Тихоня

                Проза манит меня, поэта, как запретный плод. Просто руки чешутся написать что-нибудь эдакое. Медленно всплывают со дна памяти образы, спресованные гигантским слоем времени, событий и переживаний, словно глубоководные зубастые рыбы. Вот одна из них: Родя Василевский. Он приближается, вызывая у меня лёгкую судорогу страха и брезгливости. Среднего роста полноватый шатен с вьющимися волосами, мягкими чертами лица и заискивающей улыбкой.
 
                Частенько мне начинает казаться, что жизнь – воплощённый абсурд. На самом деле, я понимаю, что реальность ничего никому не должна и это мы определяем её так или иначе, приклеивая к её бесстрастной личине этикетки оценочных суждений.
 
                Примерно с месяц назад в Чикаго Родя застрелил свою маму. Роде семьдесят два года, а маме исполнилось девяносто четыре. При этом мама, хотя и довольно стервозного нрава, но нисколько не повредилась умом, а Родя уже пару лет страдает болезнью Альцгеймера, то есть прогрессирующим слабоумием. Жили они вдвоём, пистолет у Роди сохранился с прежних времён, когда он был ещё вполне в себе. Как-то никому не пришло в голову его изъять. Просто забыли о нём. Жена умерла года четыре назад, а сын и дочка давно уже имели свои семьи и жили отдельно. Родю упекли в психушку, где он и пребывает ныне. Угрызения совести его не мучают по причине забывчивости. Он напрочь выкинул из головы происшедшее, точнее, оно само выкинулось с помощью Альцгеймера.

                Я тоже живу в Чикаго, но с Родей и его семьёй пересекаюсь редко. Большей частью воспоминания о Роде связаны у меня с Харьковом, откуда мы оба родом.

                К Роде я всегда относился несколько свысока. Он не отличался начитанностью, вёл себя скромно и, казалось бы, звёзд с неба не хватал. Но это только казалось. Родя закончил строительный институт и, пока советская власть не приказала долго жить, работал рядовым инженером. Как только тётя Софа склеила ласты, Родя всплыл с удивительной быстротой. Глубины совка буквально выплюнули его на поверхность. Инженером он оказался прекрасным, но что самое удивительное, у него проявился талант бизнесмена. Я только успевал, глядя на него, подбирать слюни с отвисшей нижней губы. Но и это ещё не всё. Задолго до того невзрачный и серенький Родя взнуздал самую привлекательную девушку района, точнее, двух смежных дворов, и женился на ней к зависти многих джентельменов нашего круга. Все хлопали глазами и ничего не понимали.
 
                Строительство - самый мафиозный бизнес и скромная заискивающая физиономия Роди совершенно с ним не вязалась. Но я сам имел случай убедиться, что Родя буквально с первого взгляда вычисляет кому сколько надо сунуть. Он помог мне получить иностранный паспорт, помог в кратчайшие сроки отправить в Америку тюки книг, обаяв и задобрив двух почтовых стерв. Это только то, что я могу вспомнить сходу.
 
                Родя на пару лет старше меня, но мы часто виделись и у нас было много общих знакомых. За девушкой, на которой Родя женился, я тоже пытался ухаживать. Она глядела на меня задумчиво, как будто что-то решала. Ну и решила, наконец. Я не мог тогда понять почему она предпочла Родю и смотрел на неё даже с некоторым презрением. Я нравился женщинам и был о себе довольно высокого мнения. Интересно, что я понял это задним числом, как и то, почему в результате остался один. До меня не доходило то, что видели женщины, и что они сразу видят, если конечно не влюблены, как кошки. Видят и тогда, но ничего уже не могут сделать. Я ненадёжный человек. Моё самомнение было связано с начитанностью, хорошими манерами, правильной речью. Одним словом, я ощущал себя аристократом. То, что я беден и бесперспективен, до меня не доходило, зато бросалось в глаза женщинам, примерявшим ко мне своё хрупкое будущее. Их нельзя осуждать, особенно в то время.
 
                Почему-то вспоминается как мы с Родей пили чай в моей крошечной комнатёнке на улице Культуры. Стулья пугающе скрипели, а меньше чем в полуметре кренилась, угрожая свалиться на голову, книжная полка, набитая битком книгами, которые в общей сложности по тем временам стоили целое состояние, покупались на чёрном рынке и очень согревали мой зябнущий дух. Большая их часть пропала при переезде в Америку. Родя, как всегда, заискивающе улыбался и внимал моим гордым речам. Я излагал за литературу и искусство.

                К чести Роди надо сказать, что в начале девяностых, когда я сидел на хлебе и воде, а он возглавлял строительный бизнес, никакого высокомерия Родя не проявлял и даже напрашивался в гости. Я стеснялся своей бедности и неустроенности и Родю не звал. Впервые я ощутил тяжесть имущественного расслоения, психологическую тяжесть. Всё моё самодовольство и востребованность аристократа духа провалились в одночасье. Описывать начало девяностых и атмосферу того времени в мою задачу не входит.
 
                Впрочем, я и сам не знаю толком что именно входит в мою задачу. Я обычно понимаю это по ходу дела, то есть написания рассказа. С моей точки зрения, Родя сделал ошибку, уехав в Америку. Но его вытащили дети и жена, не пожелавшая расстаться с детьми. Родя в конце концов согласился. В Америке Родя заскучал. Деньги-то у них были, но Родя привык к бурной и успешной деятельности, а в Америке ему в основном приходилось сидеть с внуками. В дальнейшем и внуков забрали, жена умерла и Родя остался вдвоём со старухой матерью. Чем это закончилось, я уже сообщил.
 
                В Чикаго я виделся с Родей пару раз, но близких отношений, как и раньше в Харькове, у нас не возникло. Вспоминаю, в начале двухтысячных мы с ним встретились в даунтауне и сначала прогуливались мимо небоскрёбов, а потом зашли в какую-то забегаловку, где просидели около часа, рассказывая друг другу новости. Родя выглядел озабоченным и грустным. Я не мог понять причину, потому что ни о каких неприятностях он не сообщал. У меня их было в избытке, но я не собирался делиться с Родей своими проблемами. Одним словом, мы оба держали свои печали при себе. Вспоминая это наше свидание, одно из немногих, я начал понимать, что мои с первого взгляда утлые духовные и литературные интересы служили намного более прочной и несгибаемой опорой, чем многообразная и обеспеченная Родина деятельность. В тот момент он нуждался в помощи, а не я. То, что я жалел себя и не замечал тонущего Родю, явилось потом очередным поводом для угрызений. Дело даже не в том, что я ему не помог, возможно и нечем было помочь, а в том, что не заметил.