Бурная слава. Часть вторая. Репетиции. Предисловие

Предисловие к главе 8

Прежде чем рассказать ещё об одном из Гришиных спектаклей, познакомлю вас с Мишей Бубновым. Персонажем эпизодическим и печальным.

 Миша Бубнов, безобидный, забитый человечек, со следами страшной алкогольной деменции и внутри и снаружи. Уже очень давно Миша не употребляет, но водка изувечила его навсегда..  Миша - дегенерат.  В театр он попал в девяностые, когда актёры побежали из профессии зарабатывать на тоненький кусочек хлебушка, кто куда. Мужчин в театрах, особенно в провинциальных не осталось вовсе. В такой вот момент Мишу пригласили – как говорится «за штаны». Тогда он был относительно молод, холост и по своему талантлив.

   С самого рождения Миша слышал музыку, и его тело уже в пеленках двигалось ей в такт. Мама с бабушкой до слез смеялись, как он в ритм дёргает ногами в коляске. При чём, не под радио, не под телевизор, а просто так в тишине.

- Ты поди ж ка, а? Слышит что то! – удивлялась бабушка – Глянь, как ногами то сучит! Будто пляшет!

 На самом деле внутри у Миши никогда не бывало тихо. Миша был заполнен мелодиями под самое горло. Их было много, сотни, тысячи разных, они сменяли одна другую, никогда не повторяясь.

  Однажды по телевизору играл оркестр народных инструментов. Тогда Миша впервые услышал жалейку.

- Баба, что это играет??!

- Это дудочка такая, Мишенька.

 Жалейка весело звенела и пятилетний Миша колотил ногами по дощатому полу с такой точностью и силой что в этом же ритме подскакивали его детский стульчик и валяющиеся на полу игрушечные машинки.

-  Баба, смотри!! Машинки,  как я! А ты можешь?

- А ну ка гляди! – бабушка задорно задрала до колен цветастую юбку и пустилась в пляс за внуком. Миша потом часто, в пьяном угаре вспоминал, как они тогда танцевали  - он, бабушка и жалейка.

- Баба! Я танцевать хочу! – сказал тогда  Миша.

- А хочешь – так и танцуй,  – согласилась  бабушка. И…Миша стал танцевать.

 Он уехал в большой город, окончил там институт. Его даже звали в какой то серьёзный известный ансамбль, солистом. Но он отказался. Жалейка звала его назад в крошечный городишко.

Он вернулся и устроился в Дом пионеров, учителем танцев. И преуспел! Еще как!

    Его детская танцевальная школа гремела по всей, тогда еще, советской провинции. Мишино огромное сердце до краёв было заполнено музыкой, телу его был подвластен любой ритм, но самое главное – Миша чувствовал талант, и как собака безошибочно шёл на его запах. Он ездил по близлежащим деревушкам в поисках детей, в которых он слышал свою жалейку. Миша заглядывал в самые глаза какого нибудь пятилетнего карапуза, и на следующий день мамаша или бабка уже ехали в город покупать своему чаду танцевальную амуницию. Школа процветала. Дети Мишу обожали, а Миша их боготворил.

 Но в конце двадцатого столетия российской глубинке было не до танцев, не до искусства, и уж тем более не до Миши Бубнова. Дворец пионеров, где он работал, закрыли, детей разогнали по домам, а Мише дали пинка под зад.
 
  И вот уже безработный Миша увидел объявление, что в театр требуются мужчины.  И началась в его жизни новая глава.
Актёром Миша Бубнов не был. Он слышал музыку внутри детских сердец и превращал её в танец. Всю свою относительно сознательную  жизнь, Миша прожил среди детей. Оказавшись среди взрослых дядь и тёть, которые только и делали, что выясняли отношения, бухали и плакали, кляня государство, Миша впал в ступор. Он не знал, как существовать в этой реальности.

 Искусство актёрского перевоплощения  Мише не давалось – он не мог запомнить и двух строк текста. Он понимал только музыку.
 Зато, если в спектакле нужно было танцевать – ну тут уж Мише не было равных! Он парил, скользил, летал!  Он не только сам танцевал, он учил других, придумывал танцы для спектаклей, как правило, для детских сказок.

Но это было редко, а в основном ему приходилось разговаривать на сцене плохо выученным текстом.  Всех это раздражало. Коллеги просто не понимали – ну как так?? Чего тут не запомнить то??

- Я учил… - тихо отвечал Миша Бубнов в ответ на цветистые матерные ругательства.

Но следующий спектакль – был по - прежнему полон Мишиных  длиннющих пауз, которые провинциальные актёры называют МХАТовскими, и снова столб матерных претензий поднимался над несчастным Мишей.

 А на каком - то спектакле – он так и сказал, издыхающему от ярости коллеге, который пытался добиться от него нужной реплики:

- Я забыл. – В полный голос. Зрительный зал, естественно, отреагировал. Кто то заржал, кто то возмутился, кто то матернулся. Мишу вызвали на общее собрание. И пропесочили как следует.

«Это непрофессионально!» - кричали актеры.

 « Это безответственно!» - кричал директор.
 
 « Ты дибил!» - кричала Мишина жена. ( На тот момент он был уже женат, и как я поняла неудачно)

 Миша всё это время сидел, закрыв глаза, с детской улыбкой на лице и барабанил пальцами веселую дробь по перилам кресел – внутри у него гремела жалейка!

- Лишение премиальных, отпускных с понижением в категории, - произнес далёкий голос директора.

- Ну что??! Достукался??!! Козёл!! Домой можешь не приходить!! – жена треснула Мишу по голове сумочкой и жалейка замолкла.

 Ни мама, ни бабушка никогда пальцем его не трогали.

Когда Миша пришёл домой, его ключ к замку больше не подходил.  Куда идти Миша не знал, друзей у него не было.

 Тогда он в первый раз в жизни напился. В тридцать лет.

И опять его жизнь повернула в другую сторону.  Водка стала его единственным близким другом, его утешением, его домом. Жил он в театре, в каморке для декораций. Жалейка играла всё реже, всё тише и в конце концов замолчала вовсе. Но самое страшное, что сделала водка – она отняла у Миши способность танцевать. Он попросту забыл.  Он больше не знал кто он, кем был и что делал.


   Время шло. Жена его прижила двоих детей, но замуж не вышла, и официально Миша был отцом.
Как то раз, к нему в каморку пришли аккуратные тётечки из опеки и сообщили, что супруга его официально отказалась от детей и уехала. И он, Михаил Бубнов, должен  либо написать отказ, либо срочно пожаловать в отцовство! Миша  непонимающе таращил похмельные глаза на оставленные ему бумаги. Потом ему привели двух грязных малышей – мальчика и девочку. Миша сидел в костюме волка, в своей каморке для декораций, тщетно пытаясь настроить шипящее радио.

- Михаил Станиславович! Вы забираете детей или мы оформляем детдом. -  Миша тупо смотрел на незнакомые детские лица и пытался думать.

 Вдруг радио громко кашлянуло, и из динамика радостно закричала жалейка! В двадцать первый век прорвался таки оркестр народных инструментов! Миша вздрогнул, перед глазами у него вдруг мелькнула бабушкина цветастая юбка…

- Да, - просто ответил Миша, - это мои дети…

  Двадцатый век закончился. Девяностые отгремели, как ржавый товарный поезд и в стране настало время подъёма. В театр стали приезжать режиссёры, спектакли постепенно обретали художественную ценность, в актёрские карманы потекли тоненькие струйки зарплат. Театр вздохнул и поехал в новое тысячелетие.

 А Миша в бабушкин старый домик, который жена, наверное, забыла отобрать.

  Труппа пополнилась, новыми молодыми артистами, нехватка кадров осталась в прошлом, появились новые спектакли.
 Про Мишу просто забыли. Он приходил на работу, спускался к себе в каморку и сидел там, глядя в стену, пока не надо было идти в садик, забирать детей.
 Он больше не пил.

Сейчас Миша живёт все в том же старом развалившемся домике, без каких либо условий, не моется неделями, поэтому от него всегда страшнейшим образом воняет!!! Воняет потом, нестиранными вещами, нечищеным ртом, детской мочой, прокисшими продуктами. И чесноком!!! Поэтому если он проходит мимо – это испытание даже для самого непритязательного обоняния.

   Как то наша костюмерша Софья Борисовна не выдержала:

- Мишенька!! Один раз говорю – либо ты моешься, либо следующий костюм тебе из твоей собственной шкуры пошьют! Ты воняешь, как четыреста китайцев!!

 Миша принял к сведению и решил проблему. Он бегом побежал в магазин «все по сорок пять» и купил себе целую упаковку маленьких вонючих дезодорантиков.

 Раздевшись в гримёрке до трусов, он с двух рук, перекрёстным огнем щедро оросил, своё немытое тело, а остатки вылил на одежду. Миша остался вполне доволен и искренне думал, что победил. Более того, запах настолько пришёлся ему по вкусу, что эту процедуру он повторял в течение месяца каждое утро, и в радиусе десяти метров стояла жуткая вонь.
Я вознесла не одну благодарность небу, за то что моя гримерка находилась на сцене, куда этот запах доносился не в полном объеме.
Софья Борисовна не оценила  Мишин поступок и пообещала затолкать флакончики ему куда поглубже. Миша не расстроился. Подумал, что сэкономит и ходил, источая свою обычную вонь.


  Конечно же, Лариска тоже хотела его уволить, но не тут то было!! Миша собрал остатки мозга, которые не сожрала водка, подумал, и побежал прямиком до здания прокуратуры. Там он плача сообщил, что у него на горбу двое маленьких детей, а его хотят лишить работы!! Лариске дали по шее, выписали штраф, а Мишу вернули на место.

  Недавно в театре появилась гитара – купили для спектакля.

 Как то я шла мимо декорационного цеха и услышала музыку…

Кто то тихонечко наигрывал «Калинку – малинку» . Струны трогали то нежно и бережно, то настойчиво и порывисто, инструмент то будила, то успокаивала чья то добрая рука. Простенький мотив звучал виртуозно.

- Кто это играет?? – спросила я у Гриши.

- Ээто Миша - , был ответ.

Значит, слышит еще свою жалейку подумалось мне. Редко, но слышит. 

  В общем, он числится в актерах, но на сцену его выводят в крайнем случае. Если надо что то вынести или унести с площадки во время спектакля. Если же все таки выпадает ему роль какого либо персонажа, как правило, в детской сказке, на Мишу нападает ужас. На лице его появляется извиняющаяся улыбка. Жалкая. Тоскливая. Страшная.Страшная, потому что добрая.

 Водка отняла у Миши всё – только вот доброту отнять не смогла.