Пуля дура-2. Им целого мира мало

                Глава  1

                Война и Мир

     Незадолго до событий у метро «Чёрная речка», вдалеке от этой, северной окраины Города на Неве - там, где над крышей императорского зимнего дворца  и над Медным Петром устремлялся в синее балтийское небо «Адмиралтейский столп», а на другом берегу реки гордо торчал шпиль Петропавловской крепости, стоял, прижавшись к обочине, вместительный джип с московскими номерами. В машине находились три человека – суровый мужчина в глубине салона, там же, на заднем сиденье, разместилась, скрываясь в тени, худощавая пассажирка.
И другой: сравнительно молодой парень с хорошей выправкой – сидел за рулём.

Все трое считались москвичами, но только водитель являлся москвичом коренным. Это был Лёха – тот самый «официант» из столичного кафе «Чудесница», что свёл своего приятеля по службе «Белого»: Белоносова, со «страшным человеком» в кожаной куртке, бросившим «Белому» под ноги из машины смятую сигаретную пачку с информацией об их встрече.

Человек в кожаной куртке  курировал Лёхиного шефа: «Мангуста», такой был у того оперативный псевдоним. Суровый мужчина в глубине салона был направлен в Санкт-Петербург от этого «страшного человека» по прозвищу «Бессарабец»: как и Мангуст, тот явился в столицу когда-то из тех, уже заграничных теперь, степей. Также суровый пассажир «джипа» охранял в Москве долгие годы свою соседку по заднему сиденью. Её знал не только Лёха, а знали её абсолютно все.

Это была Ксения Анатольевна, дочка бывшего «питерского» мэра, а теперь - звезда телешоу: «Блондинка в шоколаде», тележурналистка, в качестве которой она и находилась тут. Типа «от прессы», представители которой, а Лёха – ещё и  от ресторанного бизнеса, должны были ехать в дальние края. Лёхе предстояло сопровождать спутника человека в кожаной куртке, что был с тем у московского кафе: обросшего щетиной «хади-такташевского» татарина. Вот какие это были посетители «северной столицы».

И хотя в Питере москвичей не любят, но ни один местный «гаишник» не думал проверить пока столичных гостей. Несмотря на то, что с недавних пор это был уже не их город. Тут объявились свои хозяева. Прохладный солёный ветерок с Финского залива долетал до Лёхиного лица. И погода стояла отличная – не скажешь, что Север.

- Зацени шпиль, - молодёжным сленгом обратился Лёха к своему спутнику, кивнув на «Петропавловку».
 
- Заверши дело, - ответил тот словно бы отзывом на пароль.

Хотя ни на туристов, прибывших полюбоваться шпилем-иглой Петропавловки, ни на «прошпиленных» коммерсантов оба никак не походили.
 
-  Пора уже. Едем, - сказала худощавая пассажирка.

 Джип промчал мимо Расстральной колонны, Аничкова моста и «лошадей с мужиками»: конной скульптурной композиции у перил, и массивных цепей. И, – Ленинград город маленький, - вскоре у супермаркета возле метро «Чёрная речка» принял в своё безразмерное чрево новых пассажиров.

- Знакомьтесь, тёзка. Тоже Ксения. Как и Алексей – представитель ресторанного бизнеса и «службы сопровождения», - представил одну из двоих своих спутниц знакомый тут уже с многими «москвич» Лёня.

- Теперь это так называется, - хохотнула Ксения-младшая из глубины салона. Не обижайтесь – меня саму, в школе ещё, учительница прочила в «эскорт».
- Так и вышло, - грубовато пошутил суровый товарищ.
- У нас совсем другая специализация, - поддержала весёлый тон разговора Ксюха-старшая:
- Всё значительно мягче.
- Не спорьте, не спорьте, друзья мои, - примирил попутчиков Лёня. – Теперь мы  здесь все – журналисты. 

После чего все расслабились, почуствовав себя свойской компанией, как будто были знакомы друг с другом давным-давно.

Ксения-старшая с интересом восприняла рассказ своей тёзки с Волги про их кафе-бар, откуда начнётся спасение неведомой ей пока губернаторской дочки, невольно повторившей её собственную судьбу, и про «мужика в разрезе». Ничего, скоро придётся «препарировать» реальных мужиков! Также она внимательно дослушала окончание прерванного там, на «Чёрной речке» мужского спора соратников, ставших отныне соратниками и её тоже. Она сидела теперь на переднем сидении по соседству с суровым водителем – «Ягуаром» вполоборота к остальной компании. Худая, сосредоточенная, со слегка растрёпанными светлыми красивыми волосами – вся устремлённая в бой.

- Всё так и есть, - подтвердила она. – Наша страна, женская душа, нагулявшись и настрадавшись с разными брутальными типами и ничего не получив для себя и детей, пришла к простейшему воплю: «Папа, вернись! Хотю домой…»
 «Я больше не буду».
Только папы – нет. Зато есть те, кто  не прочь сами поживиться ей и её детьми. Не они первые.

В боковое зеркало было видно, как в хвост их «джипу» пристроилась дублирующая машина сопровождения, и обе они, оставив позади окраины, набережную Мойки и Московский вокзал, чуть для конспирации покружив по невеликому тут центру, свернули вскоре на Невский проспект.

У Исаакиевского, полукруглого, с колоннадой и куполом, собора, проходил культурный диспут. На ступенях у колонн перед входом гурьбой толпились культурные деятели и функционеры Северной столицы. И как всегда скопом атаковали сухонькую чернявую дамочку бальзаковского возраста в белой блузке и с мученическим взором распахнутых балтийским далям воспалённых глаз. По доносящимся с порывами морского ветра обрывкам реплик можно было догадаться, что речь шла о «судьбах современного театра»: опять администрация победительно пыталась «отжать» у «новаторов» некое здание.
         
- Новые хозяева города, - с усмешкой хохотнул водитель - «Ягуар».

Возле крайней колонны, облокотившись на неё плечиком и держа в руке блокнот, стояла известная всей стране скандальная репортёрша популярной московской газеты Дарья Асанова с торчащими во взбитой огненной причёске солнцезащитными очками  и с газовой косынкой, накинутой сзади поверх пёстрой кофточки. Также на Даше была узкая донельзя юбка цвета какао с молоком из тонкой кожи. А, может, даже из кожзаменителя. Дополняли демократический вид светлые туфли-лодочки на босых ступнях. Одна Дашина нога нервно зацепилась за другую, видно было, какие они стройные, и на одной из них под юбкой явственно просматривался, виднеясь из-под юбки, заметный синяк. То есть всё говорило о Дашиной бурной репортёрской деятельности. Она и сейчас была предельно сосредоточена, куда-то устремлена, алые ярко накрашенные сочные губки – бутончиком, а тонкие нервные пальцы с зажатым в них «пером репортёра» периодически делали в том, с лаковой обложкой, блокноте, короткие записи.

Кому в стране не был знаком этот героический облик! Дашины фотопортреты над её статьями: именно такие, расходились по миру миллионными тиражами. С региональным отделением именно её газеты как раз и сотрудничал по договору Натулькин сын Денис. Известивший город о том, как несчастный юный редактор местной комсомольской «молодёжки» Даянов был забавы ради обсмеян и  избит победителями, которым он верно служил, в ночь подсчёта голосов на выборах губернатора в Городе на горе. О чём и рассказал в своей статье «Судьба человека» в Дашином издании. Это был он, Денис Чубаров, уже прославившийся появившиемся в Городе накануне тех выборов расследованием: «Ссучившийся Прокурор» в другом, конкурирующем с Дашиным, еженедельнике. Там речь шла о давних связях Финюхина с молдавсими винными «цеховиками», что спонсировали его выборную кампанию и его лично. А теперь Денискиной подружке в красном пиджачке с избирательного участка после ночного тасования бюллетеней удалось проникнуть с «фотомыльницей» на банкетную вакханалию победителей, с которых и занялась их «Алая заря».
Мёртвые с косами вдоль дорог стоят…
             
  Даше предстояло украсить своим присутствием «журналистский пул» делегации в ходе их предстоящего «последнего броска на юг». Ведь она специализировалась в своей газете на связях с соотечественниками в странах «ближнего Зарубежья» и уже завтра отдельно ото всех лично вылетала в Кишинёв. А питерские чиновники из городского Департамента культуры желали весёлой гурьбой прошвырнуться вместе с ними в нагрузку «на халяву» по Одесским барахолкам, где и сейчас можно было добыть дешёвую контрабанду.
        Ведь где порт и море – там контрабанда. Где контрабанда – там наша банда! Они уже зарезервировали за собой целый вагон «СВ». Бородатый помощник депутата Государственной Думы от Санкт-Петербурга знал это, ведь и сам он должен отправиться в путь из города на Неве в том же вагоне в двухместном купе на пару с «Ягуаром». На станции за Питером к ним подсядет и сопровождаемая «официантом» Лёхой Даша. И тогда, оставив двух влюблённых наедине, помощнику депутата предстоит переместиться из чиновьечьего вагона в отдельное купе туда, где сосредоточатся все прочие.
 
         При виде Даши водитель их «джипа» оживился и сразу подался из кабины наружу. Вслед за ним, распахнув двери, последовали другие. Дарья также необыкновенно воодушевилась, заметив вновь прибывших, и в свою очередь устремилась навстречу московскому милому другу. Было видно, что для них двоих больше не существует ничего.

Между тем взгромоздившаяся надо всеми на импровизированную трибуну крепкозадая чиновница в костюме-двойке метала оттуда во всех и лично в чернявую «театралку» громы и молнии. Но крайне культурно. Питер же, не хухры-мухры!

            - Ваш «новый театр», – сотрясала она зычным голосом колонны «Исаакия», где служила ещё в те далёкие годы, когда в нём располагался Музей Атеизма. – Он плох одним: тем, что суть жизни не угадывает, а подглядывает. Конечно, за верхним слоем: «духовными движениями» прячется невидимое, о чём не говорят, но что всем ясно – то, что рождается «внизу». Но вот беда. Потребитель «историй»  хочет нет, не подглядеть этот механизм: ведь что там, «снизу», глядеть – заглянешь в тот низ, там – дерьмо. Вам интересно, как оно формируется? Сквозь это иного не видно. Потому надо бы не «подглядеть», а – «угадать».
           - «Когда б вы знали, из каого сора растут стихи, не ведая греха…», - продекламировала коллега чернявой театральной деятельницы, но не нашла отклика.
            - А нынешние режиссёры именно «подглядывают», - не взглянув на неё, хорошо поставленным голосом продолжила свой «спич» предыдущая ораторша. – И что углядели – то кучей и вываливают перед зрителем, а он и рад, - завершила она.
           - Алла, ну не перед завтраком же! - деланно скривилась её бойкая коллега из могучей кучки чиновников.
            - Какой завтрак, обед скоро! – хохотнул в налетевший балтийский бриз главный из них: крепко сбитый малый в «номенклатурном» полупальто нараспах, в котором ему было после вчерашнего нестерпими жарко: дома он с ночи не побывал. Потому и не переоделся, - а также в красном победительном галстуке и фуражке – «жириновке», бесстыдно пожиравший культурную критикессу мутным взглядом.
              - Для кого обед, а для кого и похмелье, - словно в укор ему сказала мадам.

   Вот такие женщины ему нравились: интеллигентные и одновременно сексуальные. Столько выпить с вечера – и всё та же бой-баба! Подруга дней его суровых не всегда была такой, какой проявила себя в прошедшую прохладную балтийскую ночь на спортбазе под Комарово, где качается на дюнах шереметьевский баркас. Там они в карельских скалах на общественных началах когда-то и сошлись, как мина с кораблём. Нет, интеллигентной она была и тогда, дней его отрада. Услада и отдохновение от постылых будней и надоевшей супруги – генеральской дочки, весь свой опыт и любовный жар она приняла в себя исключительно от него. Это он, некогда простой «опер», сделал её такой. Воспитав, лично слепив, как  скульптор своё творение, из того, что было, чем очень гордился. Он лично обучил её, возвышенную, но простую музейную работницу, всему, что она теперь умела. Но так ведь было у кого поучиться! Он был очень силён в те годы. Как молодой гиппопотам! Он не таскал девчонок по музеям, а – по кустам! А по кустам.  И в оперотделе начальство ценило его за то, что в драке он в одиночку мог справиться с семерыми. По просьбе шефа «урыть» любого. Увести женщину врага своего командира.  Он и теперь детально помнил, как тогда, на слёте после банкета устроил ей, своей «бегущей по волнам» изящной «лодочке», тот минный взрыв. Как мощным «ударом кабана»: приёмом, что он умел и любил, пробивал «летку» её огнедышащей «доменной печи».
Высокоточно, одним заходом, - а затем уже постепенно, не сразу и даже не в один день, разжигал и распалял тот огонь пламенного костра внутри неё: такой скромной, но жаждущей.
«Потому, что это именно он пробудил в ней чувственное ощущение соития, а был он тогда здоровый молодой мужик и хотел её так, что мог сутками не слезать. И её кровь вчерашней музейной «серой мышки», предавая волю и побеждая стеснительность, бурно вскипала от мощного и неутомимого маха его шатуна, заставляя худенькое тогда ещё тельце извиваться и стонать в судорогах сказочного наслаждения, над которым она была не властна». 
Он, никогда «терпеть не любивший читать» и прочие интеллигентские «умности», отчего-то дословно запомнил эту цитату из книжки братьев Вайнеров про «Евангелие от палача».
Полуподпольную в те годы книжку, отнятую у какого-то умника, принёс в их оперотдел, где он тогда служил, уже и не вспомнить кто. Вот где была настоящая диссидентщина! А вовсе не треньканье «Высоцкого» на гитарах и не сопливые «фиги в карманах» ёрничавших по кухням онанистов, как мерещилось прежней власти. И это авторы ведущих следствие «ЗнаТоКов»! Обласканные и экранизируемые! Потому дураки-коммунисты и проиграли тем «умникам». Что ж, раз так, то и он полюбит их. Хотя бы в лице этой вот умницы, которую слепил своими ловкими руками сам. Она и теперь, спустя много лет, такая. Разве что растолстела немного. Супруге его давно было всё равно, где он пропадает, на каких таких совещаниях и «спецзаданиях». А, может, уже и нашла кого. Но шикарный служебный вояж «на юга» оказался теперь очень кстати. Служившая прежде искусствоведом в этом самом Музее атеизма, что располагался в бывшем соборе, подруга его, тогда ярая комсомолка, даже активистка райкома,  сделалась в последнее время очень религиозной, отвечая за связи с храмами. А потому в данный момент в коробках, что выносили из «Исаакия» в сторону их автобуса добрые молодцы, позвякивала не «Гжелка», а -  исключительно кагор. Хотя и «вискарик», конечно, имелся – куда ж без него!

Одна бутылка которого даже довольно скоро перекочевала в автомобиль сопровождения прибывшей с Богатырского проспекта компании: кто-то из командиров оцепления мероприятия, мудро оценив изменившуюся обстановку и не глядя на «новых хозяев города», решил подстраховаться, сунув бутылку Лёхе.

           - От поганой овцы хоть шерсти клок, - усмехнулся «Ягуар».

Он проводил простым и нежным взором  Дарью, которой прибывшие сразу предоверили Натульку. Чьего сына, автора Дашиной газеты, обеим им предстояло выручать. И надо было теперь детально предварительно обсудить их грядущую вечернюю встречу  в ресторане. А остальным предстоял долгий путь.

     Водитель со вздохом: «Эх!» сунул виски под сиденье и сказал:
           - Вот этим и помянём Мишку. «Где твоя улыбка?».
     Полная задора и огня.

Наблюдая погрузку позвякивающих коробок в автобус новых «хозяев Санкт-Петербурга», Лёха подумал, что ведь это всё – только для поезда. Можно представить, что за «банкет» разгорится и разгуляется по прибытии чиновной компании на конечный пункт. В Бендерах. После затаривания барахлом на одесских «развалах» всё это стОит отметить. А уж подобные мероприятия они организовывать умеют! Бородатый человек тоже словно угадал Лёхины мысли. Что ж! В грядущем бедламе несложно будет «подставить» Мадам. Когда прибывший отдельно, говоря Лёхиными словами, «Страшный человек» «замочит» где надо Юриного киллера – ненавистного её гражданского муженька. Молдавская полиция долго копаться не будет. Итогда весь рынок эскорта и интима в Городе на горе перейдёт, к его небывалой радости, в безраздельное владение «ужасного Вован Сидорыча». Проникнуть туда не будет составлять труда, а через этот рынок – прямой путь к «зиндану», где томится дочь губернатора. Параллельно, используя «интимный компромат», произойдёт внедрение «Костюни» в бензиновую «Компанию» Григория Хедеровского. Человека, называемого «кошельком» победителя избирательной кампании: Финюхина. Обо всём об этом подробно рассказал бородатому человеку в Москве Ярослав Смирнов. И теперь тот с грустью вспомнил крепкого черноволосого «хлопца» там, на чуднОм полуподпольном сборище у подножия двугорбой Горы. Представленного собравшимся просто: «Знакомьтесь, Григорий. Бард из Автограда». - «Возьми гитару, Гришан».
И его балладу, сочинённую совсем по другому поводу, а теперь ставшую «корпоративным гимном» Компании:
           - «Мы из рода бизонов. Мы – неприхотливы и гОрды. И пускай порешили о том, будто больше нас нет. И охотники целятся в наши курчавые морды… Но в высокой траве всё не стынет от ног наших след».
           Теперь золотое знамя «Компании» - с изображённым на нём низко склонившим крепколобую голову с огнедышащими ноздрями и  горящими красными очами лиловым зубром  гордо реет надо всеми автозаправками Города на горе . И владелец её заимел от судьбу свой успех с лихвой. Но и цена того успеха оказалась для него не мала.
     Вите Кузнецову удалось проделать когда-то с нынешним волжским всесильным бензиновым «олигархом» то, чего не смог добиться его соратник пресловутый «Гена-чекист» от мелкого и безобидного паренька с нездешним именем, у которого не было ещё в помине никакой бороды. Тот не знал про судьбу черноволосого гитариста, ведь он уже сбежал к тому времени за Волгу в чёрные татарские леса. «Вите-афганцу» удалось юного Гришу «схряпать», что уж тут говорить.
                А именно – сломать и завербовать.
      
 В отличие от собственного оцепления, сгрудившиеся на ступенях у колоннады только сейчас заметили вновь прибывших, неуловимым образом сразу угадав в них москвичей. Хотя номера машин у тех были нейтральные.

          - Не считайте людей за быдло: тут -  Ленинград! – радостным воплем почему-то именно в их сторону возмутилась, поддержав крепкозадую «критикессу» в её обращении к чернявой театралке, представитель Отдела культуры департамента.
          - А вот и банда поддержки прибыла, - с довольным видом сказал отошедший было отхлебнуть из фляжки спутник обеих важных дам в фуражке – «жириновке». - Ого, и «лошара» с ними.
           - Былые обитатели дачного кооператива «Озерки», - заметила брезгливая подруга кивнувшей ей со своего возвышения «Аллы».
            - «Озеро»? – уточнила вторая дама из департамента.
            - У меня написано «Озерки», - посмотрела в бумажку она.
                Мероприятие быстро свернули.
             - Боятся, - усмехнулся «Ягуар». – Правильно делают. 
            
- «Собчачкам» – собчачий привет! - садясь чёрный «Лендровер», крикнул весело крепкий типчик в «жириновке» Ксении-младшей, как хорошей знакомой.

Однако, несмотря на деланное веселье, он, явно испугавшись надвигавшегося «Ягуара», быстро слинял, прямо-таки панически нырнув в недра джипа. Перед этим, в судорожной спешке обежав машину, успел ладно подсадить за крепкий «тыл», такой не менее знакомый ему и родной по старой дружбе и любви времён общей для них обоих удалой комсомольской юности, туда же достаточно грузную там, снизу-сзади, свою начальницу – ею и оказалась «критикесса».
       
Как из-под земли посреди суматохи оперативно возникло питерское телевидение, быстро расчехлив аппаратуру, и кто-то из мэрии.

Большой культурно-гастрономический патриотический десант к русскоязычным братьям во «временно утраченных землях» Большой единой Руси, что от Беломорья до Тирасполя и Измаила, - а вовсе не «ихней» убогой «Нашей Раши от Волги до Енисея», которая на самом деле - территория шайки под названием «Наш дом - Газпром», а вовсе не Родины и не Отечества, и которой даже лужковский Крым чисто территориально не положен, а положена Колыма и в перспективе: «Сталин, Партия, Гулаг!», - заинтересовал всех.

Застрекотал съёмочный телевизионный аппарат, крепыш в фуражке, который никак не мог оторвать сильных ладоней от влажных мощных округлостей: твёрдых задних бамперов своей начальницы, изумлённо уставился в объектив. Эх, Алла, Алла!
 
             - От камеры отойди - жена увидит, - засмеялась та.
Джип, обдав окрестность сизым выхлопом, спешно и с визгом трения покрышек  о брусчатку вырулил на «встречку», развернулся юлой и со свистом унёсся вдаль под защиту новых хозяев города. 
             - Знаете, кто это? – кивнула в сторону исчезнувшего в джипе «крепыша» Ксения-младшая.
              - Я знаю, кем он был раньше. Оттого они и слиняли, - ответил за неё их суровый водитель.
               - Да что вы! – воскликнула она. – Теперь он согласно установке - известный  альтернативный режиссёр уличных акций. Рисовали яйца на мосту у здания ФСБ на Литейном. Когда мост разводили – получалось неприлично, но весело.
            
Объявившиеся чиновники мэрии: скромный мужичок и руководящая им тётечка, слышавшие последние реплики весёлой парочки, были слегка смущены. Работавшие ещё при Собчаке и сразу узнавшие Ксюшу, хотя она и покинула машину, скрываясь за крутыми плечами водителя, они не могли не заметить, что вчерашняя юная бестия, которая недавно ставила «на уши» всех, с недавних пор стала носить очки. В совокупности с общим нежным обликом и слегка растрёпанными светлыми волосами всё это делало её теперь похожей на сельскую школьную учительницу.

            - Рады  Вас видеть в родных местах, Ксения Анатольевна! Вы изменились. Много читаете?
             - Старею, - усмехнулась она.
             - Вы уж извините их, - вздохнула руководящая спутница мужичка, который тоже шмыгнул носом.

И кивнула в сторону отчалившего «Лендровера»:

             – «Альтернативное искусство», что с них взять! «Нетрадиционная» направленность, они – все грубияны, - возвела она вовсе уж явную напраслину на спутника «культуролога» Аллы.
Если не сказать – клевету. Уж чего-чего, а  такого за ним пока не водилось. Вроде бы. Но не говорить же, что это – просто служилые озорники со своими солдатскими «подколками».

                - О чём дискуссия?- перевела стрелки на другую тему тётечка.
      
Оба «муниципала» отлично знали  «нравы» новых хозяев города, хорошо известные и бородатому гостю города на Неве. Его, предсавителя московской власти, приветствовали на всякий случай особо испуганно. Но и с неясной надеждой – вдруг в северной столице хотя бы в области культуры обойдётся без больших чисток. Ведь с точки зрения победителей это - всего лишь клоуны, шуты. Не стОят они пока того, чтобы на них прямо сейчас отыгрываться. Да, они своими шоу подбили глупого избирателя привести к управлению в регионах, да и не только, презираемых солидными и по-настоящему влиятельными и уважаемыми людьми типажей. «Умник» Собчак в Питере. «Лесник» Фомич на Волге. Какие-то бывшие майоры и прочие отставные неудачники в Кремле. Всякие пухлогубые «чмоки» из бывшего правительства… Какие из них «цари»? Не соображали, что ли, вообще, что это не их место? Страх потеряли? Уверовали, что им в рыло пархатое некому дать? Они ошибаются! До седьмого колена калёным железом! Включая глупых дочек от первого брака!
 
       Всё это давно говорилось в «курилках» многих совещаний и на междусобойчиках в служебных банях открыто. Потому растерянно-вежливым чиновникам мэрии, до сих пор каким-то чудом сохранившим свои посты, было важно заручиться симпатией хотя бы москвичей. Попрощавшись до вечера с Наталией, вернулась к компании и Даша. При виде знаменитой московской журналистки телевизионщики направили всё внимание на неё:

         - О, какие гости, столичная пресса! Здравствуйте, Дарья! Какими судьбами к нам?

          Подтянулись, робко встав полукругом чуть поодаль, и обиженные критикессой театральные деятельницы.

            - У нас возникла следующая «дискуссия», - заявила, отвечая на ранее заданный вопрос, лукаво улыбнувшаяся Ксения-младшая. – И она очень актуальна для вашего города, где произошла революционная смена власти. Речь была о том, что в революцию идут не из-за того, что кто-то  в старости вспомнил, как у него «отняли колбасу», а из-за того, что в молодости кто-то у кого-то забрал  девчонку и его скучную маленькую жизнь. О чём и пишутся романы про то, как закалялась сталь.

             Все опять ничего не поняли. И не потому, что никто тут не читал Островского – кому он нужен, этот нафталинный «анахренизм»! К тому же ведь это, наоборот, Собчаку, все знали, открыто изменила когда-то его первая жена. Так он нашёл себе в сто раз шикарнее – «эту фифу». Которую все терпеть не могли. Как будто это он у них её увёл, оставив с «чмухырлами»! И с Гайдаром та же история. И с «Рыжим».

         - И вот это, тайное, движет и политику тоже, - продолжила свою «лекцию» Ксения. – Посмотреть на такое движение через отношение полов, «снизу» - не как проктолог или гинеколог, а как журналист – вот Дашина задача. Я лично с удовольствием сопроводила бы Дарью в этой поездке по обмену опытом с нашими соотечественниками, волею «революционной» судьбы нашей общей страны оставленными за рубежом, и установлению с ними более близких сношений, но - дела, дела в Москве. Потому вместо меня с Дарьей едут ребята из провинции. Вот, пожалуйста: московский репотёр Алексей будет  опекать командированную по обмену опытом из Поволжья от сферы общепита красавицу. Кстати, моя тёзка.
 
            - И не надо нападать на современный театр, - добавила она. – «Не стреляйте в пианиста: он играет, как умеет». Вот.               
         Видя такое дело и тоже почувствовав себя важной особой и вершительницей судеб, на первый план прямо перед объектив телекамеры выдвинулась Ксения-старшая.
            - Другие предпочитают, глядя «снизу» и видя человека «в разрезе», роль не репортёра или того, кто пьесы сочиняет, а паталогоанатома, только экспериментируют не с лягушками, а с людьми, - как знаток общепитовской кухни, сообщила она: краткое общение со знаменитой Дашей пошло ей на пользу - будет о чём рассказать Мотьке. Дарья посмотрела на неё с восхищением.

             – Им в радость поковыряться как раз в авторах, а не в сути тех, как вы говорите, «невидимых движений», - подтвердила она.
              - Ну и дураки, - сказала про эксперементаторов темноволосая дама из театральной «тусовки»: та, на которую нападала уехавшая в «Лендровере» критик. И промокнула платком мокрые глаза.
 
          И, словно бы их окликнули, к собравшимся подвалили завершившие погрузку звякающих коробок в автобус добрые мОлодцы.

          - Днестр наш, всё наше! – радостным лозунгом провозгласил упитанный бригадир.

   По нему было видно, что пару бутылок кагора в том автобусе уже успели откупорить.

           - Слава Империи, витязям слава, - отозвались еще «двое из ларца». Одинаковых с лица. – Чтоб от «Наровы» до Царьграда! Никаких «Рашек-г..няшек». Передадим привет с берегов Балтии нашим братушкам Транснистрии – это исконно русская земля, - добавил один.
             - Там ещё более русские, чем тутошние: чухня с прожидью, - сказал второй.
             - Тише, тише, - сказал бригадир, испугавшись присутствия посланца московских парламентариев. – Не здесь, не время пока.
              - Вот, знакомьтесь, наши активисты, без них эта поездка бы не состоялась, - устало вздохнул мужичок из мэрии, представляя гостям земляков. – Работники культурного департамента муниципалитета составят костяк питерской делегации. А от Москвы едет вот: представитель депутатского корпуса, - познакомил он «активистов» с помощником депутата Госдумы.

           Бородатый человек назвал свои имя-отчество, которые поставили многих в тупик – мало кто что разобрал, и  пожал руки мОлодцам.

             - Посланец в Думе от нашего города, - заявил мужичок из мэрии и добавил, словно шутя:
              - Хоть и татарин. Кстати, родом именно из тех мест, куда предстоит ваш вояж: с Украины.
               - Крымский? – спросил «бригадир».
               - Черноморский, - хохотнул Лёнчик. – Татары везде живут: и в Литве, и в Китае. И в Польше, и в Болгарии.
               - Пожалуйста, московский «журналистский пул», - обрадовался мужичок. – Леонид - репортёр московского радио. Алексей от профсоюзной прессы. Девушка от провинциальных рестораторов и сферы услуг. Она будет устанавливать связи.
               
- Небольшое дополнение! – на правах хозяина заявил «бригадир». – Мы даём вам «добро», но с одним условием: вы обязаны взять с собою «на кошт» нашего человека. Он - представитель от современных средств информации. Коллега Васюхин.
                - Интернет-сайт «Спутник и Погром.ру», - пояснил Лёньке шёпотом его товарищ. – Хорошее название?
           А вслух сказал:
                - Имели счастье лицезреть.
             Леонид же - добавил:
                - Собирает у метро «цветмет».
                - Какого х…! – забыв про приличия, в отчаянии воскликнула «старшая» чиновничьей делегации, поразившись такой оперативности получения информации. – Я же велела проконтролировать!
               
- Не волнуйтесь, - успокоил её бородатый человек. – Его уже  контролируют.
         
 «Современные средства информации» - это и был сайт «Погром.ру» новомодной виртуальной «сети».
Когда-то в прошлой жизни именно над этой темой корпели они там, - в незапамятные безмятежно-счастливые, и казавшиеся такими беспечными – то есть безопасными – времена, - в смешном советском НИИ. Где, словно «коротышки» из истории про Незнайку с их «секретами», хранимыми Режимным отделом, - паяли! Не вёдра, не тазы, а – никто не догадается, что! Тогда, в сладостных глубинах безвременья они «паяли», пока лишь, правда, для внутрислужебных надобностей, конечно, вот что: Первый Советский Интернет!
    
  Все они что-то такое «паяли» в то время. Все были скромными советскими служащими: инженерами, экономистами, службистами. Был таковым и Михаил – ставший затем одним из трёх верных «мушкетёров» своего «короля»: статного питерского мэра, каких ещё не видела страна. Потому и не приняла, чуть было не отдавшись с потрохами удалым патриотически настроенным гвардейцам «серых кардиналов». Для которых Собчак был лишь нелепым мягкотелым и наивным чудаком на другую букву наподобие персонажа Бузыкина из фильма: «Осенний марафон». И годного лишь на шашычок под коньячок солидным людям – вкусно очень!

Последующий задорный расстрел его свиты и начался с Михаила – с кого же ещё! И масть позволяла.
Теперь неподалёку от того места, где на асфальте лежало распростёртое тело, снова были цветы. Сюда соратники дошли по Невскому проспекту пешком. Из оставшихся от «троицы мушкетёров короля» двоих на месте присутствовал только «Рыжий». Он прибыл из Москвы утренним рейсом – семейные дела позволяли. Как и у многих подобных ему персонажей прошедших битв, семейная его лодка уже разбилась: ведь у всех началась другая «жизнь после жизни». А прежнее существование сгинуло. Нынешнего главу энергетической Госкорпорации сопровождала знакомая: весьма известная молодая и мятежная столичная кинодеятельница, дочь знаменитого режиссёра. Охраны рядом видно не было. Он кивнул Ксении, как старой знакомой, та, ничего не говоря, улыбнулась. Невдалеке кучковалась уже оповещённая «рисовальщиком на мостах» питерская полиция, и люди в штатском, но подойти не решались – а вдруг! А вдруг прибудет «страшно сказать кто»! Хотя здесь никто уже никого не боялся – сами с усами, сами дворяне, а не как эти самозванцы. Разве что лично новый мэр опасался – ну так на то и предатель, чего ж теперь? «Иуда питерский», ха-ха! А прочие – «в законе», им-то чего бояться! Тем более – не «рыжего» же! И уж не «эту»! Правда, при виде «Ягуара» многим стало не по себе. Потому и не подошли. Второй из двоих оставшихся после покушения рыцарей питерского трона на этот раз отсутствовал – дела в Москве, и многие облегчённо вздохнули. Порою дублировавший его на этом печальном мероприятии «гасконец» Ярослав Смирнов находился сейчас далеко, его-то и замещал их суровый водитель.

Впрочем, на месте их ожидал  и принял в себя другой «джип» с другим водителем. Это был автомобиль поскромнее - дымчатого цвета «Фольксваген-Туарег», припарковавшийся у тротуара. А «машина сопровождения» осталась за углом. Отсюда все и отправились на кладбище.
    
 Машины подрулили к воротам. Там, на парковке их поджидало ещё несколько лимузинов. Из одного показался смурной «Кудрявый» «главный бухгалтер», другой – в очках, ещё кто-то из команды Собчака… Последние метры до скорбного обелиска, что таился меж обступивших ограду разросшихся кустов, они прошли по аллее пешком. А севший за руль Лёха подогнал машину прямо к месту поминовения, лично извлёк «вискарь» и, отвинтив пробку, плеснул в пластиковые стаканы по чуть-чуть. Все они знали друг друга, все знали Михаила, только Лёнька со старшей Ксюхой ожидали в стороне. Постояли молча, лишь спутник столичной кинодеятельницы сказал пару нужных слов, надел, надвинув на рыжий чубчик, кожаную кепку, сама она кратко поговорила со своей подругой Ксенией, и оба отбыли восвояси. Наступила тишина, лишь не ведая ни о чём, средь нависших ветвей обменивались руладами кладбищенские птицы.
          - Он ел проращенное зерно.., - глядя на место, где лежал, приняв свою гибель, их товарищ, произнёс суровый водитель – «Ягуар». Думал о здоровье. Хотел долго жить, радовался свободе, каждому дню…
           - Не он один, - заметил его бородатый соратник.
      
 А потом они вернулись на тот же Невский проспект. До поезда на юг ещё оставалось достаточно времени. Полиция, которая объявилась и тут, понимая, что более ничего интересного не предвидется, растворилась в пространстве, остались только товарищи в штатском, но и те отошли подальше. Все допили американский ячменный самогон, закусили поданными Лёхой финиками в бумажном кульке. Особенно обрадовалась Ксения-старшая – эта «закуска» была ей хорошо известна. Финики любила их общая «мамка» Мадам Соня – по молодости она ловко и смачно  раззадоривала приставленных к ней «клиентов», ненароком элегантным плевком отправляя косточки разомлевшим гулякам запазуху, чтобы затем выискивать их там наощупь в потных дебрях волосатых животов. Искарябав там всё своими «коготками пантеры» к чёртовой матери. Чем доводила тех кого до ярости, а кого – до экстаза. В первом случае дальше действовали другие люди, а во втором – она сама. Это был высший пилотаж. Но теперь не об этом, забавном, шла речь – не об изысках чудесных лет там, «на обратной стороне луны».
 
  А о том, что со всеми ними произошло теперь, когда у них началась нынешняя «жизнь после жизни».

Американский продукт вольного брожения ячменного зерна неожиданно ярко ударил в голову бородатого человека. Это было почти, как тогда, «в детстве» - словно ему снова стало двадцать с небольшим лет. Потому он, наполовину выбравшись из салона «Фольксвагена» и уперев длинную ногу в брусчатку, а рукой оперевшись о приоткрытую дверцу автомобиля и глядя в упор в сгрудившуюся полукругом напротив кучку соратников, сделал вдохновенное заявление.
         
  - Мы отправляемся на юг за победой, как «группа прикрытия». Но я обеспокоен не этим, - сказал он. – Там будут люди сильнее нас, и они точно справятся. А вот что делать с нами, «поколением одноклассников»? Почему за нас пришлось действовать другим, вышедшим совсем не из нашей среды? То, что с нами произошло, я назвал бы поражением нашего поколения – тех, кто в 80-е столь самонадеянно уверял: «Дальше действовать будем мы!». А «действуют» сегодня те, кто чуть старше и сильнее. Но не мы. Хотя, казалось бы, разве был кто-то в те годы сильнее и безбашеннее нас? Разве мог ещё хоть кто-нибудь быть таким же дерзким в своей упёртости и уверенности только в себе? Разве не у нас в руках была праща для всех глупых «Голиафов»? А мы забыли и потеряли всё, даже имя своё. Мы – пацаны нашего поколения «битлов» и Макаревича.
 «Солнечный остров скрылся в туман».

      Ксюха-старшая, высунувшись из кабины, слушала его, раскрыв рот. Так внимали ему когда-то разве что её землячки: бедовые подопечные ему когда-то конструкторши, которых он гипнотизировал недвижимым взглядом бездонных своих, распахнутых на них миндалевидных каре-зелёных глаз, воздействовуя этим взглядом на неуправляемых беспутных девчонок-«оторв», как удав на кота. Густой чуб непонятного цвета, но уже с явным присутствием седины, разметался по его чистому лбу.
          Заинтересовалась и Ксения Анатольевна.
      - Но ты не Давид, - памятными словами Смирнова сказал Лёня.
      - Я помню, и ты это это знаешь, - обратился к однокашнику «оратор», как мы собирались поздравлять Юрчика с рождением сына. Как мы шли тогда единой цепью по Главной улице, готовые смести старое, и вообще всё, – и я, и Валера, и даже дурной Стародуб, и не было нам преград. Для нас пела Алла, и «Макар» - из каждой форточки, из каждого «жигулёнка». Для нас сияло наше Солнце. Это был наш город. Наш, а не «их»! И мы были уверены, что не пройдёт и несколько лет, как в этом городе мы зайдём всюду, в каждый дом, и сделаем его «Домом восходящего солнца». В том числе – и в тот, самый главный дом тоже. Потому что главными уже тогда были мы. А «они» - будут в панике прыгать из окон, держась за хвосты родных коров с того гумна, где были  когда-то зачаты. Как победитель «Прокурор» в Городе на горе с его неистребимым даже «имиджмейкером» Залмановым и «вонючим Жориком» «нутряным духом родной земли», которым даже я успел насладиться.
        - Во, «речуга»! – восхитился за рулём Лёха.
        - Надеялись: мол, вот мы, такие дерзкие, шикарные и лихие, придём – и сгинут наши неприятели с их всеохватными бреднями сами собой, «как роса на солнце», - продолжал бородатый человек. – У нас была другая музыка, другая одежда, нам смешны были эти их высокопарные глупости и старпердяйские «амбиции». Мы знали точно, что «никогда не станем такими». Но наше, именно – наше, поколение не оправдало ожиданий. Мало того, втянулось в войну против своих же: «одноклассников».  И Макаревича не пожалеют, а значит – самих себя: ведь он – это мы.
          - И он им в этом поможет, - догадалась Ксения.
          - Он не мудрее нас, пусть и по-другому.
          - Всех, и нас тоже, догнала  «судьба барабанщиков»: от бывших стукачей до нынешних пламенных героев - «че гевар», рвущихся в атаку. Наши сверстники легли под «бывших», старых. Переняли и стиль, и язык. Всё, что сами же считали отжившим, выдуманным всякими сбежавшими из деревни «хитрецами». Полагавшими, будто они «этих городских простаков» насквозь видят и всё у них захапают, став партийными и начав служить, а те их – не видят. Переняли то, что для нас же было глупым и смешным. И своих детей 30-летних научили. Ясно, что сегодня вместо нас начали «действовать» совсем другие люди. Случайные? Низшие чины? А кто же ещё? Недобитые «высшие», которые и теперь – баре, только без зубов, и их лакеи, что ли? «Что выросло, то выросло». Из-за этого и происходит «дежа вю» 80-х. Всё – в точности так же. Все были готовы не вперёд, а – назад.
             - Кроме вас, - усмехнулся Лёнчик.
             - Но мы без поколения что сделаем? – сказал бородатый «помощник депутата от Санкт-Петербурга». – Только «спектакль с артистами в детском саду, где один из них теперь – директор этого сада». «Кукол дёргают за нитки – на лице у них улыбки». И обидно, что хозяина не видно.
              - Его и нет, - заметила Ксюха. – У нас в «Ракушке» есть хотя бы – Вован Сидорыч чудной.
              - Не нашли ничего лучшего, чем сегодня, двадцать лет спустя, вернуться один в один в начало 80-х. Теперь придётся – всё сначала с ребятами 90-х годов рождения. А, может, и – нулевых. Которые и есть нынешний детский сад.   
          
«Дай Бог не вляпаться во власть и не геройствовать подложно», - вот была наша мудрость.

Дело не в том, что и вляпались, и геройствуют, - но это полбеды, - дело в несчётном количестве других: тоже ведь наших «одноклассников»…
 Которые с огромной радостью «легли»  под тех, над кем сами смеялись: и под прежних - теперь уже 80-летних, до сих пор заседающих, плетя служебные интриги и жилищные афёры, в своих банях и на конспиративных «рыбалках». И под их повзрослевших детей - наших же сверстников, на тайных съёмных «квартирах». Да ладно бы, чего уж там, под  «сынков-зятьков».  А то – и под потомков «обслуги-охранки». И служат им, не корысти ради, это хоть понятно, а -  удовольствие собачье от этого получая.
          - Уж про конспиративные «квартиры» я знаю, - шмыгнула носом Ксюха-старшая. – Сама по утрам запирала, даже это забывают. А там – документация.
         - Легли, и ещё собственных детей тому же обучили. Но главное не это. Главное – что наши позволили не только поддаться  «внешнему», не своему,  а – породить всё то, во что плевали, что презирали, в самих себе. И рады, испытывают какой-то оргазм. Есть в вашем «макете в разрезе» отвечающая за это «мужская болевая точка»? – обратился к ней говоривший.
                - Мы обсудим на семинаре, - пообещала Ксюха.
                - … Я никак этого от нас, сверстников, не ожидал. Старики – и то лучше. А надежда – на 20-летних. Всё пропало. Раз позволили стравить наших сверстников друг с другом. Причём позволили это не тем, кто всегда был против нас, а – самим себе. Даже гонимые когда-то музыканты перед этим не устояли. Причём одни других не лучше. Те, кто вопил: «Мама – анархия, папа – стакан портвейна», сегодня - первые «охранители». Подождите, и до Макаревича доберутся, увидите. Да и сам он не устоит от глупостей.  И мало радости, что есть вещи гораздо хуже и страшнее, и тешить себя уверенностью, что все нынешние игры – лишь ловкая «обманка» для «чертей». Как бы не заигрались, детишки! 
               - Лечить чуму холерой? – спросил Лёха. – Противное против кровавого?
               - Я не скажу, что это холера. Думаю, то, что с нами произошло – временный морок. Это мы победим. Но что нам делать с нами самими?
               - Этим вы займётесь потом, - произнёс из глубины салона их суровый водитель. – Это уже совсем другая история. Сейчас перед нами в нашем вояже в тёплые края стоИт узкая задача и будет локальная победа. Ведь в отличие от откровенных «бывших»: последних недобитков прежних десятилетий вместе с иными старпердяями и мракобесами, нынешние «милитаристы» - и вправду до войны доведут, как на заре 80-х. Помните известные «мобилизационные предписания» 84-го для всех резервистов? У современных их последователей по всему Союзу, который пока никуда не делся, имеется очень организованная, мотивированная и мобилизованная, глубоко эшелонированная и дисциплинированная сеть «активных групп». С «сапёрами» и «штурмовыми отрядами», разведкой и агентами влияния, контрразведкой. Данная сеть такова: Бендеры – Крым, и – по всему югу Союза: «спят курганы тёмные…».
И Запорожье с его «режимными» заводами, и Одесса со служебными санаториями – это тот же Крым. И выйдут в степь донецкую – увидите… И «в земле Новоросской», что у них «от Волги до Транснистрии»…

                - «Бессарабская народная республика»? – догадался Лёнчик.
                - Да, - подтвердил водитель, - все они и есть «соратники коллеги Васюхина».
        И хотя насчёт именно этого «соратника» ему сложно было поверить, он тем не менее завершил:
                - …Сделают Волгоград Сталинградом.
На чём завершил дискуссию. Не только обе Ксюхи  стояли ещё некоторое время зачарованные и открыв рты.
    
 Им с Лёхой предстояло теперь без помех доставить Ксению-младшую в аэропорт на московский рейс, и «водитель» спешил – ведь перед тем, как успеть на их вечерний курьерский поезд «Санкт-Петербург - Одесса», где с бородатым помощником депутата Госдумы их ждало двухместное купе вагона «СВ», ему ещё предстояло долгожданное свидание со своей вожделенной Дашей. Встреча в ресторане с Наталией у Дарьи намечалась ближе к вечеру, и надо было всё успеть. Потом они встретятся уже в поезде. Лёха, который доставит всех к вокзалу, вернётся на машине за Дарьей и с нею догонит их экспресс на тайной станции под Псковом. Где и сам присоединится ко всем, сдав авто по разнарядке.  Там, в поезде, милые возлюбленные и воссоединятся в долгожданном для них южном вояже, а помощник депутата переберётся ко всем в их вагон попроще. И только Ксении-младшей предстояло возвратиться из родного северного города в столицу. Перед расставанием она никак не могла не сказать напоследок свою пару слов.

         - Вот вы говорите: почему такое произошло с вами, и - с нами? Не стОит переоценивать «поколение джинсов и рок-н-ролла», - сказала Ксения Анатольевна. – Ведь мы помним этих ребят, я тоже была в их числе! «Дальше действовать самостоятельно», без начальства, указаний и холуяжа хотели те, кому и тогда было хорошо. Наша советская действительность середины 80-х была довольно «вкусным блюдом». По крайней мере она была вполне себе смачной для молодых – это потом многие из них утыкались в стену. А сначала было нескончаемое солнечное утро нашего «Дня полудня». Просто данное блюдо той нашей жизни надо было «уметь готовить»: так, как удавалось нам, из миража, из ничего… И любой ерунды, «из сумасбродства одного». Из всякого сора. Но много ли среди нас было таких «продвинутых», кто знал толк в тех радостях и вкус к жизни? Большинство изначально и не хотело ничего осваивать и завоёвывать, а только быстро «отхряпать» - и в норку. Сколько было таких – «наблюдателей». Люди «фона», соглядатаи. Стояли по углам, смотрели. Нам казалось – с доброжелательным любопытством. И интересно это им было, и заманчиво. И ясно, что не для них. Никто их туда, где были мы, не возьмёт. А если что и удастся отнять у «чистеньких» - будет не в коня корм. Хотя если предложишь что – возьмут, «хряпнут на халяву» с радостью. Но вскоре они быстро убеждались, что всё это – «не их», кишка тонка. Их на том чужом празднике жизни никто не ждёт и ублажать не собирается – и заинтересованность быстро сменяется раздражением к «живой жизни», страхом, потом – злой завистью, а соглядатай становится доносчиком с совсем другой судьбой.   
           - Мы – ещё как умели готовить то «блюдо жизни»! Точно так: из ничего, из любой подручной ерунды. «Стакан портвейна» под плавленый сырок! – подтвердил тот, кто только что сказал речь.
                «Из миража, из ничего, из сумасбродства одного…»
           - Ну вот. А много ли вас таких было, вспомните? На одного «довольного чудика» из тех ваших  сверстников, кто резвился на солнечной лужайке, как те щенята – десять «разумных и озабоченных».
     «Правильно: Зайцевых, Инжеватовых, Федюх разных», - подумал тот.
            - Я тут не говорю о тех изначально неблагополучных, кто выбрался в нашу тогда очень ограниченную ещё «цивилизацию» из какой-то «нужды» с голоду не умереть. Им в городе было вообще не до всяких глупостей – лишь бы пристроиться: конечно, при начальниках – ведь «у них деньги», да «отхряпать» что-то у «чистеньких». Эти бедолаги и жили-то лет до сорока.
            - У нас в учреждении все были из семей начальства. Пусть сельского или железнодорожного. Один я пролетарий. И отец Дениса. Но Андрюха знал толк в смаке жизни, где музыка звучала прямо из лунных ночей, а питались все исключительно небесным нектаром с градусами, лучше, чем кто бы то ни было, - заметил бородатый человек.
         - Потому и сын его Денис Андреевич вышел такой молодец-удалец. Гены! – согласилась Ксения.
          - Как и Ваш папа. Я всегда им восхищался. Настоящие русские герои!
          - Спасибо, - поблагодарила Ксения. – Но я сейчас не о том. Я о том, что даже среди вполне благополучных ребят, кому не надо было выживать в чужих городах, где их никто не ждал кроме, как на подённой непосильной,  грязной, вредной или той же сельскохозяйственной работе до белых мух… Зато было полно чисто советских шансов попасть в «социальный лифт»…
          - Только часто для этого удобнее всего было заслониться ближним. И подставить своего же по разнарядке в такой же «мусоропровод», - добавил её собеседник.
           - Так вот, я не о них. А о «домашних», местных, «и так сытых». Кто ни о какой «нужде» и не слышал. Даже среди них толк в радостях «поколения рок-н-ролла» знал каждый десятый. А вот в выгодах совсем других «радостей» - там, под чьим-то тёплым задом, они разбирались быстро. Вот. Они и в молодости не были молодыми. Не знали никаких «макаревичей»: «это попса, что ли?», «марков захаровых», даже «марадон» - как и нее  жили в то время вовсе. Хотя все имели магнитофоны и соответствующие «записи». И женщины их были сразу старообразные. И язвы-простатиты уже проклёвывались. Так что и нечего удивляться.
      
 Она произнесла это перед тем, как отчалить в тёмных глубинах их  «Фольксваген-Туарега» - с Лёхой за рулём и со своим суровым телохранителем «Ягуаром» на переднем сиденье, умчавшись вдаль по Невскому проспекту и оставив её собеседников в ощущении чувства недосказанности.
       
 Общая встреча на южном Витебском вокзале была назначена на пять часов вечера.  Времени ещё хватало, и Леонид со своим приятелем и Ксюхой решили перекусить в кофейне сети «Жан-Жак», которую обожали все «хипстеры» не только в Москве. Впрочем, по причине буднего дня публика там находилась вполне цивильная. Подошла и Натали, расставшаяся до вечера с Дарьей. 

                Глава  2

                И тогда снизу постучали…

         - Вот видите, - говорила, распределяя всем круассаны с финским маслом и сыром «Пармезан», Ксюха. – Сюда тоже ходят многие, но большинство – просто из любопытства, иногда – презрительного или недоумённого, а так предпочли бы хорошую котлетную. Поглядеть, что это за «фигня дурацкая». Может, перед дамочкой похвастаться или на работе… И больше не соваться. Так и те ваши «советские» радости: кино-вино, «битлы-роллинги», пьянки-гулянки. Литжурнал «Иностранка» какая-нибудь…
          - А та наша незабытая «общага» - приют сельских и иногородних изгнанников! - сообщил, обращаясь к Лёньке его бородатый собеседник. – На пару-тройку «мушкетёров» типа Ахатова там был полк тех, кому это всё, с нашими «кайфами» и посиделками, было - мука мученическая. Конечно, там и зависть тоже и корысть карьерная присутствовали. Недаром было так много «барабанщиков». Не хочу никого облыжно обвинять, но вот все эти страдальцы «непьющие» - Зайцев, Инжеватов, мало ли, -  их же тьмы и тьмы были. Если бы какой сочинитель вздумал всё это описать в романе, то любой редактор сказал бы ему: «Почему так много второстепенных, не нужных в сюжете и действии персонажей?». Но это ведь наряду с нашими «одноклассниками», о которых мы спорим, как раз и был ещё один: как раз-таки основной, собирательный, Персонаж нашего времени – «люди фона». Зрители, соглядатаи. Пока мы резвились, как щенята, взахлёб потребляя нектар той чудной и вкусной жизни, они стояли невдалеке. Как сообщалось в доносах, «присутствовали, но не не участвовали», но и не уходили. «Создавали фон». Им не было числа – и они тоже пришли вместе с нами в нынешнее время, никем не замечаемые. И если те, кто понимал вкус тех дивных радостей и знал в них толк, происходили, в основном, всё-таки из непростых семеек: Шурков, Наталия… Твой, Натулька, Чубаров – исключение, грандиозный шедевр людской природы, таких больше нет. Он был среди прочих если не как Солнце, то – как Юпитер средь прочих планет, которые вращались рядом и были ничто без него… Так вот, если всё это были ребята непростые, то ведь и «люди фона» также происходили не из «голобродов»: сплошь дети колхозной знати, директоров школ, больниц в районах, начальников милиции, даже тюремщиков со званиями. Никто не голодал, тумбочки – полны. Но – чужие на этом празднике жизни. И я там был тоже не свой по другой причине, потому понимаю. И они также были мажоры в своём формате: всё-таки режимный объект, «почтовый ящик», не шухры-мухры. Не всякого возьмут: разве что в качестве «будущего корма» для съедения, или в «комбайнеры», пока не загнётся, но это – не о них. При этом они радостей жизни «в стиле рок-н-ролл» не понимали, хотя и росли одновременно с нами. Вот дублёнка, норковая шапка, хрусталь в серванте, «гобелен» какой-нибудь. «Велюровый», или там ювелирный , гарнитур … Кто чей внук и у кого какая должность или какое звание - это им понятно, только такое и интересно. Безобидного кого опять же придавить втихаря … Или – хотя бы со стороны за этим посмотреть, если кишка даже на слабого тонка – это наше, это да! Ну,  так и жили бы сами по себе! Так что Ксения правильно всё объяснила.
            - Меня они тоже всегда напрягали, - сообщила Наталия. - Такие вокруг отца моего тёрлись, а потом на него «настучали». Если бы не они – он бы пожил ещё. Хотя он «ходок налево» был ещё тот. Но мать не знала. Андрюху обвиняла – мол, это он довёл своими гулянками. Хотя отец в машине за городом инфаркт получил в разгар «свидания», это все знают. Достойный мужской конец! Но ей не докажешь. Она ж королева, а муж мой был «работяга»… «Не пара»! Вот и развелись. Но я не обвиняю – мама есть мама. А вот соглядатаев готова обвинить: на место папы многие претендовали, вот кто-то кому-то и «услужил». Помню таких. Торчат рядом с полянкой, где наш «дастархан». Вроде и не надо ничего. Нет, топчутся рядом, чего хотят?
         - А им интересно было поначалу, что вы из себя представляете: вот ведь видят они, как это у вас получается ловко, - догадалась Ксюха. – «Что это за «звери» такие»? – думают.
           Пьют – и не спиваются. Разговаривают о чём-то : не очень понятном и о практически нужном - и это им, действительно, интересно. Какие-то «чтения» у них, кино, песенки…Бытовое всё – как-то само собой делается и не проблема. Не болеют. Не завидуют. У них «нет нервов». Женщины гораздо лучше и с возрастом не портятся – как говорится, «мне б такую» …
            - Не все же были, как мы, - сказал бородатый человек. Имелись иные: девять их десяти. Приходят, сидят невдалеке, как бандерлоги в кустах вокруг «детёнышей человеческих». В «колхозе» ли, «под чинарой». Или - комнате  общежития. Наблюдают…
             - Маугли ты наш, - усмехнулась Натулька.
             -Торчит такой рядом - то ли подслушать что-то хочет, то ли задумывает: «отхряпать» бы чего, стянуть. «На халяву». Особенно по женской части.
    «Коля, сто грамм дёрнешь?» - «Ага!». - И опять в кусты.
          - Мы на них и внимания-то не обращали. Но ведь именно они, те, кто создавали тихий и серый фон той нашей «вкусной» жизни и дожили до нашего времени, - они-то сегодня всё и испортили, сделав действительность «противной», - заключил бородатый человек.
            - А нам казалось – «наших» больше, - вздохнула Натулька.      
            - Да бросьте вы, вспомните, много ли было таких «продвинутых»? - пожал плечами Лёнчик, по-столичному привычно отправляя в рот круассан с маслом. – На одного «довольного чудика» - десять всяких «разумных и озабоченных» Зайцевых, Инжеватовых. Федюх разных. А этот один из десятка - действительно, или «мажор» из «начальских» семей вроде тебя и Шуркова. Или из совсем уж интеллигентных «детей Арбата», которых в нашем городке и не было. Либо - супергерой вроде отца твоего Дениса: Андрюхи Чубарова, какого-нибудь Рязанцева и прочих «молодых тигров», которые плохо кончат.  Как Митька, почти загубленный упырями на допросе – так ведь все они были такими же «детьми», как и мы. А прочие - действительно, в лучшем случае наблюдатели нашей лихой жизни. Сами не могли ни пить, ни «шляться по лесным и речным приключениям» «мимо красного яблока заката», ни с девчонками… Создавали фон – зрители, а то и соглядатаи - те самые «барабанщики». Тут Йося прав.
            - Кто? – не поняла Ксюха.
            - Детская «кликуха». Пусть «вспомнит имя своё», - засмеялся Лёнчик.
            - Болтун – находка для..., - заметила Наталия.
            - Так я ж репортёр. Язык без костей. – Лёня отхлебнул кофе, полыхнув зажигалкой и откинувшись на стуле, закурил тонкую сигариллу. Теперь он был похож на себя прежнего. Он продолжил:
         - Стояли где-то рядом, подглядывали … Кто с интересом, а кто - и недоброжелательно. Если было, чем поживиться: «Коль, вмажешь сто грамм?» - то, в самом деле, всегда готовы, - согласился с ранее прозвучавшим Лёня. – Таких и я помню. Но даже и те из них, кто просто, безо всякой задней мысли, интересовался…И кто сам рад был бы «тоже туда же»: поучаствовать то есть - да куда ему! – и они долго не выдерживали. Отсюда – раздражение, сменявшее интерес, начинали завидовать, а потом – и «стучать».
       Он был прав. Мало ли их было: «просто поначалу зрителей». Зайцев, Инжеватов, Федюха какой-нибудь…
        - На одного весёлого и лихого десять таких. И я - не удивляюсь.
        - Так что насчёт поколения рок-н-ролла не обольщайся, - повторил Лёнчик. – Получилось противно. Ведь что касается нынешних правителей, то нынешние – великие неудачники. Их когда-то тоже отовсюду турнули во цвете лет. Сначала – со службы в силовых структурах. Потом в Питере – в точности, как и «Фомича». Ясно, что они не идеальны – с чего им таковыми быть! Но именно мы знаем, что могло случиться много хуже. Как случилось сначала в Питере, а теперь – в Городе на Волге. Там ненавистный «меченосцам» Фомич повторил судьбу питерского губернатора. «Они» ненавидели обоих. Но главные их жертвы – безобидные, ни в чём не виноватые. Таким был ты. Таким стал Юра. И Ксюша, но об неё «они» зубы обломали. Отыгрались на дочери волжского губернатора.  Так что пойдём смотреть на «чертей» - нам с ними ещё долго общаться. Рок-н-ролл мёртв, а мы ещё нет.
          Так говорил Лёнчик, когда они, отведав кофе с рогаликами и прогулявшись вдоль достопримечательностей, попрощались с Наталией и подходили вдвоём к южному: Витебскому, вокзалу. Ксюха отправилась туда на маршрутке: встречать Лёшину машину.
            - Но ведь в хороших квартирах, где обитали советские товарищи из числа «среднего класса», имелась другая, типичная для наших городских сверстников: шибко грамотных, что гворится, - достаточно обильная поросль. Пусть числом они были даже один не из десяти, но один из ста. Зато кто их не знал! - заявил Леониду его соратник. – В тиши родительских профессорских «фатер», обставленных дефицитом, под сенью собирающих пыль книжных полок и любимой дородной мамашей домашнего бара: «Мы же, ха-ха, потомственные алкоголики», под бормотание полоумной бабушки – почётного лауреата, под журчание «психоделической» музыки с магнитной плёнки и немецкого «компакт-бачка», привезённого из-за берлинской «стены» папиным куратором и забракованного его ненасытной в своей привередливости женой, а потому оказавшегося тут, в любимом сортире, ждали своего звёздного часа они. «Мы метим все в «наполеоны», ничтожных тварей миллионы для нас – орудие одно». Миллионы не миллионы, зато сколько у нас тогда было среди «начитанных детишек» не понятых и не оценённых современниками скучающих «капитанов Немо с подводных Наутилусов» и самозванных «великих и ужасных» «Урфинов Джюсов» с лично наструганными из пеньков армиями верных несокрушимых «дуболомов». Философствующих диванных доморощенных «лордов Байронов» в тапках и халатах и будущих гениальных кукловодов- «карабасов» - вершителей судеб всяческих «буратин». Мечтавших, «когда коммунисты совсем состарятся», привести своих «мюллеров» и «шульцев». У них и «кликухи» в их компаниях были такие. Это ведь тоже – герои  нашего времени. И ты тоже был среди них: помнишь «Бочонок»! Не таким, конечно, великим, как вернувшийся из Америки и так и не охмуривший свой «голливуд»  Залманов и Вонючий Жора-гнойный…
              - Я быстро переболел.
              - А прочие, в основном «профессорские сынки» - кто спился довольно быстро у своих книжных полок, а то и утонул в ванне с шампунем,  такие случаи - были. Дожившие до компьюторной эры сделались «диванными кровопивцами». А души их «воют и лают» по сырым оврагам, отлучённые от телесных оболочек, что бредут в тумане в ожидании своего осинового кола. Этот туман осенним утром поднимался из оврагов навстречу восходящему из-за холма ослепительному жёлтому солнцу туда, где над замусоренными ручьями на дне тех оврагов вилась серпантином по крутым склонам в расщелине двугобой горы, которая делила её на две вершины: большую и малую, так называемая «тропа здоровья». Она была одним из многочисленных городских проектов и начинаний неугомонного товарища Кагорова. Великого и ужасного родоначальника всех этих обитавших под гиблыми кручами порождений его возмущённого разума и его славных дел там, в Городе на горе. Где недавно выбрались, не боясь, и на полуденный свет. Уж лучше питомцы «выходцев из КВН», чем ставленники тех «урфинов джюсов» с их дуболомами и «тонтон-макутами». Тут, в Питере, подобные им «сущности» также открыто и весело правили свой бал сейчас прямо возле южных «железнодорожных ворот» города.   
         «Фольксваген-туарег» с Лёхой за рулём был уже на месте. Подвыпившая и весёлая «чиновничье-культурная» питерская братия в ожидании посадки – пока в поезд – скопом галдела там же. В отсутствие обслуживающего где-то в дебрях отелей журналистку Дашу их сурового водителя главным по группе теперь остался бородатый помощник депутата.           От заметной издали буйной кучки подозрительных типажей к нему уже спешил с приветствиями коллега. Бородатый человек сразу узнал его – «вежливый товарищ» был тоже - помощник депутата Госдумы: единственного там представителя  внепарламентской патриотической партии «Родина», одномандатника  Цаплина: поджарого седого «старого солдата», героя буйных митингов прошлых лет. По причине того, что его «имперская» партия имела рейтинг, подобно партии «монархо-коммуниста» Дедурова, меньше Ксюшиного – более полутора процентов голосов на выборах она никогда не набирала, так что политическая карьера ему не грозила, гордый Цаплин и покинул большую политику. Теперь однопартиец Васюхина по «Родине» давно уже был простой бездельник, завсегдатай телешоу для домоседов, куда с облегчением и не без удовольствия ушёл с большой арены: к «арлекинам и пиратам, силачам и акробатам». И где «сидит злодей: внушает страх». Волк и заяц, тигры в клетке…
            - «Только не в КВН»! – говорил он презрительно.
            - Вот «туда»-то - не уходят, а как раз «оттуда» - выходят те, кто преуспел. Вы проиграли даже их питомцам! – кричали ему конкуренты.
             - Потому что наши голоса украли воры и жулики,  своими весёлыми и находчивыми «конкурсами» заморочившие голову наивным русским людям, - отвечал за шефа сторонникам его помощник.
      Был тот помощник похож на своего шефа, как родной однояйцевый «брат-два». Энергичный, подтянутый, седой, как лунь, хотя и не старый, такой же поджарый и очень резкий, по-пацански чёткий «живчик» с трёхдневной щетиной, всегда брутально рвущийся в бой. Но никогда до такого боя не доводящий: «без драки в забияки» - тоже высший пилотаж.
        - Приветствую, Васил Миндалович! – издалека ещё радостно тянул он ладонь-лопату навстречу представителю своего «думского» оппонента, которого его шеф раньше в курилках и за глаза иначе, как «контриком» за его старое демократическое прошлое не называл. А прочих с их «Ксюшей Общак» - «крошками Цахесами»: то есть уродцами-карликами из лужковских телевизионных «Кукол», которым внушили, что они хоть и голые, но «короли». Но с недавнего времени Цаплин усиленно заигрывал с «единороссами», величал себя не иначе, как «спецназом Президента» - так что деваться его верному помощнику, коренному питерцу, было некуда. Между двух огней! Оставаться героем обязывала внешность – а внешне был он  настоящий меченосец и нибелунг, рыцарь без страха и упрёка. За его спиной в тени «куратора в сером» маячил уже известный нашим героям по встрече у метро «Чёрная речка» ловкий добытчик «цветмета». Тощий и длинный куратор буквально выпихнул перед собой на помощника депутата Цаплина заполошного Васюхина так, что тот, поразившись странному облику «человека Рассеянного» в плаще в клетку и кашне с синим беретом посреди лета, аж отшатнулся от него, тоже поперёд всех полезшего с рукопожатиями и едва не объятиями. Хотя все трое, похоже, были знакомы – «имперское сообщество» тесно, как горлышко пивной бутыли. Вход туда - рубль, а выход – только в преисподнюю.
          - Тихо, тихо, - испуганно одёрнул своего подопечного не ожидавший от него такого напора сухощавый «куратор». – Холоднокровней. Теперь ты – «питерский интеллигент».
        Появился и крепыш-распорядитель погрузки кагора в автобус питерских «культурных чиновников» у Исаакия, уже порекондовавший там москвичам их попутчика. Вышедшему из машины Лёхе он свою руку пожать не дал, что-то шепнув на ухо «рассеянному человеку», который тоже брезгливо поморщился. Как выяснилось, он уже успел тут, у вокзала, познакомиться с Васюхиным, который «быдломосквича» сразу отчего-то невзлюбил. И в ответ Алексей его откровенно подначивал.
      - Знакомьтесь, ваш спутник, коллега Васюхин от журналистского сообщества! - радостно воскликнул крепыш-«активист». – Корреспондент электронного варианта газеты «Фонтанка». Прошу любить. 
       До начала разговоров про «экстремизм» интернет-сайт «Погром.ру», впоследствии – «Фонтанка»,  имел в Москве бумажный аналог, хорошо известный бородатому человеку по 90-м годам. Тогда это была газета «Пульс Тушина» с презабавнейшими антисемитскими карикатурами.
        - Но не «Фонтан», - «троллил» своего недоброжелателя Лёха.
        - Пошёл ты. Официант, - огрызаясь, обижался Васюхин.
  Тем временем бородатый руководитель москвичей также представил отправлявшихся вместе с ним в путь товарищей:
        - Репортёр Леонид. Алексей и Ксения – от ресторанного бизнеса.
        - Во-во. А то – «журналист», - достаточно громко съязвил «человек Рассеянный», обращаясь в пустоту. Однако, вздохнув, он всё же подошёл к «лохам из Москвы», хотя являлся ли он сам коренным питерцем – это был большой вопрос.
         - Сейчас демократия: без развлекательной и кулинарной шоу-индустрии продвижение политических и гуманитаных проектов проблемотично: народ не зацепишь, - «завернул» Лёнчик, поразив своего бородатого попутчика таким изощрённым профессионализмом хода дерзкой мысли. Поднаторел! Годы жизни в Москве определённо пошли Лёне на пользу.
             Но ещё больше поразил обоих Васюхин.
         - Хороша власть – ставленники выходцев из КВН, - проявил он чудеса телепатии.
         Словно на расстоянии угадал предмет их недавнего разговора. Этот тип был гораздо умней, чем внешне казался. То есть – не совсем сумасшедший.
         - Недаром коммунисты их запретили, - в том же духе отозвался пухленький «активист».
         - Как насчёт «Что-Где-Когда»? - поинтересовался бородатый москвич.
         - Ну, оттуда из «политтехнологов» разве что один Вассерман, - сказал Лёнчик.
       Васюхин,  собравшийся уже было съязвить про «какую-то морду», разинул было рот, но «куратор» строго зыркнул на него: «Тише, тише!..», – и тот прикусил язык.
           - Интересно, как он в те, прежние, годы умудрился поступить в ВУЗ и закончить его в своей Одессе? Я знаю точно, что на Украине обладатели  таких фамилий могли оказаться в институте только в пропорции один человек из ста и в двух случаях: либо ты сын адмирала - Героя Советского Союза, такие – были, либо – от самого КГБ. Вот спросить бы Вассермана, явись он передо мной: Ваш папа – Адмирал, Герой Советского Союза?..
            - А в РСФСР? – спросил «активист».
            - У нас  ВУЗы – заканчивали. Даже оказывались в «режимных предприятиях», их вычищали позже. Я-то знаю, - сообщил рассказчик.
            - В смысле? – насторожился Васюхин.
            - Он не про себя, - засмеялся Лёнчик. – С ним-то всё чисто: «Тут вопросы все сниму, дед его – самарин. Если кто и влез к нему, так и то татарин», - переиначил он Высоцкого. И добавил:
             - Хоть родом и с Украины.
             - Крымский? – спросил Васюхин. – И этих достанем. Шучу.
             - Приазовский. Ханство – оно ведь имело земли не на одном только  полуострове. Татары – они всюду живут: и на Кубани, и даже в Литве. И в Монголии. Вон, в Донецке главный угольный магнат – Ринат Ахмедов, - заметил молчавший до сих уже долго пор москвич Лёха.
             - Везде-то ты был, -  неизвестно в чём уличил его Васюхин. Несмотря на Лёнины уверения, он с подозрением покосился на выдающийся розовый нос бородатого помощника питерского депутата. Эти сомнения у него не развеялись, похоже, и потом : умён, «интеллигентишка»! Но ещё более сильные подозрения вызвал у него москвич Лёха – этого «рагуля ряженого» он невзлюбил сразу и навсегда. В делегации намечался раскол, устранить который взяла на себя право Ксюха. 
             - А где же наша именитая журналистка Дарья Асанова? – поинтересовалась она.
      Ответ ей был дан  незаметно объявившимся непосредственно перед самой посадкой в поезд «суровым водителем», который, сразу приняв на себя распорядительские функции, первым делом отпустил Лёху на новое важное задание. Тот, пружинтсто запрыгнув с возгласом: «Ха!» снова за руль, тотчас умчался вдаль. И только тогда их «командор», обернувшись ко всем, пояснил насчёт Дарьи: 
              - Она догонит состав позже. А сейчас ей надо выспаться.
      Впрочем, утомил столичную репортёршу не он, а предстоящая организация Дашей трудной встречи  Наталии в ресторане с бывшим шефом региональной редакции её газеты Баязетовым. Который «сжёг мосты», и с приходом в Городе у Волги новой власти крикнул напоследок по местному радио на рассвете «Алой зари»: «Держитесь, друзья! Хотя денег и нет - Красная зараза не пройдёт!», после чего срочно отбыл в Москву на постоянное место жительства. И пишет теперь про природу и дачу.
                - Алексей доставит её к поезду в лучшем виде, - пообещал «суровый товарищ».
                - Так он у вас официант или шофёр? – не понял Васюхин.
                - Не угадывай. А то - забоишься, - туманно посоветовал ему  «Ягуар».
       Поражённый таким уровнем конспирации, но решивший, что «так надо», а также удовлетворённый перспективой отсутствия своего оппонента в поезде хотя бы на ближайшее время, «питерский интеллигент» успокоился и воспрял духом.               
        Бородатый же человек, которому предстояло несколько ближайших часов делить с суровым соратником двухместное купе вагона «СВ», был рад возможности покинуть весёлое общество попутчиков, чтобы отдохнуть.
         И только седовласый живчик «Цаплин-2» за эти минуты изменения обстановки времени не терял. Мужички и дамы из питерской культурно-чиновничьей делегации как раз, уже закусывая, дошли до «кондиции» и захотели танцев, приплясывая на брусчатке подошвами и каблучками под трескуче взорвавшие немузыкальную привокзальнуую какафонию городских звуков, взвизгов и шумов, куплеты, изрыгаемые в небеса из включённого кем-то магнитофона и разносящиеся по округе ветерком. Это был их, можно сказать, общеизвестный партийный «культурный гимн», который они без стеснения адресовали теперь «вновь прибывшим»:
        «Аристократия помойки диктует моду на мораль. Говоруны от барной стойки зовут в неведомую даль…», - задорно подпевали на многих митингах бывшие стукачи. Чьи шефы-кураторы уже были готовы перехватить победное знамя из слабеющих рук коммунистов, что давно и планировали. Но вот незадача - явились «эти»! Со своими «амбициозными», тьфу, планами: «…И приведёт нас дивным утром в страну невиданных чудес демократическая шушера – надёжный друг КПСС», - рвались в небо над привокзальной площадью песенные строки В. Кушнарёва.  И это был их ответ много о себе воображающей «вшивой интеллигенции». Которую Сталин, ох, недаром загнал когда-то в смрадные дыры, а после блокады не позволил вернуться из ссылки и эвакуации в свои питерские квартиры : пусть и дальше кормят вшей в компании вчерашних зеков. С которыми те как-то умудрились «скорешиться» в тех бараках и коммуналках: «Мы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие…». Тьфу! Ну, туда и дорога. Партия «Родина» была гораздо более радикальной и резкой, чем лужковско-питерское «Отечество», чьи функционеры сразу сдались новым победителям. И если последние, «кинув» своего «Лужка», быстро легли под «самозванцев», то «родинцы» слегка побрыкались. А потому и имели со своим одним процентом голосов на всех выборах рейтинг меньше, чем у питерской Ксюши. И тогда, как лично депутат Госдумы Цаплин выражал-таки полную лояльность президенту, то даже его помощник-«двойник» молчать не мог.  И без того, в отличие от товарища в фуражке-«жириновке» с Невского не испытывавший особого пиетета к крутому «командору» компании навязанных его подопечным «сверху» попутчиков, он не только не отступил перед ним назад, но нагло ринулся в бой. Причина такой отваги была видна невооружённуым взглядом. В отличие от собственного шефа: бездельника и завсегдатая телешоу, давно к центральной власти лояльного, «Цаплин-2», истинный рыцарь без страха и упрёка своей внепарламентской, но весьма заметной на политическом небосклоне патриотической партии, был вежлив лишь поневоле и, только поначалу. Но за время, когда все отвлеклись, он уже явно успел, вместе со своими единомышленниками из Департамента культуры, «причаститься» кагором, а потому, не в пример всяким активистам «в фуражках» с культурных сборищ, никого не боялся. Хотя делать ему это было ни в коем случае нельзя: лицо его стало пунцовым, зардевшись пылающей алой зарёй, а оловянные глаза вмиг сделались злыми. Подтянутыё ещё недавно иссиня-выбритые щёки обвисли и тряслись, как морщинистые брылья у старой собаки, а на тонких аристократических губах пеной выступила слюна. Нужной таблетки явно под рукой не было, и он надвигался на определённо давно знакомого ему «Ягуара», как танк, готовый заступиться за своего «культурного»  подопечного в плаще и синем берете, которому тот только что «угрожал», посоветовав «бояться».
           - Вот не зря Сталин вашу интеллигенцию вшивую загнал в Караганду, а назад не пустил. Из военной эвакуации – в ссылку вместе с кулачьём, - прокомментировал он слова задорной песни. – Пусть за козой ходят! Тем и живут. Дали потом вернуться, от этого все и беды. Пошли вон! Клоуны.
          - Ну-ну, - с готовностью терапевта душевных расстройств ласково приободрил бедолагу тот. – Так эмоционально вы и трёх процентов не наберёте.
            - Знаете вы все что? Только вот не надо меня лечить! Нас всех вот, народ наш, не надо лечить тут, да! Считаете нас на своей земле индейцами! ПолУчите «реконкисту», конкистадоры! – не принял участливой поддержки седой, словно лунь, «краснокожий воин, Сын Бизона». - Почему «три процента, один процент», спрашиваете? А мы – не проиграли! То, что видим – это афёра. Вы же, с...  пархатые, понимаете, что на самом деле выборы выиграли – МЫ, что люди голосуют за НАШИ ценности и идеи. Продажные журналюги и телеклоуны приписывают их вам, а вы…
             - Мы не обманываем людей и ни разу всё это не озвучивали.
             - Но позволяете к себе «всё это» примазать. Ваши пиарщики морочат голову нашему несчастному народу-ребёнку полётами с журавлями. Какими-то «тиграми»…
                - А ты бы погладил? – с издёвкой спросил самозваного «меченосца» его суровый рппонент.
                - Что я, дурак, что ли! Я уже вышел из этого возраста, - ответил тот и продолжил:
                - И войну выиграли тоже - персонально вы! Ага. «Мне кажется порою, что солдаты … в белых журавлей», так, что ли? Со своими играми ваших «весёлых и находчивых» вы резвитесь на НАШЕЙ территории: в среде старого, больного, наивного, служившего раньше где-то, и доброго трудового люда, которого в Союзе абсолютное большинство. И, как тот фокусник с дудкой, увели наших наивных избирателей – вот и остались эти «один и пять десятых» у достойных руководителей от нашего законного «конституционного» процента. Но ничего – уже нашлись люди, и не только в Питере, а и - как Стенька Разин: на Волге… И скоро время покажет, «ху из ху».
            - Ну что ж, посмотрим, - ответил «Ягуар».
   Но краснолицего воина было уже не остановить.   
            - Обобрали своими фокусами солидных людей, поистине достойных. А какие из «ваших» правители?! – кричал он, судорожно сглатывая слюну. – Низшие чины, случайные самозванцы, наглые рыжие морды мартовские! Это ж никто иные, как отставные неудачники, которых отовсюду выгнали, и из международных дел выгонят. Которые окончательно всё, не дай Бог, загубят и до войны доведут. И войну эту - проиграют. Космонавты у них будут падать. А потом и «Росатом» с вашим  «Киндерсюрпризом» тазом накроется: вот это и станет для всех вас вашим завтрашним не днём, но - дном, увидите. До сих пор ваши «лидеры» спекулировали на главном страхе наших людей: страхе неопределённости при мысли о завтрашнем дне: мол, интересно, какое оно – завтрашнее дно? И когда накроется и «мирный атом» - тут они, клятвенно пообещавшие своему народу, низвергнутому ещё вчера в ужас, избавить его от этого страха неуверенности в завтрашнем дне, и покажут ему:
             - Вот оно, это ваше страшное дно! – весело засмеялась раскрасневшаяся тётечка из департамента, сплюнув в ладошку косточку маслины, - из тех, что все они по очереди ловко выуживали одноразовыми вилками из банки на закусон.   
             - Но тут снизу постучат, - усмехнулся ободрённый поддержкой Васюхин.
            Однако заступник его не унимался, продолжая перечислять грядущие беды и напасти, и попутно выбалтывая тайное:
              - Республики на вас плюнут. А при нас Запад бы перед нами «на цырлах» ходил, и не Крым лужковский, - а  Союз был бы НАШ. И – будет! Там – наши союзники, а не «вороженьки». Не вОроги. Вам, мелюзге, просто не доложили секреты. И не только про это. «Вашему» же ясно сказали: «Майоришка, куда тебе!».
           - А он? – ласково спросил «Ягуар». – Похоже, они знакомы были уже двно, и спор их был нескончаем.
            - А он – вот что!.., - вздохнул «родинец». – Ничего, вон на Волге «губеру» тоже говорили: «Лесник!.. Куда тебе?!..». А он – залупнулся. И этих – взнуздаем. Ещё посмотрим, кто у нас будет на коне мышцами трясти, а кому предстоит за тем вашим любимым «сортиром» лошар пасти. 
      Он готов был держать речь ещё долго: «Остапа понесло». Но тут звуковоспроизводящее устройство хрипло чихнуло, очередная песня замолкла, и всех пригласили к посадке.
        Над вокзалом зазвучало прощальное: «Я покидаю северный город. Серое небо над головой».  «Что тебе снится, крейсер «Аврора» в час, когда утро встаёт над Невой?», - неслось над перроном. Обняв Васюхина, как брата, и похлопав того по спине, его шеф, вместе с «куратором Егорычем», оставшиеся в городе за «смотрящих» над своим «контингентом», заспешили в «рюмочную» на углу. Нет, зря их допустили до святой «огненной воды» - депутату Цаплину теперь долго не видать своих верных соратников. «Коллега Васюхин» оказался гораздо выносливее и закалённее. Он не угомонился и в поезде, и там донимая бородатого помощника депутата своими откровениями:
           - Ну, ладно, имя у татарина: «Вася». Но что это за отчество?.., - допекал он Лёнчика по поводу подозрительного, и, как ему верно казалось, не существующего ни у каких народов отчества его спутника, полагая, что тот не слышит.
             - Но есть ведь, к примеру, женское имя «Жасмин». Чем плохо мужское «Миндаль»? Там – «куст», у меня – «фрукт». Как вот «Риналь» есть имя. «Мин» по-татарски – это «я». Мин таран Казанда: «Я живу в Казани», - к смущению Васюхина просветил его в языкознании бородатый пассажир.
               - Ну ладно, ладно, - смилостивился тот. – Татары – это «коренной народ» империи, это – можно, ничего страшного.
                - Спасибо, товарищ, - поблагодарил тот.
        Столь длительное пребывание безо всякого приглашения «питерского интеллигента» в чужом купе было вполне оправдано и объяснимо: согласно билету, его разместили в двухместном отсеке на пару с Ксюхой, и он попросту стеснялся.
               - Не бойся, не съест. И не снасильничает, - успокаивал его Лёня.
       Курьерский состав мчался почти без остановок в туманную  мглу серой  летней северной ночи: белые ночи уже как-то прошли, - сквозь болота, затоны с кикиморами, березняки с грибами и чахлые осиновые перелески, распугивая комаров и нередких тут зайцев, по прямо, словно стрела, устремлявшейся точно на юг, ветке «царской» железнодорожной магистрали. По ней когда-то ездила к морю с челядью венценосная Семья и отправлялись в эшелонах теплушек на Первую мировую войну «солдатУшки-бравы ребятУшки». Так что магистраль эта пронзала прежде, как клинок сабли кавалергарда, считай, всю империю. Соединяя её, нанизав на себя единой «скрепой» основные губернии, в одно «барбекю» от моря до моря. От гранита «хладных финских скал» до тёплых южных волн «солнечной Тавриды» и устья Дуная неслись по «столыпинской» магистрали скорые поезда. В этих поездах, Первым классом ездили на отдых в Крым и Одессу дамы и баре, на службу в Измаил и Очаков – господа офицеры.
            Это и была Вертикаль Империи:
     «Стучали колёса, скрипели вагоны, гармошечка пела: «Вперёд!». Кутили студенты, скучали «погоны», дремал разночинный народ. Я думал а многом, я думал о разном…». Вот так! В общем вагоне с неведомого полустанка – уже за Волгой, среди чёрных татарских лесов бежал он когда-то от зачёркнутой навек отнюдь не им самим своей маленькой жизни, которую переехал «чёрный ворон», в неведомую восточную глушь. Где не было у него никого, а был Казанский кремль, башня царицы Суюмбеки и кривая улочка Хади-Такташ у озера Средний Кабан. В свою «российскую Америку»: эти новые, всё ещё осваевыемые земли, издревле привечавшие всех беглецов Империи от злой судьбы.
      А здесь, от Беломорья и Балтики до Тирасполя и Измаила покоилось её коренное могучее тело, была «вертикаль», по «горизонтали» же – там, где яблочным обгрызком разметались нынешние малонаселённые даже сейчас «федеративные территории», расстилалась великая и не определённая в своих границах «новороссия».
       - Ваша «Раша от Волги до Енисея» - это всегда были одни рудники, да остроги, - разглаголствовал Васюхин. Там и населения-то вменяемого нет. А весь истинный русский народ – здесь. Тут – дух…
      Где-то справа осталось Царское, оно же «Красное», Село, слева – Колпино, уже проехали Гатчину. На мимолётных стоянках входили и выходили дачники, какие-то блуждающие дикие экскурсанты, в основном – восторженные увиденным тётушки растрёпанно – интеллигентского вида. Мирные питерцы с удивлением глядели на замаскированного под «ленинградского интеллигента» Васюхина: его синий берет, длинное кашне вокруг шеи, старый нечистый плащ – так выглядели у них прежде их городские безумцы. Теперь остались только ряженые под них – как и всюду, местные экзотические экземпляры вымерли, их заменили всё те же «люди фона», что сами не могут получать из окружающего пространства ни радость, ни пользу. Разве что за счёт кого-то: тех, кто умел из любых ситуаций готовить «съедобное блюдо жизни». Они, эти «мирные питерцы» - умели, потому и блокаду выстояли. Вот это и была здешняя «аристократия духа» с их воплями-соплями: «На Сестрорецкую состав отправится. Вагончик тронется, перрон останется. Стена кирпичная, часы вокзальные. Платочки белые. Глаза печальные…».
         - Ага! – разглагольствовал по этому поводу Васюхин. – А чуть напугались – так сразу: «Раздавить гадину!», да? Как эта, как её…
         - Ахеджакова, - сказал Лёнчик.
         - Она! «Аристократия помойки диктует моду на мораль». Коммунисты, мечтая дорваться до собственности, использовали их и выкинули – вот потому-то они, вся эта «демократическая шушера» – и  «надёжный друг Ка-Пэ… Эс-Эс…», - продекламировал он. И пояснил:
            - Отхряпали у по-настоящему достойных людей. Дело не в том, правильно или неправильно, а в том, что ваших вообще там рядом быть не должно.
            -     А вы бы хотели сами «дорваться»? – спросил Лёня.
            - Нам нужно – больше! – гордо заявил Васюхин:
            - Всё – наше!
       Оставив Лёньку на время в его купе в одиночестве, бородатый пассажир едва не зашиворот оттащил-таки бедового интеллигента в вагон «СВ» и впихнул в купе к Ксюхе, которая, к счастью для Васюхина, уже спала и видела десятый сон. Наверное, про своё кафе-бар «Ракушка», где обитали подопечные её жемчужины дивного дна.
            - Ты не о том думаешь. Думай  о завтрашнем дне, – настоятельно посоветовал он Васюхину, также отправляясь в своё купе к попутчику – «суровому водителю», который  уже безмятежно спал.
              - Так ли это важно, какое оно будет – завтрашнее дно, - произнёс за его спиной Лёнчик.
            Однако самому бородатому пассажиру выспаться ночью было не дано. И не потому, что в соседнем вагоне разгульно пела и гоготала разбойничья ватага департамента деятелей культуры. Просто скорый поезд мчался слишком быстро. Не успели оглянуться, как…
    Из утреннего тумана выплыла  выплыла станция.
            - Станция Дно, остановка пять минут! - завопила, гремя по проходу подстаканниками, заполошная проводница.
          Приехали. Явочный пункт номер один их конспиративной маршрутной цепочки. Тут, на ближайшей к Питеру станции под названием «Дно», их компания должна была принять Лёху и его спутницу. Автомобиль-призрак, мигнув в туманном мраке фарами, скрылся в ночи. Алексей, попрощавшись со вторым из двоих сопровождавших его и Дашу из Питера местных оперов, остался на перроне задумчиво посмотреть на путевые прожектора, запрыгнув в вагон в последний момент. А его спутница проникла вовнутрь совершенно незаметно, и вскоре уже располагалась в купе у милого дружка, который даже не проснулся. После чего «третьему лишнему» пришлось возвращаться в компанию к Лёнчику и примкнувшему к нему Лёхе. Поезд нёсся сквозь всё те же осиновые перелески Псковской области. Давно остались позади где-то восточнее озеро Ильмень и Великий Новгород. Миновали промелькнувшие там же, слева, Великие Луки… И вот из предутреннего тумана перед глазами наших путешественников вынырнула последняя российская станция: Невель. Край державы. Они убедились, как она тут, без восточных своих, вновь освоенных малолюдных «колониальных» земель, мала. И насколько она здесь более, чем где бы то ни было, «цэ Европа». Сразу за Невелем Россия кончилась. И началась чуднАя страна "Беларусь". Оглянуться не успели – и вот она, безо всяких таможен и проверок - ещё одна: новоявленная картофельная держава. Из вот этих её болот и таких же мелколиственных перелесков происходили патриархальные предки Юрчика. Всё. Другое, хотя и «союзное», государство. А теперь через эти места, бывшие владения Великого Литовского княжества, пролегал долгий путь их компании.
        Под самое утро к отчаянным путешественникам присоединилась выспавшаяся Ксения.
         - Недоспала немножко, - сообщила она. – Пришлось ночью «этого», - так сказала она о своём единственном соседе по купе в вагоне «СВ», - обихаживать.
          - Приставал? – весело поинтересовался Лёня.
           - Ну что вы, наш «коллега» не по этой части! – замеялась она. – Он сам признался, что с тридцати лет – импотент, да и раньше не особенно. Вернее – никак, у него уже всё отвалилось. Это он меня «успокоил». Они – как Гитлер, страну хотят вздрючить, а бабы им по фигу.
        Бородатый «старший по группе» усмехнулся. Уж он-то знал про этих питомцев депутата Цаплина много чего. Костяк «первичек» бедовой партии на местах у них составляли «вылеченные» алкоголики и импотенты: зелёную тоску у них успешно и навсегда вытравляли «методом замещения». То есть ни пить, ни по интимной части они по-прежнему не могли, но это их больше не волновало: они этим гордились! Как в анекдоте про психотерапию: энурез на месте, «но меня он больше не беспокоит – я им теперь горжусь». Замещало прежние страсти новым героям учение «писателя-фронтовика» некоего Дроздова, автора двух запрещённых романов: «Последний Иван» и «Оккупация». Когда ввели «статью» за экстремизм, «дроздовцы» переключились на пропаганду якобы «здорового образа жизни»: закалялись, обливались, лихо меряли шагами свои населённые пункты. Многие заборы по всей стране засияли надписями: «Русский, не бухай!». И тут же присутствовал телефон. Это была скрытая реклама ещё не разоблачённых тогда «спайсов». На них и переключали выпивох, которые были преданы теперь своим спасителям по гроб жизни. Деньги от продажи «веществ» шли на пропаганду святого дела. Поговаривали, что именно наркоманы и писали по ночам на стенах и заборах Города на Волге перед победными выборами матерные посылы в адрес «губера Фомича». При этом сами поклонники «писателя» никаких веществ не употребляли, обходясь простым кодированием. Ради интересов дела на время «спецоперации» Васюхина раскодировали: «развязали» для встречи с соратниками. На радостях тот ушёл в «штопор», но «всухую» выйти обратно не удалось Только в «мокрую». 
            - Это было нечто, - смеясь, сообщала Ксюха. – Видела я страдальцев в «штопоре», но таких!.. Всю ночь на стенку лез, «велосипед» ногами делал. «Не могу, плохо, - вопит, - спаси!», и всё тут. Ужас какой-то. Из окна хотел выпрыгнуть. Пару раз минимум за ночь опохмеляла: пришлось в соседний вагон к нашим попутчикам проводницу дважды гонять за «анестезией» - благо, у них всю ночь шла гульба, до утра песни орали. Двухдневный «кумар», с позавчера не пил, «эффект третьего сухого дня», уж я-то по нашим клиентам знаю. Еле реанимировала. Теперь – под контролем. Сейчас придёт. А вот и он.
     Васюхин, помятый, но удивительно бодрый, появился, словно Дух Святой.
          - Ну-ка расскажи, дорогой товарищ, что ты мне вещал про своего «писателя» с его романом? - спросила у спасённого ею от гибели в страшных муках Ксения. – Что это за «последний Иван»? Какая такая «оккупация»? А то я не поняла ничего – ты слишком быстро тараторил. От кого ты спасался за окном? От чертей? 
           - Роман этот – про оккупацию нашей страны евреями, - сообщил Васюхин.
            - Мама дорогая, - испугалась Ксюха.
            - Здесь всё пропитано их духом, все с ними заодно, с «прожидью». Потому наша надежда и опора – именно юг, древний наш общерусский язык, майдан – наше народное вече с вечевым колоколом. Волхвы! А не ваша убогая «Орда», - с вызовом обратился Васюхин к бородатому руководителю группы.
              - «Мордор», - добавил знакомый с молодёжной литературной тематикой  Лёха.
              - Во-во! – согласился «спаситель всея Руси». – И малонаселённые земли восточные нам не так уж нужны. Мы отдадим коммунистам эти окраины: они пока наши союзники. Пусть тут зеков своих работать в «шарашках» заставляют, это у них лучше всего получается. А у нас будет бросок на юг.
                - На какой ещё «йух»? – поглядел на него Лёнчик. – Там не всё так просто. С Украиной намучаемся. Знаешь, что умудрились написать их газеты сразу после аварии? И это – при советской цензуре! Им – всё можно было: половина Политбюро оттуда. «Хотя взрыв произошёл и на нашей территории, но, к счастью, «роза ветров» в тот день была направлена в сторону Белоруссии». Я вам говорю – наплачемся с этими эгоистами.
                - Потому что они и есть – настоящие русские. Эти земли –  исконный восточнославянский: Русский, мир, Русь изначальная. Тут наш древний язык, священная «державна мова». Киев – отец городов русских…
                - Или «мать»? – сыронизировал из вагонного коридора Алексей.
                - Пошёл ты! - огрызнулся отчего-то сразу невзлюбивший Лёху Васюхин.
                - Вот это – по-интеллигентски. И по-питерски, - похвалил Васюхина Лёня.
                - «Мать» - это ваша Москва вшивая. Рагули. Такие вот, - кивнул Васюхин в спину Алексею, отошедшему заказать всем чай. – А ваши нынешние «правители»: ставленники КВН-щиков - её дети.
      Он принял у Лёхи янтарный бокал в подстаканнике, не без отвращения: похмельный «штопор» ещё давал о себе знать, отхлебнул и завершил:
                - Если не выгорит с быстрой победой здесь – туда пока что переберёмся. И Украину возьмём! Не по частям, как ваш Лужков: ВСЁ – наше!
                - «Всё» – это дело, – съязвил Лёха. - А то ведь если  что-то отломаешь – то и прочее в целом негодное станет. И «Лужок» не «вернёт» Крым свой, о чём мечтает! Он его – «отломает». Как ручку у чашки. И тогда трещина пойдёт по всей конструкции. И будет той «чашке» кирдык. Склеить-то ещё, может, и  удастся, да чай из неё пить будет уже нельзя. Воду – можно. Водку можно, но для этого существуют иные ёмкости. А по назначению использовать станет - нельзя. 
                - Такое оно у них и было бы вскоре – их «завтрашнее дно». Счастье для страны, что мы у неё есть, а не только «Лужок». И ваши «воспитанники КВН-щиков. В тех землях: пока – на Юге, действовать будем мы.
                - А они сопротивляться не будут? А то вся республика отвалится, - заметил Лёха. - Ведь если одно отломаешь – всё негодное станет.
                - Кишка тонка : везде наши, всё – наше. «Отламывать», как носик у чайника, ничего не собираемся – возьмём целиком, - гордо пообещал Васюхин.
                - Не потерять бы, - заметил бородатый человек.
       Васюхин взвился.
                - Да что бы вы понимали! – воскликнул он. – Вы же не знаете ничего! На Украине сейчас – повторение 80-х годов, да они тут и не кончались. Все тамошние «олигархи» и их крикуны – слуги тех же партийцев, которые всё захапали: «Демократическая шушера – надёжный друг КПСС». Как и у нас было. Только у них – без Чечни. Так устроим, как на Кавказе устроили. Там же по обе стороны окопов наши были, из советских военных спецслужбистов. Как Басаев - у чеченцев, а с этой стороны – такой Стрелков: один - водил журналистов через линию фронта, другой - встречал. Соратники на доверии. У обоих – одна «крыша». Теперь Стрелков – на Украине, в Донбассе, пока «спящий». Типа попов охраняет. Полковник Буданов: «насильник», помните, - там же. На Волыни есть такой «Сашко Билый», беспредельщик. Его шеф служил в армейской разведке. Теперь как бы «местный националист», - упоённо выдавал Васюхин, эта ходячая «находка для шпиона» , как на духу, «пароли, явки, имена». И только бородатый пассажир слушал с усмешкой. Кому, как не ему, было не знать истории этих всех «бойцов чеченских фронтов» с обеих сторон: двойных и тройных агентов! После Казанской эпопеи он ещё долгое время был по делам службы на связи с Азаматом – своим верным «оруженосцем» в тех удивительных приключениях, после которых тот вернулся в стреляющие горы. Знал кое-что про эти дела и Лёха.
              - Ты чем его опохмелила? – улучив момент, когда «нибелунг» вышел из купе глотнуть воздуха к окну в коридор, с восхищением спросил Ксюху Лёнчик.
               - «Сывороткой правды», - засмеялась она. – Когда во время губернаторских выборов ФАПСИ-шники установили у нас в баре и на «хазах» для «гостей города» аппаратуру, данным средством развязывали языки.
                - Всё схвачено, всюду – свои, те, кто надо. Вам просто не докладывают! Начнись в Киеве смута, там будут наши куклы. Арлекины и пираты: то есть депутаты и «бандиты». Силачи и акробаты: «Беркут» против «бунтующих студенты».  Будет клич: «ОМОН-овцы дитей вбылы»! В роли избитых «студентов» - курсанты Ивано-Франковской Школы милиции и Львовского Военно-спортивного института, им через ограждения и парапеты прыгать, как кенгуру, даже зимой – раз плюнуть. Весь мир рты разинет, все будут за нас. А нам того и надо. Потому что славянские националисты – они единое целое.
    Нет никаких «хохлов», мы – один народ. «Волошiн», «Васюхiн», «Демчишiн» - истинные восточно-славянские фамилии в Прикарпатье. Вот так. «Сгинуть наши вороженьки, як роса на сонцi».
         Бородатый пассажир судорожно отхлебнул свой чай. Уж этого он никак не ожидал услышать тут. Как не ожидал и когда-то. Тогда, в «детском» советском прошлом, услышал он слова запретного «гимна» также в невозможном для этого месте. А именно - в сумрачном кабинете, от чУдного своего, имученного алкогольным штормом, «дознавателя», пожалевшего «хлопчика-земляка». Которого собирались сожрать доставшие и его, подполковника «органов» , предшественники васюхинских Героев, которым – «Слава». Но и теперь он вряд ли нашёл бы с ними общие «болевые точки». 
               - Неужели вы думаете, что Путин «поведётся»? – спросил бородатый пассажир.
               – Так «майоришка»: куда он денется? Тактик, но не стратег! – самонадеянно заявил Васюхин.
                - Но вы же тогда точно всё окончательно разрушите.
                - Это ваши всё порушат, если вы со своим «Лужком» сглупите: отломать что-то от Империи для своей «Раши» вздумаете. Конечно, все будут рады, рейтинг отгребёте, против будет один придурок Макаревич…
                - Ну, ты потише, - донёсся из купе голос Лёхи.
                - Но - трещина уже пошла. А у нас всё на мази. Всюду наши люди, - довольно вздохнул Васюхин.
            Бородатый человек пристально посмотрел на него:
                - Пошла «трещина по конструкции» или нет – это ещё большой вопрос. Но есть же правило: «не буди лихо, пока спит тихо». Украина пока что – это  смешное пространство Верки-Сердючки и весёлых КВН-щиков, ну и Лужкова в «его» Крыму. Без армии. Без политики.  В Госбезопасности у них пока что ещё – кадровые офицеры российскмх спецслужб, там – полное подчинение Москве. Да где их нет! В руководстве всех «партий» по обе стороны границы. Сделать, правда, мало что могут. А вы там разбудете чёрт знает что.
                - Не, - степенно проговорил Васюхин. – Мы и есть – «крыша»! За нами солидные люди, генералы, «батя» десантников Шаманов. В Приморье на Амуре большие люди – вы просто не знаете..! - продолжал выбалтывать секреты он.
                - «Не болтай!», - пошутил Лёнчик.
                - Теперь и Волга наша – всё НАШЕ! Украина - семечки, - на «автомате» заключил Васюхин. – Придут там вместо олигархов Кучмы националисты-патриоты, и мы объединимся. С нами они создать Союз - согласятся. Но не с вами же. А мы – завтра будем в Москве. На Волге куратор нашего «Стеньки Разина» - победителя знаете кто? Великий человек! Тесть его – генерал Внутренних Войск в Москве Муравьин, сам он – потомственный режимный охранник. «Краснопетличники»! Не ваши «синие»: «А ты не лётчик», тьфу! Во Львове он тоже работал, как раз с нашими единомышленниками… На «мове» с ними, как на родном,  «гутарил».  И знаете – находил понимание. Нет, конечно, без компромиссов не обойдётся, чем-то придётся поделиться…
                - Может, и столицу в Киев перенесём? - поинтересовался у него Лёня.
                - Вполне возможно. Москва – это не имперский город, не Питер, - сообщил утренний страдалец. – Вас и надо дрючить, «фуфайки» ватные, лаптёжники. А тут – смотрите, как гарно!
                - Шикарный вид! – указал  взглядом бородатый человек на выплывший за оконным стеклом вагона роскошный вокзал города Витебска, обращаясь к Леониду.
      Мог ли он подумать, что столько лет спустя путь его опять пересечётся с «Геной-чекистом». Конечно, он и без рассказов Смирнова был осведомлён о дальнейших славных делах неутомимого «меченосца», что перед командировкой за границу успел поработать с теми самыми «западенскими» «дитями». Это были фартовые ребята. Не в спортивных штанах с лампасами, но в куртках-«бомберах» турецкой кожи, в самопальных польских джинсах, они смело входили кодлой в кафе «Пидзамче», возле которого сходились междугородные автобусные маршруты, у подножия холма Высокий Замок, - лихие, дерзкие, пугая местных «панов-львовян» с их исконно старо-польским диалектом. Попробуй ответь им на «мове» невнятно, уж лучше чисто по-русски: если докажешь, что ты мирный «командировошный», ничего против них не имеешь и готов «угостить хлопцыв пывом» - то, может, и пронесёт. А вот местным городским от «хлопцыв» доставалось круче. Были они с окраин, из райцентров: с посёлка Сельхозакадемии, где учился на агронома сам Степан Бандера, с Дублян и Стрыя. В «Пидзамче» любил заседать во время запоев гениальный вербовщик Гена. Он видел – ни «фейсконтроль», ни милиция «щирым» тем хлопцам в заляпанных землёю кроссовках были не страшны: те вольно пили «пыво», гоготали.
             - Шо вам те москали, все мы – славяне, - убеждал их Гена. – Надо бы нам с ними не драться, а вместе – против «жидив» и «америкосов».
       Когда-то Гена отлично справлялся и без армии подельников. Во всяком случае, со своей безобидной жертвой в Городе на горе он справился без труда. Не довёл, конечно, до конца – тому удалось сбежать, но именно тогда для беглеца закончился мир, где никто не думал о завтрашнем дне. В самом деле – ну кому интересно, «какое оно, наше завтрашнее дно»? Он узнал это лично для себя тогда, в 84-м. Сейчас, когда всё плохое позади, никто не хочет об этом думать. Вот и тогда, в 84-м, как он считал, мы, казалось, достигли Дна. Дна второй, Советской, Империи. Но – «снизу постучали». Уже через год такое «дно» увидела вся остальная страна: взорвалась атомная электростанция. И все снова решили – вот оно.
        Вскоре после открывшейся им станции Дно заповедный Русский мир встретит их курьерский экспресс Чернобыльской зоной. Ведь, действительно, сейчас словно бы происходило повторение тех мирных и благополучных 80-х годов. Хотя «роза ветров, к счастью», пока что опять была направлена в сторону Белоруссии.

                Глава  3

                Крыша  в  пути

      Стоял в Витебске их скорый поезд недолго. Вновь замелькали за окнами плоские крыши домиков, маковки старых церквей, - словно ничего не изменилось в этом городе со времён Шагала и его «летящих любовников». Виды за окном, однако, меняя друг друга, уже сильно отличались от российских. Здесь чередовались один за другим европейские города, - нетронутые опричниками всех веков, с красивыми станциями, коваными заборчиками у мощёных плиткой перронов, высокими тополями, по весне – с цветущей белой акацией. Гомель, Могилёв, удалённые от Северной Пальмиры. Русская Европа. Это и была империя. Вертикаль. По ней ходили из северной столицы на юг поезда.  Тут были уездные местечки со своим укладом и шиком. И с евреями.
               - А где их не было – не было и городов, – бородатый человек, растянувшись на нижней полке, оценил васюхинские высказывания, пока тот в ожидании чая вышел с Ксенией в коридор продышаться воздухом из приоткрытого окна вагона – Ксюха делала там похмельному бедолаге массаж шеи, как она умела.
              - Только степь ковыльная, а посреди неё при железнодорожных станциях – сторожевые пункты: гарнизон на холме, базар да вокзал внизу, административный центр, главная улица с лавками – да бескрайние огороды слободок вокруг. Купцы окормляли стражу – конную и пешую. Населяли округу там дети разных, местных, народов. И так – от Волги до Енисея: «горизонталь». Наша Раша. Ремёсла сюда пришли только в военную эвакуацию. И стала страна – во все стороны равна: двухмерной. «Из-за таких, как я, тоже», - завершил мысль бородатый человек.
               - А як же, - согласился Лёнчик.
        Сразу за Оршей, то и дело мелькая в разрывах лесопосадок по левую сторону железнодорожного полотна, начался Днепр – здесь ещё он был «мал и глуп». И, вывернувшись из смоленских лесов,  ничем не напоминал щирый широкий Днипро, «що рэве тай стогнэ…» и «до долу вербы гнэ высоки, горами хвыли пийдемав…». Состав мчался по его правому берегу, стуча на стыках колёсами. Делая краткие остановки, поезд миновал Могилёв, и только после станции Жлобин окончательно расстался с великой в дальнейшем её течении рекой. Железная дорога, оставив Днепр слева, свернула на юго-запад. Сразу за станцией Жлобин взорам наших героев открылся тот самый «заповедный Русский мир». Начался этот Русский мир - с Зоны. Именно отсюда, простираясь от исторической речки Березина до Припяти, раскинулась в даль и в ширь она - чернобыльская «зона отчуждения». Когда-то все они жили и не тужили, не думая о завтрашнем дне. Бородатый человек первым из всех узнал тогда, какое оно – это завтрашнее дно. А буквально на следующий год после того, как лично пока для него рухнул в небытие тот дивный полуденный мир, где все они: и Лёнька, и Юра, и Натулька, и он - не потерявший ещё имя своё и судьбу - счастливо резвились под небом синим и яркими звёздами, устремляясь к скорому счастью «мимо белого яблока луны» , такое «дно» увидели все. Страна накрылась медным тазом – случилась атомная авария. И все решили: вот оно какое – их «завтрашнее дно». «Но снизу постучали». Впрочем, ему было уже всё равно: он к тому времени  покинул навсегда весёлый городок на синем побережье, сбежав из общего их земного рая в никуда. Заповедная «Зона» и была  финишем их жизни, которым завершилась «зона» предыдущая. Путешественники молча и заворожено глазели в окна. За ними  раскинулись белорусские просторы: вокруг жил своей таинственной жизнью Зачарованный  Лес. Та самая Пуща.
        Теперь берендеевы дебри предстали перед путешественниками во всей их первобытной былинной красе. По обе стороны железнодорожного полотна благоухала райскими кущами буйная растительность «чернобыльской зоны». Дорогу перебегали невиданные забавные зверушки, где-то бродил леший, кто-то сидел на ветвях и рассказывал сказки…
              - Пушкин предугадал, - сказал Лёнчик.
              - Ага. «Все евреи в Комарово неизвестно до какого, а Иванушка-балбес ремонтирует АЭС», - продекламировал безумный блогер «шапку» своего сайта «ремонтников Державы».
          Возле Мозыря состав миновал по мосту реку Припять. На белорусско-украинской «границе» никакой пограничной и таможенной проверки – не было. Всё. Первой украинской станцией было «мистечко» Овруч. Бородатый пассажир неотрывно смотрел в окно, ландшафт за которым был всё тем же: сменяли друг друга знакомые мелколиственные перелески, над болотами поднимался туман, осинники и чахлые берёзки совсем не напоминали, что уже – юг. Это был странный, как бермудский треугольник, «гнилой угол»: вечные моросящие дожди, мутное небо. Все из года в год стремились  отсюда вон: музыканты, попавшие потом в переделки вроде убийства Талькова. Спортсмены… Какие-то, как и он сам, беглецы от себя и от судьбы. Только гигантские древние кладбища, которые не сумели выкорчевать не то, что Обкомы, но даже и немцы, стёртыми от времени надписями таинственных квадратных букв разговаривая с небесами, прятались в непролазных чащобах. Проехали Житомир… Из серой мглы выполз католический Собор «Босых Кармелитов», даже речка тут называлась Гнилопять: то явился взору чудной городок Бердичев, в котором он так и не побывал, но был о нём наслышан. Вот сарый вокзал, где они стояли всего ничего. Отсюда отправлялись некогда во все концы Империи коммивояжёры, искатели счастья и всяческие авантюристы. Тут жил в детстве писатель Иосиф Гроссман, ставший впоследствии «Василием», а теперь – не осталось даже воспоминания от былого. Лишь устремлялась от привокзальной площади, напоминающей обыкновенный среднерусский райцентр, мимо чахлых тополей и утлых каштанчиков куда-то вдаль отстроенная после войны типовыми «коробками» домов прямая и широкая «вулыця» Карла Либкнехта, который тоже здесь никогда не бывал. И – «нет ничего». Только притаился за какой-то «хрущёвкой» в жилом дворе выкрашенный синей краской, с жёлтыми звёздами – «моген-довидами» на окнах, пустынный обычно «Дом Бога». Да кто-то неустанно, как к Стене Плача, носит и носит записки с просьбами в склепы «Праведников». Они затаились среди зарослей бескрайнего кладбища с несчётной россыпью-океаном одинаковых безымянных каменных надгробий в форме задравших носы калош. Ухоженные захоронения цадиков мирно дремлют по соседству с местом выпаса окрестными домохозяевами коз, как века назад. «Здесь да упокоился такой-то и такой-то…».  «Тут нашёл последний приют Макаревский – рабби Тверский». И где она, та Тверь? Владимирский централ – ветер северный. Этапом из Твери… Или «Тверия», совсем другая земля? Во всяком случае, здешние сырые кусты и осинки напоминали уж никак не Палестину, а как раз северные лесные края. Не верилось, что уже совсем не далеко - солнечный, жаркий, с увитыми крупным чёрным виноградом балконами каменных домов даже в центре, миллионный город Винница. Его отчий край, где осталась родня, да и жива ли она ещё? Бородатый пассажир видел своих родителей давно, ведь та его жизнь кончилась, а имя было забыто. Мать прожила недолго, отец – и того меньше. Всё быльём поросло. Что ж – уезжая когда-то в чужие края, он знал, что расстаётся со своим прошлым навсегда. Хотя и не предполагал, насколько далеко «навсегда». Он вытянулся на верхней полке и лежал так неведомо сколько времени. Непонятно было – вечер ли уже, или просто пасмурно. Все куда-то разбрелись, только он не мог оторвать взора от окна вагона. И хотя знал, что надо бы навестить своего спутника, оставленного с Дарьей в «СВ» - вагоне, но не делал этого, словно боялся пропустить что-то важное за тем окном. Уже ближе к ночи из полутьмы выплыл родной вокзал. Сколько раз он бывал на нём с матерью, приезжая из местечка! А за Жмеринкой и вовсе пошли родные места.
        Всё-таки как коротки здесь маршруты! Не только вся «Империя», но и «земля Украина» с севера на юг, в «вертикали» своей, оказалась куда меньше и уже той своей части, что разметалась «по горизонтали» в бескрайнюю ширь – не только на восток, но и на запад своих земель.
                «И был вечер, и было утро…». 
         Он забылся в полудрёме, а проснулся от яркого солнца. Лучи его били в купе из окна вагонного коридора, за которым горел сияньем восток, ярко сияло синее небо, и вагон был уже не такой малолюдный, как в начале пути, люди входили и выходили: селяне, торговки, какие-то местные «деловые» в куртках из бычьей кожи. Рассаживались кто где, галдели. С верхней своей полки он видел, как, потеснив Лёньку, прямо в их купе разместилась деревенская жительница в цветастом платке с мальчишкой лет семи. Разложили какие-то книжки-пособия. Наверное, сели в Жмеринке, где по осени: «посередине листопаду – сентября то есть», устраивали памятную ярмарку, – оттуда, сразу за Винницей, рельсы устремлялись по возвышенности и зелёным холмам Подола вдоль молдавской границы неумолимо на юг – точно к Одессе. Ни на кого не глядя, нараспев, мамаша с сыночком начали громко декламировать «музыкальные распевки».
           - Помы-доры, помы-доры! Огурцы! Огур-цы! – старательно выводил мальчуган. И, набрав в лёгкие воздух, продолжал:
           - У нас выросли на грядке: молодцы, молодцы!
           - Не «огурцы», а «огуркЫ» правильно, - строго сказала мать. – Учи ридну мову!
            - Тогда не в рифму будет, - возразил Лёнчик.
       На что его бородатый приятель, свесив сверху голову, произнёс:
             - … «У нас выросли на грядке. Козакы! Коза-кы!».
        Женщина посмотрела на него снизу вверх почти с восхищением: Во! «Цэ – наш!».
        Смешная пара сошла на станции Вапнярка, на которой дал свой исторический: первый и единственно успешный бой петлюровцам «вступивший» временно в Красную Армию легендарный налётчик Мишка Япончик.
        Бородатый пассажир ещё долго смотрел им вслед: ведь точно так же и он, тоже с матерью, многократно бывал на этой станции в раннем детстве, до того, как их семья перебралась из местечка в областной центр, по важным луковым «коммерческим делам» - и это было, наверное, не менее смешно. Поезд снова весело мчался между зелёных полей туда, где плоская, как стол, безводная Подольская возвышенность была готова круто и резко опрокинуться и сорваться в «самое синее в мире» море. Проводники собирали у пассажиров постель, Ксения ушла в своё купе сдавать простыни свои и соседа, а Васюхин не пошёл. Чтобы не мешать проводнице, Алексей вышел из купе, кто-то нетерпеливый из местных хуторян уже потянулся к выходу, а питерские разгульные дамы и кавалеры из городского Департамента культуры шумели и галдели так. Что их было слышно из соседнего вагона.   
        Пока Лёха, замерев за распахнутой дверью купе у окна в коридоре и выставив загорелые локти над приспущенной фрамугой наружу, ловил круглым своим лицом залетающий в вагон ветерок и разглядывал мелькающие в рыжей пыли живописные руины окраин: жёлтые ракушечные заборы, садочки с черешнями , дома и сараи из того же пористого ракушечника, из которого тут было выстроено и слеплено буквально всё, - дерево на степном юге дорого… Пока он провожал бесстрастным взором кривые улочки под раскидистыми шелковицами, что были усыпаны белыми, чёрными и недозрелыми: красно-зелёными, всё это - одновременно, ягодами, оставшиеся в купе вели утренние беседы.
          - Деревня «гольяновская», - презрительно сказал Васюхин, оскорбив законный московский район Северное Гольяново, из которого происходил Алексей, и вперив взор бесцветных глаз тому в спину.
              - Не любишь ты русских людей, - засмеялся бородатый «руководитель» делегации.
              -  Мордва поди какая-то, -  не согласился тот. -  Опозоримся с ним. Вот  всё из-за таких!.. Да и какие у нас, в болотах «залесья», русские? Финно-угры! Хотя ты же сам татарин, извини. Татары - свои, коренной народ. Мы - орда! Мордор! Или как его … А настоящие русичи - тут, не в Одессе, конечно, а вообще. «Цэ», как в этих местах гутарят, и Русь изначальная, и - Европа!   
               - Да, здешние тебя поймут, - с хрустом в затёкших за ночь суставах потянулся всем телом бородатый человек. И спросил:
                - Тебя хоть «твои» встретят?
                - А как же! - взвился Васюхин.- Все уже прибыли! Сегодня - заседание Политсовета!
                - «Русского мира»?
                - Вот ты смеёшься … А человек, который меня оперативно «ведёт», он - огни и воды прошёл, все «горячие точки»! В этом краю - его «братишки» боевые. В тельняшках в тутошнем фонтане в Городском саду купаются. Он говорит: «Каждый год у них в гостях бываю. Как приеду - сразу с ними на пляж! Они даже чуть не подрались однажды между собой, споря, у кого меня поселить». При этом уверены: хотя мы вместе, и российские, и здешние, но у каждого чисто территориально - своя «поляна». Смотрите, говорят, глупостей со своим «Лужком» не наделайте. Крым - наш, но наш общий. А не то мы своих бойцов козырных не удержим, да и сами не стерпим. И встретимся на передовой. И вообще, столицей Руси лучше бы Киев сделать. Я, кстати, тоже так думаю. Эх, не пожил Щербицкий подольше. Это его идея. На хрен нам эти алкаши? - кивнул он на Лёхину спину.
                - Кто алкаш-то?
                - Я не про него лично, - скривился питерский мыслитель, завершив своё рассуждение:
                - …И сделать оба диалекта нашего языка государственными … Тогда здешние враз смирятся.
                - Лужкову недолго править. Пришли новые, - сказал бородатый.
                - Кто? - чуть не сплюнул Васюхин. – Ваша «Партия пожарников и спортсменов»? Случайные люди, низшие чины. Их скоро скинут. Им только в Питере пятки лижут - потому что «сантехники» эти яковлевские перепугались: наделали дел! А сам Яковлев - единстенный, кто Собчака кинул.     Может, и правильно, но он - сантехник лужковский. И сам «Лужок» «Мосовощ» возглавлял раньше. И вообще он - Фридман. Или Кац.
                - Ты знаешь! - усмехнулся бородатый.
                - Точно! А ты - не знал? Сейчас встречусь с соратниками - и сразу на Куликово поле. У нас там штаб, - Васюхин шумно высморкался.
                - Где сопли-то заимел в такую жару?
                - Сегодня - полечимся,- гордо пообещал Васюхин. - В закрытом санатории на Шестнадцатой станции.
                - Ну, ты все явки-адреса сразу не выдавай! - засмеялся бородатый.
                - Но ты же «помощник депутата Госдумы от Санкт - Петербурга!», - обиделся тот.- Наверное, сам в курсе. Послушай, - впервые поглядел он на Лёху подозрительно, и заявил:
                - Такое впечатление, что он в этой Одессе уже был! И вообще, - может, он и не официант вовсе?  Эх, скорей бы уже на «базу», «полечиться»!
                - Смотри, не пропади, - предупредил бородатый.                «Наш поезд прибывает на конечную станцию «Одесса - Главная». Добро пожаловать в Город-герой!» - сквозь перестук колёс и гудок встречного экспресса прозвучало из динамика внутренней радиосвязи.
       Состав, миновав зелёный маневровый светофор, дёрнулся и, почти не тормозя, замер между каким-то товарняком и местным «дизелем», и затих.
      «С першего пути отправляется пригородный поезд на Березивку», - слышалось снаружи.
         Васюхин, запахнув дурно пахнущий клетчатый плащ и гордо насадив на остатки пегих кудряшек мятый «интеллигентский» «берэт», шагнул в густой йодистый воздух навстречу жарким лучам встававшего где-то далеко над морем и над городом солнца. Которые били в глаза из-за крыши  здания  вокзала, чей фасад смотрел на восток – туда, где был порт.
              - Не боись. Доставят обратно в лучшем виде,- уже на перроне уверил бородатого спутника в ответ на его предупреждение он.
       Впереди над вокзалом, в который упирались пути и перроны, среди разлитого, - в мареве степного,  с  добавкой из йода и соли, воздуха , - пламени взошедшего где-то над близким морем солнца торчала в небе, как шиш, сияя аршинными буквами, гордая надпись: «ОДЕСА». 
               - Почему с одним «эс»-то? - не поняла Ксюха, втянув ноздрями непередаваемый словами дух соли, йода и ветра окрестных степей.
                - Специально, - пошутил Лёнчик Воздвиженский. - Пока приезжий пялится - чемодан и увели. Знаешь, как в анекдоте: «О, Одесса, я тебя не узнаЮ!» - «А вот теперь, Одесса, я тебя узнаю!».
                - Ты карман-то держи внимательней! - сказал тому Васюхин по пути к привокзальной площади, спеша отбыть на свою Среднефонтанскую. Где его ждали.
                - «Одеса», - это по-украински, - пояснил Ксении бородатый человек.
           Через шикарный, облицованный мрамором и украшенный картинами местных художников на темы нерушимой дружбы народов единой державы , а также – истории города, внутренний зал  они вышли к ступеням перед  фасадом монументального здания «южной железнодорожной гавани». Над центральной аркой его были высечены слова: «Городу-герою – слава!». Несколько скульптурных групп, размещённых на портике, символизировали этот героизм, неисчерпаемое трудолюбие и  мирные устремления советских людей. Стеклянный купол вокзала завершался шпилем, который ещё вчера был увенчан гербом Советского Союза. Именно на этой плоской, словно стол, степной возвышенности «вертикаль Империи» утыкалась, как меч, в Чёрное русское море – точно напротив Царьграда. 
                - И снова – «зацени» шпиль! – засмеялся, обращаясь к бородатому приятелю, Лёнчик.
                - Теперь пусть там будет Орёл, - смилостивился Васюхин.
                - Орёл у нас ты, - хохотнул Лёха, но тот злобно зыркнул на него глазами. И добавил:
                - «От Беломорья до Измаила…», и щит к вратам ещё один – прибьём!
            Тем временем лихая ватага удалых тружениц  Департамента культуры Северной имперской столицы,  всласть отоспавшаяся  за часы после Жмеринки и готовая к грядущим боям, не глядя ни на кого, уже вершила собственный победный «последний бросок на юг». И прямо с вокзального крыльца, размахивая в лучах встающего солнца сумищами,  с гиканьем и посвистом ускакала навстречу этим лучам в сторону барахолок за контрабандными кофтами. Ясное дело: где порт и море – там контрабанда. Где контрабанда, там наша банда.  Их руководство вместе с «группой» силовой поддержки» специальная «газель» должна была доставить  в старинную, расположенную на улице Пушкинской под огромными широколистными тенистыми платанами, гостиницу «Красная». Машина «для конспирации» ждала компанию не у вокзала, а неподалёку. Там же и встречали на своём транспорте «коллегу Васюхина», а вместе с ним – руководство Питерского  городского Департамента культуры, их местные соратники. Если не сказать подельники. Стоило обогнуть величественный вокзал справа, как сразу за углом привычная  Одесса кончалась. А русское  величие – оставалось. Площадь «Куликово Поле», бывшая «Октябрьской Революции», расстилалась за трамвайными путями, ступив на которые «человек рассеянный» сразу попал за переход рельсов в неположенном месте в лапы карауливших там своих денежных жертв одесских ГАИ-шников, поражённых внешним видом незнакомца, похожего на бродягу, бежавшего с Сахалина.
                - Начались приключения, - засмеялась Ксюха.
          Руководитель культурного департамента, сказав пару слов и чем-то неуловимо козырнув, конечно же, быстро вызволил своего партийного питомца и показав, кто тут хозяин. Потому что именно за этим углом и начинался вожделенный Русский Мир.
                - Хорошо, что мы отсюда отправляемся, - ворчал недовольный страдалец. Чтоб рож этих не видеть в центре. Одесса – она, как и Москва: здесь нет коренных. Сборище отбросов общества со всей округи - точно, как в вашей «Ма-аскве». Эти коммунальные перенаселённые дворы, где одни барыги и «колхоз», которые даже не умеют разговаривать «на нормальном человеческом языке» и держаться без выпендрёжа. И такими персонажами ещё умиляются, - возмутился он, обращаясь к своему «спасителю» в поисках поддержки. И продолжил:
                - Что до меня – так меня от одних интонаций передёргивает. От имён этих. Мусор везде. Фасады ободранные. Кошки противные.
                - «Поубывал бы»! – засмеялся Лёня, вспомнив анекдот о том, «як москали называють  наше  пЫво»:
                -  «Як?» - «Пи-иво»! – «Як, як?!!» - «Пи-и-иво»!
                - Хм… Гм…Х… Поубывал бы! 
                -  Так? – переспросил теперь уже Лёха.
                - Кошек – нет! – отчеканил Васюхин. – Но именно здесь, на Куликовом поле, и  возродится вскоре настоящий Русский мир. Пусть даже в крови и в огне…
                - Какой ты кровожадный, - похвалил Лёня.
                - … Во все края, от здешнего Лукоморья.
                - Одно «Берендеево царство» мы уже видели – за Припятью.                - Там Империя  накрылась тазом, - просветил «питерский интеллигент». -  А тут свой таз с головы – снимет!
                - Вместо шляпы на ходу он надел…, - вздохнул Лёня.
            Когда-то на этом месте находилась окраина города, граница «порто-франко»: зоны беспошлинной торговли. Здесь был военный плац и тюремный замок. Летом располагался цирк.   То есть это было самое место для «границы миров».  Вот и теперь тут заканчивалась «Одесса» «итальянская» и «французская» , европейская. С «Дюком» Ришелье, Французским бульваром, который «весь в цвету» , с гостиницей «Лондонская» - сейчас «Чёрное море».  И начиналась «Одеса» русская – прямо с железнодорожного тупика.  И на широкой площади, где разлаписто высились ливанские кедры – подарок дружественной партии, типовым советским дворцом с полуколоннами громоздился бывший Обком. Рядом с которым росли, чтобы ничего не напоминало об остальном городе, могучие, старые уже, берёзы – с полдюжины.
                - «В трескучие сибирские морозы припомню я одесские берёзы», - продекламировал теперь уже Лёха сочинённое им самим. Ипродолжил, обращаясь к Васюхину:
                -  Ты тут говоришь, что вся бывшая советская агентура заодно. Так  вот Ксения в своём городе много работала с ними – они там сейчас как раз в силе. Но это уже не волки, а отжившие своё бешеные собаки – не в обиду. Мечтающие соединиться с покинутыми телами проданные души предателей и стукачей, они там в сырых оврагах воют, лают. Но вылезают только ночью. Правда, теперь уже и днём. И везде так, - вспомнил он напоминание своего командира Симона: «Мангуста». -  Думаешь, те, кто сейчас у власти – что у нас, что при Кучме, уступят им дорогу?
      Васюхин явно не понял, только, как всегда, обиделся. А Лёнчик спросил:                - И как же надёжнее всего не уступить дорогу «бешеным собакам»?
                - Как? Завести своих, бойцовых. Хотя были и другие примеры. Но это легче всего, и пращи не надо. На хуторах в предгорьях Карпат в многодетных семьях немало «героев». Таких вот: «Поубывав бы!»
                - О, как Вы наивны, сударь! Можно даже сказать – глупы. Да уж – воистину, молодой человек может, конечно, выехать из Северного Гольянова, но Гольяново из молодого человека – никогда, - театрально расхохотался пришедший в себя Васюхин, наслышанный о том, насколько беспощадна одесская милиция ко всяким «залётным» и счастливый от того, что спасся. Теперь все видят, в чём сила, брат. -  Именно из упомянутого Вами города на Волге приезжал компетентный товарищ. В плаще и шляпе! Работал с ними в самОм Львове – на «мове» лучше них шпрехает, за месяц выучил. Гений оперативной  конспирации. Он их знает «от» и «до»: они «цэ» герои – против безоружных ментов. А у нас, если те «герои» на палаточный городок налетят – то «волыны» есть. Пальнём пару раз, а надо – так и уложим человек пять. Они и разбегутся, как зайцы. Опа-опа, в ритме вальса! Ха-ха. «Брат-2» видел? Ты многое не знаешь, салага.
      Лёха молчал, и лишь когда питерец ушёл за угол Канатной, промолвил:
                - Как можно куда-то лезть, не соображая специфики. У них уже не биты, у них – мачете: стиль «латина-текила». Тонтон-макуты. И – дробовики. Загонят куда-нибудь, да сожгут. Будут «эти», лево-патриоты ботанутые, с крыш и из окон на асфальт прыгать.  А вообще вся эта грядущая заваруха на Украине – это «война рагулей». Приезжих сельских студентов – их в институты и при «советах» в первую очередь принимали, а других нет – с местными. Как раньше на танцах. Так и тут будет. Причём их такими считает не Польша какая-нибудь, а сам Львов. Ведь в этих местах город для селян – это или опасность, или добыча: погромить те «кацапско-жiдовские» «мiстечки» и унестись. Стратегия одна: дадут клич: «дiтей вбылы»!
       Они шагали по улице Канатной. Теперь площадь была перед ними во всей красе. Васюхин остановился, любуясь Обкомом и Лениным, изображённым ваятелем Вутетичем «в динамичной позе, в наглухо застёгнутом пальто, с высоко поднятой головой», хотя и упирающимся на тумбу. Наверное, паренёк в берете и сам видел себя на его месте.
                - А те «дети» будут…, - предположил бородатый «руководитель группы», но не закончил: опять встрял услышавший последние слова всезнающий питерец:
                - …Студиозы – курсанты милицейской школы из Иваново-Франковска и студенты Львовского военно-спортивного института, что на морозе запрыгают через баррикады, как кенгуру. Тоже ещё! Какие они бойцы супротив наших суровых мужиков? «Цэ Европа», а сами, наевшись своих кавунов, до сортира не донесут, - да есть ли в тех огородах сортир, - и штаны не поменяют – «нэ трэба», летом жарким само высохнет. «Сгинэ, як роса на сонци». Вот они – «привластные» патриоты. Настоящие русские, ну пусть даже «малоросские» националисты – за нас. Мы тоже не любим Москву. Она для нас – как «центровая» еврейская Одесса для Куликова Поля. А уж против «жидив» - и подавно. И - против пиндосов.   
                - Греков? – простодушно спросил Лёха.
                - Америкосов, - закатил глаза питерец. – Идыёт!..
          Он уже нахватался где-то, в кино, что ли, одесских словечек. И смотрел свысока, поясняя:
                - Так что будем вместе, другого пути нет. Тут уже много наших, из России. В Запорожье – там главба за ФАПСИ…
                - …У нас в «Ракушке» - прямо после конспиративных квартир опохмеляются. Развлекай их с утра… А девчонкам после банкетов – на основную работу надо. И чтоб пивом не пахло. Хотя их «режимники» - в курсе: ведь они их на мероприятия и «командируют», - встряла без спросу теперь уже Ксюха.
                - То есть все всё знают, - сказал Лёня.
                - Так ведь в командировки ездят со спецзаданиями туда-сюда. От «почтовых ящиков» - а они едины. Наши и в Николаеве, и в Харькове. И в «Днепре». Отставники все там, на юге. Про полковника Буданова слышали? Да я уже упоминал. Всё решено. Если, конечно, ваш дурной Лужков со своим «его Крымом» местных на глупости не спровоцирует – а Путин и на это не способен. Разве что Лужковцы за его спиной, - закончил Васюхин мысль. И добавил:
                - А с Кучмой, или кто там у них будет, разберёмся. И с нашими тоже. «Бешеные собаки», говорите? Сбесишься тут с вами. Ваши «питерские…», - укоризненно поглядел он на «бородатого татарина»…
                - …Самозванцы, - засмеялся Лёня.
                - … Всё захватили, никого никуда не пускают в «Вашей Раше» убогой. Потому «Русский Мир» почти весь – здесь!
                - На Куликовом Поле?
                - Не только, - строго поглядел Васюхин на Лёню. – Но первые палатки мы поставим тут. А дальше – от Нарвы до южных морей, от Казахстана до Приморья!  Порт наш, всё наше! И для врагов мы, да – бешеные псы! Бешеные Псы Транснистрии. Из созвездия гончих…этих как их... А легче всего  «не уступить дорогу» таким псам – завести своих, бойцовых, говорите? Но у квёлых «щирых хохлов» таких нет. Им бы только песенки под нос курлыкать, дав корм хрюшкам…  Куликово Поле им не по зубам.
                - Смотрите не ошибитесь: как бы плохо не кончилось, - предупредил бородатый человек.
         Васюхин презрительно посмотрел на наглого московско-питерского «татарина»:
                - Мы не ошибёмся. Наш вождь уже Поволжье взял, самые пампасы. А там у него знаете, какие противники были? Страшная мафия! Не Собчак какой-нибудь ваш жалкий.
                - В Казахстане: Усть-Каменогорске,  вы уже «нарисовались», когда подбивали отставных офицеров  отделить Восточный, казахский, Алтай, - сказал Лёха. – Их  и «повязали».
                - Это «лимоновцы»! - взвился Васюхин. – А такие вот - они всех сдали. И ты Лимона не трожь! Он – глыба. И мы за него отомстим. Тут.
                - Прямо – вот тут?! – съязвил Лёнчик.
                - Ага, прямо здесь – разобьём палаточный городок. «Огнестрел» у нас – есть, ребята из-за Днестра подтянутс я, «молдавские» тоже. Даже из Хабаровска, - самозабвенно раскрывал все тайны Васюхин: находка для шпиона, видно, Ксюхина «сыворотка правды» ещё действовала. – Пусть сунутся. Какие они противники? Покажешь им пару стволов, стрельнёшь – они и разбегутся, повторил гордый меченосец, как попугай. - То ли дело мы. Посмотрите на эти могучие, наши, берёзы!
                - И где тут Одесса? – спросил Лёня.
                - Тут не Одесса. Тут и дальше – тот же Севастополь. Всё – наше! - важно заявил Васюхин, перешёл рельсы и попался опять. Но тут уж бородатый человек просто выкупил его за тридцать «грывен», а, может, просто на этот раз ГАИ-шники попались не настоящие. Во всяком случае, дензнаки они приняли жадно и охотно, никаких протоколов составлять и не подумали, и сразу смылись в направлении, где раньше располагался район немецких колонистов-пекарей и мучников «Ближние Мельницы».
                - Конспиратор, блин! - усмехнулся Лёня.               
            И поглядел вдаль. Где-то там впереди, на бывших Ближних Мельницах, через которые уходили к Фонтанам и дальше трамвайные пути, и где когда-то легендарный Мишка Япончик хранил свои бандитские трофеи, и должен был состояться долгожданный Васюхинский «военный» патриотический конспиративный «сходняк».  И как раз там, на месте былых крепких усадеб, и в самом деле таился в стороне от центральных улиц , располагаясь вдоль южного одесского побережья и основных пляжей, действительно, настоящий местный «Севастополь».
           Южное побережье, скобой отогнутое от восточного, где был порт и куда устремлялись от вокзала основные «продольные» улицы, мысом Ланжерон, окаймляло снизу отделённое с севера от Второго еврейского кладбища Черномоской дорогой, а с юга от моря - Французским Бульваром, удивительный район. На прямых улицах, застроенных по-московски, вдоль неблизкой Черноморской дороги, по Среднефонтанской, громоздились государственные учреждения с солидными вывесками  и без них, «режимные» институты, сновали бледные поджарые товарищи с портфелями и папками. Дальше в западном направлении, противоположном порту, Приморскому бульвару и Дерибасовской, тянулись бесконечные военные и морские училища и конторы. Деловито следовали по своим делам курсанты училищ, офицеры, морячки и капитаны. Тут же, в «брежневках», жили их семьи. И на лавочках во дворах, действительно, вовсе отсутствовали привычные «тёти Сони» и «дяди Яши», зато в изобилии присутствовали совсем другие, «военные», типажи. «Здесь нету Дюка и Привоза, но Стела есть безвестному матросу». Памятник Неизвестному матросу в парке Шевченко и служил ближней границей между двумя мирами.  Впрочем, и тут обитатели специальных кварталов появлялись редко. Да местные степенные  обитатели «ещё одного Севастополя» и не стремились бывать в исторической части дальше того Привоза. Разве что семейно или с любовниками выбирались в Оперу. Им хватало ближнего солидного, почти московского, Проспекта Шевченко.  Не то, чтобы брезговали, но…  Даже природа тут напоминала скорее «среднюю полосу» - и каштаны пониже, и небо бледнее. Даром, что море рядом. Ниже, за Средним Фонтаном, вдоль побережья в сторону посёлка Черноморка от мыса Ланжерон до мыса Большой Фонтан следовали один за другим в бессчетном множестве «служебные» и ведомственные санатории с закрытыми для посторонних пляжами. Как в давние царские времена по Французскому бульвару средь ароматов цветущих акаций фланировали тут на фоне морских горизонтов дамы при белых зонтах под ручку с флотскими офицерами, прекрасные дамы, а в советскую пору кутили по санаториям сугубо специальные люди , так санатории эти пригодились всё той же бессмертной касте витязей и меченосцев и сегодня.  Именно в одном из них, в буйном сердце «нашего одесского Севастополя», и должен был состояться разгульный, строго без дам, хотя зачем оно тогда, слёт Политсоветов патриотических партий с разных концов Союза. На бывших Ближних Мельницах, где  Мишка  Япончик хранил свои трофеи, были сняты конспиративные квартиры. Сел на трамвай – и ты уже на месте. Встреча местных Васюхинских заговорщиков с их  питерскими «культурными» единомышленниками из департамента и с ним самим предполагалась на пересекающей у края площади Канатную  улице Пироговской, что шла отсюда к канатной дороге ик морю. Там же за кудрявыми кустами путешественников поджидала и их конспиративная «газель». Похмельные чиновники жарко поприветствовали своих соратников, которые были толсты и немолоды, некоторые – в тельняшках, отдав своего мелкого рассеянного товарища  в могучие объятия черноморских геркулесов, в которых тот буквально утонул, издав слабый всхлип. Уж тут всё для него было – «наше». Потискав своими боцманскими ручищами и едва не задушив, они потащили его к трамвайной остановке. А прочие устремились в микроавтобус, что должен был доставмть всех к гостиницам. И где их ждал «Ягуар», отправивший свою подругу Дашу в курортный отель «Аркадия».         Один лишь бородатый «куратор» группы, возложив ответственность на Лёнчика, решил прогуляться пешком: тут было недалеко и путь обратно мимо вокзала со странной надписью над тупиком, где кончался путь на юг, он хорошо знал.
             «Интересно, а имя «Бессарабец» - тоже с одним «с»?- подумал он, ступая на брусчатку параллельной улице Пушкинской улицы Ришельевской, бывшей «Ленина», под раскидистые ветви над неохватными, светло-оливкового цвета, гладкими могучими стволами. - Во всяком случае, интернет-редактор подсказывает именно такой вариант.
      Он не спеша шёл по направлению к Греческой площади, остановившись лишь однажды, на углу с Малой Арнаутской. Ещё недавно она носила имя революционера и дипломата Вацлава Воровского. Но внимание привлекла не этим. Просто именно тут, на втором этаже углового дома над  располагавшейся здесь сейчас какой-то лавкой, в квартире, всеми своими тремя окнами выходящими на широкую мостовую, проживал когда-то Гольцман. Вот арка, где порою тусовались фарцовщики «палёными» польскими и турецкими джинсами, - через неё он ходил после работы в своей электромонтажной мастерской на пляж. А вот и те три окна, и неизвестно, кто теперь за ними живёт. Задрав голову и впечатав подошвы в асфальт у самой кромки раскалённых зноем камней мостовой, он смотрел на те окна бесстрастно, и ничто не шевельнулось в его душе. «Всё, что пело, всё, что млело, всё давным- давно истлело…». И быльём поросло.
      В гостинице «Красная» его ждали индивидуальные апартаменты класса «люкс», Лёнчику, как простому московскому репортёру, достался номер попроще, возле которого его уже ждали местные коллеги - борзописцы, Алексей знал, где остановиться и сам, а Ксения и вовсе отправилась в другую гостиницу: «Пассаж» на бывшей улице Советской Армии совсем недалеко от Дерибасовской. Там её тоже ждали, хотя до этого в Одессе она не была ни разу. Зато тут до сих пор оставались потайные «явки» обосновавшейся с недавних пор в румынской Констанце, но сохранившей влияние в Городе на Волге, где некогда безраздельно рулила местной «империей эскорта», да и интима, «мадам Сони» - Ксюхиной, можно сказать, былой начальницы. Впрочем, именно она, а никакой не опереточный «Вован Сидорыч», была пока что таковой в далёком Городе на Волге и теперь. Вопрос - надолго ли? Ответ будет дан вскоре - и в этом тоже была тайная цель вояжа в южные края их «группы прикрытия».  В общем, все были распределены на ночлег в разных местах. Конспирация! Джеймс Бонд, так Джеймс Бонд. 
         Общая встреча была назначена на утро: поезд на Кишинёв отходил в после полудня.
          Встав над морем, пронизав низкими ещё лучами прямые, как стрела, каменные улицы центра, что устремлялись от железнодорожного вокзала и старой пожарной каланчи к Дерибасовской и Приморскому Бульвару, искрящееся в солёных брызгах водяного тумана , солнце вскоре озарило всё: и Дюка у вершины лестницы, ниспадающей к Морскому вокзалу, и рыжие черепичные крыши, и облупившиеся фасады шикарных домов работы итальянских зодчих с балкончиками и лепниной.
        «Потёмкинская лестница - восьмое чудо света. А, может, и девятое - не буду утверждать», как пелось во всех ресторанах рухнувшей «империи».
         Эх, чего уж там. Как говорится, сама человеческая жизнь - как та улица Ришельевская, что начинается с роскошного здания Оперы у бульваров, а заканчивается какой-то древней, как руина, полуразвалившейся водокачкой. Олицетворением этой истины и предстал перед Лёнчиком и его бородатым соратником сиро и убого переминавшийся с ноги на ногу под каштаном похмельный страдалец Васюхин. Вид его был ужасен и напоминал Паниковского. Только вместо соломенной «шляпы-конотье» немытую и растрёпанную голову бедолаги украшал привычный головной убор, на который косились тут буквально все - даже приезжие.
      Впрочем, на встречу, которая была назначена у них там же, где они и расстались: у вокзала, он не опоздал.
        Несмотря на тридцатиградусную жару, Васюхин так и не сменил на что-то более подходящее свой конспиративный «прикид» ушибленного на всю голову безумного «питерского интеллигента», что, запутавшись в развязавшемся ботиночном шнурке, споткнулся о «поребрик» и влетел головой в «парадную». На нём по-прежнему был видавший виды серый плащ, мятый синий берет набекрень и давно не стиранное длинное белое «стильное» кашне. От которого, как и от самого Васюхина, исходил в душном мареве специфический аромат. Впрочем, перегар он чем-то успел заесть. Любящие пофорсить летом одесситы в ярких рубашках, на которых ещё и было что-то вдобавок  «нарисовано», явно принимали его за бездомного бродягу , а неласковая к чужакам местная милиция не подошла до сих пор, очевидно, лишь благодаря доставившим его сюда местным единомышленникам из числа апологетов «русского мира», очень в Одессе многочисленным и влиятельным. Миновав открывшийся взорам компании прямо с привокзальной площади солидный православный собор, гости «жемчужины у моря» поспешили прочь.
        Встреча с Ксенией должна была состояться через полчаса на Греческой площади на другом конце длинных, струящихся к морскому Порту, улиц, на одну из которых они и свернули, оставив позади проплывший слева Привоз,- эти шесть букв сияли призывно в синем небе. На углу улицы Томаса возник пивной уличный ларёк, Васюхин, отделившись от компании, вожделенно рванул туда и тотчас попал в поле зрения некоей удалой гоп-компании. Впрочем, приглядевшись, те быстро потеряли к нему интерес.
        - Не сезон ещё, море холодное, курортные фраера не подъехали,- донёсся с ветром чей-то недовольный говорок. - Вот - только такие и ходят,- презрительно добавил хлопец, кивнув на довольно вытирающего с губ остатки пивной пены «имперца».
       И, поймав взгляд всё подмечающего Лёнчика, с весёлым вызовом подтвердил:
         - Да. Именно такие.
         - Ещё раз «нарисуешься» - не надейся, Алексей за тебя заступаться не будет, - предупредил опохмелившегося Васюхина Лёня. – И вообще, кто такой этот Томас?
          - А чего это он засту…,- не понял «человек рассеянный» и осёкся, как от внезапного озарения, после чего зашептал почти на ухо, обращаясь к бородатому спутнику:
         - Я же говорю тебе: он - не официант!
         - Силовая поддержка,- засмеялся тот.
         - Во-во,- обиженно подтвердил Васюхин. Куда ни ткни - всюду они: или чекисты, или евреи. Или - те и другие в одном лице.
           - Хмуро выглядешь, - подколол его Лёня. – Что-то пошло не так? Город не нравится?
           - Город понравился, - угрюмо сказал Васюхин. – Люди не понравились.
         А бородатый человек вспомнил, что слышал уже эту фразу однажды. Почти забытый некто «Зайцев» тоже сказал так про Одессу слово в слово. Незаметный «человек фона», тихий страдалец общаги на Липовой горе, измученный разгульными соседями, успел побывать здесь то ли по неведомой никому своей предыдущей службе: ведь в их «режимной Конторе» абы кто не работал… Вон «спортсмен-гиревик» Еживатов – тот вообще ездил на Московскую олимпиаду. «Подглядывать в толпе», ага.  То ли этот Зайцев неизвестно за какие заслуги отдыхал тут в одном из закрытых для простых смертных санаториев – такие загадочные для всех персонажи тогда присутствовали в изобилии, и кто они – никто не знал. Но вот именно он и сказал эту фразу.
         Чем их не устроили здешние улочки, такие красивые , с лепниной и прочим «шикарным» декором по фасадам? С карнизами, с арками подворотен, что скрывают от любопытных глаз жизнь шумных обитателей примыкающих один к другому домом с разноуровневыми рыжими крышами, по которым убегал от «фараонов» ещё легендарный Мишка Япончик. С таинственными двориками под бельевыми верёвками, натянутыми между опоясывающими те дворы изнутри галереями деревянными и коваными чугунными балконами  и тётушками в ярких домашних халатах под тенистыми липами? С водопроводными колонками в тихих уголках и кое-где сохранившимися с давних лет голубятнями?
             - Да вы посмотрите на эти улицы, - ворчал Васюхин. – Все дома облуплены. Ремонта сто лет не было. Чем тут восхищаться? Руины былого. Люди хитрые. Язвительные. В Одессе хорошо одесситам. А прочим совсем не хорошо, местные их в упор не видят. Лишь бы обобрать!  Это не я говорю – это мне наши соратники объяснили. Хоть сами и отсюда родом. Одни названия этих улиц чего стоят: аж две Арнаутские, «албанские» то есть, эти албанцы жили тут когда-то – Большая и Малая, Еврейская, Греческая! Где Русская-то? Или хотя бы – «Украинская»? Какой-то «Спуск Жанны Лябурб»! Кто такая эта Жанна? Что они там спускали? Знаете, я не поклонник Советской власти, я – монархист, но именно при Второй: советской, империи, тут появилась настоящая Русская, Имперская Одесса – там, за Куликовым Полем. И есть Одесса «эта». Есть мы – и есть «они»: «Греческая площадь» с одной стороны, и – «Куликово Поле» супротив, между нами – стена!
           И опять бородатый человек вспомнил, что уже неоднократно слышал это словосочетание. Как всё однообразно. Хоть бы в своих методических брошюрах сочинили бы что-то свежее! Но что могут нового придумать мёртвые упыри?
          - Рано или поздно мы сойдёмся с ними в правом бою, и – победим! Прямо на нашем Поле. Потому что куда «им» до нас! Всё противостояние на Руси, что было, есть и будет – оно только между нашим Русским Миром и «ними», прочее – лишь для отвода глаз, - горько и трагически почти всхлипнул ряженый «питерский интеллектуал».
           - Так и в чём же вышла проблема? – пожалел горемыку Лёнчик.
           -  Эх! – воскликнул тот. – Я нашим весь вечер внушал, внушал. Что нам, людям Русского мира, надо бы не с украинцами драться, а им – с нами. Мы и украинцы должны объединится, чтоб вместе – против «этих», - обвёл он ясным взором окрестные жилые строения с архитектурными излишествами и сумрачными арками дворов, неприязненно кивнув на ни в чём не повинных тётушек и какого-то мужика, копавшегося в старом «жигулёнке». - Между ними и нами - стена! Есть Русский Мир! Всех не пересажают! Киев - наш общий отец городов. Как Щербицкий завещал. Об этом и наш куратор в Москве говорил, который во Львове вёл оперативную работу. Его фамилия – Пиндзяйкин-Цыбулко! А двойные фамилии – дворянские!
        «Не между собой драться нам, а вместе – против «этих» надо бы», - внушал он львовским хлопцам на задворках кафе «Пидзамче» у подножия горы Высокий Замок. Чем выдавал с головой себя и несчастную агентуру, которую находили потом в оврагах с проломленной головой.
       «Уберите от нас, пожалуйста, поскорее этого дурака», - молили Центр львовские опера. Но в Городе на горе этой весной Гена взял реванш у судьбы. И приобрёл искреннего почитателя в лице Васюхина.
           «А не выйдет пока – пусть будет «Новороссия», - повторял его слова тот.
           Как мечтал граф Воронцов, основатель и первый правитель Новороссийского края. Который - от Царицына - Сталинграда до Тирасполя и Измаила. А если даже не Щербицкий, то есть же сегодня «нашенские» губернаторы на её трон: вон, Савченко белгородский. Или - губернатор Ставрополья, - делился наполеоновскими планами, раскрывая все военно-политические планы, которые он собирался сообщить соратникам, Васюхин. Очевидно, Ксюхина «сыворотка правды», разбавленная пивом, всё ещё действовала. – А ваш Лужков – плут!- заключил он.
            - А они? – спросил Лёня о соратниках яростного трибуна-главаря.
         Васюхин только махнул рукой:
            - Да упёрлись баранами, заладили, как заевший граммофон: «Это – наша «поляна». Держава – общая, а «поляна» - наша, не замайте», и всё тут! «И пусть ваш Лужков не суётся!». «Наш»! Какой он «наш»?! Волк ему… Да ладно бы какие «щирые хохлы»  были – а то наши же прирождённые русаки. Некоторые даже родом из Омска и из-под Тамбова какого-нибудь.

                Глава  4

                Песни  моря

          В общем, тут, в Одессе, в эти дни произошло эпохальное событие: в едином «Русском мире» случился раскол. Для здешних селян, сплошь украиноязычных, враждебные города были «добычей». В ответ «рагулей, не умевших по-людски разговаривать», местные хлопцы дразнили. С ними дрались на танцах – и в «Днепре», и тут, и даже в Киеве. Во Львове – и то были конфликты. В техникумских общагах зрели «гроздья гнева». Именно там кучковались «спортивные фанаты», новоявленные националисты – и все они вышли из-под «колпака спецслужб». Именно под этим колпаком лепились будущие «арлекины и пираты»: то есть депутаты и уличные бузотёры. «Силачи» - ОМОН-овцы готовились сойтись в потешном , «с фейерверками в харю» и булыжниками из самодельной катапульты по каске, поединке с попрыгунчиками-«акробатами». «И сидит злодей», - Россия то есть. А для нас – они. Внушает страх. Местные спецслужбы, хотя и были плоть от плоти «наши» , но, почуяв волю и свой кусок, не очень-то спешили уже обниматься с замурзанными отставничками «Куликова поля». Тем более что-то им отдавать.
               - А ты на что надеялся? – обсмеял Васюхина Лёха. -  Нужна им ваша шайка кодированных алкоголиков со своим Дроздовым, даже если столица будет в Киеве – как же! «Цэ ж герои»!
                - Чего это «кодированных»?! – оскорбился Васюхин, а Лёня заметил:
               - Ну и развалите всё окончательно к чёртовой матери.
               - Я думаю, Путин всё-таки удержит ситуацию, не даст спровоцировать. Он же не безбашенный «Лужок», ничего кроме своей Ма-асквы не знающий! – заступился за несчастного бедолагу бородатый предводитель компании, но тот лишь горько вздохнул, с брезгливостью поглядев на «хитрого татарина»:
                - Не уверен. Он всё-таки, несмотря на некоторые особенности, связанные с его «прошлой работой», ваш демократ паршивый. Иначе не стал бы Собчаком брататься. А значит – куда ему! Хотя потуги будут.
      После чего, исполненный печали и раздражения, в уединении ушёл далеко вперёд от компании в сторону улицы Дерибасовской, туда, где слева через перекрёсток она переходила в устремлявшуюся к Почтамту Садовую. А справа сливалась с Городским садом – с Летним театром филармонии и фонтаном, возле струй которого, видимая издали, их недружную компанию уже дисциплинированно поджидала, скромно вперив в асфальт одна к другой пяточки босоножек, сосредоточенная Ксюха, держащая перед собой в обеих руках походную сумку – белую с синей, как море, полосой. 
                - А ведь он прав, стервец, - сказал, помолчав, Лёнчик. – Демократы – они в силовых противостояниях не азартны и не изобретательны. А в них без природной любви повоевать – никак. Побыстрее, топорно, типа «сила есть – ума не надо», это – пожалуйста. ДовЕрятся во всём военным опять. А военные – они же проблемы не решают. Они просто выполняют приказы. Приказать, конечно, не сложно…
                - А «эти», нибелунги-меченосцы, проблемы бы – решили по-умному, - усмехнулся его бородатый соратник, кивнув в спину Васюхину. «У них же – генералы. Не майоры отставные». Так?
           И сам же себе ответил:
                - Что ж, быть может, «они» бы всё решили профессиональнее. Это чистая правда. У «них» – куда более солидные и опытные кадры. Большие чины. С ними бы согласились разговаривать и договариваться. Я же был в Москве во время первого путча. Ведь ГПЧП-исты – они только внешне, напоказ выставили этих своих пьяных клоунов, а в случае чего – на растерзание. Как всегда.  А на самом деле в их рядах были люди серьёзные, страшные. Хотя Бакланов под конец тоже запил. Но, поверь, даже их «аграрий» Василий Стродубцев был совсем не смешной «Вася Пупкин». И всё бы у них получилось. Вопрос – в цене. Представь снова тот наш чудный «советский» мир. Он был для нас вполне «съедобным и вкусным блюдом» – просто его надо было «уметь готовить». А мы умели – ещё как! И выпивка была к этому нашему «блюду» для пущего вкуса. Как тминный соус – помнишь, я рассказывал про наш поход за шашлыком? «Если весь вкус в этом соусе – так и шашлыка не надо». Я не имел абсолютно ничего против тех порядков со всеми их издержками лично для меня. Готов был соблюдать все их «правила игры». Кроме некоторых. Например, - стукачество. Или когда для того, чтобы впрыгнуть в тот их «социальный лифт» - было необходимо подставить пару-тройку своих же товарищей для  скидывания в «социальный мусоропровод». Заслониться от удара ближним. Поставлять кого-то начальству для сжирания, и самому кого-то сжирать: потому, что так было принято и просто для удовольствия. 
                - Ну хорошо, - сказал Лёня. – А те , чью жизнь ни за что переехали уже потом: в «лихие девяностые» - они могут так же относиться к этим годам?
                - Абсолютно. Они имеют на это полное право. Никто не обязан относиться «с пониманием» к тем, кто сделал им плохо. Уж кто-кто, а я их понимаю отлично. Но меня-то «сожрали» несколько раньше. У меня – совсем другая история. Причём и в девяностые, и даже в нынешние времена можно было лавировать. Знаешь скороговорку: «Корабли лавировали, лавировали и - вылавировали». А тогда  деваться было - некуда. Сейчас можно просто «не связываться». Можно плюнуть и уйти. Тогда нельзя – догонят, из-под земли достанут, не отвяжутся никогда, пока не добьют. Не корысти ради, как сейчас – это хоть понять можно.  Просто для  всё того же удовольствия. Да и некуда было уходить: система была общей, это только для вида имелись разные «заводы» и НИИ. А на самом деле - одно, единое предприятие. И всюду о тебе уже знали. Общество было тотальное – в этом вся проблема. Одна ватага. Сейчас хоть разные. Помню то чувство полной безысходности. И отчаяния. Ну, куда можно было спрятаться – разве что завербоваться куда-нибудь на китобойный флот? На долгие годы. На севера, на какие-то прииски, как Туманов, друг Высоцкого? Или попасть, как я – в казанскую «банду»? А кому-то именно такие вещи – нравились. Они полагали это наиболее лёгким, а то и единственно возможным путём к успеху и сытости. Но мы никого не укоряем и не поучаем, просто рассказываем СВОЮ историю. Если кто хочет рассказать про их беды в 90-е – пусть расскажет об этом.  Но что касается девяностых – то, честно говоря, в те годы не знаю уж кому надо было перейти дорогу, и как кого-то разозлить. Или что такого ценного иметь, чтобы просто так, ни за что простому человеку попасть в переделку. Ну, может, в больших городах разве что… А так все со своими «бандитами» в городках на одни на танцы ходили. И с «ментами». Спортом вместе занимались. Дрались с залётными и улица на улицу. На гитарах играли. Все же были свои: знакомые знакомых. На одних свадьбах гуляли. Население-то невелико. Не Шанхай какой-нибудь, не Мехико, не эмигранты на чужбине. Один я был чужак. Да и то… А что касается прочих – то, насколько я в курсе, большинство моих сослуживцев так и «паяли» все 90-е на тех же прежних своих местах всё те же микросхемы. Три-четыре года, конечно, были проблемы с зарплатами – а ведь многие недавно женились, дети у кого - дошкольники, у других только в школу пошли, а денег нет. Ясно, что были трагедии. Хотя у всех были родители. Да, кому-то пришлось ремонтировать телевизоры, потом – компьютеры. Жёны торговали, стригли за деньги. В наше время – устанавливали систему «Windоws», о которой у нас в конторе на собрании говорил незабвенный «Гена-чекист», что она – шпионская. А сейчас и - «Джаву». На «гайдаровские» льготные кредиты успели построить дома. Помнишь, когда сгорели вклады, то на предприятиях в виде компенсации понараздавали нуждающимся в жилье по сто тогдашних тысяч. Без процентов. Через полгода рублёвые вклады обесценились, и отдавать ничего стало не надо. Конечно, начальство этим воспользовались, понастроили себе дворцов. Но и «простым» перепало. И наши идиоты со своим рыжим Толиком ни перед одними выборами об этом даже не вспомнили – ну и как они могли набрать хоть что-то! А между тем многие мои сослуживцы за Соцгородом на холмах  соорудили двухэтажные коттеджи, в том числе «Антипка» с Кирочкой. Он, помню, только об этом и мечтал, но и не надеялся, что это будет реально. Теперь у них две дочки. И Смирнов, когда прибудет в Город, возможно, на первых порах кинет якорь у них. Вот тебе и девяностые. А куча народу в нашем НИИ поумирала именно в «тучные нулевые». В сытости и неге иммунитет упал. Пока мылся ледяной водой из трубы в стене – был закалён, как сталь. Залез в «джакузи» – смыл «защитный слой» – и кирдык. А «нулевые» все хвалят. Если «нынешние» завтра «всё доломают» то , уверен, проклянут и «дурные десятые», и сегодняшних «небожителей». Но я не стану этого делать. Потому что эти люди меня спасли.
                - Тебе повезло, что заступились «органы», - вздохнул Лёнчик. – Но не все ГБ-шники были ангелами спасения, как в пропагандистских «андроповских» фильмах.
                - Это были «фильмы любви»! – перебил его приятель, смеясь, – Там в зале мы такое творили!
                -  Хорошие товарищи «в органах» были - один из десяти. И это общая пропорция качества вообще для всего всюду в мире, - завершил мысль Лёня.
                - Но потом я выбрал жизнь вообще без начальства, сам по себе. Ведь наш безумный «коллега» прав:  «нынешние» – это не «начальство». То есть сегодня настоящего начальства, - его как бы и нет. Хотя у этих нынешних есть свои недостатки. Но вот ты посмотри на Одессу. Почему при таком упадке на Украине одесситы живут и не тужат? – спросил «старший по группе».
                - Тут у всех, по крайней мере - «центровых», есть свой «маленький бизнес», - пояснил Лёня. -  Они нашли для себя свою гражданскую альтернативу в этой жизни и живут без участия государства. Сами. Вот «служакам Куликова поля» - этим плохо. И противостояние это плохо кончится. Кстати, в Прибалтике «русские неграждане» тоже неплохо устроились сами по себе. И у нас так бы могли – тогда и с украинцами бы скорее объединились. Наши соотечественники в Одессе, в Прибалтике сегодня – вот это и есть настоящий, уважаемый и достойный «Русский Мир». Жили-были ведь когда-то сами по себе русские в Великом Новгороде, в вольном Пскове не хуже остальной Европы. В Литве той же, не зная никаких литовцев. Сами, без начальства, не целуя ничей чувяк: ни ханский, ни китайский. Да и в незабытой общаге на Липовой горе вы жили сами своим сообщество, отдельным от того большого, что было снаружи.   
          Алексей, также уйдя далеко вперёд от своих двоих спутников, перешёл Дерибасовскую, укрытую шатрами среди обвитых световыми гирляндами лип, наполненную музыкой, с аниматорами и уличными гитаристами, с расставленными на тротуарах столиками многочисленных кафешантанов. И, дойдя до фонтана в саду на другой стороне улицы,  поравнялся с Васюхиным и Ксенией. Немного постоял рядом с ними и повернул назад, с трудом сдерживая смех. 
                - Ну, что ещё там случилось? – изумлённо уставился на него Лёнчик.
         Момент истины открылся в том, что их мятежный друг недаром замаскировался под интеллигента. Таланты его оказались обширны. Выяснилось, что ко всему он ещё и мастак развлекать девушек. Повод для этого был. Гвоздём программы сбора «политсоветов» заговорщиков вчера ночью была встреча со связным из Москвы, приехавшим с целью как раз примирить между собой обе группы «державников». И пусть консенсунса пока не получилось, вследствие чего Васюхину пришлось бежать с базы в Черноморке и опохмеляться на рассвете снова на Куликовом поле: в Доме профсоюзов. А связному - отсыпаться в ожидании новых инструкций тоже неподалёку: на конспиративной квартире в дебрях Спуска вице-адмирала Азарова у канатной дороги, - суть дела заключалась в ином: кто именно был тот связной!!!
         Потешавшиеся над нынешними «ставленниками кукловодов - выходцев из КВН» «смешными вождями», васюхинские соратники сами сделали ставку на «умных». Там, где «кукол дёргают за нитки – на лице у тех улыбки», как известно – имеет место следующее:
                «И играет Клоун на трубе». 
         «Клоун» - это был, согласно записям в закрытых документах, оперативный псевдоним «смотрящего за Знатоками» - игроками украинского и московского объединения клубов «Что? Где? Когда?». Прибыл он в Одессу на этот раз из Донецка, был чёрен, страшен, и , сам являясь уроженцем «жемчужины у моря», а ныне – жителем Москвы, считался во всех телешоу для «умных» первым эрудитом постсоветского пространства. Ходил в «камуфляже» с полусотней карманов, где носил при себе «всё необходимое для жизни» и имел типичную одесскую фамилию из тысячи анекдотов. Был ему сильно шестой десяток лет, а псевдоним свой он заимел за свою «жизненную легенду»: якобы  он в юности заключил пари, дав обет безбрачия, и до сих пор свято этот обет блюдёт. Хотя соратники подшучивали над ним, что это вовсе никакой не «обет», а просто «неудачное обрезание». Под видом гастролей «фронтмена» шутливого шоу местные «подпольщики» перевозили наличные деньги, устанавливались связи. Явно что-то готовилось, и «Клоун» в ходе своих «гастролей» по «незалежной» Украине сильно рисковал. Говорят, «после победы» ему прочили пост министра информации. Он, можно сказать, делал героические дела – но и это не спасало его от скабрезных подначек: ведь и задача его изначальная была именно такова. А именно – показать: вот «они» какие, эти здешние типажи! Шуты, комедианты… Но он не тужил. Космато-бородатый герой «южного русского подполья» стойко сносил беззлобно-циничные издёвки соратников по борьбе. «Я готов был на всё, - поговаривал он в интервью неоднократно. – Лишь бы выбраться из дыры в Москву». «Дыра» - это он заявлял о своей родной Одессе. Были ли у него ещё живы тут папа-мама, друзья-однокашники – никто не знал, а сам комический «знаток» был тут среди красно-монархических «партизан», как сын полка. И те относились к нему, несмотря на «обрезание», с нежностью. Это и было его амплуа: всё, лишь бы порадовать «однополчан».   
      - Я в курсе этой истории, - сказал Лёнчик. – Знаю по своим журналистским каналам.
      -   Вот, пожалуйста, – другой путь к успеху: «Я не такой, как прочие подобные мне. Я их сам не люблю. Я – честный, а они… Эти самые! А я – ваш. Я – с вами. Делайте со мной, что хотите». Таковых много. Такой «ряженый» и меня подставил когда-то. И тоже говорил: «Есть мы, и есть они. Между нами – стена. Плача»,  -  сказал, обращаясь к Лёнчику, бородатый человек.
                Все делают свой выбор.
          Ксения была весела не только из-за смешного рассказа Васюхина. После ночи под южными звёздами и буйного разгула с посещением ресторана «Украина» , а потом ещё и специального представления в Театре Музкомедии у того же Французского бульвара рядом с канатной дорогой, «мафия ресторанов и кафе», пригласившая её сюда, перед отбытием в виноградные края на отчёт к «Мадам Соне», заседала поутру в пивном ресторане «Гамбринус». Что находился тут же, на Дерибасовской. Благо, что и гостиница «Пассаж», где её поселили, располагалась по ходу шествия компании от вокзала на углу также этой улицы.
                -  Все – за мной! – командовала порозовевшая лицом Ксения. – Мои новые друзья желают познакомиться с Алексеем, ведь он тоже представляет «московский общепит». С очередью я вопрос решу. Кстати, вас тоже там хотят видеть, - поглядела она на бородатого человека и на Лёню, и Лёнин собеседник сразу понял, в чём дело.
           И через пару минут они дружной толпой  шагнули в прохладную тьму таинственного полуподвала. Знаменитая пивная, где когда-то собирались моряки с иностранных кораблей и решали вопросы бандиты и контрабандисты, встретила их , готовая принять под свои сводчатые потолки, табачным дымным туманом и извечным, как век назад, пиликаньем скрипки:                «…Там от арки круто лестница уходит прямо к порту…», - в паузах между душераздирающими скрипичными взвизгами, выводимыми дрожащим смычком, вдохновенно надрывался голосовыми связками изображавший «Сашку-музыканта» из одноимённого заведению рассказа Куприна, такой же растрёпанный артист, - «за Одессу» и Потёмкинскую лестницу, ведущую от города к Морскому пассажирскому вокзалу.
             - Только во времена Куприна это был не «ресторан», а – пивная. И находилась она не на данном месте, а через дорогу, - не без опаски ступая вниз по плохо в полутьме видимым и  достаточно крутым ступеням, и воспроизведя мысленно воспоминания о родном городе у моря другого «Сашки», просвещал Ксюху бородатый предводитель странной шайки-лейки. В остальном же  внутренний антураж был скопирован с прежнего точь-в-точь. Стены без намёка на окна, какие-то канаты вдоль них, стилизованные под бочки столы, заставленные пивными кружками. Даже опилки на полу, казалось, присутствовали. Того и гляди – в дымный подвальчик ввалится толпа погромщиков в «манчжурских» папахах, «ветеранов японской баталии» и предшественников васюхинских соратников, тоже ветеранов «горячих точек». И, с порога плеснув пиво в эти опилки: «Прокисло, давай другое!», прикажут музыкантов играть «державный» гимн. Не «Ще не вмэрла…», конечно, а - «Боже, царя храни…». А на резонный Сашкин отказ: мол, тогдашняя городская «мэрия» запретила в кабаках всякую «политику» по причине того, что студенты-анархисты повадились после седьмой кружки заказывать «Марсельезу», какой-нибудь рыжий «Моня Сипатый», «уже крещёный», рявкнет: «Играй, жидовская морда!». «А ты какая?», - давая ответ громиле, скажет Сашка, за что и поплатится изломанной навсегда рукой и удостоившись ответа: «А я - православный!».
       Вот тАк вот! «Входит некто православный. Говорит: «Теперь я – главный». У меня в душе жар-птица и тоска по Государю, дайте мне перекреститься, а не то в лицо ударю».
          Впрочем, в данном пивном зале никакие громилы удачи бы не снискали. Даже Лёхины боевые таланты бы тут не понадобились. Это бородатый человек заметил, не сходя со ступенек.  Потому что тут присутствовал человек посерьёзнее Лёхи. Их «крутой питерский водитель» со своей Дашей расположились у дальней стены в самой тени на фоне декоративного, а может и настоящего, флотского якоря и попивали янтарную влагу из высоких бокалов, закусывая крупными креветками. Которых они наели уже в виде остатков целый поднос. И пена в их бокалах почти улеглась. То есть сидели давно. Ксюхины приятели расположились рядом, вокруг соседней «бочки». Там бурно пенящегося пива было немерено, и Васюхин сразу заглотнул несколько кружек – не только своих, но и чужих. И умял горшочек жаркОго с горошком «по-приморски», а также тарелку фирменного солёного «хвороста» и оливки. Хорошо, что пока никто не заметил до времени, а то Лёхе была бы ненужная работа. Ну, и прочие  все – тоже позавтракали: официант по щелчку пальцев мускулистого рыжего хлопца, нового Ксюхиного приятеля, принёс им всё то же самое пулей. Дурой. Только бородатый человек предпочёл форшмак. 
              - «В тихом парке обсуждаются и браки, и аборты…», - продолжал всё то же своё проникновенное повествование о родном городе певец на сцене.
            Лёха-«официант» быстро перезнакомился со своими «коллегами по общепитовскому бизнесу», тоже собравшимися на берега Днестра: лихими ресторанными вышибалами и «разводилами», сутенёрами и бойцами «стрелок», охранниками «мамок», поварами греческой кухни и другими достойными людьми во главе с тем самым удалым и необычайно могучим с виду рыжим весёлым хлопцем в туго впившейся в его крутые мускулы жёлтой рубашке-поло, с которыми ему ещё предстояло встретиться по ту сторону молдавской границы. А бородатый человек слушал столичную журналистку. Только её рассказ, а не все эти экзотические чудеса среди моря пива и песен моря с его солёным близким дыханием интересовали его сейчас. Ведь и он оказался в своей сегодняшней «потусторонней жизни после жизни» из весёлого и беззаботного прежнего мира - мира радости и совершенно без кровожадного начальства, где все занимались не чуждой им «военной инициативой», а разными своими исключительно «гражданскими» инициативами, интересуясь только «кто с кем, когда и куда». В чём все они были «знатоками». А всяких там что «агрессоров», что «защитников» они не знали и знать не хотели. И ничего их не интересовало, кроме вечных ценностей: страсти, ревности, дружбы, семьи. Ну, и карьеры, конечно. Никакие «военные инициативы».  Данные инициативы тех самых агрессоров и защитников отыскали их сами, лично его – первого, причём в тот момент, когда по вольным коридорам их беспечного НИИ разнеслось куда более чудесное для них тогда, чем всяческие глупые «начальственные» разборки, чудесное последнее известие:
                «НАТУЛЬКА  БЕРЕМЕННАЯ!!!»
      На чём и завершилась та его предыдущая жизнь и судьба. А теперь помощь требовалась сыну Натульки и Андрюхи. И сказанное Дарьей его обнадёжило.
         С этими надеждами и захмелевшей головой вместе со всей компанией он покинул заведение и шагнул навстречу солёному ветерку на солнечный простор. «В тихом парке», вернее – в знаменитом сквере неподалёку, в этот час разводов не обсуждали: тётечки тут собирались в тени после полудня, в самый солнцепёк. Для них было ещё рано. А с утра и вечером скамейки под каштанами оккупировали шахматисты-ветераны в фетровых шляпах и кепках, многие – с орденскими планками на пиджаках. Вот они-то любили обсуждать политику, тем более, что рядом кучковались ребята в камуфляже: ведь и тут, в сквере, рыцари «военных инициатив» никаких альтернатив гражданам не оставляли. Окрылённый пивом «рыцарь Империи» и опытный боец столичных уличных дискуссий Васюхин сразу ринулся в бой. Он без стеснения «срезал» какого-то вольного «казачка», вопившего с рязанским выговором за «вольную Сечь от Дона до моря». Чем к неудовольствию своей компании, а особенно – Лёхи, привлёк внимание других «козаков-огурков». Один такой «молодец-огурец» даже задорно присвистнул, завидев незваного «фраерка»: «Тю, хлопцы!», просто ошеломлённый  «шикарным видом» незваного гостя. Который, сорвав с лысеющей кучерявой  башки головной убор, размахивал теперь им по ходу своего жаркого выступления, как Ленин кепкой, смяв берет в нечистой стиснутой пятерне. Рядом, вокруг одного из доминошно-шахматных «козлодромов» сгрудилась не по жаре внушительная толпа, спешили с тротуаров поглазеть и случайные прохожие. Кто там был, догадаться оказалось несложно. «Первый Знаток», знаменитый земляк здешних «джентльменов интеллектуальных игр», собрал вокруг себя тучу зевак. Именитый земляк своих здешних фанатов с сосредоточенно-задумчивым видом играл с каким-то отставным полковником в кителе с орденскими планками. И методом испанского эндшпиля выигрывал уже вторую партию. Сгрудившиеся за скамейкой внимали этому действу с благоговением. Однако подойти близко к игрокам оказалось нелегко: любопытную публику оттесняли лихие вчерашние «васюхинские» соратники во главе с известным уже гостям города у моря по Куликову Полю громилой-«боцманом» во всё той же, что и тогда, тельняшке. Потому «Ягуар» с Дашей остановились невдалеке и отдельно от всех под сенью молодого платана среди солнечных бликов в узорчатой тени его резных листьев. Сразу уяснив для себя, кто теперь в их компании настоящий её предводитель и красуясь перед ним смелостью, нетрезвый интеллектуал не нашёл ничего лучшего, как достаточно громко высказать за спиной корифея эрудитов известное пожелание: «Кобылой ходи». При этом своего местного друга и подельника по заговору он спьяну не заметил. Ещё вчера страстно тискавший их бедового коллегу в своих геркулесовых объятиях, сегодня тот оказался настроен к «соратнику» кардинально противоположно. С тихим рыком, едва завидев его неподалёку и даже не разобрав, что тот прокричал, он в редкостно ловком для его богатырской комплекции броске огромным кулаком левой ручищи сразу сгрёб бедолагу за грудки, приподняв его над асфальтом так, что едва не задушил грязновато-белым кашне. Правый же кулак занёс над оказавшейся снова на васюхинской голове береткой грозно и мощно.  Это вызвало неудовольствие «охраняемого» им субъекта – «знатока», что был, истекая от жары пахучим солёным потом, всё в той же неизменной своей жилетке с полусотней карманов. Из которых топорщились и торчали множество нужных в странствиях дальних предметов: писчих ручек, блокнотов, наборов карточек, разных туристических приспособлений вроде компаса и штопора, расчёска, пачки платков и спиртовых гигиенических салфеток, мини-справочники, запасные очки типа пенсне и многое другое. Так когда-то давно приезжий паренёк, попав в город и первым делом приобретя и напялив шляпу, потому что «городские – они в шляпах», во вторую очередь втыкал в нагрудный карман «костюма», как он называл пиджак, всё тот же набор культурных символов. Половину дюжины авторучек, платок, яркую расчёску напоказ и прочее, очки - желательны: не хватало только зубной щётки. И все видели – «деревня» идёт. Знаменитый «знаток» был не любитель красоваться. Он славился раздумчиво-заторможенной скромностью и бытовой неприхотливостью, которой его научили кураторы. И за этим «имиджем» его строго  следили «продюсеры» данного ходячего шоу. А также в себе и в других более всего он ценил ум. Изображавший же интеллигента из города на Неве соратник, с которым вчера спьяну поцапались его боевые друзья, как раз и имел оперативный псевдоним «Умник». Потому грех было опять не заступиться. Ведь если Ксения выполняла примирительные функции в странной компании  бедовых и таких разных путешественников, то те же функции примирения среди двух кланов здешних «державников»: глобальных и «самостийных», обязан был блюсти именно он. 
                - Фу! – крикнул он громиле в «тельнике». – Я сказал: «Фу»!
                Но тот его не слышал. 
                - Этот поцмондюк.., -  использовав слово, над которым впоследствии ржал весь питерский Департамент культуры, взревел, потрясая в воздухе Васюхиным, «боцман». 
                - Поцмонтек, - по праву Знатока с большой буквы солидно поправил его искушённый в здешних диалектах корифей, с важным видом поправив также очки.
                - Да уж…! – всхлипнул, болтаясь в воздухе зажатый в горилльей пятерне, и тоже  поднаторевший уже в приморском говоре, упрямец.
                - Ты – поцмондюк!!! – опустив ноги бедолаги на газон и в упор поглядев на него, уточнил «боцман». А для присутствующих - пояснил:                - Да он... Он! Наклал вчера кучей на весь наш план… 
           Осталось неясно, совершил ли данное  скорбное действо их сирый бедолага в прямом смысле, или же косвенно: в идейно-организационном, и это была всего лишь «фигура речи», потому что незаметно вмешавшийся Лёха быстро пресёк «гнилое дело», неуловимым тычком отключив  разъярённого душегуба, после чего резким движением вырвал их «спутника и погромщика» из цепких «самостийных» лап, показав всем – «этот - наш»! Не замай!
           Разом протрезвевший, красный от ярости и растрёпанный бунтарь долго ещё не мог прийти в себя, пару или тройку кварталов до Приморского бульвара только и делая, что мстительно бормоча себе под нос одно и то же:   - Ничего! Вот прибудем в Приднестровье – и всё решим! Мы ещё вернёмся оттуда с ребятами на Куликово поле! Объединимся со здешними коммунистами – тут они не те, что в России, а – настоящие. Хотя я коммунистов и не люблю. И другие «леваки» в Одессе есть. Причём много. Выступим единым фронтом с нами во главе. Против всех, кто не верит в Русскую Империю. Мы для них – «бешеные псы Транснистрии», - повторил он так понравившееся ему словосочетание. - Вон с дороги! Всё будет наше! Достанем стволы, пальнём…
                - «Они и разбегутся», - подначивал его Лёня. – Мы в курсе.
                - Не, ну ладно бы хоть фамилия была украинская, а то сугубо русская: «Сидоров», - почти уже беззлобно журя своего недавнего буйного соратника, искренне жаловался несчастный «отщепенец»,  до сих пор не верящий в фатальность раскола в стройных патриотических рядах, и горько вздыхая.
                - Значит, скоро будет «Сидорив», - не захотел утешить его Лёня. - Вот, як  будэ по-здешнему «кот»?
                - Кит, - всхлипнул начитанный Васюхин.
                - А «кит»?
                -…Кыт! Что я, не знаю, что ли!
                - Ну, разве можно таких бить! – понял заступавшегося за жертву «громилы-боцмана» главного Знатока постсоветского пространства Лёнчик , откровенно восхитившись.
             Внезапно за расступившимся зелёным шатром листвы взорам компании открылись две бескрайние, сливающиеся на горизонте синие стихии. Вечные и спокойные, рядом с которыми особо неуместными казались случившиеся разговоры и вопли. На рейде застыли на подходе к Порту корабли и буксиры. Одинокая чайка парила над побережьем, надрывно крича время от времени – чисто, как недавние спорщики.         Не желая слушать те споры и всхлипы, бородатый человек вместе с парой забывших об остальных любовников ушёл довольно далеко от общей компании.
                - А ты знаешь, как лучше всего «не уступить дорогу бешеной собаке»? Ведь на них - пуль не напасёшься, – задал вдруг ему вопрос расслабленный от солнца и обильного угощения «Ягуар»: то ли одни и те же идеи и мысли носились в здешнем солёном воздухе, то ли настырный «журналюга» Лёнчик успел пооткровннничать и с ним.
                И тотчас ответил сам себе:
                - Завести своих, бойцовых.
                - Я слышал, - усмехнулся «татарин». -  Но?.. 
                - Простая сторожевая, она - с бешеной связываться не станет: инстинкт. А эти – без мозгов, им всё равно. «Нацики» всех мастей - и есть подобные безумные «псы». «Бойцовые прикарпатские» против «бешеных псов Транснистрии» - настоящий триллер! Надеюсь, до этого не дойдёт. У правителей всех новых государственных образований есть большой соблазн использовать против внутренних и внешних «врагов» такого неприкасаемого «джокера». Но они не представляют, с чем играют. Беда в одном: всякий,  кто, неважно, – сцепится ли с ними, или – «приручит и попользуется услугами», сам заразится и умрёт.  Без шанса на спасение – всё равно, победит он или нет. У правителей новой России тоже был соблазн воспользоваться такими «героями». Помнишь баркашовцев, с которыми работал в 93-м «комиссар» батальона «Днестр», наш Ярослав? За год до этого «Баркаш» предлагал своих «нибелунгов» и Ельцину: видел того стариком «Гинденбургом». А себя – будущим «фюрером». Ещё были «Память», тереховский «союз офицеров». Но наши не поддались, а скоро их всех и вовсе пересажают «за экстремизм». Введут специальную «статью» - увидишь. А тут, на Украине – повелись, потому что это самый простой и надёжный победный ход. Так что можешь гордиться своей страной. Хотя бы в этом.
                - В этом – да, - засмеялся его собеседник.
           Оставленная без внимания Дарья, утомлённая разговорами мужчин остановилась и, обратив зажмуренные глаза сиянию отражённых от большой воды отблесков солнца и прохладному бризу, произнесла:
                - «Море, море, мир бездонный…»
                - Прямо вот «плеск и шелест волн прибрежных», - добавила догнавшая их Ксения знакомым бородатому человеку по прежней его жизни словесным оборотом.
    Подошёл и  Лёнчик. Он определённо услышал окончание «мужского» разговора.
               В этот момент синюю даль частично загородил белоснежный Воронцовский дворец.
                - Вот, любуйтесь, - взяв на себя роль экскурсовода, представил всем памятник истории и архитектуры спутник Дарьи, которую величественное сооружение на возвышенности заинтересовало с журналистской точки зрения. – Резиденция Первого губернатора Новороссии графа Воронцова, именно тут гнобившего Пушкина, который в одесской ссылке сочинял свою поэму «Цыганы».               
    Что и было тогда его личной «гражданской альтернативой» военной инициативе грозного Генерал-губернатора, догнавшей поэта и в обширных бессарабских степях. Где-то рядом, на знаменитом по песням «углу Дерибасовской с Решильевской», находился и дом, из окна которого кудрявый ссыльный, прикомандированный к канцелярии губернатора Новороссии, кликал биржевых извозчиков, кому задолжал с вечера денег за проезд на пролётке: жалованье задерживали. Даже в те, далёкие от нынешней поры, времена в щедром и знойном благословенном краю так же беспощадно сошлись в извечном противостоянии те же «два мира», две стихии: огня, что готов всё спалить, и – воздуха, которым мы дышим. Теперь носителем огненной  «инициативы» выступал мятежный Васюхин, направившийся прямо к дворцу с очевидной, как его отвага, целью.
       Пока Васюхин на фоне моря справлял малую нужду в кустах за колонной на виду у иностранной экскурсионной делегации, явившейся поглазеть на Воронцовский дворец, Лёнчик подверг сомнению предмет озвученной его спутниками только что патриотической гордости.
                - И на кого же в «трудный момент», по-вашему, «могли, но не захотели» сделать ставку принципиальные  «отцы русской демократии»? На каких «национал-заступников»? Вот на этих, что ли? – кивнул он в сторону неистового «меченосца». 
                - На Украине всё с «нациками» куда серьёзнее, - возразил их «суровый водитель». Против них никакие союзы с леваками не помогут. Тут они – жуткие. Ну, а у нас, - засмеялся он, - вот такие!
     И все, убедившись в отсутствии опасности, предались духу умиротворения.               
            То, чего не удалось добиться  даже такому всеохватному мудрецу в жилетке, как Первый Знаток, а именно  –  примирения спорящих сторон, - вполне смогла сотворить в их сплочённом теперь коллективе Ксения. Поняв, что без спутников ему теперь никуда, Васюхин навсегда затих и только заворожено слушал её весёлые истории о ночных похождениях на тёплом побережье, где ветер с моря дул. Истории о жизни, ему недоступной, но завораживающей. Чинары, клёны, каштаны по обе стороны бульвара на фоне яркой, с налётом морской дымки, окружающей синевы только добавляли ощущений умиротворения и восторга. Сразу за исторической генеральской резиденцией булыжная мостовая круто уходила вниз навстречу шуму прибоя.
                - А вот и Спуск той самой твоей Жанны Лябурб, - просветил Васюхина бородатый человек. Смотри, какой мост. Ты здесь был?
     Красивый и длинный арочный мост соединял над бездной начало Приморского бульвара с другим: бывшим Комсомольским. Что уходил отсюда в сторону окаймляющей залив по берегу Пересыпи.
                - Угу, буркнул тот. - Вчера перед Политсоветом на даче в Черноморке тут встречали «молдавских» товарищей. Поддатые уже в тютю.
                - Мы тут тоже вечером гуляли, - рассказала Ксения. – Тоже, кстати, после «Гамбринуса», по пути в Театр Музкомедии - он недалеко от Канатной дороги.
                - Ничего себе крутой маршрут, - восхитился Лёня. – А ещё говорят, что «вся Одесса очень велика». Я думал только «этим», - кивнул он в сторону неудачливого «партизана», - «семь вёрст – не крюк».
                - Нормальные герои всегда идут в обход, - вздохнула та. – Зато это была настоящая экскурсия. Мне сказали, что этот мост – мост любви. Тут назначали свидания.
                - Не только, - разуверил её бородатый человек. Видите: перила нарастили. Потому, что не так давно здесь случалось много самоубийств от неразделённых страстей. Люди бросались с моста вниз – потому к ограждению и приварили ещё один ярус.
                - Вот и мы тут долго не задержались. Просто погуляли, ведь сразу  после пивбара идти на представление – как-то не очень…Но специально для нас спектакль сдвинули попозже, почти на ночь. Про «любовника и мужа под кроватью» – мне понравилось, как раз о бурных страстях. А потом уже под звёздами в темноте мы пошли к морю. По тоже «Спуску»: какого-то Вице-адмирала, мимо таких красивых домиков с садочками, я даже попросила у одной домохозяйки  разрешения посетить у неё во дворе «дощатый домик»: тётечка, пустите, говорю, на минуточку, сил нет…
        Бородатый человек с усмешкой вздохнул: да, как в точности такие откровения были ему памятны! Всё повторяется век от века: что было – то и будет. 
                - По дорожкам через парк – чуть не потерялись. Но ребята – местные. Они нас вывели к утёсу. А в парке мы пили вино «Прибрежное». Такие «чернила»! Я думала, подобное уже не делают. А на Украине – как при Советах. Но всё равно было хорошо.
                - «Под чинарой густой мы сидели…». И где же? – спрашивал Лёня Ксюху о похождениях прошедшей ночи.
                - Там внизу сразу два пляжа. И есть такая, такая… Скала!
       …Взметавшийся из моря недалеко от береговой линии внушительный жёлтый «утёс» из местного пористого ракушечника зримым для всех барьером отделял в этом месте пляж «Отрада» от пляжа Ланжерон. 
                - Я на ней – прямо вот сидела, - восхищённо продолжала свои воспоминания о душной южной ночи Ксения. - А потом плавала по лунной дорожке до волнореза, а мой друг  наблюдал за мной с самого пика, чтобы я не утонула. И выносил меня из воды на руках - у меня уже сил не было. А тут, в самый неподходящий момент появились, и чуть нас не задержали украинские пограничники. Они ночью патрулируют здесь пляжи. Но… Я с ними сразу познакомилась, - завершила она рассказ о чудесном единении и примирении.
                - Эта фраза мне известна, - вспомнив что-то, со смехом проговорил  «руководитель группы».
            Ксения тоже улыбнулась:
                -  Потом с ними поговорил мой друг.  Помнишь, - спросила она, перейдя на «ты», бородатого человека. И обратила к нему разрумянившееся лицо:
                - Рыжий такой, здоровый.
                - Женщины любят силу, - ещё одним знакомым бородатому человеку откровением поделился «бывалый» Васюхин.
                - Сила не всегда самое главное, она бывает тупая, - сказал Ксюха, и бородатый человек уже ничему не удивился, услышав имя:
                - Артур из «Гамбринуса».
                - «Пирожков»? – засмеялся он.
                - Нет, другой, - серьёзно ответила она. – Ты знаешь нашего бригадира? – удивилась Ксюха осведомлённости «координатора их делегации» о кадровом составе и делах в её родном волжском Городе на горе.
                - Успел пообщаться: «красиво причёсанный», - рассказал тот.
                - Ага, - «Мужьям наставит рожков», - поддержала юмористический настрой она, и добавила:
                - Он и сейчас ловелас. И с шикарной шевелюрой – седой, правда. Формально именно на него зарегистрирована «Ракушка», - осознав необратимость того, что здесь её тайны и так всем известны, рассекретила она последние  «секреты коротышек» своего милого городка.
                - Я бы тоже искупался, – простодушно признался Лёха. - Может, спустимся к «Дельфину»? Это пляж за вокзалом: недалеко. 
                - А я - вчера ноги помочил в Черноморке, до трусов, - похвастался облегчившийся Васюхин, он более отходить от компании далеко не решался, - палец о ракушку порезал, так что больше не хочу. Вон местные - они если и бывают на пляже, то исключительно там, за городом, где море – настоящее. А в отпуск в ваш Крым ездят. Мужики рассказывали.
                -  Тут, в заливе, водоросли, медузы, - сказал бородатый Ксюхин собеседник. Так что лучше не надо. 
      Васюхин, уяснивший, кто в их делегации по-настоящему «хозяин», а потому державшийся поближе к  столичной журналистстке Дарье и её суровому спутнику, окончательно обнаглел и обхамел, и совсем потерял страх.
                - Да вы, татары, и не моетесь-то никогда, - брезгливо поделился откровением он, жмурясь на солнце и на листву. – Природная водобоязнь: в степи кочевой рек и других водоёмов не отыщешь!
                - А как же «На диком бреге Иртыша… Кучум, презренный царь Сибири»? - всё так же простодушно спросил Лёха.
                - «Вообще-то, продрался тайною тропою…», - скороговоркой вспомнила, проявив эрудицию, Ксения.
                - «Пробрался», - поправил её Лёнчик.
       Но тут возникшее вдруг перед их глазами главное одесское чудо света: Потёмкинская лестница, прямо  от бульвара из трёх аллей, увенчанного в этом месте, если смотреть снизу, словно аркой, двумя одинаковыми «полуциркулярными» трёхэтажными домами, обрушилось с высоты почти двадцати пяти своих метров не только к морю – а как будто прямо на них. Совершенно ошеломив своей грандиозностью.
     «Опять иду по леснице воспетой, а эскалатор оставляю в стороне», - невольно вспомнились слова песни о родном городе новоявленного «Сашки-музыканта» из «Гамбринуса».
           От подножия постамента бронзовой статуи герцога де  Ришелье, - не того самого кардинала, конечно, но всё-таки, - к причалу обрывалась величественные ступени, все 195 штук, десять маршев. И, казалось, что внизу поджидали гвардейцев – «патриотов Великой Франции», их разгульные и безбашенные партнёры по кровопролитью в шляпах с перьями: «альтернатива»! Монументальные ступени были сооружены, на месте прежних, вырубленных ещё турками в ракушечнике, из песчаника провинции Триест – он доставлялся, как балласт, судами, что приходили в Одессу за хлебом. Ксюха заворожено выслушала рассказ их бородатого предводителя, разинув рот проводила взглядом ещё один памятник – мятежному кучерявому поэту в римской тоге, а может – в простыне, тоже «альтернативщику» генеральному повелителю Новороссии и не меньшему, чем рыцари бокала и эфеса, драчуну. И замерла рядом со старинной чугунной пушкой на деревянном лафете, что была снята с английского парового фрегата «Тигр», затонувшего у берегов Одессы во время Крымской войны. 
              - Смотри, вон – «наш Лаокоон с мелкими родственниками» побеждает ваших «Змиев». Зелёных, - представил Лёха лично Васюхину одесскую версию скульптурной композиции, созданной неким греческим мастером  Первого века до нашей эры, которая, как сообщалось на чугунной на табличке, была выставлена в Ватикане. И добавил:
            - А вот и наши дорогие «удачники».
            На «редкую мраморную копию открытого в Риме в начале 16-го века оригинала», с вожделенным любопытством разглядывая напряжённую в ходе сражения интимную наготу непокорного семейства, изумлённо пялились сбившиеся в кучную дружную кучку , ставшие уже для наших путешественников родными чиновники питерской делегации Департамента культуры с безразмерными баулами, набитыми счастливой добычей с контрабандных барахолок. Их сопровождала, а, может, охраняла, пара-тройка милиционеров: видно было, что страна пока по-прежнему одна. И – всё те же, знакомые путешественникам по инциденту в «шахматном» сквере, «козаки». Громогласный грубиян в «тельнике», жертва Лёхи, был с ними тоже тут, как тут. Хотя прошло совсем мало времени, но на этот раз он оказался настроен к своему бедовому «наперснику» в его совсем не рыцарском , хотя и видавшим виды плаще, вполне миролюбиво и, всё уже позабыв, снова полез с ним брататься. Что драки! В Одессе не любят драться на кулаках: драка с соплями – это петушатничество. В случае чего используют сразу финку и наган. Цэ - серьёзно. Потому в среде чумных заговорщиков опять восторжествовали «дружба-жвачка». Здешняя атмосфера её море, «пыво» и воздух, ну и, конечно, Лёха, действовали на «приморских партизан», и лично на «боцмана» не хуже Ксюхи: общепримеряюще и утром отрезвляюще. 
        А особенно – «песни моря»: где-то рядом надрывались усилительние колонки, кто-то из соратников налаживал микрофон. Вот обидчик Васюхина и смягчился. Классовая и идейная близость взяла верх – тем более, что он услышал последующее, обращённое к «гольяновскому простодыру» Лёхе Васюхинское откровение. Которое ему понравилось:
              - Какой вы на фиг «Лаокоон»! – искренне возмутился в ответ на дружелюбную Лёхину реплику соратник громилы – «козака» и его шайки-лейки, и это выступление снова объединило «боцмана Сидорива» с его идейным братом «Васюхiным».
              – Вы – «Пупкины». Детский сад. С «Вовочкой» надувным в виде директора. А ваш Лужков-Фридман со своим рублём и Сбербанком в Крыму – плут Крымский! Что нам ваш Крым барыжий: всё – наше!  – орал опохмелившийся Васюхин, обращаясь уже не столько к попутчикам, сколько, обвиняя их, в сторону своего гневливого местного соратника, снова готового принять его, забыв про всё и простив все «кучи», что кто-то куда-то «наклал», в свои орангутановы объятья.
     Потому что братскую любовь - не пропьёшь! Тем более, что на фоне греческих единоборцев с гнусными рептилиями уже разгорался настоящий питерский митинг.
       Взобравшись на ракушечный парапет, такой же, какой был у ступеней лестницы, аппелируя к тем же «козакам», и имея в виду поверженное руководство родного ей города на Неве , старшая по «культурной» питерской делегации: крупная дама в тугом застёгнутом деловом костюме мышиного цвета на мощном бюсте и чреслах, что только не познавших на пути к успеху, вдохновенно провозглашала:
               – …Они со своим «мэром» чёртовым изгадили наш Град Петра. Они! С этой «Дочурой» – «лощарой» развели блуд! Там, среди них, нет русских! Верно сказал парень: плут Лужков – это Фридман! Пугачиха – «Кацнельсон»! Чубайс!!! Ну, Чубайс – и так еврей,.. – махнула рукой она.
         Вслед за чем обратила горящий взор на возмутивших её ещё в «Ленинграде» нынешних спутников своего замурзанного единомышленника:
               - Вы!.. – ткнула она в их сторону указующим перстом.
        Возникший возле памятника греко-римского зодчества, как из ниоткуда, оборванец в хороших кроссовках, внимал непонятным для него словам с благоговением. Культурные деятели с неприязнью сторонились «бичары», отодвигаясь подальше и опасаясь за карманы. 
         Солёный ветерок с линии прибоя приятно холодил лица, расслабляя тела и души.
      Все ненадолго отвлеклись, любуясь на проплывающий вдоль берега белый теплоход.
                - …Ревущая волна, - вспомнила о чём-то своём, замурлыкав мелодию, Ксюха. – Уносишь ты меня… Скажи куда… 
                - Вы - привели проституток! – воскликнула ораторша.
        Где-то за дивным скульптурным сооружением тренькнула гитара. Оказалось, что отправлявшуюся в опасный путь через молдавскую границу группу питерских и одесских товарищей, словно напутствующий в бой кровавый святой и правый красных кавалеристов «былинник речистый» , вдохновлял на свершения и риск  пламенный сочинитель самодеятельных песенных текстов и музыкального сопровождения к ним. Это был достаточно известный львовский русскоязычный бард. Высокий, мужественного вида, похожий на героя «Бременских музыкантов» парень в светлой просторной рубахе стоял, вперив в асфальт широко расставленые ноги, туго, до горизонтальных складок в верхней их части, затянутые потёртыми, расклешёнными книзу джинсами «Левайс» на широком ремне с бронзовой бляхой. Над светлой лохматой головой, - не первой и не второй, если приглядеться, молодости, - «паренька» сияло солнце, и в растрёпанных соломенных волосах его от этого сияния образовался как бы золотой нимб.
                - Вы привели их! – повторила, как будто вспомнив что-то неведомое прочим «своё», ораторша. –  И сами вы - как проститутки! – завершила она с презрением свой гневный спич. 
       «Если горячие «думские» парни будут менять пенсионный закон. Если бензин прямо с этого марта стоить начнёт, словно «Дон Периньон»… Газ распылят по сири… ливийской пустыне, в Англии вдруг траванут короля! Знайте, друзья: то ВРАГИ навредили. Все, кто угодно, но только не Я…», - ударив по струнам, спел он.
         В исполнившем «злую сатиру» на российского Президента, – не обязательно на нынешнего: на любого, - те, кто помоложе узнали известного в южных краях «большой страны» менестреля.
                - «Данил Майданчик», - представила своим попутчикам любимца фанатов авторской песни Ксюха.
                - Знаю, он и в Москве гастролировал, - подтвердил Алексей.
                - Оперативный псевдоним «Трубадур», - доложил оказавшийся рядом с общей группой их недавний суровый водитель. – В своё время «сдал» с потрохами всю свою «рок-лабораторию». Имел награды.
                - Был у нас на Волге перед выборами, – призналась Ксения. – Обрыгал всю конспиративную квартиру, девчонки два дня отмывали. Помните, наш похмельный друг рассказывал про «эмиссара в шляпе»? Гену. Он в нашем городе от своих московских соратников стал одним из двух политтехнологов «Победы» вместе с «Витей-афганцем». А с данным трубадуром городских «чегевар» познакомился ещё во время своей командировки в Прикарпатье. И привозил его к нам на сводный концерт в поддержку «Красного Прокурора», там и «великий» наш Бульин выступал. Только Бульин к «нетрадиционным» подался: у нас как раз сынок нового «губера» их «этих» же. «Партнёр» шефа «прокурорской» охраны. Это все знают. А данный «менестрель»-соловей, вроде бы, «натурал». Вот со скуки, поди, и загудел. 
        «Что б не случилось, что аду подобно, знаю: народ мой, судьбину кляня – он всё равно, - и единый, и добрый, - проголосует опять за… Меня…», - завершил своё проникновенное повествование менестрель.
                - Да уж: «Ще не вмерла Украина, если мы гуляем так», - весело сказал вслух «оборванец».
                - Я же просил в дневное время не высовываться, - недовольно произнёс «Ягуар».
                - Уж больно интересно, - беспечно ответил тот. И следом признался:
                - Ярослав уже тут, на Молдаванке.
Утомлённое всем увиденным солнце уходило на запад за бессарабские степи. Косые его лучи озаряли рыжие стены и красные крыши. И тени от лип и каштанов тянулись туда, где в морской дымке слева за портом на том берегу залива загоралась огнями прибрежная полоса Пересыпи. Оставив Дарью, которую происходившее и увиденное интересовало всё это время исключительно с журналистской, а не туристической точки зрения, на берегу наедине с её суровым спутником, а питерских тётечек – на попечение козака Сидорова, путешественники кучной группкой углубились в прохладу вечерних приморских кварталов. На углу Канатной и Малой Арнаутской  росла усыпанная пупырчатыми ягодами раскидистая шелковица. Остановившись в её тени, утомлённая приключениями Ксения обернула задумчивое лицо навстречу дувшему со стороны моря ветерку. И со словами: «До скорого свидания, Одесса», - ведь через несколько дней ей предстояло встречать здесь иностранную гостью, несравненную «мадам Соню», - сорвала и закинула в рот терпкую на вкус, а внешне похожую на малинку, ягодку. «Малинки, малинки, крутые вечеринки»… Что-то будет! Из-за углов и из подворотен то тут, то там, – в общем, повсюду, - навстречу им вуходили люди в домашних майках и сандалиях на босу ногу с вёдрами в руках. Помойные эти вёдра источали на всю округу непередаваемый аромат - преимущественно рыбы и почему-то мускуса, ярко торчала кожура баклажанов и перцев, блестела чешуя морских бычков, обитатели дворов, как по команде,  группировались в одном месте – и вдруг округа оглашалась долгожданным звоном колокольчика. То прибывала мусоровозка, и тотчас навстречу заливистому истошному треньканью совершенно беззвучно, но дружно, как тигры по рыку вожака, из всех щелей начинали целеустремлённо выбегать в неимоверном множестве стайки разнокалиберных котят и кошек. Они не были голодны – происходящее было для них и игра, и «охота». Никто не гнал их и не шугал, и они тоже вели себя дружелюбно и не спешили быть первыми, сначала норовя потереться у ног людей. Пара небольших неполовозрелых кошек и три-четыре совсем мелкие прильнули к изящным лодыжкам Ксении и кругами перемещались по её босоножкам, сама же Ксения замерла на горячих камнях мостовой, сдвинув пятки и наблюдая за происходящим. Даже неистовый боец и «Че Гевара» Васюхин стал теперь не задирист, а снисходителен и почти добр.
Укатали «сивку» крутые парни!    

                И был вечер, и было утро.



ДАЛЕЕ  СЛЕДУЮТ  ОТДЕЛЬНЫЕ  ТЕКСТЫ:


ОТДЕЛЬНЫЙ  ТЕКСТ

ПУЛЯ  ДУРА-3. "А ОН НИ В ЧЁМ НЕ ВИНОВАТ". И ПОСЛЕДУЮЩИЕ.


                Г