Во дворе

Во дворе

     Для каждого ребёнка, говорят педагоги, познание окружающего мира начинается с маленького ограниченного пространства. Сначала - это кроватка, из которой младенец с интересом взирает на всё окружающее и такое неизвестное для него. Затем пространство присутствия человечка увеличивается до размеров комнаты, а это уже целый мир со множеством самых разнообразных знакомых и незнакомых предметов. Начинаются попытки всё потрогать, куснуть, толкнуть, потянуть. Со временем можно выглянуть в окно и увидеть уже совсем что-то другое: небо, солнце, деревья, дома, а также двигающихся людей, машин. Но между всем этим и ребёнком – стена, делящая пространство на "тут" и "там".
         Проходит время, и это "там" становится частым и привычным, неотъемлемым элементом раннедетского бытия. И вот однажды наступает день, который нигде не фиксируется, никогда не отмечается и никем не помнится, хотя он также важен для жизни индивидуума, как полёт в космос для человечества. Это тот день, когда ты первый раз, сам, один выходишь из дверей квартиры и вступаешь во двор. С этой минуты ты волен делать то, что хочешь: прыгать, бегать, а то и сесть прямо на пыльный асфальт, встать и покружиться, обозревая всё вокруг - начинается самостоятельное познание окружающего мира и его обитателей.
            До середины прошлого века наши города ещё не были покрыты огромными территориями с однообразными кубиками безликих многоэтажек -  тогда у каждого ребёнка был свой неповторимый двор. Однако, во всей огромной советской стране такие дворы, как наш, есть только на её западной окраине – во Львове. Может что-то похожее и существует где-то в Прибалтике или в Одессе, но, скорее всего, точная копия отыщется в каком-нибудь маленьком приморском городке близ Неаполя или на Сицилии. Откуда это известно? Да, конечно же, по фильмам об этих местах. Во Львове, к сожалению, не то что моря, даже приличного большого озера никогда не было. Моря нет, а дворы есть.
           Чтобы попасть с улицы в такой двор надо зайти в "браму". Это польское слово и в буквальном переводе означает "ворота", именно ворота, а не дверь или калитка. Деревянная, массивная, зачастую покрытая незатейливыми узорами, брама закрывает собой вход в тоннелеобразный проход, ведущий ко дну двора-колодца. В центре такой большой, как щит сказочного великана, брамы находится небольшая дверь, собственно и являющаяся входом. В полностью открытую браму может въехать легковая машина или небольшой грузовичок (как въезжали раньше широкие грузовые телеги-платформы). На территории самого двора нет ни кустика, ни деревца – только потрескавшийся асфальт с бетонными заплатками причудливой формы. Это и есть двор-колодец с трёхэтажными стенками-домами: солнечные блики попадают на его дно лишь на несколько минут, да и то только в июле – самом тёплом месяце Прикарпатья.  Внутренние круговые длинные балконы совсем не похожи на подобные узорчатые творения на соседних центральных улицах города. Там каждый балкон – это застывшая музыка из чугунных вензелей с листьями, виноградными гроздями или же чёткость симметричных геометрических линий, подчёркивающих пышность ампирных домов. Тут – простые круглые металлические штыри, приклёпанные нижним концом к ржавому угольнику, забетонированному в плоское тело балкона, а верхним – к узкой железной полосе, именуемой перилами. (Смешно.) Настоящие перила можно увидеть, например, внутри бывшего казино что в двух кварталах отсюда, барочный фасад которого издалека говорит о роскошном интерьере.  Там - перила шириной до полуметра с боками в виде волн, разбивающихся о бочкообразные подпорки. Тут - всё проще, но эта нехитрая конструкция уже более сотни лет выдерживает, почти ежедневно, десятки килограмм мокрого белья.
            В те редкие дни, когда дворовое пространство не расчерчено линиями бельевых верёвок, можно задрать голову вверх и смотреть на голубой многоугольник неба. Если по нему, как раз в этот момент, проплывают белые барашки облаков, то вообще легко себе представить морскую гладь, с пенными бурунами на гребнях небольших волн. Не хватает только лёгкого шума прибоя и запаха солоноватой свежести. Но стоит опустить голову, как видение исчезает и всё возвращается: серый латанный асфальт и блекло-жёлтые стены домов.

            Вдоль балконов на стенах через неравные промежутки чётко выделяются тёмно-бордовые пятна небольших двустворчатых дверей. О первоначальном замысле неизвестного архитектора 19-го века можно только догадываться. Видимо, были тут когда-то большие квартиры с анфиладой комнат и входами с широких лестничных площадок. Но с приходом советской власти и последовавшей за этим пролетаризацией населения были прорублены дверные проёмы на опоясывающие дворовые балконы, и вот вам пожалуйста: вместо двух огромных квартир на каждом этаже получилось по 4-5 маленьких одно- двухкомнатных клетушек, и ничего, что дневной свет доходит туда через единственное окно или через наполовину застеклённую дверь - желающих поселиться тут было всегда предостаточно. А почему бы и нет? Центр города, рядом с Оперным театром, хотя роскошное здание "очага культуры" не видно ни из одного дворового окна. Сама улочка боковая, поэтому даже фасады домов не подкрашивают перед праздниками, как на близлежащем проспекте. Отсыревшая от частых дождей штукатурка, отваливается кое-где, обнажая на стенах старые полустёртые польские (а может ещё и австрийские) надписи, сообщающие о былом наличии магазина или мастерской.
            Там, где появляется много семей, появляется и много детей. Что же хорошего, а тем более интересного, может дать маленьким человечкам такое замкнутое колодцеобразное пространство с болтающимся парусоподобным бельём на примитивных балконах, с руганью, периодически доносящейся из-за какой-то двери? Но это - только кажущаяся примитивность и простота быта. У детей, растущих в таком дворе, есть своя, невидимая для взрослого глаза, сфера. В неё не входят ни стены, ни асфальт, ни перила. Точнее входят, но лишь как связующие элементы между тремя разными мирами.

             Первый мир – это подвалы. Низкие сводчатые потолки из бурых щербатых кирпичей, многолетняя паутина, особенный запах сырости и грязи делают пребывание тут несколько страшноватым и неприятным. Больше десяти минут находиться здесь совсем не хочется, но и этого времени достаточно, чтобы представить себе разбойников, прятавшихся когда-то среди этих жутковатых стен. Наверняка, они оставили в подземелье какие-то сокровища, сделав тайник, заложенный кирпичами. Правда, через короткое время, уже хотелось на свежий воздух и мысли о так и ненайденном богатстве пропадали сами собой.
              Второй мир – это квартиры. Ничего, что родители, особенно, вечно хлопочущие мамы, постоянно покрикивают на детей, шныряющих под руками около кипящих борщей и шипящих сковородок. Ведь, спрятавшись на десять минут под широкую никелированную кровать в одной квартире, можно потом, пригнувшись, перебежать через балкон в соседнюю квартиру, где стоит подобное ложе. Входные двери не закрываются, особенно летом, да и мамы ворчат больше для порядка, не со зла. Они все понимают -  мало места для игр. Иногда детей ведут в ближайший парк, что в четверти часа ходьбы, но для этого родителям выходной нужен, а молодая энергия требует выхода ежедневно и даже ежечасно. Но самый интересный мир – третий. Как по счёту, так и по высоте.
             Третий мир – это чердак. Тот, кто рос в домах без чердачных помещений, никогда не поймёт необыкновенного ощущения таинственности при пребывании там. Если в подвалах на тебя незримо давит весь оставшийся снаружи мир, то тут - ты сам над миром. Из маленьких окошечек видна черепично-рубероидная мозаика соседних крыш с пальцеобразными закопчёнными кирпичными трубами - всё это под тобой. Согнувшись в три погибели, пробираешься между старым хламом и высохшими деревянными балками, ударяясь то лбом, то плечом. Присев на минуту, легко вообразить, что эта крыша вдруг раскроется, как книга на ветру, и можно будет перелететь на соседнюю, а потом на следующую и следующую, обозревая всё с высоты.
              А ещё тут среди всякой рухляди попадаются необычные вещи. Чего стоят только три старых стула с высокими спинками и резными подлокотниками, не говоря уже о несильно потёртом малиновом бархате, которым они обиты. Садишься на любой из них, и это уже не стул, а трон грозного короля или прекрасной принцессы. Все, кто рядом, мгновенно превращаются в покорных слуг или верных рыцарей. Остаётся только притащить из дома куски картона, ножницы, цветные карандаши и не спеша сделать короны, погоны и ордена. Всё, сказка готова – живи в ней, пока не позвали домой.
             Но в этот высший третий мир допускались не все. Во-первых, надо было быть школьником, во-вторых, желательно уже пионером (отсутствие красного галстука на школьной форме воспринималось как знак малолетства). А что с малолетки возьмёшь? Ему даже тайну самую маленькую нельзя доверить. Поэтому, в чердачный мир был вхож Марик – командир дворовой ребятни, Вася с угловой квартиры, его младшая сестра-погодок Алла, два брата-хулигана Барковы, Орыся со второго этажа и её старший брат Игорь. Остальной малышне: Костику из квартиры у входа в браму, Ирке с первого этажа и им подобным запрещалось даже заглядывать в чердачную дверь. Все их попытки проникнуть в заветное помещение пресекались окриками типа "сопливым тут нечего делать" или "иди в куклы играй". Ирке совсем не хотелось "в куклы", а хотелось сесть в красивое кресло, которое лишь однажды видела сквозь неплотно прикрытую дверь. Часто, вечером в кровати, уже в полудрёме, виделись ей подлокотники и ножки золотистого цвета, блестевшие в лучах солнца, проникших сквозь крохотные окошки под крышей. Потёртый малиновый бархат на спинке и сиденье не оставлял сомненья в почтенном возрасте кресла, а в древности, как известно из сказок и в самом деле были короли, и принцессы, и принцы. Ирка знала это точно, поскольку они были нарисованы в тоненьких книжках, которые читал ей отец. Попасть в тридевятое царство девочка и не мечтала, а посидеть в настоящем золочённом кресле очень хотелось.

            Осуществлению мечты помогла врождённая женская сообразительность. В один из дней она увидела, что по дороге из школы Марик один за чем-то поднялся на чердак. Может потерял что-то, а может был там у него какой-то тайник. Неслышно прошмыгнув по рассохшимся деревянным ступенькам, Ирка оказалась у полуоткрытой двери в запретный мир. Просунув в проём свою рыжеватую головку с двумя тонкими косичками, она увидела, что Марик выкладывает из потёртого школьного портфеля какие-то железки.
          -Чего тебе? - незлобно буркнул он, заметив её перепуганную мордочку.
          -На кресле посидеть можно? – заискивающе и почти безнадёжно протянула девочка. И тут же добавила:
          -Я одну секундочку только.
          Предводитель дворовой детворы был явно не в духе – видимо, не досчитался нескольких предметов в своём кладе.
         -Сиди, но только пару минут, пока я сумку домой закину,- сказал он и быстро побежал вниз.
          Не веря, что секундочка вдруг превратилась в несколько минут, Ирка осторожно, будто по хрустальной тропинке, приблизилась к ближайшему стулу, осторожно села, слегка поджав ноги, закрыла глаза и очутилась в истинно сказочном мире. По мозаичному, почти зеркальному полу дворца плавно двигались разодетые дамы с причудливыми причёсками, а рядом семенили их кавалеры в фиолетовых больших беретах, облегающих штанах и с тонкими шпагами у пояса. Звучала неспешная музыка, которую лишь однажды она слышала на детском спектакле в Оперном театре и которую безошибочно узнавала по первым аккордам, иногда звучащим из серой радиоточки, висевшей над её кроватью. Своего тела Ирка не чувствовала, так как парила в этом королевском кресле почти под потолком, обозревая сверху всех танцующих на узорчатом полу. Никогда в жизни ей не было так удобно сидеть – ни на скрипучей табуретке у обеденного стола, ни за школьной партой, ни даже на ватном матрасе своей кровати.
             Сквозь эту чарующую музыку вдруг прорвались удары барабана. Девочка вздрогнула и приоткрыла глаза. Так и есть, это не барабан, а шаги возвращающегося Марика. Она вскочила со стула с полузакрытыми глазами, словно желая хоть ещё на несколько мгновений сохранить остатки волшебного видения, и быстро застучала жёсткими сандалиями вниз по некрашеным ступенькам. Марик посмотрел ей вслед, пожал плечами и двинулся к своей куче железок.
             Ни он, ни она не предполагали, что уже через три-четыре года все "драгоценные" железки будут без сожаления выброшены. Всё свободное время ребят займёт нехитрая сборка-разборка видавших виды велосипедов и пинание мяча на небольшой, но хорошо утоптанной площадке на Гетманских валах возле вычурного кирпичного здания пожарной охраны. Подросшая Ирка, как и другие девочки с их двора, будет равнодушно проходить мимо магазина игрушек "Лис Микита" и замирать на долгих пять минут у огромной витрины, над которой даже в солнечный день горит неоновая надпись "Дом одежды". Время от времени, сгрудившись у стола в чьей-нибудь квартире, юные прелестницы, толкая друг друга, разглядывали очередной журнал мод. Понятно, что подобная печатная продукция в родительских домах не водилась, но канал её поставок работал исправно. Всё-таки это был центр европейского города, а значит почти на каждой улице обязательно располагалась дамская парикмахерская. В каждом таком заведении, как правило, стоял небольшой столик, заваленный подобными журналами. Если тихонечко присесть возле него, скромно опустить глазки, как будто ждёшь маму, то можно поймать момент, когда никто на тебя не смотрит. Вот тут уже не зевай. Заранее распахнутое пальтишко, быстро скроет уже присмотренный экземпляр. В следующий момент отсутствия всеобщего внимания к твоей, более чем скромной, персоне, неслышно выскальзываешь на улицу. А ещё через две минуты, вбежав в свою браму, можно расслабиться и ощутить гордость за удачно проведённую операцию. Парикмахерши может и догадывались о малолетних воришках, но ничего не говорили. Таких журналов было с избытком, все двух-трёхлетней давности, и никто из серьёзных клиенток их в руки не брал.

               Потом у мальчиков появились девочки, а у девочек, что постарше, – мальчики. Но это были одноклассники или кто-то из соседних дворов и даже близлежащих улиц. На своих же, "дворовых", никто внимания не обращал. Ведь "свои" выросли на глазах и помнили друг друга с того дня, как встали с горшков и сделали первые шаги по двору без маминой руки.
              Марик уже заканчивал школу и, встречая Иру, почти не поворачивая головы, бросал коротко:
             -Привет, - и проскакивал мимо, не замедляя шагов.
              В классе и в спортшколе, где он считался перспективным гимнастом, при каждом удобном случае к нему вплотную приближались, а часто, как-бы невзначай, касались упруго-округлые девичьи тела, источавшие ароматы различных духов. Так что, тощее создание с двумя короткими косичками и ростом чуть ниже его плеча, реагирующее на слово "Ирка", не вызывало у парня никаких эмоций, а, тем более, мыслей.
             Мужал Марик самостоятельно, присматриваясь к друзьям и их отцам. Своего же родителя он не знал. Мать говорила о нём очень мало и, как казалось повзрослевшему парню, очень неохотно. С раннего детства, на все вопросы по этой теме, мальчик привык отвечать коротко:
          -Умер давно, когда я был совсем маленький,- и обычно уже больше не спрашивали.
              Со слов матери выходило, что в один из послевоенных годов они случайно познакомились на праздничной вечеринке в большой разношёрстной компании. Она, юная жгучая брюнетка, работала на открывшейся парфюмерной фабрике, а он, высокий рыжеватый капитан сапёрного батальона, занимался очисткой полей от многочисленных мин, оставшихся после недавних боёв. Официально оформить свои отношения не спешили, всё мешали какие-то повседневные заботы в то непростое время. Так и жили вместе в её крохотной фабричной квартирке, как до, так и после рождения сына. В сорок девятом году его послали в служебную командировку куда-то на Урал. Через два месяца, не имея никаких известий, мать пробилась к какому-то генералу в штабе Прикарпатского округа и попыталась хоть что-то выяснить о своём Марате. После очень вежливой, но недолгой беседы, седеющий генерал похлопал по плечу молодую женщину, вздохнул понимающе, и сказал, что сведения о служебных командировках не всегда можно сообщать даже законным жёнам. Она продолжала ждать, работала и, как могла, растила сына, названного в честь отца. Года через три случайно встретила на улице офицера, в котором узнала одного из участников той вечеринки. Бросилась к нему с расспросами о Марате. Тот только пожал плечами:
          -Сам точно не знаю. Во Львов он, во всяком случае, не вернулся. В полку говорили о несчастном случае на уральском полигоне. Что-то рвануло там раньше времени. Были жертвы. Всех похоронили в близлежащем маленьком городке. В каком именно, не знаю, ведь даже название полигона не разглашалось.
              Марику мать ничего сочинять об отце-герое не стала. Просто сказала, что уехал работать на Урал, там умер, там и похоронен. Все годы они оба старались не касаться этой темы, понимая, что кроме боли и грусти ничего не будет.
 
               Последние два класса школьной жизни выдались для Ирки не очень весёлыми. И дело было не в учёбе. Как раз успеваемость у неё была на уровне. На медаль, естественно, не тянула, но четвёрки по основным предметам её вполне устраивали. С ухажёрами тоже проблем не было. Чуть округлившееся юное миловидное личико очень даже притягивало взрослеющих юношей. В начале семидесятых в магазинах появилось немалое количество импортной одежды и женской косметики. На каждой школьной перемене бёдра старшеклассниц образовывали плотную баррикаду вокруг какой-то очередной обновки у одной из них. Ира же донашивала коричневое форменное платье, купленное ещё для восьмого класса, а серые туфли на низком каблуке раз в два месяца исправно посещали сапожника. Сидевший в деревянной будочке у Краковского базара пожилой армянин, крутил головой, вздыхал, ставил очередную набойку и, по-отечески глядя на девушку, говорил:
              -Ну вот, ещё немного протянут,- и брал чисто символическую плату.
               Из-за болей в спине отцу пришлось оставить работу электрика на парфюмерной фабрике. Теперь он получал небольшую пенсию по инвалидности и работал вахтёром на полставки на той же фабрике. Мать, как и все годы, сидела на конвейере той же "парфюмерки", нажив себе непроходящий аллергический насморк. Семья очень надеялась, что через год-другой получит, наконец-то, новую квартиру, пусть даже в неблизком микрорайоне, и там солнце будет полдня гонять лучики по стенам. Ведь сейчас на первый этаж в их комнаты, оно заглядывает только на край окошка не более, чем на четверть часа. Понимали, что перевозить старую, ещё послевоенную, мебель на новое место будет рискованно – при погрузке или разгрузке шкафы и кровати могут просто развалиться на части. Поэтому, семья, пытаясь отложить хоть немного денег на обновление интерьера, экономила на чём могла.
              Не приближаясь к шумным диспутам подруг о кофточках, сапогах и макияже, Ира уже твёрдо знала: через два года после школы у неё будет всё это, а потом ещё и больше. Надо только потерпеть и осуществить задуманный нелёгкий, но вполне реальный жизненный план, который она наметила для себя. Во-первых, после школы никаких институтов и техникумов. В прошлом году в училище при "парфюмерке" открылась новая специальность "лаборант", которая уже через год гарантирует работу на фабрике. Во-вторых, начать работать на совесть и за два-три месяца приодеть себя и младшую сестрёнку, чтобы избавиться от снисходительных взглядов подруг и соседей. Кроме этого, за прилежный труд получить направление на химико-технологический факультет политеха. В-третьих, успешно учиться на заочном и одновременно продвигаться на работе. В-четвёртых, закончить институт и стать заведующей большой фабричной лаборатории. На личную жизнь никаких планов она не составляла, так как считала, что тут хозяйничает её величество Судьба. Да и планировать можно действия, но никак не чувства.
          На выпускном вечере в школе Ирка блистала. Едва получив заветные корочки аттестата, она тут же сунула их взволнованной маме для детального рассмотрения, а сама, изредка покусывая чуть подкрашенные губы, стояла у стенки с группой девочек и ежеминутно обводила взглядом весь украшенный гирляндами зал. Вот сейчас зазвучит музыка и она, наконец-то, превратится в принцессу. Точно в такую, какой представляла себя, сидя когда-то на пыльном чердаке в старом потёртом кресле. Только сейчас не придворная знать, а она сама будет кружиться в центре зала, меняя кавалеров, наслаждаясь ощущением лёгкости и растворяясь в звуках мелодии.
           Всё так и случилось. Вчерашние одноклассники, хмыкая от изумления, не давали ей пропустить ни одного танца, приглашая наперебой. Она же, кружась, смотрела вперёд-вверх, улыбалась и почти не слышала неумелых мальчишеских комплиментов. В движениях девушки была уверенность, что все смотрят именно на её танец и на её наряд. Ведь не зря же последний месяц она почти ежедневно тренировала различные повороты перед зеркалом и бегала к знакомой портнихе на бесконечные примерки кремового платья из какого-то заморского материала. А нынешним утром соседка-парикмахерша почти два часа колдовала над её прямыми, похожими на луковые стрелки, волосами.
          Как и полагается сказочной принцессе, Ирка вернулась с бала далеко за полночь. Засыпая на ходу и поспешно освобождаясь от прилипшей к телу одежды, она сказала себе:
        - Ну вот, одна мечта детства осуществилась. Принцессой я уже побыла. Теперь надо входить в образ труженика.
           Когда же первые капли коротких сентябрьских дождей начали окроплять многовековую базальтовую брусчатку старого города, Ирка, ещё с полутора десятками девочек, уже сидела за поцарапанным длинным столом и всматривалась в бесконечный ряд штативов с пробирками. Спустя ещё год, пропустив через свою голову сотни различных химических формул, она уже ежедневно раскрывала тёмно-зелёные корочки пропуска перед немигающими глазами усатого вахтёра на заводской проходной. Это было начало осуществления второго пункта её жизненного плана.

           Как-то, возвращаясь с вечерней смены, и мысленно представляя себя уже на подушке с закрытыми глазами, Ирка увидела одинокую мужскую фигуру. Ядовито-жёлтые лучи уличного фонаря плохо освещали приближающегося человека, но и сама фигура, и походка были явно знакомы ей. Сделав ещё десяток шагов, девушка ахнула:
           - Марик, ты? Откуда?
           Фигура остановилась, не издав ни единого звука, явно не понимая кто её опознал. Конечно, это был Марик. Сколько же она его не видела? Года два? Нет, гораздо больше. Ведь ещё школьницей была, когда тётя Роза, его мама, рассказала Иркиной маме, что он, сразу после выпускного, уехал к родственникам в Челябинск. Говорили, что там в мединститут поступить намного легче, чем во Львове, а иметь сына-врача – заветная мечта любой еврейской мамы.
        - Интересно, - подумала девушка,- неужели Марик уже врач?
         Тем временем мужчина сделал два небольших шага навстречу и вдруг заорал:
          - Ирка, это ты, соплячка? Боже, какая красавица!!!
          Она замерла, не зная, как реагировать. То ли обидеться за "соплячку", то ли радоваться за "красавицу". Но Марик уже обхватил её за плечи и закружил вокруг себя. Потом аккуратно поставил на землю, сделал шаг назад и шёпотом выдохнул:
        - Вот это да! Как растёт малышня!
        А "малышня" одёрнула задравшуюся кофточку и спросила:
        - Ну, а ты как тут оказался? Вроде давно уехал куда-то далеко на врача учиться.
         Юноша расправил плечи, чуть втянул живот и чётко произнёс, продолжая неотрывно глядеть на Ирку:
       - Не получилось из меня врача. Недавно из армии вернулся. Отслужил. Два года, как один день.
       - Как же ты в армию попал? Ведь учился хорошо. Думала мединститут уже заканчиваешь,- девушка подняла брови и улыбнулась.
       - А я и был в институте, в медицинском, в Челябинске, но понял – не моё это. Год проучился и бросил. Хороший врач должен быть фанатиком своего дела, иначе только хуже людям сделаешь. Пробовал перевестись в политех – не взяли. Ну и сразу же загребли в армию. Сначала был в авиационной учебке под Ярославлем, потом у чёрта на рогах – на вертолётном аэродроме возле городка Мары на юге Туркмении. Вот вернулся, подал документы в Политех на вечерний. Отъедаюсь на маминых вкусностях и ищу работу.
       Ирка поджала губы, что-то соображая, посмотрела вверх на тёмно-серые бесформенные тучи, потом чуть прищурила правый глаз и загадочно, словно сообщая секретные сведения, громко прошептала:
         -Может давай к нам на "парфюмерку"? Полно нового оборудования с хитрой электроникой, девчонки подходить боятся, когда что-то начинает мигать и пипикать. Так что наладчики в цехах в большом почёте, да и зарабатывают, вроде, неплохо.
       - А, что? Тоже вариант. Будет семейная династия парфюмеров. Далеко ездить не надо, а то все большие заводы или на окраинах, или вообще за городом. Ну, а с вашей электроникой разберёмся. Не думаю, что она сложнее, чем на военных вертолётах.

        На том и расстались, унося каждый свои впечатления и нахлынувшие мысли от этой неожиданной встречи. Ещё через неделю Ира увидела с балкона, что Марик, пыхтя и чертыхаясь, вкатывает во двор бордовый мотоцикл "Ява". Схватив сумку, как бы для похода в магазин, она быстро спустилась по противно скрипящим деревянным ступенькам, и стук её каблучков был слышен даже во дворе.
         - О! – изумилась девушка, едва не налетев на блестящее чудо, - только приехал и уже на личном транспорте.
        - Да я не собирался брать эту бандуру, - начал оправдываться вчерашний воин, - школьный товарищ уехал в Монголию на два года и мне оставил. Говорит, денег не надо, катайся, пока я там.
        - Так я понимаю, что за хлебом последний раз пешком иду, - продолжала кокетничать Ира.
        - Ну, конечно, - простодушно улыбнулся Марик, - ты, вообще, можешь только сказать, что надо, я сам поеду и привезу.
         - Вот уж не думала, что в песках Туркмении кроме верблюжьих колючек водятся такие галантные кавалеры и дамские угодники, - чуть покраснела девушка.
          - Это врождённое, - напыщенно заметил новый владелец мотоцикла.
          - Да ну! – изумилась она, -что-то не припомню каких-нибудь рыцарских поступков в нашем детстве. Зато хорошо помню, как меня не пускали на чердак, не принимали в свои игры, как еле-еле наградили одной картонной медалью. А на ваш футбол на Подвальной, хоть раз взяли? И ты, и Вася, и другие гоняли от себя как щенка.
          - Ладно, замнём, нечего вспоминать детские обиды, - согласился Марик. – Я вот заявление на вашу парфюмерку подал, сказали через три дня прийти за ответом.

          В следующую субботу, ближе к вечеру, Ира сидела перед зеркалом и обводила накрашенные губы огрызком красного карандаша, завершая создание своего вечернего образа. К сожалению, ей предстояло не свидание с благородным рыцарем, а всего лишь посиделки с подружками в каком-нибудь кафе. Там, поглощая цветные шарики мороженного и прихлёбывая пузырящийся молочный коктейль, можно было просто потрепаться о работе, о существующих и бывших ухажёрах и немного "перемыть косточки" общим знакомым. Со своим последним "вздыхателем" Сергеем, она познакомилась месяца три назад на дне рождения у совсем неблизкой подруги. Как водится, он пригласил в кино. После сеанса погуляли по парку, поели мороженое в "Пингвине". Ничего внутри не ёкнуло, так - обычный парень, особенным интеллектом не блистал. Уместней было бы сказать не о круге его интересов, а скорее о квадрате. В углах этой фигуры находились соответственно: работа на конвейере телевизионного завода, игра в футбол с друзьями по выходным на пустыре, помощь родителям на дачном участке и посиделки с теми же друзьями за кружкой пива. Первые встречи проходили нормально, хотя скучновато и неинтересно: руки не распускал и не приставал – так, обнимет на скамеечке в парке, поцелует на прощание. Однако, где-то через месяц он пришёл на свидание чуть выпивший – сказал, что у соседа сын родился, и они легонько отметили это. Ирка промолчала, погуляла с ним часок по парку и попросила проводить домой, сославшись на головную боль. Когда же через неделю Серёга явился к ней домой с лицом розового цвета и сильным алкогольным запахом, она не думала ни секунды. Просто взяла нежно под руку, довела до трамвайной остановки и, не слушая его сбивчивые объяснения, сказала:
        -Всё, милый, наш роман окончен. Отныне мы незнакомы, но я желаю тебе успехов во всём, - и показала на приближающийся вагон.
          Больше ухажёр не появлялся. Видимо, несмотря на алкогольные пары, он понял, что эту девушку потерял.

           Когда Ира уже хотела выйти, в дверь негромко постучали. Из окна было видно, стоящего у входа Марика. Он тщательно разглядывал старую дверь и покусывал губы. Не изображая на лице удивления, будто-бы ждала, девушка открыла дверь.
        - Я вот что,- не здороваясь промямлил парень,- свидание хочу тебе назначить. В понедельник в полседьмого утра.
          Её глаза раскрылись до невероятных размеров:
       - Утром? И где же?
       - Тут, во дворе, у моего мотоцикла. На работу поедем. Я вторую каску для тебя купил. Хватит по трамваям толкаться.
      - Вот здорово, - не сдержалась Ирка,- неужели трамвайный ад закончился: пока доедешь - все ноги оттопчут, приезжаешь на работу в мятом платье и выкупанная в собственном поту.
       Марик радостно улыбнулся:
      - Ну, значит начинается новая "мотоциклетная" жизнь. Мне будет очень приятно, когда, хоть десять минут, сзади будет прижиматься молодая красивая девушка.
        Ира скорчила рожицу:
      - Ну, ты загнул. Молодая – это да, но насчёт красивой – просто дешёвый комплимент. Я ведь каждый день в зеркало смотрюсь, так что не надо.
      - Плохо смотришься,- осмелел Марик,- не под тем углом зеркало стоит. Есть разница между смазливой и красивой. Смазливых – полгорода, а красивых - мало. Смазливость вместе с молодостью проходит, а красота – навсегда.
      Глаза девушки распахнулись:
       - Ого, какую ты философию развёл, сходу и не поймёшь.
      - Тебе и не надо,- отрезал парень,- это мужики понимать должны.
       Насчёт десяти минут езды дворовой кавалер, конечно, погорячился. Утром, даже виляя на мотоцикле между машинами, трамваями и автобусами, было нелегко пробиваться к месту назначения. Дорога занимала не менее двадцати минут, и, едва въехав на территорию "парфюмерки", Ирка, не ожидая полной остановки двухколёсной "рычалки", соскакивала с заднего сиденья, бросала Марику шлем и бежала к лабораторному корпусу.

        Однажды, видимо из-за аварии, транспортный затор на фабричной улице был вообще чудовищный, уже четверть часа все машины и автобусы стояли без малейшего движения. Только присутствие девушки за спиной сдерживало поток нехороших слов, готовых вырваться изо рта Марика. С другой стороны, начало его рабочего дня не контролировалось строго, так что сидеть на мягкой коже мотоциклетного кресла, ощущая спиной упругую девичью грудь, и чуть вздрагивать каждый раз при прикосновении её развевающихся ароматных волос к своей вспотевшей шее, было весьма приятно. Когда до фабричной проходной оставалось метров пятьдесят, Ирка не выдержала. Соскочила со своего места, сняла каску и прикрепила её ремешком к сиденью. Она сделала несколько шагов в сторону "парфюмерки", но вдруг остановилась. Повернувшись, уже через две секунды подошла к смотревшему ей вслед Марику и несмело, но очень чётко, поцеловала его в губы. Затем, также молча, побежала вперёд к знакомому бордовому зданию лабораторного корпуса. Несколько ошарашенный мотоциклист понял, что она давно хотела это сделать, но мешали десятки глаз на фабричном дворе. Тут же, среди высоких гудящих грузовиков и приземистых визжащих легковушек, девушка легко исполнила своё желание, не привлекая внимания.
           В последующую неделю, к большому недовольству Марика, транспортного коллапса больше не наблюдалось, и его "Ява" беспрепятственно подруливала по утрам к бордовому двухэтажному сооружению. О каком-то поцелуе или даже нежном касании, не могло быть и речи. Многие девчонки завидовали Ирке – обладательнице не только персонального транспорта, но и обаятельного водителя. При этом, цепкие взгляды сотрудниц, при всём желании, не могли отметить даже намёка на лёгкий флирт, не говоря уже о большем. Сама же элитная пассажирка одним разом отмела все занимающие их вопросы:
          - Когда я в коляске лежала, он рядом на горшке сидел. Помню его с той минуты, что и себя. В одно время на одну фабрику мы из дома выходим - так что, я должна почти час по трамваям толкаться, когда можно быстро и с ветерком добраться?

         А ещё через неделю, в день зарплаты, Марик превзошёл самого себя, по крайней мере в собственных глазах. Переодевшись в конце смены в свежую тенниску, он, подхватив соседку у выхода, вырулил за проходную и остановился на обочине. Его нога ещё не коснулась земли, а Ирка уже почувствовала, что сейчас её о чём-то спросят.
          - Слушай,- проглотив слюну, выдавил из себя Марик, - ты там целый день над пробирками всякой гадостью дышишь, да и у меня от смазочного масла глаза слезятся.
            Девушка подняла брови и слегка кивнула головой, соглашаясь с этим бесспорным постулатом. Мотоциклист расправил плечи и почти скороговоркой продолжил:
        -Так, может, заедем на часок в Стрыйский парк и погуляем? Хоть немного лёгкие провентилируем. Ведь у нас в центре поток машин будет ещё до ночи.
       -Сто лет там не была,- с лёгкой улыбкой ответила Ирка,- только надо хоть булочку какую-то купить. Представляешь, именно в обед, какая-то комиссия к нам припёрлась, и мы с девочками почти ничего не ели.
        -Прекрасно,- обрадовался Марик, -там и перекусим в кафетерии возле озера.

         В тот вечер, в отличии от почти безмолвных совместных поездок, они без остановки болтали, часто перебивая друг друга, тут же извиняясь, но уже через несколько минут ситуация повторялась опять. Словно какая-то внутренняя энергия, накопившаяся в душах собеседников, боясь, что закончится отведённое ей время, стремилась вырваться наружу. Юноша совершенно не слышал, что говорят эти пухловатые губы, а неотрывно смотрел, как мотаются в такт словам тёмно-русые волосы, как бегают по длинной ножке бокала маленькие пальчики с бледно-розовым маникюром, как широко открываются, а потом вдруг прищуриваются светло-серые глаза. Через какое-то время он перестал перебивать, а в конце каждой Иркиной тирады просто кивал головой, вставлял несколько, не всегда уместных, предложений и замолкал. Очень нравилось Марику быть единственным зрителем в театре одного актёра, где исполнителем была Она, такая знакомая и, одновременно, во многом непонятная, но очень притягательная Женщина.
           Вдоволь наболтавшись и надышавшись всеми ароматами парковой растительности, Ира вернулась домой одновременно с наползающими на город сумерками. Отказалась от предложенного мамой ужина и через полчаса залезла под своё цветастое одеяло, всё ещё ощущая во рту сладкий привкус шоколада, который они по очереди откусывали от плитки, запивая горьковатым кофе.
          Марик же, переступив порог, сказал маме, что заходил поздравить приятеля с днём рождения и там у него перекусил. Затем стал под душ и минут пять плескался под чуть тёплой водой, подставляя шею и плечи под несильные струи. Слегка промакнув лицо и тело полотенцем, прошёл в свою комнату. Сессия приближалась, не желая считаться с его душевным состоянием, и надо было заставить себя вжиться в мудрёные фразы учебника по электротехнике. Он старательно водил карандашом по представленным в книге схемам, стараясь увязать их с прочитанным абзацем. Но уже через пять минут перед глазами возникали маленькие Иркины зубки, чуть запачканные помадой, а вокруг пухлые, и такие желанные, губки.
 
            Утром голова была тяжелая, однако холодная вода и пробежка вниз по взвизгивающим деревянным ступеням взбодрили парня. Девушка уже стояла возле его двухколёсного чуда. Воздух парка, очищенный вековыми каштанами, елями и тополями, явно пошёл ей на пользу. Глаза смеются, рот чуть приоткрыт, будто собирается начать разговор, даже серёжки блестят как-то, по особенному, выглядывая иногда из-под развевающихся волос.
          - Как спалось? - вместо приветствия весело спросила Ирка.
         - Отлично,- ответил он и добавил,- но почему-то армия снилась.
          Это было придумано ещё во время умывания. Сказав так, Марик почти всю дорогу ужасным голосом горланил армейские песни. Он ведь почти не спал ночью и сейчас очень боялся ослабить внимание и влететь в аварию. Пение же помогало поддерживать тонус организма. Его спутница хохотала, а затем сказала, что, видимо, в армии такое пение отпугивало всех птиц от окрестностей аэродрома и обеспечивало безаварийность полётов.
         С того необычного вечера, почти регулярно, раз-два в неделю, они ездили после работы в какой-либо парк, чтобы погулять, иногда поужинать или просто объесться мороженным. Оба внушали себе, что это необходимо исключительно для здоровья, для очистки дыхательных путей от всех "прелестей парфюмерки". Так продолжалось месяца два. Честно говоря, за время таких прогулок и небольших посиделок в кафе или на парковых лавочках и Марик, и Ирка ничего особо нового друг о друге не узнали. Не только потому, что были рядом действительно с пелёнок. На совместных прогулках они именно болтали, перескакивая с темы на тему и возвращаясь опять к уже сказанному. Истинное наслаждение и душевную умиротворённость ощущали молодые от взаимного присутствия и не стремились хоть что-то ещё узнать о собеседнике. Говорили о фабричных новостях, о фильмах, о судьбах дворовых и школьных друзей и почти ничего о своих семьях. Каждому хотелось в эти совместные минуты оторваться от монотонной ежедневности и почувствовать себя внутри, пусть очень тонкой, но непроницаемой оболочки только их общего пространства.

           Иногда Марик после не совсем удачной шутки или грубоватого слова, спохватывался, извинялся, брал её руку, держал пару секунд, как бы заглаживая свою вину, а затем слегка прикасался губами к каждому пальчику. Ирка смущалась и хихикала:
          -Ну к чему такая аристократическая галантность? Я и так тебя прощаю, - она понимала, что два года армии и работа в бригаде наладчиков не способствуют формированию изящной словесности.
         Вот и в этот сентябрьский, но ещё достаточно тёплый вечер они пили кофе на веранде кондитерской в старом, почти трёхсотлетнем парке, что примыкал к роскошно-помпезному зданию университета. Кофе в каплевидных керамических чашках не остывало быстро, а знаменитое пирожное "картошка" было тут не суховатое и в меру сладкое – сиди и получай удовольствие. Само название напомнило Марику недавнюю поездку в пригородный колхоз для помощи труженикам села в сборе урожая одноимённых клубней. Подобные поездки городских жителей почти всегда сопровождались не только комичными случаями, но и конфликтными ситуациями. Об этом он и рассказывал своей подружке, чьё симпатичное личико освещалось сквозь листву каштанов уже неяркими лучами заходящего солнца. Потом наступила тишина, опустив глаза, каждый что-то обдумывал или вспоминал. Марик первым поднял взгляд, отхлебнул уже чуть тёплый кофе и осторожно взял Иркину руку. Как обычно, коснулся губами каждого маленького пальчика, но продолжал удерживать руку, глядя в её лицо.
         - Пошли,- сказала девушка,- что-то сегодня мы дольше обычного распиваем этот заморский напиток.
        Они молча поднялись и пошли к входной аркаде, где возле кустов стоял мотоцикл. На полпути Марик замедлил шаг и, указав на высохшую от времени, но постоянно подкрашиваемую, лавочку, видневшуюся на боковой аллее, сказал:
         - Давай ещё на минутку присядем.

          У Ирки внутри что-то трепыхнулось, упало, да так и осталось лежать где-то в животе, вызывая мелкую, совсем незаметную, дрожь на кончиках пальцев. Не умом, а просто интуицией, она понимала, что сейчас произойдёт что-то не совсем обычное. Но что? Марик хочет прекратить совместные поездки, потому что у него кто-то появился? Или просто вспомнил что-то недорассказанное? Неизвестность – не самое приятное ощущение, и очень хотелось побыстрее от него избавится. Едва они присели на ребристые деревяшки скамейки, как юноша неспешно просунул руку под её прямые волосы, едва доходящие до острых плеч. Совсем чуть-чуть притянул к себе худенькое тело и начал некрепко, но почти не отрываясь, целовать такие знакомые пухлые губы. Ирка не отвечала взаимными движениями, хотя и не сопротивлялась. Она просто не знала, что ей надо делать: оттолкнуть, следуя разуму, или просто замереть, ощущая приятною теплоту на щеках и лёгкое головокружение. Наконец у её кавалера от волнения пересохли губы и он чуть отстранился от девушки.
              - Ты что? – выдохнула она.
               На большее количество слов не хватило ни мыслей, ни желания. Марик заморгал глазами и пробормотал:
             - Да я, хотел объяснить словами, а получилось вот так.
            - Что объяснить? - несколько наивно произнесла Ирка, начиная приходить в обычное состояние.
            - Люблю я тебя. Думал мы просто друзья, соседи, но тут другое. Ты постоянно у меня в голове и перед глазами. Даже, когда сидишь сзади. Утром тороплюсь, как ненормальный, чтобы быстрее ощутить твои руки на поясе и грудь на моей спине.
             - Марик,- уже ровным голосом сказала девушка,- да ты просто, за время службы и своей послеармейской круговерти между работой и институтом, соскучился по обычной женской ласке. Вот и простое влечение принимаешь за любовь.
           - Нет, нет,- замотал он головой,- влечение – это, когда к телу тянет. А ты мне, как человек дорога. Я не могу оторвать от тебя взгляд, когда смеёшься, когда злишься или даже просто смотришь в сторону.
          - А может не будем ничего менять,- неуверенно начала Ира,- ведь нам так хорошо вдвоём и на мотоцикле, и в парке, и в кафешках. Нельзя ли оставаться друзьями, как всю нашу предыдущую жизнь?
           Марик пожал плечами:
          - Может и можно с кем-то. Но тебя я люблю и как человека, и как женщину. Что мешает нам любить друг друга? Оба работаем, обеспечиваем себя. Почему нельзя быть вместе всё время?
          - Стоп-стоп,- окончательно пришла в себя девушка,- это что? Предложение руки и сердца молодой даме от прекрасного рыцаря?
          - Ну, на рыцаря я, наверное, не очень похож, но то, что ты дама моего сердца – это точно. Так что можешь считать мои слова предложением.
            Ирка открыла сумочку и, достав батистовый платочек, вытерла мельчайшие капельки пота на лбу, верхней губе и подбородке. Осторожно промакнула уголки глаз и глубоко вдохнула.
           - Значит так, Марик, давай всё поставим на свои места. Во-первых, я не говорила, что люблю тебя. Это ты сам, видно, решил. Да, ты мне нравишься. Мне с тобой приятно и удобно. Ты мне дорог, как человек. Но я не уверена, что это - настоящая любовь, и достаточно ли этого для долгой совместной жизни, которая состоит не только из прогулок и кофейных посиделок. Во-вторых, я пока ещё не собираюсь замуж. Мне нет ещё и двадцати, и я не очень представляю себя в окружении пелёнок и распашонок, которые неизбежно появятся в этом случае: ведь всего год, как училище закончила, надо хоть чуть осмотреться во взрослой жизни. Ты - постарше и может уже лучше знаешь жизнь, а я ещё совсем недавно была школьницей. И последнее, извини за практичность и недостаток романтики: жить вместе ты где собираешься? У меня в двухкомнатной квартире вместе с родителями и младшей сестрой? Или, может, с твоей мамой, в однокомнатной? К тому же, твоя мама никогда меня не примет и даже дня не вытерпит.
            - Почему ты так говоришь о моей маме? - обиделся Марик. Она же тебя с пелёнок знает и очень хорошо к тебе относится.
           - Знает, как соседку, как девчонку со двора, но не как невестку. Ты поговори с ней хоть раз, даже не обо мне, а о какой-нибудь абстрактной невестке. Услышишь, захочет ли она видеть кого-то рядом с тобой. Пойми, невестка – это та женщина, которая отнимает у неё сына, да ещё и единственного, которого вырастила сама.

          Почти минуту просидели молча, и Марик заговорил неспеша:
        - Я старше тебя почти на пять лет, а выходит, что ты меня жизни учишь.
       Ирка чуть улыбнулась и продолжила:
       -Я тебя не учу, я просто вижу всё по-другому. Со своей женской колокольни. Наша начальница, тётка, тёртая жизнью, уже внуков имеет. Так она не зря говорит, что мужики, в своём большинстве, народ примитивный, в их восприятии есть только белый и чёрный цвета. Да и основных желаний тоже только два – это поесть и .....ну, сам понимаешь.
       До дома доехали быстро. Ира чмокнула своего потенциального жениха в щёку и прошептала на ухо:
         -Не грызи себя. Всё в твоей жизни хорошо будет. Ты настоящий.
           В последующие дни сразу после работы мчались домой. Он ссылался на загруженность в институте, а его спутница – на плохое самочувствие матери, и оба делали вид, что верят друг другу.

          Через несколько дней Марик всё-таки решил прозондировать мамино мнение по волнующему вопросу. Но как начать? Никогда раньше они не обсуждали его отношения с девушками, потому что никаких серьёзных отношений попросту не было. Заскочив на кухню после работы, он увидел, что обед уже на столе: и супчик с домашней лапшой, и котлеты с картофельным пюре. Это мама постаралась, чтобы сынуля не терял ни минуты перед институтом. Он обнял её:
         - Ну кто ещё так обо мне заботится будет?
         Мама вздохнула:
         - Вот женишься через какое-то время, передам тебя в руки невестки – будешь меня вспоминать. Устаю я последнее время: и на работе уже тяжелее, и дом в порядке держать надо.
         Заботливый сын улыбнулся хитро, опять обнял её за плечи и громко прошептал на ухо:
        - Ну так может не откладывать это дело на несколько лет? Может мне уже сейчас связать себя брачными узами? Тебе станет легче, и ещё на внуков силы останутся.
     Мать с интересом взглянула своего выросшего мальчика:
        - Чего это ты вдруг так заговорил? Что уже есть к кому-то серьёзные намерения? Ну так я слушаю. Кто эта красотка?
        Марик изобразил серьёзное выражение на лице и пробормотал:
       - Да так, намётки. Всё-таки я достаточно взрослый, и иногда думаю о будущем.
      - Короче,- оборвала его мама. -Кто крутится возле тебя? Или ты возле кого? Давай познакомь. Очень даже интересно взглянуть.
        Юноша немного стушевался от неожиданной маминой инициативы и, как бы нехотя, сказал:
       - Да нет, знакомить не надо. Ты её знаешь. Тоже на нашей фабрике работает.
        - Ну, на нашей "парфюмерке" вертлявых девиц пруд пруди. Такого простачка как ты любая окрутить может.
        Марик серьёзно возмутился:
      - Чего это я такой простачок? Всё-таки кое-что в жизни видел, и в людях, вроде, неплохо разбираюсь.
       Мать улыбнулась:
      - Да что твой жизненный опыт против женской хитрости? Не таких тёртых мужиков молодые девчонки охмуряли. Ну, хватит тянуть, говори.
         Кандидат в женихи набрал воздух и выдал:
        -Это с нашего двора,- и поспешно отвёл глаза.
        -Ира? - удивилась мама,- которая на мотоцикле с тобой каждый день ездит? Так она же ещё ребёнок,- было видно, что сыновний выбор стал для неё полнейшей неожиданностью.
      - Ей скоро двадцать будет,- поправил Марик и тут же добавил,- ну как тебе? Ведь она выросла на твоих глазах.
      - Хорошая девочка. Скромная, спокойная. Матери по дому во всём помогает. Я же вижу – то на базар в выходной бежит, то бельё развешивает. Когда у отца в прошлом году сердце прихватило, то по два раза в день в больницу к нему бегала. На фабрике о ней только хорошее говорят. Я ведь слышу бабские пересуды.
         Марик просиял:
       - Я же говорил, что разбираюсь в людях,- и шагнул к маме, чтобы опять обнять, но та чуть отстранилась и продолжила:
       - Она будет хорошей женой какому-нибудь приличному украинскому или русскому парню.
        Любящий сын сник, как пробитый мяч и, теряя надежду, тихо спросил:
      - А почему не мне? Я же хочу на ней жениться.
       Губы матери поджались, появились слёзы на ресницах. Несколько раз проглотив комок в горле, негромко, но чётко произнесла:
       - Тебе она не подходит – она местная украинка.
       - Какая разница,- встрепенулся Марик, - я на человеке женюсь, а не на анкете. Мы выросли в одном дворе, понимаем и чувствуем друг друга. Да и с её мамой, тётей Марией, ты в хороших отношениях. Чего не хватает?

      Мать взяла фартук и вытерла глаза, наполненные слезами. Слегка всхлипывая, негромко проговорила:
      - Твои дедушка и бабушка тоже были в хороших отношениях со своими украинскими соседями. С праздниками друг друга поздравляли. Бабушка даже бельё не вывешивала в воскресенье, возле дома не подметала – ведь нарядные соседи в этот день шли в церковь на службу. Я со всеми украинскими детьми в школу ходила. С Ганнусей, что в доме напротив жила, за одной партой сидела. Всё было по-людски, вроде. Но уже на второй день после появления немцев в нашем селе, несколько соседок провели группу солдат по улицам, указывая на дома, где жили евреи. Мы жили на окраине, и поэтому к нашему дому только вечером подошли офицер и женщина в зелёной кофте. Она смотрела вперёд вдаль, а затем кивком головы сделала знак в сторону дома и быстро ушла. Это была мама Ганнуси.
        Марик замялся:
       -Ну, среди каждого народа есть подлецы и предатели. Нельзя же всех ровнять между собой.
      -Я же не читаю лекцию в клубе, а говорю, как всё происходило. Да, были и другие, кто не продавал своих соседей за бутылку водки или пару стоптанных сапог. Они и рассказали мне всё это, уже после войны.
      Смущённый жених молчал. Он знал вкратце эту историю. Знал, что дедушка и бабушка погибли, а мама с братом, нынешним дядей Яшей из Киева, уцелели только потому, что были летом сорок первого в пионерском лагере под Винницей. Фашисты наступали так быстро, что о возвращении домой в район Каменец-Подольска не могло быть и речи. Всех детей погрузили в проходящий товарный поезд, рассовали между какими-то станками, тюками, ящиками и отправили в северный Казахстан. Мать не любила вспоминать о своём нелёгком детстве, но сейчас продолжила:
        - Ещё через неделю многие мужики-украинцы нашего села появились на пыльных улицах в мятой чёрной форме и стали называться "местная полиция". Никто никакого гетто не устраивал, никто ни над кем не издевался. Просто, вскоре несколько таких полицейских прошли по селу и сообщили, что завтра всех евреев отправляют в трудовой лагерь. Так и случилось. Всех, вместе с детьми и стариками, построили в колонну и увели. Всё делали хлопцы в чёрном. Только один немецкий офицер стоял в стороне у мотоцикла, курил и молча смотрел. Через полчаса со стороны Пятыдненского леса послышались выстрелы. Стреляли недолго – минут десять. Потом проехал офицер на мотоцикле, а затем вернулись полицейские, сопровождавшие колонну. Украинские женщины, стоявшие у заборов, начали расходиться. Многие из них заходили в опустевшие еврейские дома и через короткое время выходили оттуда с тюками, набитыми нехитрым скарбом.

          Марик молча смотрел в пол. Как всякий советский человек, он хорошо знал историю последней войны. Знал о героизме Красной Армии, о партизанах, о власовцах, о полицаях. Однако это были общие знания, не касавшиеся непосредственно его семьи.
       - Ты, вообще-то, был в доме у девушки, с которой собираешься связать жизнь? - неожиданно спросила мать.
       - Ну, когда-то, давно...,- недоумённо пожал плечами сын. –А почему это важно? Чего заходить? Там же родители, сестра. До дверей обычно доводил и всё.
       - А я захожу иногда. То луковицу попросить, то зелень её мама просит купить, когда видит, что я на базар иду.
       Марик опять не понял:
       - К чему ты это? И почему слёзы у тебя? Там что у них – комната страха?
       Мать вытерла насухо глаза, ещё раз кашлянула и чётко произнесла:
      - Намного хуже. У них на серванте два подсвечника стоят, а рядом большая серебряная рюмка. Очень похожие вещи у нас дома были, до войны. Я хорошо помню. Это всё из еврейского дома: подсвечники – для субботних свечей, а рюмка – для вина в субботний ужин.
       Юноша пожал плечами:
       -Да это на барахолке у Краковского базара или в комиссионке можно было купить.
       Мама покачала седоватой головой:
      - Это серебро высокой пробы и стоит очень дорого. В Ириной семье родители немного зарабатывают и не могут себе позволить такие дорогие вещи. Не тот случай. Сами они родом из села, что в пяти километрах от нашего. Во время войны её отец и мать, конечно, были детьми, но чем занимались дедушки и бабушки твоей невесты в эти страшные годы.......
       Не закончив фразу, она опять вытерла фартуком влажные уголки глаз.
 
        На следующий день, высадив подругу у дверей лабораторного корпуса и, ощущая ещё на спине тепло её грудей, Марик устало плюхнулся на стул у своего рабочего стола. Ночью спал очень плохо. К счастью, в пластиковом ящике для заказов не было ни одной заявки на ремонт или профилактику оборудования, и он мог вернуться к мыслям о вчерашнем разговоре с матерью. Школа, армия, работа – все эти жизненные этапы сформировали его интернационалистическое мировоззрение, и это не было показным, в этом была суть поколения. Внутренний голос, к которому молодые люди так редко прислушиваются, говорил, что мама во многом права. Они с Ирой росли в одной среде, одинаково воспринимают окружающий мир, и поэтому предстоящая семейная жизнь представлялась им в виде ровной, хорошо укатанной, грунтовой дороги. Возможно, конечно, встретить небольшую выбоину, но потом опять впереди ждала гладкая лента жизненного пути. Никто не думал, что из земли может торчать острый камень, а на некоторых участках дорога вообще размокла - и по ней ни проехать, ни объехать.

         Не раз и не два со своей части длинного балкона Марик видел сцены, разыгрывающиеся в угловой квартире на нижнем этаже, где шершавая поверхность дворового асфальта переходила в дощатый бордовый пол. Молчаливый дядя Василь, которого боялись все дети со двора, хотя он никогда никого и пальцем не тронул, приходил иногда домой выпивши. Подойдя к двери, он начинал тарабанить в неё ногой и кулаками. Его жена тётя Полина, тихая, даже чуть застенчивая женщина из бухгалтерии всё той же парфюмерной фабрики тут же открывала. Василь на полусогнутых ногах вползал в их однокомнатную обитель, куда дневной свет проникал только через небольшое окошко на входной двери. Обычно на этом всё и заканчивалось. Но иногда, минут через пять, испуганная Полина выбегала из квартиры и пряталась за ближайшим углом тут же во дворе. Затем выходил Василь и, держась рукой за стену, пошатываясь кричал:
     - Вот, она, жидовка! Жить мне не даёт! Она убить меня хочет! Все жиды такие! Хотят нас убить и себе всё забрать!
      Что можно было забрать, кроме старого дивана, стола, облезлого буфета и ржавого велосипеда, стоящего у входа, не было ясно никому. Так продолжалось минут десять. Потом Василь падал на диван и засыпал, а его жена, осторожно ступая, возвращалась домой. Уже наутро он выходил из квартиры причёсанный, выбритый, в неизменном толстом свитере с закатанными рукавами и под руку с Полиной. На углу супруги расходились: она шла на свою фабрику, он – на завод автопогрузчиков.
        Из рассказов матери Марик знал, что эта пара встретилась после войны. Судьбы их были удивительно похожи, несмотря на разные национальности.
Семья Полины погибла летом сорок первого по пути в эвакуацию при бомбёжке на станции Бахмач. Она же уцелела только потому, что во время стоянки поезда побежала на ближайшую улицу набрать воды в чайник из колодца. У Василя семья погибла тоже от бомбёжки, но уже в сорок четвёртом году. Тогда советская авиация бомбила город Тернополь, где в тылу наступающей Красной армии осталась крупная немецкая группировка. Бомбы не отличали фашистов от местного населения, и одна из них накрыла дом его семьи. Мальчик не пострадал, поскольку, именно в эти минуты, пошёл к другу на соседнюю улицу. Познакомившись после войны, Василь и Полина решили соединить свои одинокие, изувеченные войной, судьбы. Так и жили уже почти четверть века. Детей у них не было, поэтому, как могли, заботились друг о друге. Любопытным соседкам Полина объясняла, что пьяный Василь просто теряет рассудок, а протрезвев, становится опять любящим и заботливым. Женщины понимающе кивали головами и отходили, удивлённо подняв брови.

            Выросший только со спокойной и уступчивой матерью, Марик плохо представлял себе, что в семье иногда возникают конфликты даже по самым незначительным поводам. Неосторожная фраза или даже одно необдуманное слово могут вызвать шквал негативных эмоций у другого человека. Для него было непонятно, как можно упрекать любимую её национальностью. Ведь люди получают это при рождении, и от них ничего не зависит. Смешно сказать человеку, что он плохой потому, что рыжий или потому, что у него карие глаза. Мысли на эту тему роились в голове и никак не могли выстроиться в чёткий порядок.
        -Я никогда не позволю себе, даже в пылу сильной ссоры, сказать жене что-то типа "чёртова хохлушка" или "свиняча морда",- рассуждал он.
        -Так-то оно так,- бежали мысли дальше,- а если она в запале бросит мне "жид" или "продажная нация"? Смогу ли я забыть это, простить? Или же мелкой занозой засядет это слово глубоко в душе и будет покалывать при малейшей обиде или даже просто при плохом настроении. Что тогда? Повернуться и уйти. А дети? А совместно прожитые годы? Ведь не всегда мы будем такими беззаботными молодожёнами. А, главное, как мама? Сможет ли она нормально жить, если я женюсь не на еврейской девушке? Ведь, вырастив меня, мама думала, что основные переживания уже позади, и будет спокойна за мою семью, заботясь лишь о подрастающих внуках. Заслужила ли она такую душевную рану? Не слишком ли большая цена за моё, пока ещё совсем не гарантированное, семейное счастье?

          Рассуждая об особенностях межнациональных браков, Марик невольно вспомнил эпизоды из своего подросткового возраста, о которых давно позабыл. Приятельствовал он, одно время, с мальчиком Гришей, что жил на соседней улице, и поэтому не входил в узкий круг дворовой братии. Но часто вместе они бегали в кино, лазили по деревьям в парке, а также начинали заглядываться на округляющиеся формы симпатичных одноклассниц. Семья у Гриши была большая, потому что, кроме родителей и брата, с ними жили ещё дедушка и бабушка. Зайдя однажды за приятелем по дороге в кино, Марик увидел сидящего на диване солидного лысеющего мужчину в очках. Незнакомец добродушно улыбался, слушая сбивчивый говор старенькой бабушки Златы. Рядом за столом, листая журнал, сидела также незнакомая красивая женщина со светло-каштановыми волосами. На соседнем стуле с таким же серьёзным видом расположилась девочка лет десяти с красочной книгой о животных. На столе стоял пирог и чашки с недопитым чаем. Сдержанно поздоровавшись, Марик быстро прошёл в Гришкину комнату. Приятель уже был готов к выходу. По дороге он спросил:
      - Ну, ты видел гостей наших?
      - Видел. А кто они?
      Гриша вдруг посерьёзнел и начал говорить:
       - Это мой родной дядя Боря – мамин брат. Их двое – моя мама старшая, а он младший. Он врач-нейрохирург - операции на голову делает. Его жена, тётя Таня, тоже врач, только детский. А девочка – моя двоюродная сестра Лиля. Я её ещё плохо знаю. Они всего две недели назад приехали во Львов.
       - Откуда?
       - Из Иркутска. Это очень далеко, где-то в Сибири возле Байкала.
       - Да слышал я про это место,- солидно заметил Марик, - у нашего соседа там тоже брат живёт, на лесозаготовках работает, и раз в два года сюда в Трускавец приезжает водички попить.
       - Ну, тут у нас другая история,-  подмигнул Гришка и начал рассказывать:
       - Дядя Боря, учился на последнем курсе в мединституте и на тёте Тане женился. А она не еврейка, а украинка из Житомира. Деду и бабушке сказал не сразу, а только через три месяца, когда после окончания института к ним домой в Тульчин приехал. Дед страшно разозлился. У них многих родственников во время войны украинские полицаи убили. Поэтому, он дядю Борю тогда выгнал из дома и сказал, что знать его больше не хочет. Бабушка сильно плакала, даже в больнице лежала с сердечным приступом. Но дед не уступил, хотя даже моя мама очень просила за брата. Они с тётей Таней уехали в Сибирь и работали там. Лилька родилась уже в Иркутске. Тайком от деда бабушка писала дяде Боре письма раз в полгода, а ответы приходили на адрес соседки, которая умела хранить тайны. Так прошло лет десять. Сейчас им предложили работать во Львове и даже квартиру небольшую дали. Вот они и приехали.
       - А дед, как их принял? - не выдержал Марик.
       - Он, вроде, остыл, хотя мама опасается, что не до конца. Разговаривает с ними немного, но спокойно. А Лилька, мне кажется, его боится.
       Продолжение этой истории ему было неизвестно, ведь после окончания школы они с Гришкой не поддерживали связь, поскольку Марик уехал из Львова. Однако, лишь сейчас, повзрослев, он по-настоящему понял трагедию взаимного непонимания отца и сына. Произошло ведь всё это не в книжном романе, не в киношной драме, а с реальными людьми, которые жили в шаге от него.

         Вечером следующего дня, мать сама завела разговор на вчерашнюю тему.
         - Я не спала всю ночь, сынок, и вот что решила. Моя жизнь, мои мысли и мнение – это моё, но ты достаточно взрослый, кое-что повидал, разбираешься в людях, поэтому твоя жизнь, твоя судьба и твои чувства – это твоё. Я не хочу ломать тебя. Это в детстве я решала за тебя, заставляла, если ты что-то не понимал или не хотел. А сейчас тебе выбирать путь, и тебе решать. Если чувствуешь, что именно это твоя судьба, если, действительно, не можешь без Иры – женись. Стройте свою семью, как вы это понимаете. Чем смогу – помогу. Из родственников и знакомых кто-то поймёт, кто-то осудит – вам с этим жить.
         Марик обнял её за плечи:
          - Я ничего окончательно не решил. Разговор был предварительный. Ире я тоже ничего не обещал и предложения никакого не делал. Я ещё многое должен обдумать и во многом разобраться сам.
           Прошло несколько дней, которые юноша прожил в постоянных и волнительных размышлениях. Накануне выходных, по дороге с работы, он уговорил любимую зайти в новую кондитерскую, открывшуюся недалеко от фабрики. Отламывая ложечкой кусочки пирожного-картошки, Ирка негромко спросила:
         - Ну что ты молчишь уже почти неделю? С мамой не говорил ещё?
        - Говорил, - отчеканил Марик и глубоко задышал. Не желая ничего скрывать, чтобы ещё больше не усложнять ситуацию, он не спеша пересказал содержание разговора с мамой, тщательно подбирая слова.
        - Я ничего и близко не знала об этом, но с первой минуты нашей первой прогулки меня не покидало ощущение, что какая-то невидимая и неизвестная преграда стоит между нами. Теперь всё прояснилось, и я этому очень рада. Также понимаю, что она запретила тебе строить планы насчёт нашей совместной жизни,- глядя на него, спокойно произнесла девушка.
        - Да нет. Лично ты ей нравишься,- ровно, без всяких эмоций, вымолвил Марик, но смотрел при этом на Иркину чашечку с мороженым.
        Отсутствие прямого взгляда в такой ситуации говорило больше, чем самый выразительный взгляд. Она медленно встала, подошла к взволнованному другу, положила свои маленькие руки на его, совсем не хрупкие, плечи и, чуть наклонившись к уху, негромко сказала:
       - Марик, милый. Ты хороший и умный, но, как все мужчины в этом мире, недооцениваешь нас, женщин. Мы не думаем так глубоко и логично, как вы, но мы чувствуем жизненную ситуацию. Вот и сейчас я вижу, что ты, действительно, любишь меня, но, в то же время, сожалеешь о своём предложении пожениться.  Ты сделал это поспешно, обдумав далеко не всё, поддавшись эмоциям. Давай будем считать, что того разговора между нами не было. Ты не говорил, а я не слышала. Давай не будем спешить. Продолжим наши дружеские отношения, а там видно будет.
 
         Следующий месяц прошёл как обычно. Продолжились совместные поездки на работу, Иркины руки на его животе были по-прежнему нежными, а грудки, упирающиеся в спину, такими же упругими. Ещё через месяц, угощая подругу новым сортом мороженого "Каштан", Марик ровным голосом сказал, поглаживая её руку:
         - Ирочка, ты знаешь, как я дорожу тобой, но, к сожалению, со следующего понедельника мы не будем больше ездить вместе. Я перехожу на телевизионный завод - там инженерную должность предлагают, и зарплата чуть больше. Рано или поздно надо что-то менять в жизни.
         Ничуть не удивившись, девушка спокойно ответила:
        -Ты прав. Нет ничего вечного. Закроем сегодняшнюю страницу нашей жизни. Она была очень даже неплохой, и я с удовольствием буду о ней вспоминать. Кстати, мне предложили со следующего месяца перейти из лаборатории мастером в цех, а это работа по сменам. И, как и у тебя, должность повыше и денег больше. Так что всё равно наши поездки стали бы не ежедневными.
         Марик, как обычно, доставил подругу до самой брамы и, пользуясь наползающими сумерками, коснулся губами её нежной щеки. Она в ответ погладила его щёку и быстро пошла к своей квартире по такому знакомому с детства щербатому асфальту.

        Через месяц, гуляя с подругами по Стрыйскому парку в весеннее майское воскресенье, Ира увидела издалека своего недавнего ухажёра, с которым в последнее время не доводилось встретиться во дворе. Рядом с ним неспешно ступала невысокая, очень ухоженная брюнетка. Нет, они не обнимались, не смотрели с нежностью друг на друга, просто шли рядом. Даже за руки не держались. Это было непохоже на Марика. Гуляя с Иркой по парку, он всегда держал её ладошку в своей и, при малейшей возможности, касался губами маленьких пальчиков. Девушка не окликнула его, а, замедлив шаг, позволила парочке удалиться по соседней аллее. Ревности не было, наоборот, где-то внутри появилось какое-то облегчение и чёткое осознание окончания непростого, но совсем неплохого, этапа собственной молодости.
           Через несколько месяцев осенью, когда шершавый асфальт двора уже не успевал высыхать от частых дождей, соседи, каждый со своей части длинных балконов, наблюдали за суматохой возле Ириных дверей.  Суматоха была радостной – её родители, наконец-то, получили новую квартиру. Конечно, жаль было расставаться с центром города, где почти круглосуточно было какое-то движение, и переезжать в далёкий микрорайон. Но просторные четыре комнаты, вместо двух полутёмных клетушек, того стоили. После этого переезда даже редкие встречи Марика и Иры, случавшиеся изредка во дворе, прекратились.

         Прошло около пяти лет. В конце ноября, как обычно, город накрыла противная погода: мокрый снег, то и дело, сменялся крупными каплями холодного дождя, образуя под ногами водно-ледовое крошево, замерзающее за ночь. Машины и троллейбусы постоянно буксовали, превращая городские дороги в один большой транспортный затор. В один из таких вечеров, чертыхаясь и поёживаясь от несильного, но пронизывающего ветра, Марик пешком возвращался с работы. Осторожно обходя полузамёрзшие лужи, он старался передвигаться по более сухим и утоптанным частям тротуара. Между двумя домами он увидел совсем небольшой скверик, где брусчатая дорожка была почти не тронута следами пешеходов. Шагнув на неё, чтобы хоть чуть стряхнуть с себя тающие снежинки и капли дождя, он заметил молодую женщину с коляской, стоявшую в нескольких метрах под большим раскидистым каштаном. Огромное дерево защищало её и от снегопада, и от ветра. Пушистый белый платок, пальто, с большим лисьим воротником, и хорошо накрытая коляска обеспечивали независимость от капризов львовской погоды. Лица женщины почти не было видно, но Марик по кончику носа, по пухлым губам, по изгибу спины, по выглядывающим из-за воротника глазам, понял – это Она.
          - Ира! - позвал негромко, но уверенно.
         Женщина полностью повернулась в его сторону, глаза её засветились, а тонкие брови взлетели вверх:
         - Марик! Ты! Вот так встреча!
         Он вплотную приблизился к ней и сжал своими, красными от ветра, руками её маленькие руки, скрытые под вязаными варежками.
        - Вот, с работы иду, а тут весь транспорт стоит,- как бы оправдываясь за случайную встречу, произнёс Марик.
        - Так это прекрасно, что пробки, иначе ты бы промчался на троллейбусе и когда бы ещё встретились,- её глаза по-прежнему выражали искренюю радость.
        - Я смотрю, у тебя серьёзные изменения в жизни. Девочка или мальчик? - он показал глазами на коляску.
        - Мальчик. Видишь - одеяльце голубое, через неделю полгода будет. Мы в этом доме живём, пока с родителями мужа, а там видно будет,- Ира показала рукой куда-то на верхние этажи.
         - Ну, и как жизнь семейная? Муж не обижает? Свекровь не пилит? -   серьёзно продолжал расспрашивать Марик. Ему, действительно, была небезразлична судьба такой знакомой и, ещё не так давно, такой желанной девушки.
       - И не обижают, и не пилят – всё хорошо. Муж на семь лет старше меня, так что балует как ребёнка. Да и свекровь счастлива, что он, наконец-то, женился. А сейчас, когда Валерка появился, в доме ещё радости добавилось.
        - Как мужа зовут? - сам не зная зачем, спросил Марик. – Я его, случайно, не знаю?
         - Да нет, вряд ли,- улыбнулась девушка. –Он в политехе не учился, а в универе на экономическом. Зовут его Ростик, Ростислав полное имя. Его мать -  крёстная моей подруги Иванки. Может помнишь? Рыжая такая, в лаборатории со мной работала. Вот у этой Иванки на дне рождения мы с ним и познакомились.
             Она поправила чуть сползшее одеяло на коляске и с явным любопытством спросила:
        - А ты-то как? Надеюсь не засиделся в старых кавалерах? Неужели никто до сих пор к рукам не прибрал? Давай, говори.
       Марик зачем-то почесал кончик носа, стряхнул липкий снег с рукава пальто и чётко, как когда-то в армии, сообщил:
        - Не знаю, прибрали, захомутали, или сам захотел, но уже три месяца как я молодожён. Её Рита зовут, на нашем заводе в плановом отделе работает. Тоже младше меня почти на семь лет. Правда, балую я её, наверно, совсем мало.
       - Чудесно. У тебя есть время, чтобы исправиться в этом направлении. Помню романтики у тебя было достаточно.
        - Ты права, как всегда. Только нам предстоят нелёгкие времена. Мы, Ирочка, документы на выезд подали. Хотим уехать в Израиль. Там у тестя два брата живут ещё с сороковых годов. И маму, естественно, с собой беру. Так что грядут перемены, правда не знаю в какую сторону,- он часто задышал, ожидая реакции давней подруги на всё сказанное.
        - Я слышала, некоторые уезжают,- заметила Ира, тактично пропустив слово "евреи". Затем продолжила:
       - Всё будет хорошо.  Вы образованные, трудолюбивые молодые люди, а такие в любой стране встают на ноги. Понятно, что будут трудности. А разве у нас тут сейчас легко? Я ничего не знаю об Израиле, но не думаю, что там люди живут хуже, чем здесь.
       - Вот и я на это надеюсь. Ну, всё. Будь счастлива,- с оптимизмом произнёс Марик, чмокнул девушку в покрасневшую от холода щёчку и зашагал по мокрому тротуару, перешагивая через полузамёрзшие лужи, оставляя их позади, как прошедшие годы.