Первая влюбленность и первая любовь. Часть I

Я знаю, что ты это обязательно прочитаешь.
Спасибо тебе за мой бесценный жизненный опыт.
и вообще за все, что было между нами.
P.S: Я тебя безмерно люблю.





I часть


Слишком громкая тишина озарила комнату
Между нами контакты, увы, уже порваны
Я не знаю в чем суть совместных конфликтов
Наши отношения – лодка, с дном пробитым.
.


Я понимал, что это конец. Мы не виделись с ней уже около месяца. Я намеренно не звал гулять, стал реже писать и перестал делать комплименты, чтобы она сама поняла, что дальше уже ничего не будет. Говорить я, конечно, не хотел – предполагал, что расстроится, тогда тяжело и стыдно станет обоим, но позже ко мне пришло осознание, что этого не миновать. Эта ситуация болит у меня, как вывих, и проще один раз вправить, чем без конца стонать от боли и быть скованным в движениях.

Вообще, началось это около месяца назад. Когда мы виделись последний раз, она была очень красивая, в ее любимом черном трикотажном платье по щиколотку. Я видел какой-то манящий огонь при взгляде на нее, чувствовал счастье в ней, и сам был счастлив. Потом экзамены и суета. Что-то во мне явно изменилось и в моей голове она отошла на второй план. Я понял, что еще не хочу связывать себя оковами каких-то там серьезных отношений. Сначала казалось, что мои предчувствия окажутся ошибочными, все наладится, и будет как раньше. Снова появится стимул учиться усерднее, работать, к ней приезжать, если в разных городах будем. Помню, она переживала, что не поступим в один город, а я успокаивал и хотел, чтоб осуществились задуманные планы. Чем дольше я размышлял об этом, тем больше сдавался и ощущал груз ответственности, который хочу на себя возложить. Мне будто ударили обухом по голове и я внезапно осознал, что мне 18, что глупо все это, не верю я в возможность светлого будущего рядом с ней. Может она и человек-то не мой, и нужен ей кто-то… ну, не я. И мне тоже кто-то, но не она. Да, люди мы разные, однозначно.

 «Я хочу это все скорее забыть, чтоб не было ее рядом» – все громче и тверже звучало во мне.

Больше всего мои мысли занимали сказанные мною слова о серьезных намерениях. Скорее всего, все, что я говорил про семью и детей, сильно запало ей в душу, и она правда будет надеяться на то, что я сдержу слово, и все будет хорошо, но не будет. Мой внутренний запал исчез, и я не понимал, что с этим делать, и можно ли вообще с этим что-то сделать. Это было для меня самого неожиданно. Я, наверное, должен чувствовать вину, вертеться, как уж на сковороде, но в действительности, я как никогда спокоен. Это точно мое верное и твердое решение. А Алиса, я уверен, справится, она все может, я в ней не сомневаюсь.

Если говорить об Алисе, то она веселая, уверенная в себе, у нее острый язык, грозный взгляд черных бездонных глаз, всегда выпрямленная спина и тяжелая походка от бедра. Встретив ее на улице, можно подумать, что она из тех дам, что идут по головам, готовы порвать всех и ненавидят мужчин. Такая себе, Некрасовская "баба" с "походкой, со взглядом цариц", но только на первый взгляд, потому что ей на самом деле ей нужно много заботы, тепла, уюта.

 У нее внутри куча мыслей, собственных размышлений, бесконечного копания в себе. На этот случай у нее никогда не было тормоза, она решала все наперед, за всех. Казалось, что мозговая активность ежесекундная, за исключением сна (во время сна ее сознание проектировало невероятные картины и истории, которые на утро она спешила рассказать мне). Периодически она сама приходила к таким догадкам, что я удивлялся: то она некрасивая, то фигура у нее не та. Я сначала и говорил, что все отлично, но она этому не верила и отшучивалась, это вызывало во мне недоумевание и злость, неужели я буду ей врать и она мне не верит, но я не любил ее осуждать, потому что она была для меня очень родной, а близких тебе людей хочешь оправдать.

 Когда познакомились( да и всегда), она вызывала улыбку. Мы шутили вместе, пахло от нее вкусно, она рассказывала про театр, литературу... Ямбы... Хореи... Я не разбираюсь, мне больше всего нравилось  именно то, что это говорит не кто-то, а она, мне хотелось, чтоб эти моменты длились вечно, я растворялся в ней. Брал за талию и крепко прижимал к себе.

Безумно творческая, интересная, Алиса хотела узнать весь мир, обожала учиться, рядом с ней все оживало в моих глазах. Помню, что когда мы только начинали общаться, я пришел к ней в школу во время весенних каникул, чтобы посмотреть на выступление отрывка из авторской пьесы нашей общей подруги. Была ужасная погода, 10 часов утра, но я пришел, чтобы посмотреть на них. На нее.

Когда смотрел – все замирало. Долгое время мы были просто друзьями, но она много для меня значила, что-то вроде родственной души. Не могу сказать, что она была единственной девушкой в окружении. У меня до сих пор есть подруги важные для меня, она была одной из них.

Но что-то в Алисе цепляло по-особенному, мне никогда так не было хорошо с кем-то. Я был готов идти за ней, хоть на край света. Мне сейчас вспоминаются наши прогулки, уютные, даже если на улице метель.

Волосы длинные, глаза карие - бездонные, улыбка белоснежная.

Новый год тоже праздновали вместе с ней, когда она рядом была, то вообще ничего ненужно было, чувствовал, что она моя, маленькая такая. В ноябре она слетела с третьего этажа и получила ожоги, когда вечером пришел в больницу, то у меня где-то щемило от того, что я мог ей чем-то помочь, но не сделал этого. Я был просто счастлив, что она в безопасности. Улыбается, истории рассказывает, обсуждаем что-то и хорошо, что рядом. Я часто себя ловил на мысли, что «хорошо, что рядом», потому что правда. очень. любил. Думал, работу найду, учиться буду хорошо, а если в разных городах, то приезжать начну, она прямо окрыляла меня, стимул давала. Снилась мне иногда, и всегда была прекрасная.

С макияжем или нет – без разницы, духи, фигура, все замечательное. Даже когда волосы отрезала почти полностью, все равно оставался шарм. Глупо любить за волосы или за что-то еще во внешности, меня завораживала любой. Она и человек хороший. Поддерживать старалась, всегда рядом была, да и я тоже, как мог. Знал, что не умею, он она всегда говорила, что ей легче после моих слов. Врала наверное. Мне все-таки очень хотелось, чтоб она всегда была счастлива, и я очень боялся ее потерять, боялся, что что-то не получится. Представлял себе, как уйдет, когда жить вместе станем и буду корить себя. Знал я прекрасно, что не такой, какой сейчас – заботливый, приветливый, добрый, потом измениться могу, где-то перестать внимание уделять, где-то в одиночестве побыть хотеть, а ей обиднее будет в тысячу раз. Об этом я думал в последний вечер перед нашим разговором, вспоминал каждый момент, проведенный рядом, и понимал, что больше не люблю. Ну и вот… 19 июля сегодня. Мы приплыли.

Иногда моя совесть бьет где-то внизу тревогу и просит меня остановиться, обдумать все еще раз по поводу решения о расставании, но я уже все обдумал. Не вырос, еще дела есть, а быть полноценным семьянином? Успеется.

Я не дам ей сейчас того, чего она действительно заслуживает. Понимаю, что неприятно ей все это будет, но она справится, достаточно сильная девочка, и Кира с Валей помогут, они хорошо подружились.

Я понимал, что один не останусь, грустно если и будет, то не долго. Она тоже одна не останется, у нее рядом подруги, в ней в самой есть достаточно воли, чтобы быстро все забыть.  Назначил ей встречу на завтра, чтобы все поговорить и закончить. Навсегда.



***



Насильно не будешь счастлив
Насильно не будешь мил
Насильно не полюбишь,
Кого никогда не любил


На завтрак мама приготовила сырники, я ел с аппетитом, был в хорошем настроении, через час нужно было выдвигаться на репетицию выпускного в школу, а предстоящий вечерний разговор мне представлялся, как незавершенное дело. Скорее я думал о том, что будет после, нежели о том что будет на нем. В любом случае мне переживать это будет несложно в отличие от Алисы. Мне очень жаль, но кроме этого чувства (исключая неловкость и стыд) я ничего не испытываю

Я шел вообще без мыслей, только бы закончить это все, но что говорить я так и не знал. Надеялся, что сама поймет и растолкует, что я хочу сказать, потому что мудрости у нее для этого достаточно. Она сильно переживала все это время моего томного и «загадочного» молчания и практически сразу почувствовала мое отдаление. Несколько раз за месяц спрашивала что происходит, как быть, но я молчал и, признаться, мучил ее.

 В действительности, у себя в голове, я откладывал этот предмет размышления в долгий ящик, не хотел доставлять себе лишний раз дискомфорт (когда человек думает о том, о чем ему вовсе не хочется, то это как увидеть в супе таракана – мерзко, противно и на душе скребутся кошки). В конечном итоге, подходя к месту нашей встречи, в качестве основного аргумента для самого себя,  я решил, что не могу идти против своей природы, и сейчас мне точно нужна свобода. Шел я позже, чем мы договорились. Знал, что она уже ждет меня. Я был настроен к ней хорошо, точно не хотел с ней конфликтовать, но мне был  вроде бы даже несложен этот разговор, я чувствовал, как вот-вот начнется моя новая жизнь, но без нее, и это как-то все-таки странно...

На Алисе не было лица, никогда ее такой не видел.

Разбитой, унылой, она снова была в любимом черном платье по щиколотку, но в этот раз оно выглядело как траурное. «Розовые очки» или пелена слетели с моих глаз и мой взгляд уже не был влюбленным, как все это время. Мне не хотелось ее обнять, защитить, ощутить запах ее волос. Нет, пожалуйста, эти осознания, как и воспоминания были пыткой.  Чувствовал я себя, как не в своей тарелке, не хотелось на нее смотреть, потому что нечего было ответить, успокоить и оправдаться тоже было нечем кроме как «Прости, я не хотел». Останавливать я это, конечно, не собирался, потому что больше не видел в ней того света, который описывал раньше, все как будто потухло и Алиса стала как все. Не « из страны чудес», а из нашего маленького и забытого города. Подтверждалась эта мысль у меня в голове ровно столько, сколько я стоял около нее. Я не стал ее обнимать, а она долго в меня всматривалась, и тяжелый взгляд прижимал меня к асфальту. Было чувство, будто на меня давил гидравлический пресс, и я понятия не имел куда деться.

Чтобы отвлечь себя самого я смотрел прямо впереди себя. Там был очень яркий закат. Голубая часть неба переливалась в желтоватый цвет, а потом желтый становился все ярче, переходя в ядрено-оранжевый и розовый. Дети играли в футбол, у них был потрепанный мяч, как будто он пережил японскую войну, хотя.. может и пережил... Из него всюду торчали нитки, кожа забилась грязью, а желтые и синие полосы стали горчичными и мерзко-синими. Потом я перевел свое внимание на порывы морозного вечернего воздуха, пытался определить, с как ой стороны он дул, и куда. Вроде, северо-запад... или он должен быть холоднее... может это... черт. Я резко возвращал себя на землю, чтобы не улететь до конца. Конечно, все это было от того, что я не хотел погружаться в ту трагичную атмосферу, которая царствовала на лице Алисы. Никогда в жизни меня бы не стали интересовать цвета заходящего солнца, или периодичность порывов ветра. Никогда. Но сегодня был особенный день.

Сначала мы молчали. Потом она спросила: «Мы можем это как-то решить?». Я сказал, что нет и она начала плакать... Мне было неловко, понятия не имел что делать, что говорить.

Я ничего не чувствовал, не хотелось к ней подходить и как-то успокаивать, говорить, поддерживать. Да и не знал я, как  и что мне ей говорить. За эту ночь я понял наверняка, что для меня это отпетая песня. Я попытался ей вкратце объяснить, что и как, но желания это делать у меня не было. Еще, у меня отсутствовало понимание того, что я могу ей сказать, я сам не сумел разложить по полочкам свое поведение, сам не понимал почему прошли чувства. Алиса ждала от меня правды, пусть обидной, от которой у нее бы сжалось сердце, или, может быть, логичного разъяснения, но ни того, ни другого попросту не было. У нас с ней были абсолютно разные состояния, и Алиса попросила ее обнять. Ей, видимо так нужно, не вникал, но ей было тяжело принять эту мысль. Я, честно, не понимал ее чувств и не хотел понимать, но, наверное, мне было бы больно.

Люди эгоистичны, и когда они чувствуют, что счастливы (ну или хотя бы умиротворены), то не спешат искренне делиться позитивом, или поддерживать того, кому плохо. Они в эти моменты как бы смотрят свысока с мыслью «у меня так тоже было, пройдет». И я не хотел с ней делиться спокойствием, которое наконец обрел.

В конце концов, она ринулась вперед и сказала идти за ней (так началась наша завершающая прогулка). Мы шли далеко друг от друга, по моей инициативе, потому что мне было так удобнее. Предполагаю, ей было холодно, но она сама пришла в платье с короткими рукавами, я тоже был в футболке и помочь ничем не смог бы, даже если очень бы хотел, но я не хотел. Этим все и можно было объяснить.

Разговор явно не клеился, потому что я молчал. Она задавала какие-то вопросы, я отвечал, но мысленно был очень далеко. Во мне звучала фраза «она со всем справится, даже если ей сейчас больно». Это странно, я больше не хотел защищать ее от боли, я сам стал ею, но вечно говорил себе, что она сильная.

 Это была правда, я всегда видел в ней сильную личность, и хоть чувства и прошли, мое уважение к ней как к человеку осталось и исчезнет только если она сотворит какую-то неимоверную дурь, но она не сотворит. Когда я смотрел на нее в этот вечер, то умом понимал, что она интересная, умная, с ней можно поговорить и обсудить многие вещи, от литературы и до политики, а сердце молчало, не ёкало больше ничего, как под ноль срезали.


Мы зашли на частный сектор, она все еще плакала и что-то говорила. Помню что-то о том, что я важен был ей, как человек, потом я зачем-то ляпнул, что мы можем остаться друзьями и общаться с ней, но ко мне быстро пришло осознание, что не хочу оставлять ей никаких надежд. Делать ей еще раз больно мне не хотелось, но и носить на себе бремя, в случае, если она будет надоедать, тоже не было особого стремления.

Я впервые столкнулся с потерей чувств и никак это не мог объяснить. Чувство стыда и совесть просыпались во мне только тогда, когда я шел вглубь самого себя и начинал размышлять, но это было неприятно, как клизма, поэтому я оставался на поверхности, и не допускал погружения, чтобы не задохнуться в собственных чувствах (потому вся эта канитель с чувствами и длилась целый месяц).

 Но если все-таки приоткрыть ширму в углах моей, на первый взгляд, несуществующей души, то мне самому себе было сложно признаться, что я ее обманул, не оправдал ее доверие, и свое доверие, в общем-то, тоже. Если бы мне кто-то сказал, что есть на свете человек, который однажды полюбил очень сильно кого-то, а потом в один момент отказался, потому что переживал не справиться, то я бы непременно его осудил, типа, это бред, ведь ты несешь ответственность за собственные слова, а сейчас…Сейчас это и был я и меня это, честно говоря, съедало. Зимой мне казалось, что наша любовь будет длиться вечно, но, видимо, не все в моей власти и иногда чувства пропадают без видимой и адекватной на то причины.

Любовь – глупая привычка, может еще страшнее, чем алкоголизм или курение. Меня подставила собственная неопытность, наивность и вспышка влюбленности, которой я поддался ( за это я корил себя больше всего, потому что это изменяло моей рациональности и стратегичности). Если бы я наперед знал, что все будет именно так, то никогда бы к ней не подошел, не заговорил, чтобы в конечном итоге никого не разочаровать. С другой стороны, я ни о чем и не жалел, ведь мы с ней правда были счастливы.

Тем временем мы прошли частный сектор, и мне уже надо было домой. Мы все это время очень мало говорили. Если говорила, то в основном она, иногда даже какой-то несвязный бред, но я все равно ее никогда не осуждал, хотя очень любил это делать на счет других людей. По Алисе было видно, что она меня все еще любит, от нее веяло душевным теплом, спокойствием. Весь ее образ в этот момент представлялся, как теплый дом с затопленной печью, где на столе тебя ждут горячие пирожки, где тебя обнимут и поцелуют, но ответить взаимностью я не мог, мне было комфортнее вне этого дома, под проливным дождем на улице, лишь бы больше не окунаться в эти объятия. Мы поговорили о поступлении, о предстоящем выпускном, и она пошла проводить меня. Понятия не имел зачем, но если ей так удобнее, то я не возражал. По дороге у нее порвалась обувь, и я предложил ей пойти домой, чтобы не пораниться, но она отказалась и пошла босая. Понятия не имел зачем, но если ей так удобнее, то я не возражал.

Мы долго еще стояли возле моего дома, потому что она попросила не уходить. Она дрожащим голосом выговаривала буквы, и мне по слуху резало, потому что слышать ее плачь было одной из пыток, от которой у меня все внутри переворачивалось, в итоге она спросила, действительно ли я хочу остаться друзьями. В голове только пронеслось «Нет, пожалуйста», но сказал я что-то типа «это может привести к еще более худшим последствиям». Мы еще раз обнялись по ее просьбе. Все просьбы, как уже стало понятно, исходили от нее, и я их выполнял, потому что мне приходится это делать в последний раз (я подходил к этому ответственно, чтоб у нее не было негативных впечатлений от последней встречи), да и гигантское чувство вины, конечно, делало свое дело. Момент нашего окончательного расставания она максимально оттягивала, а я не сопротивлялся. Она и тогда, и сейчас не приносила мне никакого дискомфорта, но неловкость все еще сопровождала меня. Было бы странно, если бы ее вообще не было, тогда бы я даже в своих собственных глазах выглядел черствым сухарём. Наше молчание закончилось тем, что она убежала в темноту со словами «прощай» и бесконечно всхлипывая. Я сказал «Пока» и открыл дверь подъезда.

Во мне, наверное, должно быть какое-то чувство опустошения, но его не было, я только чувствовал, что правильно сделал, что сообщил ей это все сейчас, а не потом. Мне даже не было грустно, было – никак, я уже дошел до той стадии безразличия, которая позволяла холодно относиться даже к , казалось бы,  трепетным и важным разговорам.  Придя домой, я поужинал, мама приготовила мое любимое рагу, и написал Владу, чтобы поиграть и отвлечься от мыслей.

Периодами, минут на пять, я мог засмотреться в одну точку и начать «погружение» в мысли и чувства, сразу же захлебываться ими, но быстро «вылезал на поверхность», встряхивая головой. Предполагаю, что она сейчас испытывает что-то другое, может быть боль или некоторое облегчение, но меня это волнует сейчас в наименьшей степени. Алиса сама со всем разберется, я помогу, если потребуется, если она попросит сказать ей слова поддержки. Весь вечер я провел за ноутбуком, играл, ел то, что нашел в холодильнике. Меня больше ничего не заботило, кроме предстоящего поступления и результатов экзамена, да и те не сильно.


***

Все проходит,
И детство, и юность
И тяжелые времена
Все пройдет, и ты позабудешь,
Как было тоскливо вчера.



Спустя неделю после нашего расставания практически ничего не изменилось в моем окружении и состоянии. Были вещи, которые мне о ней напоминали, и на какое-то время я задумывался о том, действительно ли я пошел тем путем, но через полминуты уже утвердительно качал головой, отвечая самому себе.

 Только периодически я слышал об Алисе от наших общих друзей, но сам не спрашивал, потому что безразличие в процентном соотношении явно преобладало над любопытством. Все же, печальных или тем более трагичных новостей я не слышал, значит повода волноваться за нее не было. Большинство приятелей у нас были общими, потому что мы долго оставались просто друзьями, она знала весь мой класс, общалась с некоторыми девочками достаточно хорошо. Раньше мы все ходили гулять вместе, но в период, когда я рьяно пытался убежать от собственных мыслей о расставании, когда понимал, что не люблю ее, почти не выходил из дома. Теперь мне ничего не мешало, и я собирался на улицу, зная, что там возможно будет Алиса, но меня это вообще не волновало.

Последний наш разговор в переписке закончился на том, что мы не держим друг на друга зла, что мы взрослые люди и расходимся, оставаясь в хороших отношениях. Так по сути и было, но увидев ее издалека я незамедлительно отвернулся. Здороваться тоже не стал. Зачем? Это может ей дать надежду или посеять ненужные мысли, да и не сильно хотелось как-то. Мы шли по вечернему городу огромной толпой, обсуждали результаты экзаменов, и как вообще будем жить дальше.

Мои достижения в учебе оставляли желать лучшего, вряд ли меня возьмут в престижный вуз на бюджетную основу, да и надежнее мне было сдавать бутылки, чем экзамены, это был бы реальный способ заработка. Мне немного становилось грустно, что еще один месяц и те, кто провели с тобой большую часть жизни, больше не будут рядом каждый день. Зато я точно успел напиться на выпускном и оставить о себе только самые яркие впечатления, это вызывало на моем лице улыбку. Успокаивал факт, что город, куда я подал документы, был совсем близко и родители будут практически рядом, а некоторые из друзей поступят со мной, и я ничего и никого важного для себя не потеряю.  Перспективы новой жизни, на пороге которой я был, так или иначе радовали меня. Больше , конечно, мое отношение было спокойным, ведь я воспринимал это как один из неминуемых жизненных этапов. Что касается страха, то он был, но я поступал с ним, как с любыми чувствами и переживаниями – отвлекался, чтобы не захлебнуться.

Когда чего-то очень боишься, непременно хочешь от этого убежать. Так было со мной всегда, всю жизнь. Я, кажется, уже не умел воспринимать хотя бы что-то близко к сердцу, все события проходили от меня как бы в стороне, и мне так было удобно( за исключением случаев, когда меня припирали к стенке обстоятельства и «захлебнуться» нужно было специально, чтоб решить проблему). Процесс выброса собственных эмоций был хаотичен, потому что иногда было то, что меня действительно волновало, и реакция на это не заставляла себя долго ждать. Например, на друзей я мог срываться и кричать, если меня что-то не устраивало, если действительно задевало и возмущало. Это была первая стадия реакции – поверхностная. Иногда меня что-то задевало настолько, что даже реагировать на это не хотелось, проще было помолчать, чтобы не привлекать к себе внимания, и тогда я оставался со спокойным выражением лица, но внутри извергался Везувий. В этом редком случае то, что меня задевало, от начала и до конца занимало мои мысли на протяжении долгого времени, но внешне, опять же это не было заметно.  Это стадия вторая – глубинная. Безразличие у меня тоже, как ни странно, делилось. Равнодушие номер 1  - то, с чем я жил почти каждый день, это и было мое «не погружение» в собственные чувства, чтобы уберечь себя от глубинной стадии и постоянных размышлений. Равнодушие номер 2 – когда правда не задевает и не трогает, ничего проще и придумать невозможно. Эти две стадии постоянно граничили во мне. Поверхностная стадия реакции проявлялась только в кругу близких мне людей, а глубинная тогда, когда я не успевал убежать и «захлебывался» в чувствах или когда я не хотел никуда убегать, решив окунуться в тоску и уныние, или когда убегать уже было нельзя. Все, что касалось Алисы и нашего с ней расставания, изначально было в равнодушии номер 1, с редкими проблесками глубинной реакции, а позже вообще перешло в равнодушие номер 2. Все, что имело отношение к скорому началу моей новой студенческой жизни, относилось к равнодушию номер 1 и к глубинной стадии реакции. Вся эта сложная и серьезная схема моих чувств и переживаний выстраивалась в голове долгое время, чтобы я научился контролировать собственные эмоции и реакцию на них, чтобы с первого взгляда невозможно было сказать все равно мне или нет. Защитная реакция дело сложное и требовало от меня достаточных умственных усилий.

Мне не нравилось раскрываться перед обществом, почти никто не знал меня настоящего, даже я сам (потому что элементарно путался, где действительно я, а где применяю свои махинации со схемой чувств и переживаний). Алиса видела мои настоящие эмоции периодически, я давал слабину где-то, мог на какое-то время перестать мыслить рационально и встраивать стратегии, находясь рядом с ней. Зато в последний месяц это дало обратную реакцию, и я полностью закрылся от нее, как черепаха или улитка, и вылезать не хотелось. Она в этот момент была похожа на надоедливых служащих ЖКХ, которые долбят в дверь, чтобы посмотреть показания счетчиков, а у вас там магниты. На ее вопросы я включал «дурака» и отвечал или несвязный бред, или молчал, потупив взгляд (так было и во время последнего разговора)

И все-таки, глядя на Алису, я чувствовал в ней свое прошлое, и мне становилось немного грустно. Если срывать все маски, то очень грустно. Ее образ в целом сулил для меня много воспоминаний. Счастливых и не очень счастливых. Сейчас она шла впереди и пела какую-то песню с подругами, я изредка на нее поглядывал исподтишка, потому что когда-то она была для меня всем. Факт того, что мы были самыми близкими людьми на свете, а сейчас друг другу никто не укладывался в моей рациональной и продуманной голове. Этому нет логического объяснения, как и тому, что мои чувства угасли. Все это ужасно нелепо и глупо, но уже не в моей власти. Теперь Алиса экспонат в моем музее жизни. Музей жизни – это еще один термин, который я сам себе придумал. Это место в моем сознании, где находятся памятные для меня вещи и люди, когда у меня наступает глубинная реакция, то я всегда прихожу сюда, чтобы грустно улыбнуться и ощутить мурашки по телу от разного вида эмоций. Каждый раз, когда она попадала в мое поле зрения, то все во мне кроме лица расплывалось в этой грустной улыбке, но менять и возвращать я так ничего и не хотел, и скорее всего не захочу. Даже совестно будет называть ее «бывшей», это звучит по-хамски и грубо, как оскорбление. Ее образ -  перевернутая страница, оконченная песня, забытое стихотворение, экспонат в музее жизни.  В целом, что-то более возвышенное  и значимое для меня, чем «бывшая».

Все это неимоверно грустно, наверное, но жизнь идет своим чередом, надо уметь что-то заканчивать и начинать новое. Попрощавшись со всеми кроме Алисы, я дошел до своего дома, бросил взгляд на то место, где мы стояли неделю назад, обнявшись, во время последнего разговора, и во мне ничего не дрогнуло, тогда я окончательно понял, что это. Конец.