Стыдитесь своего стыда

Я встречал эту пару на протяжении нескольких лет почти каждое утро, когда выходил из двора своего дома, следую на работу. Женщина и девочка, её дочь. По всей видимости первая провожала вторую сначала в детский сад, потом – в школу. 

Лицо женщины было одутловатым, в рыжих конопатинах, голову венчала небрежно уложенная копна огненно-рыжих волос. Одета она была бедно и неопрятно. То ли вследствие родовой травмы, то ли еще вследствие чего её тазобедренный сустав был, вероятно, сильно деформирован и при ходьбе она подтягивала сначала одну, потом другую ногу. Было видно, что передвигалась она с большим трудом.

Девочку тоже нельзя было назвать красавицей. Но живые глаза и улыбка, которой часто озарялось её лицо, позволяли думать, что с годами она превратиться в милую обаятельную девушку. Волосы её всегда были аккуратно заплетены в косички, одежда на ней была пусть и небогатой, но чистой и отглаженной. Она крепко держала мать за руку и даже как бы помогала ей идти. Встречаясь со мной взглядом, она всегда улыбалась, а потом переводила этот улыбчивый взгляд на мать. При этом лицо женщины слегка преображалось и даже на миг освещалось внутренним светом. Светом любви матери к своему ребенку. Ну, по крайней мере, мне так казалось.

Шли годы. Девочка росла. И вот она уже не держит мать за руку, а просто идет с ней рядом. И при встрече со мной она уже не улыбается, а опускает глаза. И бросаемый на мать взгляд уже озаряет не улыбка, а какое-то другое выражение, которому мне трудно подобрать название. И дистанция между ними становится все больше и больше.

И вот наступил день, когда утром через наш двор женщина шла одна. Когда мы поравнялись, я осторожно взглянул на её лицо. По щекам её текли слезы. Впрочем, возможно, мне показалось.

Почему эта история так запала мне в душу? Потому что была ещё одна. Она произошла гораздо раньше. Со мной. В детстве мать считала меня болезненным ребенком, а потому я не был отдан в ясли и не познал, что такое детский сад. Все свои дошкольные годы в часы, когда моя матушка была на работе, я находился на попечении моей единственной бабушки. И в первые школьные годы после последнего урока я забегал домой, чтобы бросить портфель, и бежал к ней. Она жила в своем домике с огородом и подсобным хозяйством. В состав последнего входила почти постоянно корова, а периодически – поросята. В соседних с ней домах жили почти все мои школьные друзья. Её дом был моим домом, в котором меня поили, кормили, ухаживали за мной, когда я болел. К бабушке я приходил, чтобы излить душу, получить утешение, когда получал от матери незаслуженный нагоняй. Они никогда не давала мне никаких советов. Просто выслушивала меня молча. И это приносило огромное облегчение.

Она не походила на тех бабушек, которых и сейчас, да и тогда показывали в кино: в красивых фартучках и платочках, с розовыми щёчками и пухленькими пальчиками-сосисками. У моей бабушки было сухое морщинистое лицо, жесткие скрюченные пальцы, согнутая спина. Одета она всегда была так, что в любой момент могла и корову на выпас проводить, и хлев от навоза почистить. Яркий платок и новую юбку с блузкой она надевала только по большим праздникам.

Я учился тогда классе в третьем. От школы до дома бабушки, сокращая дорогу по известным мне и всем мальчишкам округи маршрутам, мог дойти прогулочным шагом минут за пятнадцать. Однако в это раз я решил проехать на автобусе. С задней его площадки я увидел впереди мою бабушку. Она сидела на одном из передних мест. В своей серой повседневной старушечьей одежде, с морщинистым лицом бабы яги из детской сказки. И я вдруг испытал сильное чувство неловкости. Мне стало стыдно, что у меня такая некрасивая бабушка. Я так и не подошел к ней, выйдя на следующей остановке, не доехав до своей. И чувство стыда за этот поступок живет во мне до сих пор.

Но вернемся к той женщине. Вскоре я уехал на работу в другой город, откуда вернулся спустя четыре с половиной года. И не этой женщины, ни её дочери больше во дворе никогда не встречал