Отказы

…Ох, сколькие мне отказывали, сколькие... А ведь я даже не просил.
Я, вообще, никогда ни о чём никого не просил. Но они кричали:
«Нет, между нами ничего быть не может!.. Нет, ни на что не рассчитывайте!..».
А на что я мог рассчитывать? У меня: трое по лавкам, колит, гастрит и двенадцатиперстная - чтоб ей не хворать, а мне с ней не мучится.
На что с этим добром я мог рассчитывать?!
Но они так яростно отказывали, что я начинал к ним приглядываться. Потому что порой отказ сильней всякого призыва.
«Что вы так пялитесь! – кричали они. – Немедленно прекратите пялиться!..»
А я и не хотел... Но они стояли на каблуках… Мой рост - ниже среднего… Так что ж мне - жмуриться?
«Вам, там, что - мёдом намазано?!»
А там, хоть не мёдом, но таки-да, и намазано, и надушено, и так сдавленно, что всё оттуда вываливается. И у тебя от того тоже всё вываливается - и язык, и глаза, и всё! И ты шепчешь вкрадчиво: «Может вас угостить чем-нибудь?».
И они всегда говорили: «Да, закажите Шампанского!».
Они говорили: «Закажите шампанского! Только ничего себе не думайте!»
А я и так уже ни о чём не мог думать, кроме как - во что обойдётся мне то Шампанское?!
А потом они тянули меня танцевать, вздыхая: «Ну что вы так прижимаетесь?!!». И прижимались ещё плотнее.
Шептали: «Куда ж вы носом-то?!». И, держа за лысину, макали меня, как кота, во всё то молочное.
В общем, они все умели так отказывать, что не согласиться было просто немыслимо. И потому каждая моя командировка заканчивалась слезами.
Они плакали. И я плакал...
Поскольку плакали все мои командировочные.
Коллеги возвращались домой в прибытке, а я вечно с убытками. Там ведь - то потолок побелить, то кровлю поправить, то ребёнку - ботиночки…
А у меня у самого: трое по лавкам, колит, гастрит и двенадцатиперстная – чтоб ей не хворать, а мне с ней не мучатся.

И вот однажды, после очередного моего возвращения, моя двенадцатиперстная меня-таки прихватила намертво.
- А что это Моня, все с прибытками, а ты с убытками? - спросила она, и я стал бледнее той комсомолки с вёслами. - Где это, Моня, наши командировочные?!.. Или ты там шикуешь, Моня?.. Так ты будешь шиковать у меня на кладбище!
И что я мог ей на то ответить?.. Про ботиночки и потолок с кровлею?..
Так я бы долго выхаркивал ту кровлю кровью!
Поэтому я сказал, что меня ограбили.
- Аз ох-н-вей! – ахнула моя двенадцатиперстная. – Что ж это пошли за грабители, что они наглаживают тебе сорочки стрелочками?! Что ж это за такие изверги, что они так о тебе заботятся?!
И я начал валиться в обморок...
Но с ней разве куда-то свалишься?.. Она подставила под меня стул. Хотя, на тот момент, выносить из-под меня стул было бы правильней.
 
- Значит так, Моня, - сказала она мне, прищуриваясь. - Тебе ничего не будет, если ты сейчас же всё мне выложишь... А если нет, то да!
И я выложил. Потому что - кто ж хочет, чтобы ему было за то, чего не было?..
А ведь у меня и правда - ничего такого, не считая каких-нибудь глупостей.

И я рассказал ей: как у меня обострился гастрит, как меня пожалела повариха из того гадюшника, и как предложила за умеренную плату кормить меня «домашненьким».
Всё это я выложил ей, как ну духу, рыдая даже сильнее, чем над командировочными. И она спросила:
- Кто та святая женщина? Я хочу поблагодарить её устно и письменно!
И мне пришлось дать ей адрес, потому что она сказала: «Если ты мне не дашь, так я тебе дам!».
И они стали переписываться.

Меня от той переписки каждый раз кишечно скрючивало. Завидев посыльного, я переодевался во всё чистое, и жизнь из меня вытекала, как из зарезанного кролика.
Дети бегали ко мне с квадратными уравнениями, а я лежал с квадратными глазами ровненько!   
Что было в той переписке я по сей день не ведаю. Мне моя того не рассказывала, а я и не спрашивал.
Я, вообще, никогда ничего ни у кого не прошу и не спрашиваю. Но в командировки, с тех пор, меня стали отправлять уже с гостинцами. А назад я пёр грибы и варенье банками!

Когда же той поставили телефон, и они стали перезваниваться, я стал умирать, вообще, ежесуточно!
Слыша, как они смеются, говоря: «Моня то!.. Моня сё!.. Моня это!», я каждый раз кончался заново. Потому что: там мне всё ещё наглаживали, а тут меня жалели и вскармливали.
 
Конечно, от всех тех нервов у меня произошло прободение. А у кого бы оно не произошло, я вас спрашиваю?
Но я ему уже так обрадовался, что ещё в «скорой» попытался по-тихому улизнуть от всех к ангелам… Но разве от них улизнёшь?..
Моя мне крикнула: «Моня не смей!!!», и я послушался.
А когда меня вывезли на каталке заштопанного, и я увидел этих двоих в обнимку плачущими, то шепнул доктору:
- Везите меня лучше назад в операционную!
Но доктор оказался санитаром, и сказал, что за трёшку может только в морг. А при мне и трёшки не было!.. Так что всем нам пришлось-таки, наконец, знакомиться. И с тех пор, вот уже тридцать лет как мы дружим семьями.
Я всё также вожу туда гостиницы с ботиночками, а назад пру грибы и варенье банками.
А всё потому, что мне всегда все категорично отказывали.