Доигрались!

                1.
               
                Он быстро собирается. Швыряет бумаги в сейф, щёлкает замком. Хватает пухлую папку, кидается к зеркалу, смотрит на себя, поправляет галстук, правый ус, замирает, тупо ещё думает. Отрешённо глянув на умную очкастую сотрудницу, уткнувшуюся в кроссворд, окончательно спешит на выход. Женщина, по обыкновению своему всегда грызёт ногти, когда напрягает трудно мозг, сразу запивая всё это душистым чаем.
    — Лиз!.. Я на Колодезную полетел!.. По второму объекту у меня что-то не пляшет. Шеф знает, — отпустил! 

Она в ответ, вдогонку, в широкую его спину:
    — Вадим!.. Постой!.. Помоги!.. Неметаллический конструктивный материал, их которых делают «обувь» для машин?

Сотрудник резко тормозит, разворачивается, выдаёт: «Резина!». Вновь кидает себя к сейфу, мельком зыркает на настенные часы. Щёлкает замками, что-то выхватывает из пасти хранилища, скрытно заталкивает в задний карман. Тотчас спешит вон, как его вновь догоняет звук:
    — А папку?
    — Вот чёрт… чуть документы не забыл!
Выскакивает на улицу, на свободный воздух, на ходу две копейки в большом кармане ищет, — впереди телефонная будка, долгожданный разговор, маленькая радость.

                2.

                Другой конец города. На высоких этажах женской конторы, кипит бумажная работа. Рядом с домом, — шумная стройка. Огромной носатой птицей ворочается, скрипит высотный кран. В «матюгальник», периодически покрикивает бойкая крановщица, подгоняя нерасторопных работяг внизу, перекрикивая радио-точку в кабинете, в данный момент знаменитой песни, — великие слова: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди».
    — Чёртовы созидатели каменного счастья! Как уже задолбали!.. Когда уже закончат!.. Сил нет терпеть пыль эту хлебать. Забыла уже как работать в полной тишине, — бухтит себе под нос немолодая сухая женщина с химией на голове, в старомодной кофточке, роясь в дерматиновой сумочке.
 
Находит, подаёт напряжённой женщине ключи:
     — Ой, Машка... смотри, — доиграешься!
Та цветёт, изнутри вкусно пахнет, кидает любимую связку в глубину кожаной сумочки, целует в щёку свою прокуренную «палочку-выручалочку».

Женщина сурова, почти не улыбается. Тянется к светлому окну, открывает шире фрамугу, закуривает, пыхнув в сторону измученного крана, сухим голосом издаёт:
     — Я тебе уже предупреждала… не ломайте мне диван. Правая ножка вот-вот отвалится. Не знаю… (пауза) что надо делать, чтобы настоящий дуб с корнём вырвать, болты погнуть…

Фигуристая Маша, дергается телом, кривит мимику лица, слегка закрашивая его в бордо, открывает накрашенный алый ротик:
     —  Митривна! Мы ж.. мы же… в прошлый раз всё закрепили! Сама даже помогала (хочет имя назвать помощника, но сдерживается).
Стеснительно мнётся, ведёт себя ближе к выходу, не выпуская курящую одинокую женщину из вида.

Пред самым выходом, получает опять:
      — И не оставляете бутылку на столе. Ставьте в холодильник сразу. Я люблю холодненькое.
      — Как скажешь, Митривна!
      — Знаешь же… я люблю «полусладкое!». А последний раз какое-то пойло купили…
      — Прости Вера!.. Так получилось... Гастроном пустой уже был. Что было, то и взяли.
      — Ладно! Ладно!.. Иди уже… это я так, по старости своёй занудной... Да-а… ключ под коврик бросишь. Ещё!.. Авоську с картошкой вынеси на балкон. Я к старикам сегодня поеду.

                3.

                Маша согласительно «дакает», тихонечко закрывает за собой дверь, перед грудью кривенько, быстро крестится, выдыхает стыдливости — противный воздух, со стороны ненавидя себя. Теперь ещё один стыд надо пережить, от него не сгореть, сохраниться, выстоять.

Строгий с виду, Пётр Иванович, женщин — любимый начальник, за дверью сидит, никуда не ходит, всё что-то в нарукавниках пишет, всегда куда-то звонит, — непременно любит мармелад, и свежую арахисовую халву. Он толст, на боках жирен, мясист, но добрый и доверчивый как ребёнок. Его все уважают, боготворят, и конечно, на все сто — этим пользуются.

Мария стучится, подаёт лицо в проём:
      — Можно... Пётр Иванович?
      — А-а... Марь Захаровна… заходи, светлый мой человек, мой незаменимый помощничек.

Грузно выдвигает себя из-за стола, направляется в чайному сервизу. Включает старенький электрический самовар.
      — Счас чайку с мармеладками с тобой сварганим, редкими вкусами побалуемся.  Сергиенко из Вологды вчера привезла. — Что у тебя?..

Маша больше всего этого боится. Жуть, как не хочется начальника обижать, настроение его по сторонам шатать. Но надо переломать себя, стыдно соврать, отпроситься.
     — Дорогой Пётр Иванович, я правда... не могу!.. Вы же знаете, всегда с удовольствием… Мне надо срочно на «Казанский» съездить, нашего деревенского встретить, помочь в гостинице разместить. 

     — Жалко!.. Жалко!.. —  Задумчиво растягивает в себе мысль, раскрывая коробочку с пахучим продуктом. — Конечно Маша, поезжай, поезжай! Своих деревенских нельзя забывать. Я сам деревенский. Ко мне и сейчас иногда «наши» заезжают. То, это помоги... то другое сделай... Покойная мать ещё наказывала, чтобы своим всегда помогал.

Маша стоит, вся красная в сердце, меньше на лице, противно ненавидя свой бабский влюблённый организм, свой обманчивый язык, свои некрасивые слова.
      — Я пойду... Пётр Иванович!
      — Иди, иди!.. Позови мне Врублевскую. Пусть с отчётами по Пензе придёт.

                4.

               Он добирается: метро, автобус, торопливо пешком. Она, аналогично, — только больше приходится «взмыленной», ножками-ногами до своего внезапного счастья добегать. Любовников в назначенный час ждёт убогая пятиэтажка, — кирпичная, малогабаритная советская крепость.

Он первый прибыл, не опоздал. Нервно курит, поглядывая на угол дома, больше в себя самого, образно уже представляя, как её обнимет, захлебнется в запахах её густых волос, искупает сердечко в меду от голосовых её прелестных связок, утонет в топком болоте её бесконечных влюблённых глаз. 

Вот она...  летит... ну просто несётся, на ходу расстёгивая неприметное пальтишко, с головы срывая дешевенький берет, с забавной пипкой посредине. Девушка пока его не видит. Он непривычно стоит с другой стороны соседнего строения. Улыбается, в душе цветёт, как от жаркого камелька, душой и сердцем греется, видя с каким настроением, порывом она залетает в исписанный чужой подъезд. Затушив окурок, следом делает шаги, до того уже знакомой, спасительной их отдушины, двушки, «хаты», планете их безудержной страсти...

       —  Ах-х!.. Вадечка родной, как я соскучилась… Как изождалась вся, прям сгорела… Как звонок, так я дёргаюсь, всё думаю только, ты это и ты. Уже девчонки это заметили. Мне кажется, Юлька больше всех догадывается. Хотя я всякое брешу, как дура, придумываю… Как ты думаешь, на моём лице написано что я торкнутая дурочка, а?
       —  Там написано, что ты самая счастливая женщина на свете!
Она ткнётся в его плечо, вздыхает:
       — И зачем я встретила тебя… (мягко трогает-гладит его жёсткий ус, игриво балуясь, загибает кончики под «Чапаева», — любуется, качает головой, смеётся). — На свою погибель села к незнакомцу: «Довезите пожалуйста... срочно довезите до метро! Очень тороплюсь!». Три года уже везёт и везёт… и нет конца и края этой поездке… этому метро...(вздыхает, отворачивается).

Совсем тихо уже:
        — И куда неслась, спешила...
Он снимает с груди тёплую её маленькую ладонь, целует влажную её серединку, слабым голосом прямо в густые её волосы:
        — Устала?..
        — Вадь... миленький мой!.. Пойми… я устала лгать!.. Если бы ты знал, как тошно это делать. И дома и на работе… Везде-везде! Вам мужикам всегда проще. Вы по-другому устроены, понимаешь… Я болею от вранья, мне кажется, прямо от этого на глазах старею.
        — Хорошо! Я тебя понял!.. Это наша с тобой последняя встреча, договорились!?..
        — Что-о! Я тебе дам последняя!!! Ишь, чего удумал... Ни-за-что!!! Впивается в его ждущие губы, взбирается на него. Отрываясь, хватает больше воздуха, вновь липнет с поцелуем.

Вспыхнувшая, откидывает голову, с улыбкой прямо в серединку его улетающих глаз:
        —  И сегодня меня можно не жалеть… А-а! Забыла! Митривна только просила диван этот пожалеть… говорит ножки опять поехали, в стороны пошли. Это комната её племянника музыканта. Приедет из гастролей, а спать то и не на чем! Удивляется… как так можно!? Ха! Ха! Ха!

Он резко переворачивает её, сладко облизываясь, смешливо, прям куплетом вроде как поёт, выводит:
        — А показать! А показать! А показать! Только ведь улетите, отключитесь, и совсем не запомните, в итоге забудете… как можно… зна-а-ать...

                5.

            Ожила крепкая с виду мебелька, — заскрипела, застонала, закачалась... В любовном танце отчаянно напряглась, ибо не знает как сдюжить под натиском неописуемых выстраданных страстей, всё чаще и крепче постукивая душкой спинки в упёртый старинный шкаф с историческими книгами на самом верху.

Хозяйки — богатая стопка, хаотично сложенная под самый потолок, всегда чувствует людскую молодую силу, поэтому постепенно сунется пыльной массой набок, чувствительно тревожа любимый музыкальный инструмент племянника Митривны, уже на самом-самом верху, под потолком.

В самый кульминационный момент, тяжёлая электрогитара «Элгава» не выдерживает таких отношений внизу, потихонечку сунется, сползает, срывается, опасно летит вниз. Ба-бац!!!.. И прямо крепким грифом по черепной коробушке, — тобишь, голове, звучно потревожив струнную ноту «ми», внутри — оглушив ошалевший мозжечок. Бесчувственно валится на бок, совсем с дивана, на паркетный пол неутомимый любовник.

Она, взмокшая, вся липкая, нехотя, вынужденно открывает глаза. Не помня, и не понимая себя, как и разряжённый воздух вокруг; смотрит на серый потолок, по сторонам, вниз, потом на очумевшие зрачки любимого, — сипло, еле слышно, сухими губами выводит: «Вот и доиг-г-рались!»

                3 августа 2020 г.