Внутренняя дискуссия о выборе суверена

Все начиналось с Орды
Как метко заметил Лев Гумилёв, Русь переняла у Орды модель жестко централизованного, азиатского государства, в то время как культурно и религиозно осталась верна византийскому наследию. Это создало уникальный сплав: византийская душа в монгольских доспехах.

Почему не обратились к Европе?
Россия — это не просто страна, а целая цивилизация. Обращение к Европе за помощью против Орды было бы для нее не освобождением, а переходом в подчинение Римскому Папе и латинскому духу, что для православного сознания - духовная смерть. Александр Невский, выбравший союз с Ордой против крестоносцев, интуитивно или прозорливо решил эту дилемму: дань деньгами предпочтительнее дани духом.

Двойственность Запада: родник знания и очаг агрессии
В этом — сердцевина русской трагедии и русского соблазна. Запад — и «град обреченный», и «град вожделенный». Эта двойственность породила великий спор, который не закончился и сегодня.

Петр Чаадаев, первый и, пожалуй, самый яростный «западник». В своих «Философических письмах» он обвинял Россию в историческом ничтожестве, утверждая, что она не дала миру ни одной идеи и находится вне истории. Его вывод был горьким: "...мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру... "
Урок, по Чаадаеву, состоял в том, чего следует избегать.

Ему яростно возражали славянофилы, например, Алексей Хомяков. Для него Запад — это «страна святых чудес», но чудес омертвевших, где рационализм и юридический формализм убил живой дух общинности и веры. Россия, по Хомякову, хранит этот дух в православии и крестьянской общине (мире). Ее путь — не догонять Запад, а вернуться к своим исконным основам, чтобы затем озарить мир «Божественным светом»

Многим видно, что сегодня у прозападной ориентации исчезла «патриотическая основа». Современная альтернатива — это не выбор Чаадаева, желавшего России величия через боль и усвоение западной логики. Это стремление убежать от ответственности и сложности «русской судьбы». Это не западничество как идея, а западничество как капитуляция. Чаадаев, критикуя Россию, страдал за нее. Его современные последователи часто просто стыдятся ее.

Недобранный Восток и феномен Пушкина
Россия недобрала Востока и перебрала Запада. Движение на Восток было не цивилизационным диалогом, а колонизацией и присоединением. Россия несла на Восток европейские (пусть и в своей специфической форме) административные и технологические стандарты. Она так и не стала в полной мере евразийским мостом, о котором мечтали мыслители-евразийцы (Трубецкой, Савицкий), видящие в России не Европу и не Азию, а особый, «срединный» мир — Евразию.

И здесь фигура Пушкина оказалась определяющей. Достоевский в своей знаменитой «Речи о Пушкине» возвел его в ранг гения именно за эту всемирную отзывчивость: "Не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов. … Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление её всемирной отзывчивости?"

Пушкин смог переплавить в горниле русского языка и духа европейские формы, сделав их органичной частью русской культуры. Он не копировал, а присваивал. Жуковский, пытаясь отгородить Пушкина от «убийственного Лицея», не понимал, что именно эта домашняя, «русская» среда и есть та почва, на которой только и может взрасти гений, способный усвоить чужое, не предав своего. Герцен и Чаадаев были блестящими мыслителями, но они остались явлениями в значительной степени маргинальными для широкого народного сознания. Пушкин же стал его плотью и кровью.  Именно патриотизм Пушкина есть основа той роли, которую он сыграл в судьбе России. Он создал нашу культуру. Она наша: не пронемецкая, не полуанглийская, не псевдофранцузская... она - русская.

Самостояние как кредо
Нравится это кому-то или нет - мне безразлично - но Россия в этом мире была и остается совершенно самостоятельной силой. Величина ее со временем может изменяться, но она всегда была и есть, и с ней - хотите, не хотите - приходится считаться.
Это современная формула того, что Иван Ильин назвал «самостоянием».
В работе «О России» он писал: «Россия есть не случайное нагромождение территорий и племен, а живой исторически выросший и культурно оправдавшийся организм, не подлежащий произвольному расчленению.»

Это не просто гордая декларация. Это констатация факта. Геополитическое положение , культурное и историческое прошлое России обрекает ее на суверенитет. Попытки «встать в фарватер» Европы или Китая исторически обречены, ибо Россия слишком самобытна и велика, чтобы быть сателлитом. Она либо будет самостоятельным центром силы, либо будет переживать мучительный кризис идентичности, пытаясь им быть.

Таким образом, наша внутренняя дискуссия о выборе суверена — это не поиск нового хозяина, а спор о методе самостояния. Станем ли мы «осажденной крепостью», обращенной в прошлое? Или, усвоив уроки и Чаадаева, и Хомякова, и Пушкина, сохраним силы идти своим путем и не раболепствовать ни перед кем духовно?