Правило трёх Н. Глава 7

Глава 6 << http://proza.ru/2020/07/27/1658


     «До какой же нелепой странности мы все по-разному понимаем любовь.

     Мы так упорно добиваемся признания в любви, так истерично стремимся вырвать его из уст другого, словно это самая высшая награда и навеки закреплённая за тобой «грамота» о правах на этого человека.

     Иной раз мы легко одариваем этим словом другого, не задумываясь об ответственности и смысле, а иной – тяжело, и не только потому, что «не могу лгать перед самим собой» даже в ущерб своему благосостоянию, хотя и не практично, а – страшно.
     Страшно сказать «люблю», словно мы признаёмся в нечто сокровенном, скрытом от всего мира, словно этим словом протягиваем другому самую суть нашей души, её сердцевину, её живительный источник, её бриллиант.
     Страшно, потому что могут отвергнуть, могут посмеяться и осквернить.

     И дело здесь вовсе не в магии русского слова «люблю»: другие народы признаются в этом чувстве другими словами и звуками. И не в слове, не во взгляде, не в жестах – ни во всём этом, хотя каждый по отдельности и вместе взятые и усиливают воздействие на другого. Важен сам образ любви, заключённый у разных народов в свои условные рамки.

     Конечно, с приобретением опыта отношений мы совершенствуем свои навыки проявления «любви», даже если её мы вообще не испытываем, только потому, что другой человек нам показался привлекателен в том или ином отношении, внешне или социально притягателен. И здесь мы совершаем преступление над самим образом любви, этим невероятным явлением в условиях нашей жизни. Мы искажаем его значение, сознательно или нет, кощунственно надругаясь над ним.

     Любовь бывает разной: родительской, сыновней или дочерней, кровной, национальной… – им несть числа! Я люблю даже по-разному своих родителей. Я люблю своего брата или сестру, я люблю своего мужа или жену, своих детей, родину, свой дом, я люблю то дело, которым занимаюсь и - многое, многое другое. Люблю ароматный кофе по утрам.

     Но не слишком ли много «любвей» у каждого из нас, не принижаем ли мы её достоинства, правильно ли используем понятие «любви», раскидываясь им направо и налево?

     У англо-язычных народов есть для этого слово «лайк». Если я скажу на английском: «Я люблю кофе», – меня просто не поймут или подумают, что я безграмотный. И на первый взгляд говорить так правильнее, нежели мы, русские. Мне «нравится» мой дом, моя работа, моя страна.  «Ай лайк». И этот «лайк» всё глубже проникает в наше сознание и выражение своих чувств с проникновением в наш мир всё новых и новых технологий и средств для общения. И только бы порадоваться за то, что всё стало на свои места, но…
     От «лайков» отдаёт чем-то пустым, сотрясающим воздух, словно лай пустобрёхи. «Лайк» можно легко отбросить, отказаться от него – мне просто перестало это нравиться и всё! Я свободный человек и волен выбирать то, что мне нравится и отказываться от того, что мне не нравится. Я никому и ничему не изменил, как если б это было с «разлюбил» - более страшным и глубоким, чем «мне это просто перестало нравиться».

     Если бы всё было так безобидно. «И сказал Бог и стало…» Слово – действие. Конечно, не всегда, тут не поспоришь. Пустобрёханьем мы занимаемся с утра до вечера, но и в этом сотрясании воздуха всё ж таки присутствует действие, как ни крути. Часто – возвышаем себя в глазах других, самодовольно упиваясь своим голосом или своими знаниями, теша своё жалкое самолюбие.

     В понятии «лайк», в этом слово-действии, есть что-то неустойчивое, зыбкое, слишком мелкое, чтобы доподлинно и досконально совершить то или иное действие. И хорошо бы, если б всё это происходило наполовину, а то ведь – так, скользим по волнам, срывая верхушки, словно освоили быстрое чтение и теперь определили для себя во что бы то ни стало познать все «радости» этого мира. Опасное занятие, ведущее к духовной катастрофе.

     И я не раскидываюсь понятиями, что «мир катится в бездну»: что мне до мира, если я сам погибаю и с моей смертью для меня оборвётся значимость всего. Для всех, неважно, какими категориями и ценностями живут люди – всё обрывается со смертью и не имеет никакого значения, что будет после неё, какой след и вклад останется после. Все наши следы заносит песком забвения.

     Мы медленно погибаем от словоблудия, от неумелого владения этим даром - словом, раскидываясь им направо и налево. Но и мысль – тоже «слово». Можно уйти в затвор, можно стать великим молчальником всех времён, но так и поняв главного.
     Мы постоянно находимся в диалоге с самим собой, спорим, доказываем, не соглашаемся, сомневаемся или ликуем. Мы постоянно говорим, даже если не издаём вслух ни единого звука. Значит, мы постоянно действуем. И этому умению – умению думать и говорить, нужно учиться так же, как любому другому делу, а может – и намного ответственнее. Ведь это наша основа, наш геном, наше всё – слово.
     Но как извратилось это слово, как им безграмотно, с наглой усмешкой в глазах повсюду бросаются вдоль и поперёк, не говоря о лжи, окутавшей нас с головы до ног. Что мы делаем?! Понимаем ли мы всю меру ответственности, что творим? Навряд ли.

     Страшилки о возмездии здесь, уже на этом свете или за линией жизни больше не тревожат нас. Для нас есть только этот миг, текущий момент, хотя мы и стараемся подложить про запас соломки. «Здесь и сейчас» стало эталоном сегодняшнего дня и не в контексте ответственности за свои дела, а в том, какую выгоду я приобрету. И отнюдь здесь не о душе идёт речь.

     А ведь именно словом мы формируем свою душу, мы создаём её, строим свой замок камень за камнем. И каждое слово, каждая мысль – камень храма нашей души. Замок и есть храм. Храм – то, что охраняет самое важное, самое главное, самое священное: образ Бога. А подобие Его мы и создаём, по крайней мере - должны создавать. Но создаём ли? И если и создаём, то – что? Подобие чего? Алчности, сребролюбия, животной похоти?.. Нет смысла перечислять затёртые до брезгливости образы.

     Каждый, если посмотрит внутрь своего сердца, в храм своей души – увидит, во что превратился его образ Бога и ужаснётся, по подобию чего или кого он строит замок. Но нужно иметь смелость, чтобы посмотреть в себя, увидеть своё настоящее, искреннее «я», то «я», что скрыто за семью замками наших привычек, наших целей и мечтаний, наших впитанных с молоком жизненных установок и приобретённом опыте. А как правило смелости-то нам и не хватает.
     Чтобы увидеть самого себя, нужна мудрость и чистота. Но в водовороте нашей суеты разве можно остаться чистым, разве можно приобрести необходимую мудрость? «Мудростью» веет отовсюду, «мудростью» пропитано всё вокруг, «мудростью» торгуют на всех углах, но только той мудростью, что уводит от самого главного, что подменяет понятия.

     Не кощунственно ли говорить «люблю» по отношению к обыденным вещам, к тому же пресловутому кофе? Разве это не принижает значение любви? Как можно поставить на одну ступень Бога, ибо Бог есть Любовь, и любовь к кофе? Разве не логичнее и этичнее было бы говорить: «Мне нравится кофе»?

     Словом «люблю» мы возвышаем всё, к чему бы ни прикоснулись. «Люблю» - мы насыщаем божественным духом окружающий нас мир, мы оживотворяем его, обожествляем. Не создаём из него глиняных тетерек и покланяемся им – нет: мы обожаем, делаем божественным, надмирным, надземным, мы из меньшего творим большее, поднимаем на высочайший духовный уровень обычные предметы.
     «Я люблю кофе» - мы не говорим о наркотической привязанности, об эндорфинах, вызывающих им, о физической бодрости, хотя всё это в той или иной мере присутствует. Но это не главное, это всего лишь малая часть одного большого явления «Люблю», как если сравнивать физиологическое наслаждение в интимных половых отношениях.
     Можно отринуть всё душевное и сосредоточиться исключительно только на физиологии. Мы получим однобокий эффект, тем не менее, весьма приятный. И можно даже прожить всю свою жизнь, как проковылять стометровку на одном костыле, но ущерб будет налицо. Опять, понятие «налицо» - весьма точное и объёмное: всё отражается на нашем лице, весь наш жизненный багаж.

     Сколько бы мы себя ни утешали физиологией, как бы мы себя ни обманывали, уговаривая, что кроме физического наслаждения ничего нет, - душа мечется в тоске и отчаянье. Многие могут вступить в спор, утверждая, что кроме физиологии есть и эстетическая сторона, но что такое эта «эстетика»? Какую начинку мы в неё вкладываем, какой смысл? Чувственность или искусство постижения прекрасного? А может, что-то ещё, более туманное, неопределённое?

     В половых отношениях, в самом коитусе, этом грубом животном акте, определённо присутствует высшая духовная сторона, покрывающая своим покровом наготу тел. Но многолетняя привычка, опыт наблюдения детьми за старшими, вседозволенность сильного над слабым, да и сама порнография, не имеющая границ в двадцать первом веке, перевернули не только понятия, но и сам акт. Нам теперь важен оргазм, и чем ярче и дольше он будет продолжаться, тем счастливее мы считаем себя. Мы хвастаемся друг перед другом, сколько можем «раз за ночь», как долго можем «не кончать» и сколько раз наши партнёрши испытали оргазм. Последнее чаще всего мало нас беспокоит. Важно, чтоб под тобой женщина стенала и плакала от счастья, только тогда ты почувствуешь себя настоящим мужиком. И если ещё молва и слава о тебе разойдётся среди женской половины общества, если они будут провожать тебя восторженными и призывающими взглядами, тогда ты станешь божеством не только в их глазах, но и в глазах всего мира, станешь богом любви, Эросом нашего времени.
     Я люблю сзади, классически, люблю всю камасутру, люблю минет, коннилингус, а лучше всё вместе и сразу, люблю курить и пить во время секса, люблю насилие и жестокость, люблю кровь и слёзы…

     Мало того, что мы подменили понятия, мы ещё умудрились так низко пасть в собственных глазах, что даже вызываем сами у себя спортивный интерес: «А что же дальше?» И есть ли предел этого «дальше»?

     Пазолини в «Сало» попытался заглянуть за завесу пресыщения, обнажив до отвращения все мерзости полёта в бездну человеческого разложения, за что был зверски убит ревнителями чистоты и нравственности. Да и ревнители чего, собственно, произвели над ним свой самосуд? Что они пытались скрыть? Так ли уж чисты были их «высокие» мотивы?

     Нам неловко и страшно за себя перед лицом других, мы хотим казаться высоконравственными, – вот только зачем? Боимся, что себе подобные отвернутся от нас? Какой смысл лицемерить друг перед другом?
     Не лучше ли сорвать все маски и открыто, как в библейском Содоме, жить, наслаждаясь друг другом? Мы что, боимся кары Божьей, всемирного потопа? А мы верим в Него, что Он существует? И если – нет, то стоит отбросить ненужную игру и предаться утехам.
     А если – да? Если Бог всё же есть, и мы признаём этот факт, кто слепо, кто из страха, кто из собственного опыта вмешательства в свою жизнь потустороннего и необъяснимого?

     Все наши понятия и явления требуют внимательного и ответственного рассмотрения, очищения от наслоений времени и до болезненности искажённого житейского опыта.
     Не каждое выражение, не каждый акт какого-либо действия стоит обожать, возвышать, одухотворять – ни при каких усилиях это не выйдет. «Не всё то золото, что блестит». Нам дана для этого совесть, весть свыше, умение разделять плохое от хорошего, здоровое от больного, полезное от ядовитого. Но, увы, наше воспитание, идеалы, навеянные маркетингом, - ярко отражены у Брейгеля в «Слепых». Мы не способны, как Мюнхгаузен, самостоятельно вытащить себя из трясины, в которую угодили по самые уши. Так что же, молча сложить руки и предоставить эскалатору времени нести нас дальше вниз, в самое пекло разложения?

     Двадцать веков назад на землю сошла Любовь и указала нам Путь. И с тех пор возникло немало толкований об этом Пути, возникли споры о понятиях, доходивших до жестоких кровопролитий.

     Так в споре за Истину незаметно подменялись не только понятия, но и предметы самого спора. Вместо того, чтобы следовать простым указаниям Бога, мы с яростью на лицах отстаиваем наше понимание того или иного вопроса, то есть попросту своё эго, своё самолюбие, своё самомнение ставим превыше самого Бога. Мы заменили «начинку» в наших слово-делах, мы говорим одно, но совершаем совсем другое. Мы сознательно и бессознательно лжём всем вокруг и даже самим себе. Ложь опутала нас своими липкими цепями и уже, кажется, нет никакой возможности вырваться из неё.

     Любовь, взошедшая на крест страданий, предала себя распятию. Она раскинула на кресте свои руки, открыв себя всему миру, словно обнимая его, покрывая своей любовью. И мы, следуя на Пути к Богу, должны, как и Он, добровольно распять себя, пригвоздить ко кресту раскаяния, не боясь людских пересудов, не боясь бремени одиночества. Мы должны призвать всё своё мужество и силы для борьбы с самым страшным врагом всех времён и народов – с самим собой. Мы должны перестать бояться, что о нас подумают наши близкие, ведь с нами – Бог. Если только мы сделаем к Нему хотя бы один маленький шаг, то Он не оставит нас, вознаградит сторицей все наши старания, даже душевные к Нему устремления, желание изменить свою жизнь. Бог и намеренья приемлет. Всё начинается с мысли. А мысль – это активное действие.

     Желание постичь Божественную Любовь, встать на её Путь – это ли уже не мужество? Конечно, одним желанием нельзя ограничиваться. Желание – всего лишь толчок к следующему шагу. И вовремя не совершённый шаг то же, что и зажжённая спичка, оставленная в стороне от печи. Спичка прогорит, печь останется нерастопленной, дом будет сыреть, гнить и разрушаться.

     Всему своё время. Но самый первый шаг – осмыслить понятие «любви», постичь её глубину и значимость, силу и бесконечность»…


     Андрей лежал на постели, закинув под голову руки, и, не мигая, смотрел на движущиеся тени по потолку.

     - Накрыло так накрыло, - глухо произнёс он пересохшим горлом. – Что ты мне дала?

     Но Лена крепко спала, прижавшись к нему, утомлённая бессонной ночью.


Глава 8 >> http://proza.ru/2020/08/07/1038