По грибы

Утром первую попавшуюся мысль Юрий Фёдорович Сигаев сложил вчетверо и аккуратно придавил мозгами к стенкам черепа - чтобы не смылась ненароком. Повертел головой, обстучал её ладонями со всех сторон, проверив надёжность фиксации и, на всякий случай, сверху наложил тугой бинт, а его прикрыл тюбетейкой. 
Конечно, проще было записать, но тогда у мысли исчез  бы полностью эмоциональный окрас и ещё что-то важное, которое обычно, пробегая токами по маршруту второй сигнальной системы терялось на кончиках пальцев. Мысль превращалась в хаотичный набор букв без мелодичности, полифонии и перманентного смысла. 

Сигаев умылся, побрился, оделся, побрызгался, отдышался и спустился на улицу.

Там был июль и два соседа в нагрузку. Все трое излучали блаженные улыбки возле большого внедорожника марки «Шруслер». На белом капоте машины чем-то пунцовым было выведено послание: «Мразь!  Сдохни!»

- Хочу, но не могу порадовать! Это - не моя машина, - признался соседям Юрий Фёдорович, усаживаясь в привычное гнездовье своего автомобиля, припаркованного между Пегеотом и Ренаультом: -Кстати, птицы очень боятся красного цвета и, пролетая мимо, обычно от страха гадят с аптекарской точностью на весь пролетарский багрец. Отойдите от греха подальше!

- Досада! - выплюнул один сосед по фамилии Шушкин  и остатки соплей схрюкнул в себя: - Опять собачница ошиблась адресом.

А другой сосед по фамилии Гапон, более лояльный к окружающей среде, вкупе с июлем решил, что ещё не всё потеряно, что будет праздник и на их улице.  Разумеется, оба трое прекрасно знали машину Сигаева, но высказать Юрию Фёдоровичу своё почтение считали делом непременным и обязательным.

Шушкин - ортодоксальный пенсионер. Первый раз он выпал из окна ещё в детстве и в течении 65 лет регулярно подтверждал свой стаж инвалидности. Этим утром он рухнул в клумбу с мальвой из любопытства и неуёмного желания немедленно прочитать, что же там, на капоте, рисовала собачница, повизгивая от творческой эйфории. У собачницы тоже была фамилия, но никто её вспомнить не мог. Все знали её, как фанатку и собирательницу бродячих собак. Их у неё в квартире содержалось штук шесть и могло быть значительно больше, если бы корейцы не приезжали раз в месяц и не покупали по сходной цене конвейерную продукцию. Только одного пса собачница не хотела продавать: то жеманилась, то в цене с корейцами не сходилась.
Пёс был сложной породы: помесь таксы со шницель-сникерсом и подпалинами от удачно пробегавшего мимо его мамы-сучки во время замеса, хомяка по кличке «Дохлик».  Кличку хозяйка прикрепила за ним тоже соответствующую - Нафаня,  не предполагая, что полное имя Нафанаил было у одного не очень известного архангела.  Ну, Нафаня и - Нафаня. Лишь бы не Шарик, Тузик или Стёпа.  Характер у пса должен был состоятся арийским, нордическим и стойким, но из-за глупой клички всё получилось наоборот. Однажды Сигаев слегка подпортил шницелю-сникерсу товарный вид, наехав колесом во дворе на его левую переднюю лапу. Сделал Юрий Фёдорович это неумышленно, извинился и даже погладил пса. Тем не менее, собачница затаила месть, хотя постоянно мстила всем автомобилистам 160 квартирного дома. 

- Куда ты собрался? - поинтересовался Гапон: - Во второй половине дня нас посетит стихийное бедствие в виде грозы, дождя и града. Пей здесь, не отъезжая от причинного места.

Надо признаться, что Сигаев вообще не потреблял горячительных напитков, поскольку однажды купил японскую таблетку бражника, и теперь, что не съедал - всё шло в святое дело опьянения. Короче, повезло. Внутри Сигаева эти бражники переваривали пищу в алкоголь.  Стоило Юрию Фёдоровичу что-нибудь съесть и запить газировкой, как он уже был недосягаем для хронического алкаша по показателям промиллей  на один кубический литр крови.
Гапон завидовал Сигаеву лютой завистью. Предъявлял претензию, выговаривая, что все люди, как люди, заразились от своих кошек токсоплазмозом и таскаются с этой болячкой по ойкумене, один Сигаев нерадивый , - кошек не целует, из всех видов алкоголя предпочитаю дистиллят , что легко определяется по выхлопу из всех Сигаевских возможных отверстий; недрожжевой хлеб с прожаренным мясом, луком, помидорами, грибами и свежим дурианом.

«Моя машина - моя крепость».- любил нашёптывать себе Юрий Фёдорович. После всех  путешествий по миру, он догадался, что лучшего наблюдательного пункта, чем машина, ему не сыскать. Из неё мир просматривался объемно, красочно и вкусно. Двор, как на ладони. Ни одна сволочь ещё не ускользала от его пытливого взора.  Это у Сигаева в генах, в родимом пятне на правой ягодице и в турецком седле, полностью обезвестлённом. Его прабабка - дама элитных синих кровей с пурпурной примесью - шла однажды домой с такой же синей курицей в авоське, как сама. Присела, мучимая любопытством у забора, за которым хозяин в порыве страсти носился за всеми, впредь до последнего цыплёнка, и умерла с ехидной улыбкой на графском лице: мол, мир изменить нельзя, пока в нём превалирует животная страсть, разбавленная моральным кодексом молодых строителей коммунизма.

Гапон запил таблетку галоперидола шкаликом водки «Русь Матушка» и пошёл вразнос. Он сказал Юрию Фёдоровичу: - Жизнь - не только движение белков, но и роговиц со зрачками во всём структурированном организме глазниц.  Береги организм, не перенапрягайся и чаще смотри на мир через оптический.

- Чего? - спросил Сигаев, искренне полагая, что в его жизни давно уже не осталось вещей, на которые он не смотрел бы через оптический прицел. Глупца всегда выдают его умные советы, заквашенные на чесоточном желании продемонстрировать своё превосходство в житейской мудрости. Гапон без раздачи советов никак не мог. Ещё во времена, когда родители заставляли его донашивать только третью пару сандалий из свиной кожи, он случайно и неосознанно прочитал сборник афоризмов и цитат классиков марксизма-ленинизма. Этого запаса знаний ему вполне хватило на отпущенную праведную жизнь. Больше он книжек не читал, прибавляя к своему уму твёрдое убеждение, что лишние знания - лишние хлопоты для тех, кто родился уже умным; называл гнусным словом «скорбноголовые» всю заграницу, а всех внутренних врагов - политическими проститутками, и по сей день обувал сандалии из свиной кожи на коричневые шерстяные носки, хотя хорошо помнил, что дарили ему лет девять назад носки сверкающе-белого цвета.

На всякий случай Сигаев не стал спорить с Гапоном. Последнее место работы было у Гапона в похоронном бюро, и о трупных пятнах он знал значительно больше.  Утро, вместе с размазанным по небу перистым облаком, нехотя переплывало в день.  Прилетали голуби, их быстро прогнали вороны, а ворон потеснили речные чайки.

За неполный час Гапон сумел убедить Шушкина в том, что словосочетание «гнойный пидор» - это не ругательство вовсе, а диагноз, потому что по результатам последней диспансеризации  такое медицинское заключение терапевт вывел недрогнувшей рукой в его больничной карте и прописал ещё лекарств на три тысячи рублей. А, вот, если слова поменять местами, то выражение «пидор гнойный» вполне может соответствовать ругательству.

Речные чайки сорвались с мусорных баков и улетели. Их места тут же заняли не надолго голуби.

Вышла собачница с Нафаней и тремя неизвестными собаками. У Сигаева сразу перестало сосать под ложечкой. В двух кварталах от автостоянки корейцы в своём ресторане «Нац.Кух» включили электропечь.

Из северо-западной гнилой дыры выползла чёрная туча и, тряся безразмерным брюхом, поползла в сторону солнца. Опалённый молнией, кинулся ветер в спешке крутить и гонять по двору столбы пыли. Следом под грозовой грохот отовсюду рухнула вода и град. 

- Не знаю, как у тебя, а у меня от такого пейзажа одновременно встают дыбом волосы на голове и жопе, - признался Шушкин, притираясь к пассажирскому креслу, хотя в гости Сигаев его не звал, так же, как и Гапона.

- Это острицы тебе волос шевелят, - со знанием дела диагностировал с заднего кресла Гапон и уточнил: - Острицы - маленькие, беленькие, нитевидные глисты или гельминты. Я тоже в детстве страдал. Ничем не могли вывести, даже клизмой с чесночным настоем. Пока не хлопнул полстакана водки. Пацаны во дворе подсказали. Как рукой сняло.  С тех пор за шестьдесят лет - ни одного глиста. Главное, процедуру надо проводить было регулярно. С регулярной процедурой ни один глист не уживётся, даже самый хитрый и вероломный. 

Сигаева сильно тряхнуло и судорогой свело конечности предположение, что он безвозвратно утерял ту единственно мудрую мысль, которую утром родил в болезненных потугах. Но нет! Мысль по-прежнему была мощно придавлена левым полушарием мозга к черепной коробке. Юрия Фёдоровича отпустило: ещё была возможность вставить её в разговоре с Шушкиным и Гапоном о чем-нибудь умном и прекрасном с культурологическим оттенком.

Между тем, туча незаметно на брюхе отползла в сторону и оттуда, продолжая в экстазе полосовать молниями и сотрясать сухим треском грома, любовалась на ею нанесённый, как вселенским катаклизмом, ущерб. Высыпались и забегали по траве жёлтыми цыпами лучи света.

Шушкин предложил съездить  быстренько за грибами в татарский лес. Всё равно татары не едят грибы. Им Коран запрещает.

- Может, и не едят, - засомневался Гапон, - но по-прежнему собирают их и продают на рынке, чтобы на вырученные деньги купить себе халяльной свинины под закусь к кошерной водке. 

Сигаев уведомил Шушкина, сказав: - Не подстрекай на совершение ДТП! Я уже съел батончик Сникерса и плавленный сырок «Дружба», а это, в переводе на алко-калории, - не меньше полстакана «Боярышника». 

- Нет! - возразил Шушкин: - Только банка крепкого пива. Я по глазам вижу.  В пьянстве я дока! Меня вокруг пальца провести не просто. 

Гапону не понравилось слово «провоцировать». Он непроизвольно стянул лицо в кучку и стал похож на морщинистого новорождённого младенца без женской пышной титьки во рту. Дело в том, что четвёртой жене Гапона очень нравилось провоцировать его на всякие необдуманные поступки. 


Провоцировала она с удовольствием, подкрепляя это дело богатыми фантазиями и отчаянной решимостью.  Например, однажды, размазав тушь и помаду по счастливому лицу, она сообщила, что её в лифте чуть было не изнасиловал Сигаев, и сопротивление его наглому напору выглядело бессмысленным. Надо что-то делать, как-то мстить, используя овечьи ножницы или кувалду.  Гапон поддался на провокацию, пообещав в безумной ярости закопать Сигаева на Северном кладбище - там директором был его старинный приятель - и поднялся к похотливому соседу. Хозяин принял гостя радушно, хотя Гапон с порога предупредил, что целью его визита является вендетта за поруганную честь гражданской четвёртой жены путём кастрации или  прицельным ударом молота по мошонке - на выбор Сигаева. На что Юрий Фёдорович, кривя улыбкой и душой, сказал, что ему всё равно, поскольку, во- первых: относительно отношений с его гражданской женой, он относился к ней по-разному, потому что она была не в его вкусе, во-вторых: он, Сигаев,  давно уже импотент с больными, бесчувственными руками из-за сахарного диабета. На что Гапон парировал признанием, что он тоже импотент, но это ничего не меняет. И - что значит, не в его вкусе? Даже обидно как-то за гражданскую жену. И в чьём она вкусе? Стали выяснять. Сперва подозрения пали на Шушкина, но вспомнили, что у того жена очень суровая и подозрительная. Она  не позволила бы вот так просто совершить в лифте попытку изнасилования. Самой не хватало. Порой по полгода терпеливо ждала, когда у Шушкина проснётся совесть и прильёт кровь в пещеристые тела.

На второй бутылке самогона свели дебит с кредитом и в итоге получили сразу трёх претендентов на почетное звание «Насильник дня» . Это - дворник Степан Рыгов, собачница и я.  Но меня, как всегда, скоро и незаслуженно вычеркнули из списка подозреваемых. Гапон послал меня куда-подальше, объяснив Сигаеву, что я ещё тот зануда и правдоискатель - обязательно потребую провести следственный эксперимент, к тому же я считаю, что невкусных женщин не бывает, пока их не попробуешь. Сигаев согласился, но частично, только по поводу следственного эксперимента, и на последней рюмке второй бутылки предложил Гапону оный провести: выставить «с вещами на выход» гражданскую жену. К кому, мол, она пойдёт, тот и её хахаль, или не её, но хахаль. Дворник Степан очень подходит, но собачница со своей врожденной стервозностью тоже никому не уступит.  На том, единственно правильном решении, и остановились на посошок. Гапон вернулся к себе, сосредоточенно собрал в сумки барахло жены, выставил без объяснений их за порог и пожелал гражданской жене счастливого пути, сказав: «Уёматывай на лёгком катере!» Четвёртая жена взвизгнула, но не искренне, как отметил тогда про себя Гапон, схватила сумки и исчезла навсегда. Где она пришвартовалась, никому не было известно, даже дворнику Степану. Собачница говорила, что видела её однажды в «Ленте».Та покупала что-то, в смысле: десяток яиц, связку бананов весом в кило 750 граммов, козий сыр за 880 рублей,  один арманьяк французский, свежие рамбутаны, банку чёрной икры, пачку масла Вологодского и ещё по-мелочи, на общую сумму в 12 тысяч 436 рублей, плюс три пластиковых пакета по 6 рублей за каждый.  В общем и целом: как была, так и осталась та паскуда коррумпированной особой.

С Гапоном, помнилось собачнице, четвёртая жена не позволяла себе такие вольности.

Вот почему не нравилось Гапону слово «подстрекательство». А рамбутаны вприкуску к арманьяку ещё никому не навредили, ни одному его знакомому или соседу. 

От шумных морганий Шушкина у Сигаева заложило уши. Духота по-прежнему довлела над сознанием. Сигаев межевался: ехать за грибами или  съесть ещё и плавленный сырок «Дружба», который воплощал напряжённые и терпеливые соседские отношения. 
«Я иссякаю, - думал Сигаев, - последняя живая мысль была тщательно утром упакована и спрятана надёжно. Слава Всевышнему!» - и стёр жир, обложивший маской лицо. Было на лице ещё что-то, но не существенное. Обычно, костлявая оставляет другие приметы. - Хер - вам! - выразился фигурально Шушкин: - У вас жён нет, а мне ещё объясняться и объясняться  перед бабой -откуда эта сложная клетчатка, и в какое удобное мое место, мне легче всего её засунуть. 

- Я понимаю всю трагичность ситуации, - выразил свою невольную причастность к семейной жизни Сигаев: - Но ничего поделать не могу!  Проблемами Сигаева было  много проще управлять Шушкину.  Всем было известно, что в тихий июльский полдень неизвестный позвонил по городскому телефону. Жена Сигаева взяла трубку, выслушала и сразу рухнула в обморок, но неудачно - затылком ударилась дважды об угол Глазовской стенки, и это чётко согласовалось с тем, что их дальнейшая жизнь  была  просто несовместима. Кто звонил - так и не удалось узнать, номер не был определён, и пока Сигаев оформлял документы, чтобы пристроить свою любимую в дом инвалидов, жена умерла в Первой республиканской больнице. Хлопоты оказались лишними и очень разочаровали Сигаева в том, что любые хлопоты - это лишь попытка добиться алиби: не был, не участвовал, но желал, даже жаждал, не зная, что ему женой был дан последний шанс - стать человеком. Всё было замешено на благородных побуждениях враждующих сторон.

До свадьбы жена спросила, какая у Сигаева группа крови! «Первая! А зачем это тебе?»  «Вкусная! - облизала себе губы она: - Голодной не останусь!»

Трудно угадать, за счёт чего бабы управляют миром? Нет, механика и технология, конечно, прописаны издревле, но - штрихами, многоточием и закодированными посланиями к воинственным полудуркам, готовым ради баб поубивать всех баб и друг друга извести напрочь.

Случилась кончина жены в самый разгар лихих девяностых,  лет пятнадцать тому назад и, разумеется, Юрий Фёдорович за это время узнал, кто звонил; детально воспроизвёл разговор жены с неизвестным, отыскал его  и закопал живым на опушке леса, возле таблички «25-й куст Удмуртнефти». Всё выглядело чинно и пристойно - бугорок возле нефтекачалки.   

«Всё, что могу!» , сказал он словами генерала из фильма «Горячий снег» в исполнении Георгия Жжёного. 

Все эти годы Сигаев ходил под подозрением жены Шушкина.  Она оказалась дальней родственницей той особы, которая сожительствовала с любителем разыгрышей по телефону. Город маленький. И - закономерно, что почти каждый, если не имел отношений с другим, то просто имел другого. Стерва Шушкина воспитывала в муже стойкую неприязнь к соседу Сигаеву. 

«Ты жив только потому, что я ещё не придумала, как избавиться от твоего трупа».

Он понимал и даже сочувствовал жене и подсказывал: « Может, растворить меня в царской водке?»

Она была ненасытной в постели, то есть жрала всё подряд. Особенно услаждалась яблоками, печеньем, слабосолёной форелью и упивалась вишнёвым компотом. Гастрономический оргазм прибавил ей 40 кг. живого веса, и она уже не чувствовала под собой хлебных крошек, точно так же и аппликатор Кузнецова. Жизненное пространство для Шушкина сократилось зримо. Он мог к постели только приткнуться. Вторая и лучшая половинка Шушкина наросла и превратилась в три четверти его самого. Эта неподъёмная масса окутывала постоянно себя тем загадочным настроением, когда невозможно было мужу угадать - обнять она пытается его или в очередной раз придушить. Очень, очень опасную игру вёл Шушкин,  находясь с ней  более пяти минут. На седьмой он начинал вызывать неподдельный и хищнический интерес у жены в качестве естественного раздражителя. Она бреднем закидывала его злющими  и ехидными вопросами. Но и от Шушкина ждать вразумительных ответов приходилось не всегда. Интеллект мужа, конечно, заявлял о себе иногда, но бессимптомно. Как и богатый внутренний мир, который давно и весь с брызгами вылетел у него через прямую кишку. Хорошо, что слизи на богатом внутреннем мире не обнаружилось. За здоровьем Шушкина жена следила пристально. Зачем-то он был ещё ей нужен. Или свыклась соседствовать с ним, или до непререкаемой чистоты хотела, благодаря подопытному, окончательно выработать у себя командный голос.   

- Колюня! Николяка-Маляка! - позвала с лоджии жена Шушкина: - Иди сюда скорее! Ты мне срочно нужен, как мужчина!  - Я посуду помыл,  котлеты пожарил и за котом из лотка убрал! - крикнул в ответ Шушкин и шёпотом, почти одним шуршанием сухих губ  завершил доклад привычным обращением к старшей по званию: - Крыса моя, толстожопая...  - Трусы ей забыл простирнуть, - предположил Сигаев, мучимый открытием, что мысли материальны и что ими можно легко накаркать.  - Кока-Кола! Хмырь ****жалостный! Кому сказала: немедленно - домой! - продолжала между тем взывать к улице жена, не догадываясь, что в Шушкине вскипало партизанское чувство сопротивления и жгучее желание всё сделать наоборот, чтобы пожить немного свободным перед смертью.  - Ладно! - сдался Сигаев: - Съездим за грибами! Но только, чур, без фанатизма, как в прошлый раз, и без заявлений в полицию, что вас харасметила гражданка П.  член КПСС с 1962 года. 

- По грибочки, по грибы! Ой, ура! Так славно! - пропел Гапон, а Шушкин добавил суровой прозой: - Замечательное решение! Грибы - дело благородное! А, нам, как известно, благородства не занимать. Нарежем грибочком, а там уж как сложится.

И они, хлюпая колёсами по выбоинам, точно калошами, украдкой выехали со двора. Брюхастая туча сверху и собачница с Нафаней внимательно проконтролировали отъезд.  Нафаня красиво держал поднятую заднюю лапу возле колеса «Шруслера» и внюхивался в озонные испарения. 

Протиснулась в лоджию жена Шушкина, окинула пронизывающим, рентгеновским взором автостоянку и окатила собачницу вопросом:

- Куда это пенсики сраные рванули с бробуксовкой?!  Собачница сперва обиделась на Шукину, решив, что Шушкина обиделась на собачницу за то, что собачница недоглядела за мужиками и теперь требует от неё детализированного отчёта, помолчала многозначительно, но всё же из чувства женской солидарности ответила: - Мне откуда знать - куда? Но на твоём месте я бы обязательно вызвала неотложку и наряд полиции!

Маленькие такие, миленькие такие, на тонких ножках, стыдливо прикрытые бежевыми шляпками и зелёной травкой, лучшие в татарском лесу галлюциногенные грибочки.
Четвёртый сезон подряд жутко урожайным выдался.

«Это вам - не японская таблетка бражника, это даже не амброзия, это пища Господа Бога. Без них Он, точно, столько бы за семь дней не наворотил», - делился знаниями с соседями Сигаев, ползая в лесном овраге. 

Рядом, не отставая, шебуршил траву Гапон, но в отличие от Шушкина и Сигаева, не собирал в пакет грибочки, а вывертывал их из почвы и сразу закладывал в рот в чём Мать-Природа родила; замирал, разжёвывал, морщился, прислушивался к ощущениям, ожидая чуда, и с остервенением и юношеской лихостью полз дальше. «Четыре горстки хватит на один приход» - решил Сигаев, вернулся ползком в автомобиль, опрокинулся в кресле, забил грибочки минеральной водой, расслабился, опустив на глаза шторки век, и затих в ожидании знакомой картинки.

Через десять минут его глаза вырвались из глазниц и, прободая, зацепились за позвоночный столб чуть ниже затылка. «День удался!» - признался себе Сигаев, разглядывая кровавую паутину собственных мозгов. Уличённые в нейронных связях, стыдливо жались к друг дружке и искрились крохотные, заряженные возмущением частицы. С обезизвестлёного турецкого седла осыпались куда-то в ротовую полость, точно штукатурка, и корчили рожицы парнокопытные чертики. А, те, что постарше и покрупнее пытались оседлать разбежавшихся с визгом тараканов. 

Сигаев вспомнил, что с утра он свернул вчетверо и придавил левым полушарием головного мозга к стенке черепа очень важную мысль. Не размыло ли её жировыми подтёками? Он с аккуратностью реставратора развернул мысль и прочёл, пытаясь вложить в неё эмоциональную составляющую:

«Всё-таки  Миром правят женщины. Иначе Мир был бы бесстрастным, бескорыстным и совершенно не оправдывающим хищнические повадки людей».

К чему это он хотел привязать эту мысль, подумал Сигаев и открыл левый глаз.

Им он обнаружил Гапона и Шушкина, увлечённо пытавшихся разбить в кровь физиономию полицейского из двадцать первого участка и бригаду «Скорой помощи» в не свежих халатах,  равнодушно взиравших на несанкционированную стычку народных масс с представителем правопорядка.

«Всё, как всегда», - вяло подумал Сигаев и закрыл левый глаз.
22
олег совин