, не суть – каждый шаг отслеживался и произвольно комментировался.
 
         Надо было принимать определенные меры.  Я обживался в городе, появились знакомые, стали приходить в гости.  Так эта мегера не пускала никого без документов и выгоняла гостей в десять вечера.  Конечно, таковы были правила, но их скрупулёзное исполнение походило на издевательство.

         Я уважал ее старость. Молча проходил мимо. Даже соглашался с ней в чем-то.   Разве в студенческом общежитии не приходилось праздновать окончание сессии? Почему-то всегда ночью.  И тут! Присел бы к столу, выпил за компанию.  Ведь не прогнали бы, наверное. Нет, интеллигентом себя возомнил! Не захотел общения с простым грузчиком.  Бывшим зэком? Да...

         Было видно, что мое вежливое молчание вызывает у нее только презрение. В самом деле, разве осмелилась бы она так гнобить меня, если бы считала таким мерзавцем, каким во всеуслышание провозглашала. Привыкла, что ИТР в общежитиях  вели тихий образ жизни, избегали любых  конфликтов, так как любой из них  обычно  трактовался не в их  пользу. Не пристало человеку с высшим образованием опускаться до уровня уборщиц и грузчиков. Вернее, так полагала связанная правилами зашуганная интеллигенция. Те же, наоборот, думали, что это мы пытаемся достичь их уровня с помощью мата и кулаков.
            
              Совместное проживание начальников и подчиненных для последних могли иметь неприятные последствия. Руководителю, проявившему излишнюю принципиальность в оценке работы грузчика, грозила неминуемая встреча с ним в темных коридорах общежития. Надо знать, что грузчики между сменами редко придерживались трезвого образа жизни, отчего при встрече, могли весьма своеобразно выразить свое мнение о компетентности своего начальника.

              Я это понимал.  Авторитет и уважение мордобоем не завоевывается. Но за плечами, все  более отдаляясь, маячили  два года военного стройбата. Наверное, мое образование и  интеллект тогда были повыше, чем у многих сослуживцев. Но сержантом я стал, только когда отправил в госпиталь на длительное лечение двоих своих обидчиков-старослужащих. Совершенно неожиданно для всех, включая самого себя. Служба в таких войсках прививает не самые лучшие качества.
 
        Я взял листок бумаги и написал обращение к старому человеку. Бабушке!  Письменные тезисы понадобились, чтобы не сойти с темы,  если события выйдут из-под контроля. Текст не может быть здесь приведен, даже в приближении, т. к. содержал  ненормативную лексику  и изобиловал некорректными сравнениями.
            Глубокой ночью  я тихо вошел в ее душную обитель, выдернул шнур телефона и вкратце изложил суть проблемы:
            – Неразумно так вести себя, когда вот так – одна ночью и вокруг ни души. Хороший парень Женя – не первая моя жертва и, видимо, не последняя.  Днем я обычный человек, но вот ночью, если меня бесцеремонно будят, с постели встает другой человек, жаждущий крови. И чтобы вновь заснуть, надо обязательно кого-нибудь прирезать или придушить.
          Простые люди верят дешевым театральным постановкам. Для пущего эффекта я наклонился над  старушкой, окаменевшей в своем облезлом кресле и продолжал свистящим шепотом: «Только ты и я…  И Смерть!»
        Такую зловещую трактовку дал  той злополучной ночной драке.  Вы скажете:  мерзко так поступать со старым человеком. Еще как мерзко! Сам себе противен был в тот момент. Да и помереть она могла со страху  или крик поднять вселенский.
          Нет! Старая вертухайка все правильно  поняла. Представить себе не могла, что скромный жилец  способен так складно  материться. Куда там пьяным грузчикам! Чувствовалась школа стройбата.
           Любая нерешенная  проблема – как цепи на теле. Иные таскают их всю жизнь. Потому  что, чтобы сбросить даже самую малую, надо ее порвать. Силой.
 Нашлась и комната, и сосед нормальный,  так  что остальные проблемы я продолжал  создавать себе сам.

 
         
                Вокруг хорошие люди

              Я стал  членом  сборной Морского  порта по многоборью,  куда входила  стрельба из винтовки и пистолета. Оружие хранилось в "оружейной комнате" военизированной охраны порта, где  выдавалось  под роспись  в специальном журнале, на соревнования и  тренировки. Пожилой начальник ВОХР  Василий Иванович мне доверял,  потому  малокалиберный  пистолет "Марголина"  я  обычно сдавал на следующий день.  Носил с собой даже на работу, просто никому не показывал. Вообще-то  его полагалось носить в специальном маленьком ящичке-чемоданчике, но я боялся его где-нибудь забыть, поэтому носил отдельно, за поясом  под ремнем. Пистолет был немаленький, его длинный ствол царапал ногу, но я любил оружие, поэтому готов был терпеть любые неудобства.
      Малокалиберная спортивная винтовка "Урал" была достаточно тяжела, но пули посылала куда надо. Попадание в "девятку" мишени из нее при стрельбе из положения лежа, считалось промахом. Конструкторы не пожалели металла на ее ствол и благородного дерева на приклад. Винтовка получилась красивой. Легкий запах пороха, оружейной смазки и лака сразу отключали от окружающего мира, когда  сливаешься с ней в успокоительной полудреме и ищешь на конце ствола пятнышко цели.

            В тот вечер, как обычно, я расписался в журнале ВОХР за "Марголина" десяток пачек патронов.   Тир был оборудован  в обширном  подвале общежития.  Там  почему-то не было света, и я,  чтобы не терять настрой, решил пострелять в камышах за портом,  хотя прекрасно  знал, что стрельба в черте города запрещена.  Раньше  мне  это сходило с рук.  Болотце с камышами, хоть и было пустынно,  находилось  сразу за городской дорогой.
 
             Десятизарядный магазин с патронами  опорожнялся стремительно и незаметно. Отдача спортивного пистолета почти не ощущалась, центры трех бумажных мишеней, развешанных на чахлых кустиках, быстро превратились в лохмотья.  Солнце еще не село, патронов было много, поэтому  в качестве мишеней были использованы пустые бутылки и консервные банки.  Почти автоматной очередью гремели выстрелы, потом следовал нудный перерыв на перезарядку и  расстановку новых  мишеней.      

         Из-за деревьев со стороны дороги осторожно выглянули два любопытных  женских личика. Девушки из соседнего отдела, где я числился  инженером,  прогуливались  неподалеку, когда их привлекли громкие выстрелы.   Я уже порядком оглох, израсходованных патронов хватило бы на средней величины сражение.  Надо было закругляться, но отказать молоденьким коллегам  в просьбе  «хоть разочек стрельнуть», конечно,  не мог.  Наличие оружия у мужчины всегда повышает его самооценку.   После краткого  инструктажа  прохлопали выстрелы, и пули улетели в направлении выбранной части света. Красавица в восторге размахивала дымящимся стволом перед моим носом.  Ее подруга  навела  дрожащий пистолет на ржавое ведро, закрыла глаза, отвернулась и  свободной рукой обхватила  голову. Ее изготовка к стрельбе мне не понравилась. Килограммовое оружие, почувствовав слабую женскую руку, вышло из повиновения  и стало само искать себе цель. Я рванулся  наперехват, но меня опередили. Из кустов выскочили два милиционера  и  заученными  приемами разоружили стрелка.
 
                Это были патрульные – на мотоцикле с коляской. Бдительному сторожу с недалекой автобазы надоела канонада, и он позвонил в милицию.  Их транспортное средство было рассчитано на троих, поэтому они в качестве пассажира взяли только меня.  Не знаю, продолжили ли свою прогулку девчонки, но от столь стремительного изменения обстановки налицо были признаки онемения и остолбенения.
 
             Патрульные отвезли меня в ближайший отдел милиции и  сдали дежурному. Потом они написали рапорт,  где детально отразили обстоятельства задержания,  после чего растворились в наступивших сумерках. Следователь, не сильно опередивший меня по возрасту, прочитал их рапорт, и допрос начался. Я бойко отвечал на рутинные вопросы:  фамилия, прописка, место работы и так далее.  Я уже прикинул, что в вину мне поставят стрельбу в неположенном месте и передачу оружия постороннему лицу. Если с первым пунктом все было понятно, то эти «посторонние лица»  на работе сидели через стенку и в институте были освобождены от военной подготовки по вполне понятной причине.  Тот факт, что они впервые держали пистолет в руках, только усугублял тяжесть обвинения.   Так  как  в рапорте патрульных было сказано, что в момент задержания стреляла девушка, я, как убежденный комсомолец  и честный человек,  хотел сразу заявить, что эта милая дама-стрелок,  хоть  комсорг и начинающий инженер, одновременно и начинающий  снайпер.   А я, вообще, мимо гулял...
 
              Хорошая была мысль,  но  что-то пошло не так,  и я с испугу,  конечно, заявил, что стрелял один. Вокруг этого "стрелял один" и возникло непонимание. Следователь с помощником, все больше распаляясь, размахивали перед  моим лицом бумажкой с рапортом и сыпали цифрами. Это были статьи Уголовного кодекса, которые я себе уже обеспечил.  Они сообщили, что в том районе, где меня задержали, гражданину разбили окно, похоже пулей, и дорогую вазу на подоконнике. Только чистосердечное признание и раскаяние  помогут мне избежать суровой статьи.  Я ручался за траекторию каждой пули,  выпущенной своей рукой. Только последняя серия вызывала некоторую неуверенность. Тем не менее,  я упорно продолжал изображать  из себя одинокого стрелка.
     Наконец,  мои мучители  утомились и вновь вызвали патрульных.  Наверное, езда на мотоцикле на свежем воздухе укрепляют нервы, потому  что  те  не выказали никакого удивления, когда  узнали, что девушки им померещились.  Устало,  они поинтересовались,  какие слова этот юноша должен отобразить на бумаге,  и попросили на несколько минут оставить нас наедине.  Следователь  почувствовал  что-то зловещее в их словах  и кабинет не покинул. 
 
          Мне оторвали пару пуговок  на куртке и основательно измяли  воротник рубашки.  Оказывается, воротник свободно выдерживает вес тела человека, даже когда этим телом размахивают  как мешком с картошкой.  Конечно, они расстроились от моего вранья  и всеми доступными средствами пытались объяснить мне, что «обманывать нехорошо и  даже преступно».  Глядя им в глаза, я продолжал отрицать очевидное  и оттого чувствовал себя неловко, потому что сам не терплю обманщиков.   В каждой профессии есть определенные принципы, например, милиционерам не нравится, когда какой-то юнец выставляет их  дураками. Они на это обижаются и в дальнейшем предпочитают общаться с ним через решетку. До полуночи продолжалась эта канитель  «один - не один», наконец, с дружеским уверением, что ни работы, ни свободы мне теперь не видать, меня закрыли в камере.
         
 
          Камера была уже заселена. На нижнем ярусе нар в расслабленной позе  сидели пьяненький мужик и  замызганная бабенка  неопределенных годов. На верхнем,  на подстеленном грязном пиджаке,  вольготно возлежал еще один небритый  арестант.  Эта компания чувствовала себя как дома и коротала время в дружеской беседе.  Дамочка доброжелательно улыбнулась мне, показав отсутствие нескольких передних зубов:
           – Ты  что, парень, застрелил кого? –  Я сообразил, что решетка двери выходит в коридор, где невдалеке находится кабинет следователя. Сидельцы слышали эти угрожающие вопли, в том числе  «пистолет», «стрелял», и сделали соответствующие выводы.
 
        Я имел потрепанный вид и был слегка озверевшим от долгого общения с представителями власти.  Меня даже не били,  как следует.  После  нескольких случайных затрещин  и главное – от осознания дурацкой ситуации, куда я влез по собственной глупости, я с трудом сдерживал злость. Надо было вживаться в криминальную среду. Помогло знание детективной  литературы и соответствующих кадров кинематографа. Я им вполне убежденно заявил  что, замочил «мента», когда отстреливался, и двоих ранил.  Потом стащил мужичка с верхних нар  и  расположился там с относительным комфортом на засаленном матрасе.  Товарищи внизу галдели и возмущались,  но я пригрозил, что мне уже все равно светит «вышка», поэтому запросто добавлю к трём трупам ещё парочку…
 
              Свет негасимой лампочки бил по глазам, о сне не могло быть и речи.  Угрозы еще звучали в голове  и спокойствия не добавляли.  Приблизительно  через два часа меня опять вызвал следователь.  Костоломов  с мотоцикла не было, мы оба немного  успокоились, отчего беседа протекала более мирно.  Учитывая его возраст, после нескольких ничего не значащих фраз  я  произнёс речь не под  протокол:
             – ... не на то направляешь свое служебное рвение. Ну, конечно, я  был не один! Но пойми,  девчонки и так напуганы, а тут вы со своими методами допросов. Зачем? Понятно ведь, что они не при делах, случайно там оказались. Я у вас есть, вот и изгаляйтесь. Как я буду выглядеть в их компании в этом кабинете?  Так  что напрасно стараешься. И чего прицепился? Не стыдно?  Сам  как бы ты поступил на моем месте? Неужто  заложил?
                А тут ещё, оказывается, ему информация поступила обо мне. Я даже удивился. Ночью? Откуда? Прописка,  место работы, прочее. Все совпадает с тем, что я сообщил ранее. Собственно, и вызвал он меня, чтобы уточнить детали.  Он и говорит:
           – Недавно из подобного пистолета человека убили, а у тебя из документов только пропуск,  вот мы и насели. – Может, врал. Пообщались мы так, и я опять отправился в камеру.
 
          Сколько раз убеждался, как меняют человека погоны и служба. Еще на срочной в армии насмотрелся. Вроде зверь зверем тот, кто командует тобой, будто издевается.  Потом в обычной обстановке пообщаешься, нет – нормальный человек, просто заставлял делать то, чего по своей воле без пинка никто бы делать не стал. Так и этот следователь. Провел необходимые следственные действия со мной и поостыл. Расстались почти приятелями.
 
        Хождения и суета в коридоре постепенно затихли, сокамерников сморил тяжелый хмельной сон.   К тому времени  я основательно  обжился на нарах.  Угрозы перестали беспокоить. Ну чего бы они могли лишить меня, чтобы усложнить  дальнейшую жизнь.  Засаленный матрас,  решетка на двери –  разница с рабочим общежитием незначительная.  Только там подобный матрас покрывала простыня, а решетка украшала  входную дверь подъезда.  Даже соседи снизу, казалось, были оттуда.               
 
              Наверное, я задремал, потому что вздрогнул, когда загремел замок в двери. Я  как инженер  ценил его  конструкцию. Мало того что запирает надежно, так еще заменяет звонок на входе и тревожный колокол.   Без всяких извинений за беспокойство в столь поздний час  в камеру втолкнули молодую деваху.  Грязная лампочка осветила пышные телеса, обтянутые весёленьким  цветастым  платьем. Задержанную посадили на приставной табурет между нарами и стеной, отчего её голова оказалась рядом с моей. Белесые волосы были заплетены в косу и спускались  на грудь. Девушка находилась в полном ступоре, отчего плохо соображала.
          По-видимому, визит к нам оказался для нее  совершенно неожиданным.  Большая человеческая трагедия  разворачивалась на моих глазах.  Я попытался привлечь ее внимание, чтобы как-то успокоить, но наткнулся на безумные, полные животного ужаса глаза.  Ее пугал вид любого человека. Конечно, нехорошо лезть чужому человеку в душу, но, наверное, любому захотелось бы узнать, что привело ее в наше преступное сообщество.
                Я попытался деликатно выяснить причину,  и причина оказалась банальной.  После ее невнятных возгласов и моих наводящих вопросов  оказалось, что в общежитии сожительницы подловили её на воровстве  и вызвали милицию. А те, чтобы не заморачиваться ночью разборками, притащили её сюда.  Я ещё раз удивился, что в камеру сажают всех подряд. Ладно, та пьяненькая барышня внизу, что дрыхла  в компании себе подобных,  но эта молодая, да ещё в таком состоянии. А рядом столько нетрезвых мужиков.
 
             Погруженный в грустные  размышления о превратностях судьбы, я сверху  меланхолически  обозревал буйство природы. Молодая женская плоть не вмещалась в короткое облегающее платье и выпирала из нее, как тесто из кадушки. Как-то некстати, закралась вполне здравая мысль:  «Знай  я, что здесь такие демократические порядки, может, и не стал бы геройствовать на допросе. Вполне мог  скрасить свое одиночество в обществе двух (одной уж точно) коллег по работе – ныне просто соучастниц, на  нарах этого уютного обезьянника".
 
            Окинул оценивающим взглядом свое отвоеванное ложе. Оно явно предназначалось для размещения нескольких постояльцев. Хорошо, что несчастная попала в общество джентльменов. Мне не жалко, могу и потесниться.  Что же, она всю ночь будет мучиться на маленькой табуретке?    

            Я, был готов выразить свое сочувствие  новой подруге по несчастью, как  вдруг почувствовал пока неясную тревогу. Уже измученные ранее  органы чувств напряглись,  вернее слух и обоняние,  от характерных звуков внизу.  Женский организм своеобразно отреагировал на пережитой стресс  и стал избавляться от всего лишнего в себе. Чистые,  благообразные мысли в голове стали путаться. Врожденная интеллигентность не позволяла сразу указывать на подобный конфуз,  но летучие продукты жизнедеятельности устремились вверх, вытесняя воздух, которого и так было мало. Внушение  оказалось бесполезным. Одуревшая воровка  только мычала и не контролировала свою физиологию. Ее розовые  щеки  сделались пунцовыми. Рычание внизу усилилось. Концентрация смертоносного газа преодолела порог чувствительности органов обоняния и стала воздействовать сразу на мозг. Жалость к этой дуре улетучилась вместе с  атмосферой. Зачем нужно было тащить ее к нормальным людям?  Могли бы пристрелить прямо на месте преступления.  Я  пометался по углам своего пристанища  в поисках живительного кислорода.  Сунул нос в отверстие вентиляции и втянул в себя пыль и паутину. Вентиляция была надёжно забита.
 
           Верхняя полка оказалась западней, пришлось спуститься на цементный пол. Тройка внизу тоже не благоухала,  все естественные отверстия в их давно не мытых телах источали смрад. Тяжёлые фракции газа струились по полу  и оказались еще более смертоносными.  Мой желудок, не получавший пищи уже шестнадцатый час, грозился присоединиться к  этому буйству ароматов. Сознание померкло, последние крупицы воли,  что помогали бороться за эту никчемную жизнь, были отравлены. 
          ...Я стал ломиться в железную дверь и заявил дежурному, что готов дать важные показания. Он куда-то сходил, и сказал:
           – Дашь показания утром, следователь отдыхает.
            Я в панике бился головой то об решетку, то о колени воровки:
           – Мои сведения настолько важны, что к утру будет поздно...

             Вскоре мы сидели напротив друг друга. У следака было выражение на лице, которое обычно бывает у человека, которого  подняли с кровати в 4 утра. Мои легкие наслаждались затхлым воздухом накуренного помещения. Ничего путного в голову не приходило. Скупая слеза упала на чистый бланк протокола.
            И такой диалог у нас получился:
          – Слушай, мой пистолет сейчас  у тебя в сейфе?
             Ну….
           – И патроны тоже?
            ... Настороженный кивок
           – Можешь дать мне его на минутку с одним патроном?
            Благородная смерть от пули была предпочтительней удушению в газовой камере  и казалась избавлением. Я был готов даже на четвертование. Палец бездумно размазывал слезу на чистом бланке протокола.
           – Я лучше застрелюсь,  могу записку оставить, какую надо..,  но к этой цистерне с сероводородом не вернусь.

            Следак  еще не зачерствел душой и не утратил любознательности.  Загремели замки. Он открыл дверь изолятора, и со стороны показалось, что  ему по лбу стукнули молотком. Он отшатнулся,  колени подогнулись. Потом он приходил в себя, и наши мужские слезы на столе перемешались.  Да, далеки были эти стражи порядка от народа. А каково нам приходится мучиться  – простым нарушителям закона?
              Начал тут я  напирать на то, что  все-таки  перед  ним  интеллигент, хоть и в первом поколении, поэтому у меня тонкая ранимая психика. Да еще трезвый, что в данном конкретном случае, является минусом. Если загнусь в его дежурство,  то  и отвечать ему. Травить газами, кстати, запрещено международной конвенцией, а вы специально ядовитую бабу подсадили. Видно, повязали её сразу после обильного застолья, где подавали острые и протухшие блюда… 

          Короче, взял он с меня честное слово,  что к 9 утра явлюсь, и отпустил. Подался я в четыре ночи или утра, не знаю, как правильно,  через полгорода к себе в общагу, где меня дожидались кровать с продавленной панцирной сеткой и вечно недовольная бабка на вахте.
 
           Утром забежал на работу, придумал отмазку,  чтобы побыстрее свалить.  Две подруги, конечно,  с расспросами.
           – Чем все закончилось? Как ночь прошла?
            Я сделал вид,  что забыл, о чем речь.
           – Пустяки.  Замечательно ночь прошла, – говорю,  а  самого опять сомнения гложут:  зря, все-таки, не привлёк их. Вон как радуются жизни. Ещё не поздно.
            Остановило понимание, что нашей преступной тройке едва ли обеспечат очередную  ночевку в клетке. А без этого – чего ради  возиться с ними.
              И  главное – позвонил начальнику ВОХР порта,  который выдавал мне оружие. Вкратце обрисовал ситуацию. Знал, что мужик он правильный,  бывалый фронтовик. Повторюсь, хорошо он ко мне относился.

        В милиции заступила новая смена. Пока то да се, следователь  новый,  тут и нач. ВОХР подошёл. Благо, идти ему недалеко пришлось. Он был в своей обычной полувоенной форме. По правде, я  единственно в той бодяге,  переживал, что как-то подвёл его. Этот достойный человек сразу врубился в дело  и не то, что удивил, просто поразил меня,  когда заявил,  что это он посоветовал стрелять в камышах.  Мол, военному делу надо учиться на местности,  а не в подвале, так что все претензии к нему...
           Конечно, это попахивало авантюризмом, но спорить с ним никто не решился. При разговоре он ненароком обнажил грудь под  плащом с обширной колодкой военных наград. Настоящих.  А не фейковых,  как у нынешних ветеранов. Собрался,  наверное,  весь отдел милиции, когда он принялся вспоминать эпизоды из своей службы во фронтовой разведке. Он и раньше делился со мной такими леденящими душу бытовыми подробностями пребывания в тылу у немцев,  каких я не встречал ни в одних мемуарах. Авторы, в подобных случаях, обычно описывают боевые эпизоды с  элементами героизма, лихие маневры... А вы попробуйте прожить неделю в яме в зимнем лесу, без продуктов в сырой одежде, когда вокруг бродят вражеские патрули. А в группе - девушка - радистка...

             Что немаловажно,  он принёс документы на оружие. Пока челюсти у присутствующих пребывал в отвисшем положении,  ветеран забрал пистолет,  патроны, а заодно и меня.
        Его провожали как героя.  Все вокруг оказались хорошими людьми, радовались, поздравляли друг друга, хотели качать нас на руках...   Распахнули камеры.  Похудевшая воровка в праздничном платье сразу взаимно влюбилась в дежурного сержанта  и отказалась выходить на волю,  беззубая шлюшка оказалась бывшим работником народного образования и обещала прочитать ментам цикл лекций об этике...
       Нет, я сразу не ушёл. Чувство долга, наконец, пересилило глупую порядочность,  и я вернулся к следователю.  Готов, мол, назвать имена соучастниц.  Но он меня не стал слушать... А жаль!

            
                Желтая  лента

            Начальник отдела по фамилии Гриценко  положил передо мной две тонкие папки.
          –  Надо подписать в санэпидстанции технические условия и проект на жилой дом. Канализации в том районе нет, как  нет и теплотрассы поблизости. Почти в центре города планируются выгребная яма и встроенная котельная. Мутное дело. Но начальство давит, ты уж постарайся.
 
         Главным санэпидемологом города оказалась сухонькая женщина неопределенного  возраста. Ее реденькие седые волосики были перетянуты на лбу желтой лентой,  наподобие банта. Эта яркая лента была настолько несуразна на пожилом человеке, что сразу бросалась в глаза.  Женщина открыла документы, оживилась и, к моему удивлению, не швырнула их в меня, как я ожидал  и о чем предупреждал начальник.

        Она листала документы, а я, помня о важности поручения, соорудил для нее пару неуклюжих комплиментов. Из-за недостатка видимого материала для восхваления пришлось использовать для дифирамбов этот бант и ее худобу, как олицетворение стройности.  Старушка хихикала и резво, почти не глядя, подписывала  документы.
            От нее я вышел чрезвычайно довольный собой. Выполнение задания я всецело приписал своему обаянию и умению убеждать.  Пестрая лента еще  какое-то время маячила в сознании, но дело было сделано, и я постарался забыть этот рабочий эпизод.
 
           Через два дня меня с Гриценко вызвал к себе начальник порта Михеев. Я никогда  не был в его кабинете  и с любопытством озирался вокруг. Михеев –  чернявый молодящийся мужчина - начал в иносказательных выражениях рассказывать о каком-то работнике порта, который своим поведением позорит коллектив  и сам порт. По его словам, тот недоумок  мало, что был хамом, так еще имел все признаки сексуального маньяка. Ясное дело, он хотел предостеречь нас от подобного поведения, поэтому я с благодарностью кивал головой в знак согласия.

           Конечно, мы тоже осуждаем того извращенца, но длинный монолог стал утомлять, и я переключился на фотографии и графики на стенах.  Стрелы графиков были устремлены вверх, порт постоянно перевыполнял план,  все работники, я –  в том числе, ежеквартально получали премии.  Правда  Наташа Позднякова из планового отдела порта,  как-то обмолвилась, что план перевыполняется за счет приписок на внутренних перевозках. В том числе – песка. По документам, баржи непрерывно таскали его с места на место, при этом сам песок никто не тревожил, и он уже пророс кустиками чертополоха.

           Мне не нравилось, что начальник порта смотрел на меня во время своей обличительной речи. Какое я имел отношение к тому ненормальному?  И только когда несколько знакомых фактов зацепили сознание, до меня дошло, что речь он как раз  ведет обо мне.
               …Ему позвонила та самая старушка с лентой  и поведала о моем безнравственном поведении во время подписания документов. Была задета честь благородной  женщины путем непристойных предложений и грязных домогательств. Удар был совершенно неожиданным.
               Я лихорадочно прокрутил в голове наш разговор с коварной старушкой, не нашел ничего близкого к сказанному и впал в прострацию. Наверное, так же выглядело бы обвинение меня в том, что я инопланетянин. Как доказать, что ты не заслан с другой галактики с вероломными  целями? В четырех стенах, неожиданно, и если тебя на эту роль определили заранее....

             Возмущение и злость переполняли меня и просились на выход. Единственным человеком, с которым я мог поделиться переживаниями, была та же Наташа Позднякова. По возрасту  она была  немного  старше, но наряду с внушительной комплекцией славилась  здравомыслием, поэтому пользовалась безоговорочным авторитетом среди молодых работников порта. Я ценил ее дружбу и советы.
         Наташа была удивительным человеком.  Когда душа молодой чуткой девушки заключена в теле поздней Фаины Раневской, то кипящие в ней страсти выходят наружу в виде едкого сарказма. Ее подруги выходили замуж, разводились, были окружены мелкими сплетнями и проблемами. Она наблюдала за этой суетой со стороны, была в курсе всех событий, ее тонкий ум, воспитанный в Одессе на книгах  Ильфа и Петрова, впитывал события окружающей жизни, и потом они в ее пересказе  обретали парадоксальный язык ее любимых писателей. При этом она никогда не опускалась до злословия, была ко всем по-настоящему добра и участлива.

           С рассеянным выражением Наташа выслушала мой сбивчивый эмоциональный  пересказ монолога нашего общего начальника и начала четко выдавать заключения:
             – Да будет тебе известно, Михеев и эта женщина –  давние знакомые. Даже больше, чем просто знакомые! Дела давно минувших дней. Это в твоем понимании его слова – бред.  Ты ведь без свидетелей ухаживал за этой дамой. Как там у вас сложилось, никто не видел. Твое положение в обществе слишком ничтожно, чтобы претендовать на истину и, тем более, заморачиваться подобием расследования.
           – Но эта баба  эпидемическая! Она ведь при должности. Здравый смысл у нее должен присутствовать.
         – Прежде всего,  она - женщина. По твоим бумагам она сразу поняла, кто твой начальник. Чем не повод позвонить своему любовнику?  Судя по всему,  бывшему. Напомнить о себе. Это, во-первых.  Во-вторых, комплиментов ей  до тебя, полагаю, давно никто не преподносил. Отвыкла от знаков внимания. Вот ее воображение и возвысило их до домогательств.
           Она насмешливо смотрела на мое возмущенное ерзанье на стуле.
           – Ну, и женское кокетство. Пристают, мол, мужчины, прямо в кабинете! Ужас какой...! Не выгребную же яму ей обсуждать с любимым!  Присочинила немного.  Пойми, она покинута и страдает. 
         – Может, мне Михееву просто  физиономию набить?
         – Он со всеми ведет себя по-хамски. Ты – не исключение. Знаешь, как он стал начальником порта? Интриги, подкупы, шантаж – и это только то, что было на поверхности.  Сейчас ему бывает скучно, а яд копится. Цени, что позволил ему поупражняться в остроумии, так он проверяет на преданность себе.  Перетерпишь, и когда-нибудь  тебе это зачтется. А то у тебя и так репутация - не очень. Изобрази горе и раскаяние....
         Наташа не была бы собою, если бы своеобразно не подвела итог беседы:
        – Чтобы сравняться с Михеевым в данной конкретной ситуации, ты должен стать любовником этой замечательной старушки. Сразу из жертвы превратишься в счастливого  соперника. Тем более, в своих чувствах ты ей уже признался…
         И как это женщин судьями назначают!


           Весь следующий день я находился под впечатлением этих событий и Наташиных пояснений. Хвалил себя за то, что даже не открыл рот, когда Михеев нес ахинею.  Этот факт давал определенные преимущества. Можно было спокойно обдумать ответные шаги.  Странно, но не было ненависти или обиды. А было безмерное удивление и недоумение тому, что высокий начальник в своем кабинете нагородил столько  нелепостей, за которые было даже стыдно оправдываться. Факт его романтической связи с этой стареющей нимфоманкой, во что я, признаться, сразу не поверил,  уже не казался  столь невероятным. Их явно сближали одинаковые эротические фантазии. В моем понимании  любой мужик на его месте ограничился бы парой грубых иронических замечаний  или, в конце концов, потребовал бы от меня справку от психиатра, прежде чем допустить к работе в женском коллективе. А этот, по-моему, сам возбудился, пока в течение часа, отложив все дела,  обсуждал пару моих дурацких экспромтов, сочиненных впопыхах по производственной необходимости.   Даже о каком-либо наказании не объявил.      

        Было  интересно:  верит ли он сам в то, что наговорил. Мне приходилось управлять небольшими коллективами людей, имеющих на все свое мнение. Они могли  отличить реальные претензии от издевательств. С каждым  в отношениях  достигался  уровень, за который переходить не следовало.  И, надо признать, эта граница дозволенного, определялась мною часто подобными методами.

         Я был наслышан про  диктаторские замашки портового начальника и о  его пренебрежении к  мнению окружающих. Его первый зам имел вполне карикатурную внешность и был едва виден на переднем сидении служебной «Волги». Главный инженер имел трогательную привычку краснеть, когда при нем выражались нецензурно. В их компании он мог всегда чувствовать себя хозяином положения, а все возможные конкуренты на власть в порту были давно изгнаны.
 
          Эти мысли роились в голове, когда по какой-то надобности я  шел вдоль причала. Портовые краны с тихим завыванием электромоторов  перекладывали грузы из трюмов кораблей в вагоны. Впереди, на железнодорожных путях, показался  Михеев, и наша встреча была неминуема. К ней я был не готов.  Надо было выбирать:  поздороваться,  как ни в чем  не  бывало  или молча пройти мимо, выказав тем самым презрение.  Оба варианта могли иметь далеко идущие последствия. Рядом тепловоз неспешно толкал вагоны под погрузку, площадка со ступеньками проплывала мимо, подталкивая к  возможному решению. Когда мы уже встретились глазами, я отвернулся, поймал поручни  и перемахнул  на другую сторону состава. Вектор отношений был задан.
       
             На территории порта строился большой склад, подрядчик вбивал сваи под фундамент, и я следил за их точным расположением в плане.  Разметкой свайного поля должен был заниматься мастер стройки, но этим мастером  на тот момент  была девушка, которую пугали нагромождения  линий и крестиков  в чертежах, поэтому она в вопросах всяких там размеров  всецело полагалась на меня.  Громоздкая сваебойная установка только тогда начинала движение,  когда я металлическими колышками отмечал  в мягком асфальте места забивки. Стройка была рядом, я начинал там свой рабочий день, рабочие привыкли ко мне, а их главный инженер стал планировать со мной дальнейшие работы. Мы встречались с ним  на других объектах, и он пару раз заводил разговор о том, что негоже строителю прозябать в морском порту, где рулят всякие «мореманы».
         – Вечно будешь их обслуживать на второстепенных ролях.  Давай  ко мне на «линию».

          Меня к  тому времени  женский коллектив и несложные обязанности начинали тяготить. В теплом кабинете  в окружении бабьих сплетен и слухов сам начинаешь попахивать духами.  Среди грубоватых бесхитростных рабочих, громыхающей техники  я чувствовал себя более комфортно и привычно. Но надо было отработать положенные после распределения  три года, и начальник отдела об этом  при случае  деликатно напоминал. Противиться  я не смел  так, как законы уважал.
         На стройке и пришло понимание, что теперь я получил  моральное право расторгнуть кабальный контракт. У подрядчика  как раз освободилось место начальника тех. отдела, и дело было за малым,  по-хорошему уйти из порта.
           – Поработаешь пока с проектами, освоишься, а линия от тебя никуда не уйдет, – увещевал меня начальник Строительного управления,  когда я дал согласие.  – Приходи с документами. 
               Я посчитал нужным пояснить, что  в основе моего решения лежит любовный треугольник, где мой угол оказался самым тупым.
           – Грех упускать такой шанс. Но и вы должны понимать, что можете получить сотрудника с выраженными маниакальными наклонностями.  Правда, они проявляются только в отношении старушек. –  На что незамедлительно получил заверение:
       – Раз так, все пожилые сотрудницы управления будут  в твоем полном распоряжении.

           Своему начальнику я заявил, что в порту я работать не буду, на что он только горестно покачал головой. Все-таки, за полтора года он достаточно изучил мой  характер. Сидел рядом, когда Михеев упоенно  мешал с дерьмом мое самолюбие, поэтому моему решению сильно не удивился. Обвинения не касались производственной деятельности, и он благоразумно решил не вмешиваться.
 
           Предстоял визит к Михееву с заявлением об увольнении, и я все никак не мог внятно сформулировать его причину. Сказать, что я обиделся, поэтому хочу уйти – только позабавить его, он вполне мог развить тему моего морального облика, и если  уволить, то  как нашкодившего юнца  по какой-нибудь постыдной статье. Тема о переводе в другую организацию на более высокую  должность с существенно  большим окладом тоже не годилась.   С чего бы этому ловеласу такая честь!
            Начальник порта никогда не пренебрегал мелочами. По словам Наташи, перед приездом комиссий, он не забывал посылать к кучам песка разнорабочих с лопатами. Те вырывали из них побеги сорняков и придавали кучам "свежий" вид.  Те же рабочие "обновляли" старые траншеи на территории порта, к которым уже год никак не могли достать нужные трубы...
 
           Во всяком случае, цель была уйти без скандала, а не так, как предлагали мои новые работодатели: просто плюнуть на все  и не выходить больше на работу.  Злить  пока еще своего  главного шефа и тем самым  портить трудовую книжку ненужной записью  не хотелось. На новом месте работы условия могли оказаться похлеще нынешних, как, впрочем, в дальнейшем и оказалось. За все в этой жизни надо платить,   эта простая мысль почти всегда находила подтверждение.   
           Наташа как-то обмолвилась, что Михеев любит неприкрытую  лесть. Можно попробовать, главное – не переборщить. Он не дурак! Поэтому  едва ли всерьёз верит в подхалимаж, скорее, он воспринимает лесть  как надежный определитель – «свой – чужой».
         Немного смущала последняя встреча на причале. В его мимолетном взгляде я не почувствовал  вражды, скорее какой-то вопрос.  Не хватало  еще расчувствоваться и припасть к коленям благодетеля.
 
        С самыми общими заготовками речи  через пару дней я стоял перед дверьми начальника порта.  На дискуссию я не рассчитывал,  теперь настала моя очередь произнести монолог.  Секретарша благожелательно спросила о цели моего появления в приемной. Я что-то пробормотал в ответ и,  когда дверь выпустила очередного посетителя, без разрешения шагнул в кабинет.
      
           Я не супермен с железными нервами. Мои аргументы в спорах не всегда убедительны и часто запаздывают. Поэтому  едва ли моя речь была образцом логики.  Из во многом  сбивчивой речи,  можно выделить следующие положения:
       – Претензий к руководству у меня нет, как и мне никто не предъявлял  претензии в некачественном  отношении к своим обязанностям.
        –  Я строитель, и кабинетная работа не для меня. От долгого нахождения в помещении мой организм атрофируется. Я это давно осознал, но готов был терпеть положенные три года.
           – Случайно выяснилось, что порт во мне не нуждается, а именно так я расцениваю нашу последнюю встречу, поэтому мое дальнейшее нахождение здесь невозможно  и чревато непредсказуемыми моральными издержками.
            – Если считать Ваши заключения верными, а я их оспаривать не собираюсь,  то  предлагаемый вариант выхода из положения наиболее приемлем.
           Не знаю, уловил  ли тот в моем выступлении скрытую угрозу. Допускаю, что за два дня моего молчания он поинтересовался у Гриценко и Бормана моей биографией. Офисный клерк в ней точно не просматривался. Морской порт слишком компактная специфическая организация, чтобы он мог меня  куда-нибудь  задвинуть. Всего два кабинетика в управлении занимали строители, больше не требовалось.  Значит, в дальнейшем  придется постоянно сталкиваться в коридорах. Очень доброжелательный разговор получился. Он так рад  помочь мне обрести свое место в жизни!

        Конечно, хочется верить в доброту начальства, в том числе - непосредственного. Тешить свое самолюбие мыслью о том, как оно, может быть, пыталось меня отстоять. Но более трезвые рассуждения приводят к мысли, что начальник порта просто для собственного спокойствия  согласился избавиться от своенравного конфликтного подчиненного,  а на его усердие в работе ему наплевать.
           О поруганной чести главной санитарки города речи не зашло. Я в своих переживаниях  о ней начисто забыл. Михеев, похоже, забыл ее еще раньше. 
 
       
      
                Ключи на пальце
      
            Итак, я получил в свое распоряжение отдельный кабинет, девять подчиненных и койку в другом общежитии. Можно написать целый роман о взаимоотношениях молодого начальника с женским коллективом.  Я с тоской вынужден был наблюдать за их  неизменными утренними  манипуляциями со своими лицами, не смея вмешиваться в этот священный процесс  и с ностальгией вспоминал о руководстве рабочей бригадой в военном стройбате.
      Бригада имела в своем составе двух судимых, двух ненормальных  и семь национальностей, причем,  каждая нация,  часто агрессивно,  требовала к себе исключительного уважения....   Еще больше внимания  требовалось  моим новым молодым коллегам  в юбках.   Постоянно пребывая  в перманентной мелкой взаимной конфронтации, они моментально сплачивались, если я по неопытности вторгался на запретную бабью территорию их непростой жизни. Судьба  словно в насмешку  окружила меня еще большим, чем в порту, количеством женщин. Я опять был в курсе последних веяний моды  и научился узнавать их  по запаху духов. С досадой сетовал на неловкость, когда озорные девчонки подавая сзади документы, словно невзначай касались плеча чем-то упругим....  Лишь один из офисной девятки был мужчиной, но  он воспринял мое появление в отделе как вызов.

           Но это все работа, а живем мы все-таки в другом месте. Моим новым домом стало общежитие для ИТР Строительного главка, куда, как  оказалось, входило и мое Строительное управление.  Я с надеждой внимал обещаниям своего нового руководства  «подобрать отдельную комнатку», а пока делил  эту «комнатку» еще с тремя недавними выпускниками строительных вузов.  Возможность для тесного душевного общения увеличилась в три раза, памятуя, что в покинутом общежитии порта был всего один сосед. Законы мироздания оказались нерушимы. Если в одном месте что-то добавилось, в другом - непременно убавится. Такова была плата за должность и более высокий оклад.

         Комендантом этого переполненного пятиэтажного клоповника оказался молодой парень странной внешности и непонятного поведения.  Он был здесь властелином, самолично занимался заселением, и именно на него возложили проблему моего проживания здесь. При нашей первой встрече он произнес речь, призванную убедить  меня в величии своей особы. При этом проскакивали какие-то намеки, сути которых я не уловил. Занятый переводом и переездом, я невнимательно слушал его, всегда рассматривая должность коменданта  как досадную, но необходимую фигуру, отвечающую за уборку и смену белья, с которой желательно поддерживать добрые отношения
          А что бы изменилось, слушай я его внимательно? Ничего. По-настоящему самостоятельные  и свободные люди не живут в общежитиях.
 
         Опять потянулись рабочие будни. Мои девочки прекрасно справлялись с работой в отделе без моего руководства. Подозреваю, что начальнику управления нужен был человек, которого можно было послать куда угодно  с любым поручением.  В числе прочих  я участвовал в постоянной комиссии по качеству строящегося жилья и даже был ее председателем. Прикольно было после высокопарных рассуждений о том, что люди должны иметь комфортное жилье,  возвращаться в общагу, где за тобой числилась лишь койка.  Улучшение жилищных условий в обозримом будущем не грозило тем, кто это жилье строил. Мои соседи оказались ребятами простыми и вменяемыми. Условия жизни их тоже угнетали, и они старались поменьше времени проводить в этой ночлежке.
          Лишь через месяц я случайно узнал, что один из моих молодых соседей – высокий рыжий мастер со стройки – женат, и жена его проживает за стенкой, в соседнем помещении. Сколько еще там было прописано девушек – неизвестно. Люди перемещались из комнаты в комнату, строили отношения, пропадали и снова появлялись. Нашим молодоженам тоже была обещана отдельная каморка, а пока их семейные проблемы заключались в том, чтобы выяснить,  какая из комнат будет ночью свободна и на какой срок.
 
            Вырисовывалась нехитрая последовательность получения своего жилья. Для начала  надо было обязательно жениться. Через год после этого  можно было попытаться получить комнату на пятом этаже, где проживали семейные пары, а через десяток лет претендовать на квартиру.  Сроки выдерживались, судя по тому, как  по длинному коридору верхнего этажа носились уже довольно рослые дети.
               В таких условиях  мои мечтания  об уединении в четырех стенах  имели мизерные шансы на успех.  Жилья в стране было просто мало. Даже мое давнее знакомство с КПЗ запомнилось,  прежде всего,  позорной скученностью его временных обитателей.

                Большая часть моих подчиненных жила  этажом ниже, и мало-помалу я с ними подружился. Думаю, они оценили мою способность не обижаться и не реагировать на их капризы. Две из них – Лариса и Лена  оказались замечательными людьми, с абсолютно трезвыми взглядами на жизнь. Для них жить вдвоем в комнате  уже было счастьем, а получить отдельную – мечтой. Их комната сияла чистотой и уютом, но общежитие  с его дебильным пропускным режимом  почти исключало личную жизнь. Мои проблемы тускнели на их фоне. Если я в мыслях был устремлен в будущее и общага всегда казалась временным пристанищем, для них откладывание жизни на «потом»  было губительно.  К женщинам  время более беспощадно. Их основное богатство –  молодость, без пользы и радости растрачивалось на пустяки.  Девушки тщательно пытались скрыть, как напрягает и порой раздражает постоянное присутствие даже лучшей подруги.
 
       Из-за способности заглядывать в будущее умные люди даже в чувствах рассудительны и расчетливы, отчего для них полноценное счастье невозможно.  На моих глазах развивался роман между Ларисой и молодым, только после института, мастером с бетонного завода. Высокий и симпатичный брюнет  познакомился с девушкой в заводской столовой, несколько раз якобы по делу заходил в наш отдел, после чего окружающим стало понятно, что парень не на шутку  влюбился. Казалось бы, наслаждайся негаданным счастьем, и пусть все тебе завидует. Но претендент был на несколько лет моложе Ларисы, и этот факт печалил ее.
       Мне она в достаточной степени доверяла, потому поделилась грустными мыслями, когда я при случае поздравил ее с развитием событий.
       - Замуж зовет. Но я понимаю, что он видит во мне больше "маму", нуждается в том, чтобы о нем кто-то заботился. Сейчас мы вроде как равны, но когда-нибудь он подрастет и мамка ему будет не нужна...
       Даже в несомненной привлекательности своего возможного супруга она заранее чувствовала угрозу будущему сосуществованию. 
       Лариса по своему духовному развитию была значительно выше своих подруг и должностных обязанностей. Человек, которого она могла полюбить, должен быть, как минимум, соответствовать ее интеллекту.  Тут же ее просто выбрали из толпы, и ей предлагалось  смириться с чужим выбором.   
               
         
 
        Весь мой отдел презирал и вместе с тем боялся коменданта Диму. В любой момент тот мог подселить к любой из них еще кого-нибудь, поменять комнату, в общем,  сделать их жизнь еще невыносимее. Дима наслаждался властью над беззащитными девушками, по любому поводу бесцеремонно вторгался на их территорию.
         Я как-то оказался свидетелем того, как он собрал около общего  душа толпу разновозрастных женщин и объяснял, как правильно утилизировать гигиенические пакеты и прокладки. Слушательницы стояли молча, уперев взгляды в пол, не смея возразить, пока он с воодушевлением разглагольствовал на тему, которой любой мужик бы постеснялся.  Я недавно заселился и даже невольно ему посочувствовал:  это же надо, чем ему приходится заниматься на своей работе!
          Сам Дима  также жил в этом общежитии и занимал две комнаты на четвертом этаже. Кроме того, в его распоряжении был обширный кабинет на первом, прямо напротив входа.
       
               Тема  «отдельной комнатки» постепенно сошла на нет. В условиях дефицита жилья мою проблему можно было решить только за счет ущемления других бездомных. Старожилы общежития зорко следили за любым возможным освобождением комнаты  и заранее принимали меры, чтобы занять ее. Понятно, что Дима обхаживался всеми доступными способами.
       Я на такое общение был не способен. Мало того, худого вертлявого коменданта воспринимал  как нечто непонятное для своего менталитета.  Постепенно вспомнились его слова при первой встрече. Тогда он в завуалированной форме пытался внушить мне:  это на работе ты начальник. В общежитии порядки устанавливаю я, поэтому здесь ты «никто» и звать тебя «никак». 
         Наверное, надо было бороться, стучать кулаком по столам начальства.
        – Вы же обещали!
        Но. Увы! Когда с детства не знаешь лучшей жизни, то и  претензии на ее улучшение  ограничены.  Ситуация накапливала потенциал для неминуемого взрыва.
 
          По общаге постоянно шныряли  незнакомые личности, явно не принадлежащие к числу строителей. Некоторых из них,  приезжих с Кавказа, я встречал на ближайших рынках за прилавком.
      –  Дима сдает им комнаты, – пояснила мудрая Лариса. – Даже прописывает по адресу общежития. Живут тут. Ночью напьются  и в комнаты к девочкам ломятся.
      – А что милиция? Почему все молчат?
      – У Димы покровители в «главке»,  участковый в друзьях. Видно, по документам,  все у них в порядке.
        Одно дело, когда твое убогое существование оправдывается недостатком жилья. Другое, когда это жилье, по праву  твое, занимают базарные торговцы.  Большинство смирились с таким положением и терпеливо ожидали в бесконечной очереди. Одна из моих девушек, из сектора стройматериалов, уже начала заметно увядать от многолетнего ожидания  в постылом двухместном номере.
 
          На стройках ощущалась постоянная нехватка рабочих. Люди шли работать, за мизерную зарплату, чтобы получить хоть  какое-то  жилье,  кое-как перебивались в рабочих общежитиях. Большинство через месяц - другой увольнялись. Слишком долог оказывался путь к заветным личным квадратным метрам.      

           После окончания одного из совещаний  я не преминул поинтересоваться у зам. начальника Главка по фамилии Портной, что за люди обитают на четвертом этаже вверенного ему общежития.  Тот долго молча изучал мою физиономию, видимо, оценивая одновременно степень опасности и пределы моей борзости. Потом, что-то решил для себя и грубовато посоветовал не лезть не в свое дело.
 
         Дима при встречах стал ехидно улыбаться, очевидно, мой разговор с Михаилом Семеновичем Портным для него не был тайной. Мой интерес к четвертому этажу его позабавил, не более. И хотя ни слова не было сказано, противостояние уже повисло в темных коридорах нашей обители. До меня стало доходить, что будь я хоть министром, если вокруг нет людей, готовых за тебя постоять – грош тебе цена. А Дима был встроен в систему, и она была готова его защитить. В отличие от меня  и моих подчиненных.
     Наши непосредственные  начальники также  решали свои вопросы с жильем:  вселения, улучшения, расширения.  Конфликты им были ни  к чему, поэтому в дела общежития не вмешивались. Забывали о нашем существовании, как только мы покидали пределы Управления. Не на улице живете – и ладно.

         Блага жизни обременяют, ставя в зависимость от тех, кто эти блага предоставляет. В своей четырехместной камере  я был почти недосягаем для  происков коменданта. Обитание на самом дне имеет свои преимущества – ниже тебя уже никто не спихнет.  Апартаментов большей вместимости в наличии не было. Смутно маячила  полная независимость, которой может похвастаться только  бомж.
   

         Я не порвал связей с портом, продолжал тренироваться вместе со сборной, вследствие чего  был заявлен в летнюю олимпиаду, которая должна была пройти в  Таллинне.  Мой начальник без проблем согласился отпустить меня на три дня, т. к. ранее  мои выходы на работу в выходные дни никто не учитывал, а я не настаивал.
           Таллинн – это не близкая дорога, при размещении в гостинице могли потребоваться документы, а мой паспорт Дима взял на прописку месяц назад  и возвращать не спешил.  Обычно,  на соревнованиях мы заселялись по общему списку команды, паспорт требовали не всегда, но за мной  числились спортивные винтовка и пистолет. При полной за них ответственности. При передвижениях  на вокзалах, даже в туалете, винтовка в чехле всегда висела за спиной, никого это не шокировало, но лучше все-таки, чтобы все документы присутствовали.

         Никаких конфликтов с комендантом за мной не числилось. Он догадывался, что я его недолюбливаю, но не более того. Всеобщим обожанием он похвастаться не мог  в любом случае.  После работы я зашел в его кабинет и попросил свой паспорт. Наверное, это была моя первая просьба к нему.  Дима со щенячьим повизгиванием в голосе заявил, что паспорт он отдать не может. Паспорт находится на прописке.
 
         Я растерянно топтался около стола. Пролепетал про Таллинн, гостиницу  и про то что, все собранные  паспорта сейчас у него в сейфе. Девчонки по секрету поведали мне об этом накануне. Дверца сейфа за его спиной была приоткрыта, и я узнал свой документ в стопке подобных  по ярко-синей обложке.
             – Вон же он! Впереди два дня выходных. Плюс еще пару дней. Ничего за это время не случится. Приеду, сразу верну  –  Так просил я свой собственный паспорт, уверенный, что Дима что-то недопонял, и сейчас он скажет типа:
              – Да пошутил я!  Забирай свою  «ксиву» и катись отседова, куда хочешь! Помни мою доброту! – Но Дима поступил иначе. Он задвинул тяжелую дверцу сейфа и несколько раз провернул в замке внушительных размеров ключ.  Просто беда, когда судишь людей по себе.

            За порогом раскрытого кабинета слышался гомон и стук входных дверей, люди старались быстрее проскочить мимо застекленной будки с вахтершей. Комендант из нутра своего логова любил следить за этой суетой, устраивая громкие разборки с провинившимися  прямо в коридоре.

         Сейчас он развалился в удобном кресле  и  гнусно ухмылялся мне в лицо, наслаждаясь ситуацией.  Представился случай  унизить  постояльца, и этот гавнюк   случаем воспользовался. Картина была до боли знакомой и уже привычной. Человек, назначенный обслуживать людей, волей судьбы оказавшихся здесь, искренне считал, что эти люди ему всем обязаны. Возомнил себя небожителем.  За порядком в тюрьме, армейской казарме, рабочем общежитии следили  люди с одинаковым мышлением. Этот тоже привык, чтобы у него не требовали, а просили, даже упрашивали. В самом деле! Он на рабочем месте, занимается серьезным делом. А прописка, кстати, и твоя тоже – дело важное, государственное. Правила для всех одинаковы, чем ты лучше других?

             Наверное, Дима мне это говорил, обязан был сказать, но в памяти остались его самодовольное выражение  и исчезающий за железной дверкой  синий корешок.  И еще увесистая связка ключей на металлическом кольце.  Комендант самозабвенно крутил их на указательном пальце.  Практически  перед моим носом. Забавлялся так. Когда на человека неожиданно выливают ушат помоев, уверен, он некоторое время просто стоит в коматозном оцепенении.  Мозги отключаются,  нельзя сразу ожидать от него разумных действий.
         Я тоже некоторое время зачарованно смотрел на пропеллер из ключей.  Свободные от мыслей мозги машинально  определили их угловую скорость и  направление вращения. Затем  в нужной точке траектории  я подставил ладонь, аккуратно снял ключи с пальца и засунул себе в карман. Освободившийся от тяжести палец  некоторое время укоризненно показывал на меня, продолжая бессмысленно описывать круги…

          Истерический визг привел меня в чувство. Кто-то из другого измерения  вмешался в ситуацию, и теперь наша диспозиция  выглядела следующим образом:   Дима изволил  выпрыгивать из кресла.  Он хватал меня за руки и тянулся к джинсам, где грубая ткань надежно зафиксировала его собственность. Я достаточно успешно раз за разом возвращал его в исходное положение.
 
          Дима изначально  недостаточно внимательно выслушал мою просьбу. Не учел, что я должен был ехать на турнир по спортивному многоборью, а не по шахматам.  Жизнь снова наполнялась смыслом. Случайный трофей  солидно оттягивал карман, и  я готов был его защищать всеми способами.     Злой рок следовал по пятам. Снова – общага, вахтерши, крики, зеваки вокруг. Далее  по сценарию должны быть  милиция и «скорая помощь». Поняв, что  добычу я не отдам, Дима дурным бабьим голосом завопил:
          – Обокрали! Закрыть все двери и окна! Вызвать милицию!
 Две вахтерши бросились выполнять приказ своего «босса». Ну вот! Милиция нам обеспечена. Тут все понятно! К кому приедет «скорая»?
 
         Все выходы были надежно перекрыты. Вяло отпихивая стенающего хранителя паспортов, я стал задумчиво подниматься по лестнице. Комендант пребывал в прострации. В его, наверное, успешной комендантской карьере подобного не случалось.  То он становился предо мной,   строгим голосом требовал вернуть украденное, довольно убедительно перечислял статьи из Уголовного кодекса, то вспоминал, что он якобы мужик и кидался с кулаками, потом стал призывать проходящих жильцов скрутить меня, как  грабителя. Переоценил лишенец степень своего влияния в общаге.  Знакомым и полузнакомым я грустно кивал головой, и те проскакивали мимо.
     Не сразу  до меня дошло, куда держу курс. Приезд милиции ничего хорошего не сулил. До их прибытия общагу необходимо было покинуть. Дальнейших планов пока не просматривалось.

               Из комнаты Ларисы в торце здания существовал альтернативный путь из общежития на волю.  С подоконника – по остаткам пожарной лестницы на козырёк входа в подвал… Я им никогда не пользовался, но инстинкт властно позвал меня туда.  Девочки как-то рассказали, как  помогают влюбленным  в обход вахты.  Чтобы воспользоваться этим выходом, надо было избавиться от непрестанно  вопящего преследователя. Перспектива - привести его в комнату своих работниц  - никуда не годилось.  Я дождался, когда на выходе из лестничной клетки мы остались одни, после чего несильно ткнул кулаком в место на его теле между ребрами и животом. Дима затих  и успокоился в нише стены, рядом с батареей отопления.

            Лариса была дома, и ей не надо было много объяснять. Ее начальнику понадобилось покинуть общежитие через окно?  Значит, так надо. Она сама меня часто вразумляла, когда в пылу начальствования  я делал глупости.
         – Ну и где  вы были вчера целый день? – к примеру, вопрошал я Свету из сектора организации производства.
        – В больнице. –  На щеках слезы.
        – У какого врача?  Справка где?
        – Нету…
        – Прогул, значит, ставить…
        –  Ну, разве можно спрашивать девушек, что они делали в больнице  и что у них болит. Это же де-вуш-ки! Понятно  вам? – это Лариса мне  потом…
      
           Вскоре  я отрешенно сидел на скамеечке в сквере напротив общаги  и делал вид, что все происходящее в этом мире  меня не касается.   Под сердцем ощутимо ворочалось что-то душное и когтистое. Идти было некуда. Своей мальчишеской выходкой я опять довел ситуацию до абсурда. Просить, упрашивать – это  своего рода искусство или черта характера. Как упростилась бы жизнь, овладей я этим искусством. Как говаривал мой друг Серега:
              – Я могу  какое-то время  притворяться, врать, обманывать людей, но вред своему организму от подобного перевоплощения несоизмерим с возможной выгодой. Не дано природой – нечего пытаться.
 
              Поездка на соревнование оказалась под угрозой. Самое неприятное в этой истории –  я мог подвести команду. Замена по недостатку  времени  исключалась.  Эти проклятые ключи были мне совершенно ни к чему. Я не попытался воспользоваться ими, когда находился около сейфа, а теперь они вообще превратились в обузу.
 
        Подъехала патрульная машина,  три человека в форме выскочили из нее и стремительно скрылись за дверью. В наступающих сумерках загорались и гасли окна, хлопали двери,  метались тени. Милиция прочесывала этажи в поисках меня.
              Совсем не интересно наблюдать за тем, как тебя ищет милиция.  Я сходил в кафе, проглотил порцию сосисок затем  вернулся на свое место в партере, окруженное невысокими кустиками.  На сцене представление двигалось к завершению. Служивые уже свернули поиски  и  курили на освещенном крыльце. Они негромко переговаривались и смеялись над чем-то, им одним понятном.  Потом залезли в машину и поехали ловить других преступников.

            Похолодало, и одна мысль задержалась в сознании.
          – Ключи надо отдать на вахту, а дальше – будь что будет.
    С каждым часом эта история все больше попахивала криминалом.  Решение не оригинальное, больше похожее на капитуляцию, но другие варианты отсутствовали.
             По какому-то звериному наитию  я обошел здание общежития кругом.  Окно кабинета коменданта было задёрнуто занавеской и ярко освещено. Занавеска закрывала снизу две трети окна.  Дорога за общежитием шла на подъем, поэтому сверху было видно, что за столом сидят двое:  Дима  в своем кресле  и незнакомый милиционер.  На столе стояла бутылка вина, веселый смех собутыльников был слышен на улице. Я моментально забыл о своих благих намерениях. Их смех я отнес на свой счет,  недавнее унижение вновь ударило в голову. Они, конечно, обсуждали мой глупый поступок и должны были прийти к неизбежному выводу:  никуда он не денется!   Нет! Я просто обязан принять участие в этом празднике.
 
                Едва я взялся за ручку входной двери,  истошный вопль прокатился по коридорам общежития. Служивые бабули на склоне лет дорожат работой и славятся дотошной исполнительностью. Дима дрессировал свое охранное войско непрерывно, в этом ему не откажешь. На «зоне» им бы цены не было. Вахтерша узрела меня за стеклом и возвестила шефа о моем прибытии.  На ее глазах недавно происходила спецоперация по поиску  «преступника», и вдруг,  она  увидала его на свободе.  Женщина  застыла около своей будки, с ужасом смотрела на меня и ожидала  неприятностей.
 
                Вид испуганной старушки вызвал невольную улыбку:  что же ей Дима наплел про меня, что она так напряглась.  С той же доброй улыбкой я вошел к двум приятелям и плотно закрыл за собой дверь. Они меня ждали, бутылки на столе не было. Я удобно расположился на диване около стены. Какое-то время мы с интересом разглядывали друг друга.
 
             – Ребята, вы не будете возражать, если я с вами немного посижу. – Решил я разрядить обстановку. Старший лейтенант был моего роста и комплекции. Под расстегнутым мундиром угадывалось жилистое тело. Дима первым пришел в себя. Как-никак, он был хозяином этого дивана, кресла и всего  кабинета. Причина моего возвращения ему была понятна.
              – Принес ключи, – полувопросительно, полуутвердительно, наконец, произнес он.
              – Само собой.
              – Давай сюда!
              – Нет,  Дима, ключи ты получишь только в обмен. Ты знаешь, на что.
              – Ты видишь,  Коля!  Украл ключи от всех складов. Будешь свидетелем. Теперь надо ревизию делать.  Выяснить, что он успел похитить, – обратился комендант к старлею.  Выпитое вино немного развезло обоих, и упомянутый Коля постарался придать своему лицу грозное выражение:
              –  Так вы признаете, что ключи у вас? Немедленно положите их сюда!  – Он повелительно хлопнул ладонью по столу.
                В милиции не стоит сразу каяться и осыпать свою голову пеплом.  Отпущение грехов в уставе этой организации не прописано.   Эту истину мне в свое время внушил знакомый следователь прокуратуры. В другой обстановке, естественно. Да и скромный жизненный опыт подсказывал:  в конечном итоге, твоя честность будет использована против тебя же.

               –  У вас неверная информация!  Это  мой паспорт похитил этот гаденыш. С корыстной целью. Спрятал в сейфе. И ключи потерял по пьянке.  На четвертом этаже. А я нашел. Предлагаю взаимовыгодный обмен.
              Дима нервно закурил.
              – Да что мы его слушаем, давай заберем ключи. Врет он все.
              – Почему же вру? Паспорт в этом сейфе. Ключи у меня. Объясни, как они ко мне попали?
            Старлей продолжал хмурить брови.
           – Если вы добровольно не отдадите ключи, я вызову патрульную машину, и разговор продолжим уже в участке.
           – Правильное решение. Приедут трезвые люди, и я им все объясню.
           – Ну, ладно! – Он набрал на диске телефона какой-то номер. – Дежурный, немедленно «патрульных» к общежитию.  Давай. Жду. 
                Даже не представился.  Видно, по голосу его узнают. Потянулось бестолковое суетливое ожидание. Вернее, суетился один Дима. Он уже определил наличие  ключей  в возвышении кармана на моей правой ноге, бегал по кабинету, брызгал слюной  и призывал к насилию. Жажда мщения съедала  его. Жалкое зрелище, скажу я вам,  представляет собой комендант, лишенный своего символа власти. Участковый, а именно так я идентифицировал лейтенанта, еще дважды интересовался у безответной  трубки:
         –  Где группа захвата?  Подъезжаете!  Уже близко! Хорошо! – Потом, ломать комедию надоело, и он присоединился к своему дружку.

              Как говорил один из героев «Крестного отца»,  каждый полицейский способен нарушить закон, но существует предел,  который нормальный полицейский никогда не перейдет. Это  наркотики, уголовка и прочее, чего  его товарищи  и начальники не поймут.  Интересно, где предел у этого лейтенанта Коли.  Прописку по общежитию  наверняка  он проверяет, насчет упомянутого мною четвертого этажа  должен быть в курсе. Приезд целой группы для моего задержания – дружеская услуга коменданту...  Развязка превзошла   мои ожидания.

            Я продолжал сидеть, когда они навалились. Если бы приятели сразу скрутили потенциального вора  у входа, то мне оставалось бы только молить о пощаде. Фактор неожиданности в таком деле – решающий. Сейчас же  я вполне освоился на диване, поле боя было перед глазами. Дима сразу ринулся к моей правой стороне. Одной рукой норовил залезть в карман, другой банально душил. Но опасался я лейтенанта,  неизвестно, чего от него было ожидать. Тот сразу  схватил меня за волосы,  жестко зафиксировал мою левую руку.  Скальп пополз с головы, стало больно. 

    Сидячая поза на диване имеет свои преимущества для схватки. Мягкая мебель, прислоненная к стенке, идеально прикрывает тыл. Самые сильные мышцы у человека на ногах, и они  как раз, свободные.  Я подтянул их к груди, уперся лейтенанту в живот и резко разогнулся. С клочьями моих волос в руке служитель закона перелетел через стул, на котором недавно сидел, и грохнулся головой о стену. В азарте борьбы  комендант не сразу заметил потерю союзника,   продолжал исступлённо сжимать мою  шею.  С детства не приемлю мордобоя. В слюнявых губах душителя тлел остаток изжеванной сигареты. Освободившейся рукой я вынул ее из  перекошенного рта и погасил о его  лоб.

              Страстные объятия разомкнулись. Дима перекатился по полу, подвывая и повизгивая, сразу подался к зеркалу, чтобы оценить нанесенный ущерб. Я остался на прежнем месте. Щеки и шея воняли чужим потом с одеколоном. Мне было все равно, чем закончится  сегодняшний вечер. Лейтенант медленно, по частям, заползал на свой стул.  В его глазах отразилась напряженная работа мысли. Видно, я не походил на его обычных клиентов. До него дошло, что зашёл я к ним совсем не для того, чтобы повиниться. Если ему приходилось  когда то изучать основы психологии преступника, то на моем лице он мог бы прочитать лишь краткое – "убью". Хорошо, что у нас не было оружия. Приятель коменданта ощутил грань, за которой его служба на благо народа, может пойти по-другому, и не факт, что успешнее. Напрасно Дима, отсвечивая свежей отметиной на лбу, призывал его к новой атаке.
 
          Боевые действия затихли, ничто больше не мешало кислороду свободно проникать в легкие,  можно было  подвести итоги встречи.
         – Итак! Я рад, что наш разговор проходит мирно.  Без крови….    Для протокола! Из нас троих я – трезвый,  вы оба – пьяные. Я добровольно принес найденные ключи, а вы накинулись с кулаками. Будете продолжать безобразничать, я сам вызову милицию. И прокуратуру. Я прошу у вас  свой, подчеркиваю, свой паспорт,  а вы мне в моей законной просьбе отказываете...    Повторяю! Никто никаких ключей не воровал, это подлая клевета. Я  все-таки, начальник отдела, а не вор-карманник…

           Дима поскуливал у зеркала и был категорически не согласен с такой резолюцией.  Но сегодня решал не он. После удара головой  о стену,  мысли у лейтенанта обрели здравый смысл. Он пробормотал, что после смены имеет право немного выпить, потом вернулся к сути:
            – Значит, вы утверждаете, что  в этом сейфе находится  ваш паспорт. И после его получения вы возвращаете ключи? 
          –  Именно так! В такой последовательности. Мне надо ехать в служебную командировку. В другой город.  А Дмитрий Борисович  препятствует.
          – Дмитрий Борисович, а какие проблемы с этим паспортом?
          – Паспорт находится на прописке,  я его отдавать не обязан. Посмотри, как он себя ведет! Он вообще..!  Он мне ..!
           –  Надо отдать!
            – Нет! Ни за что!
 
          Сонливая апатия начала сковывать тело. Перед поездкой, мы усиленно тренировались каждый день. Утром и вечером. Желания тратить силы на мелочные пререкания больше не было.  Работы для «скорой помощи» не предвиделось. Дима сам виноват, когда обжегся о свою сигарету.  Аккуратнее надо с огнем, особенно  когда нетрезвый.
          Я собрал в кулак весь остаток уважения к мундиру:
         –  Давайте так, старший лейтенант! Я сам заберу свой паспорт, а вы проследите, чтобы этот сумасшедший не огрел меня чем-нибудь, сзади. Не тем делом вы здесь занимаетесь!
        Не дожидаясь ответа, я достал ключи, и после краткого их перебора беспрепятственно открыл сейф.

         Впереди ждали  дни, наполненные предельным напряжением сил, ежесекундным общением с сильными людьми, которые соперничают с тобой только на спортивных площадках. В ожидании предстоящего,  грудь непроизвольно вздымалась,  невидимые токи заставляли трепетать мышцы.  Потом эти чудесные мгновения, как в известной сказке, останутся в прошлом, и продавленная кровать  на втором этаже общаги снова вернет меня в реальный мир.  Все больше крепло убеждение, что только какое-то твое радикальное решение способно этот мир изменить.