Эрих Фромм о способности страдать

Каждый раз меня поражает в Эрихе Фромме способность этого человека рассуждать о том, что волнует и меня тоже. Волнение - это чувство, которое не относится к слову "ИМЕТЬ". Я испытываю волнение каждый раз от того, что кого то интересует и волнует тоже самое, что и меня. Я испытываю связь с этим человеком на уровне духовности, когда он затрагивает темы "человека" и его формирования и развития в обществе. Эрих Фромм занимался социологией.

Сегодня меня волновало многое, но остановлюсь на его понимании страданий.

Как раз недавно я переслушала видеоролик Владимира Соловьева, где он презрительно говорит о страдании и своей неприязни к русской классической литературе по причине того, что в каждом произведении классика так или иначе затронута тема страданий. И это естественно, потому что страдания составляют часть человеческих переживаний, и иногда большую часть человеческой жизни.

Отчего же тема страданий сегодня обходится стороной и презирается современными писателями? Оттого, что страдания исчезли из нашей жизни? А может, кто то думает, что если не вспоминать о чём то, то это исчезнет само собой? Или кто то хочет делать вид, что страдания - это нечто чуждое человеку?

Чтобы объяснить уважаемому кем то публичному человеку, насколько он не умён, достаточно противопоставить ему человека умного и образованного, который имеет огромный багаж знаний разного рода литературы и опыт работы психоаналитиком.
Что же Эрих Фромм пишет о страдании?

"... в нашем веке значительно снизилась способность к сопереживанию. Да и СПОСОБНОСТЬ СТРАДАТЬ - тоже почти исчезла... каждый живёт в таком отчуждении, в таком разладе с самим собой, что не способен в полной мере даже осознать свои страдания. Люди воспринимают свои страдания как некую данность, как хронический больной, привыкший к своей боли, замечает её лишь тогда, когда интенсивность её превосходит обычную меру...Страдание - это единственный аффект, который свойственен всем людям и даже, возможно, всем живым существам, обладающим способностью ощущать. Поэтому страждущий человек находит утешение в человеческой солидарности, когда узнаёт о всеобщем характере страдания.
Существует очень много людей, которые ни разу в жизни не испытали счастья. Но нет таких, кто бы ни разу не страдал. И как бы люди не пытались вытеснить из сознания свои переживания, вряд ли удастся найти человека, который бы прожил жизнь без страданий. Поэтому сочувствие нераздельно связано с любовью к человеку. Где нет любви, там не может быть сопереживания. Противоположность сопереживанию - равнодушие, и равнодушие можно определить как патологическое состояние шизоидного характера. А то, что называют любовью к единственному отдельному человеку, нередко оказывается всего лишь зависимостью; кто любит лишь одного-единственного человека, не любит никого."

После всего вышесказанного, понимаю, отчего Владимир Соловьёв так презирает страдания и пытается нам внушить, что они лишние в этой жизни. Ему ведь необходимо оправдать себя и своё равнодушие к страданиям своего народа, который стенает от нищеты и невозможности реализовать свои способности в постиндустриальном обществе. Он хочет сам себя убедить в том, что страдания не нужны человеку, потому что он сам боится и не хочет страдать. Его малодушие понятно, но оно никак не способствует тому, что страданий станет меньше только от того, что никто не будет читать русскую классику. Его обвинения в адрес Толстого и Достоевского, Островского и Гоголя просто смешны.

К нему присоединяется и господин Невзоров, который тоже не хочет пострадать вместе со своим народом в знак солидарности и сопереживания.

От обеих этих личностей исходит их некрофильная ориентация и ненависть к жизни, несмотря на их кажущееся стремление к благоденствию и процветанию.

Благоденствие, по Фромму, это не всегда отсутствие страданий, а богатство - это не всегда благоденствие. Противоположность благоденствию - это отсутствие радости жизни, подавленность и депрессия. А благоденствие - это жизнелюбие.

И как бы не казались эти двое успешными и интеллигентными людьми, от них не исходит ни радость жизни, ни жизнелюбие. Трудно даже представить этих людей искренне смеющимися от всей души или спонтанно проявляющими свои чувства. Все их слова и движения тщательно продуманы и соответствуют тому образу, в который они себя поместили, но в этих образах нет ничего живого и притягательного. В них есть только очарование и магнитизм смерти для человека, стремящегося к разрушению и саморазрушению. Их образы привлекательны только для таких же некрофилов, как и они сами.