Путь Ильи Габая. Театр

Что остается еще делать в этом болоте, среди воинственных куликов, как не отстаивать свои честь и свободу – свою душу живу. Даже если это слишком рано -  до звезды

Но кем бы хотел я быть в начале,
Когда жертвенность и геройство
Были позором, болью, печалью!?
Вот моя мука. Мое беспокойство.
Илья Габай

   Вы любите школьный театр, читатель? Нужен ли  вообще театр школе?  В последний раз я стоял на сцене школьного театра   в инсценировке  Габая 14 декабря 1965 года. Кажется, обычный вечер, посвященный декабристам,  не юбилейный,  обычный,  да не совсем. 5 декабря 1965 впервые Габай с друзьями     вышел  на Пушкинскую площадь на митинг гласности, протестовал против ареста Синявского и Даниэля. Их было даже не триста, как спартанцев, всего двести и вышли они до звезды.  Габая задержали, но отпустили, а через месяц все-таки арестовали,  и ушел он из нашей школы навсегда.
   Странно, школьные уроки я помню смутно, а вот школьные спектакли  остались  в памяти навсегда, хотя было их не так много. Есть какая-то магия в театре. О хороших уроках иногда говоря – это был настоящий спектакль! Именно таким Габай вспоминал, например,  вдохновенный урок по «Сыну артиллериста»  своего друга в алтайской деревушке  Парфеново. Была такая традиция отправлять  по распределению учителей  без московской прописки в места весьма отдаленные.  Даже не представляю, как спектакль  удался  другу Габая.  Мне повезло больше, впервые я получил роль Кая в «Снежной королеве», но запомнилась и вполне второстепенная роль ворона. Еще более странно, что довелось мне играть роль злодея воспитателя, названия пьесы уже не помню,  воспитатель  детского дома преследовал  маленького героя, преследовал на мотоцикле. Помню, как  я  зашел в бар, ударил кулаком в кожаной перчатке по столу  и потребовал кружку пива. За кулисами наши режиссеры пионервожатые шептали, чтобы я требовал громко и басом. С тех пор детский дом представлялся мне местом ужасным, а воспитатели злодеями. Довелось и Габаю недолго побывать в детском доме,  и это было для него самое тягостное воспоминание.
 
    Восстание декабристов в разные эпохи воспринимали по-разному. Были декабристы кумирами, жертвами, героями, а в последние годы заблудшими душами. Кем были декабристы для Габая и его друзей?   Каково это выйти на площадь до звезды?  Народ шестидесятников не понял и не принял, а потом и вовсе забыл.Понятия прав человека, свобода, оказались не востребованы. Народ привык жить в рабстве, декабристы и шестидесятники вышли слишком рано, до звезды.  То, что тема для Габая была действительно важной,  доказывает  сценарий к фильму  «До и после» по произведениям Тынянова, а когда Габай попал в заключение, из Сибири он просил жену прислать новую книгу о Михаиле Лунине, самом таинственном декабристе. Как он мог сохранить себя, как личность среди тюремщиков и уголовников в течение десятилетий?  Но, кода я в тот вечер стоял на сцене,  о смешном на первый взгляд Кюхле я не имел ни малейшего представления, хотя имя это от Габая слышал, но Тынянова не читал.  За моей спиной, освещенная лампами,  горела «Сенатская площадь». Не представляю, кто в школе мог создать такое огромное полотно для декораций. Я стоял на сцене и читал … «Папиросный коробок» Багрицкого.
Раскуренный дочиста коробок,
Окурки под лампою шаткой…
До сих пор помню свое первоначальное разочарование. Мне предложили не послание Пушкина, а творение программного поэта, знакомого тогда всем по «Смерти пионерки».
В ослиную шкуру стучит кантонист
(Иль ставни хрипят в отдаленьи?) ..
А ночь за окном, как шпицрутенов свист,
Как Третье отделенье
……………………………….
 Пять сосен тогда выступают вперед,
Пять виселиц скрытых вначале;
И сизая плесень блестит и течет
По  мокрой и мыльной мочале ..

       Габай сказал мне всего несколько слов, объяснив, кто такие кантонисты и почему они стучат в ослиную шкуру. Что такое шпицрутены и мыло с мочалкой  и  Третье отделенье я и сам догадался. Но истинное понимание пришло через много лет. Наверное, Габай был прав -  не стоит подросткам  подавать все на тарелочке, иначе они думать разучатся. Прочитают и забудут. Стихотворение Багрицкого было совсем не эпическим, сюжетная поэзия, похожая на программные стихи Маяковского. Только у Маяковского на дачу в жаркий вечер приходит солнце, чтобы погонять «стаканов до тысячи» чая, а к Багрицкому в его унылый дом с протекающей крышей  в Кунцево, в холодный дождливый день вваливаются декабристы, всего лишь два,  Рылеев и Каховский. Выбор не случайный. Убивать или не убивать.  Поэт Рылеев считал, что нужно Конституцию добиваться  мирным путем и полки на площади неподвижно стояли под пушечным огнем. Каховский жаждал убивать и убил. Довелось и мне на подмостках постоять на Сенатской площади. Спасибо Габаю.

    Были у Габая и другие спектакли в школе, но я в них не участвовал. Зато побывал в театрах на пьесах, изучаемых на уроках литературы. Когда в Москву приехал театр Товстоногова, Габай повел своих пятиклашек на «Горе от ума», а потом в Малый театр на тот же спектакль в постановке Симонова (Фамусова играл Царев), чтобы сравнить текст Грибоедова и его прочтение у разных режиссеров. Разномыслие, инакомыслие в литературе существовало всегда в отличие от политики. И таким инакомыслящим, в обществе охотно принимаемым за сумасшедшего,  был Чацкий.  Но после  спектакля сочинение я писал о Молчалине. Исписал за два часа почти всю тетрадь с огромным количеством ошибок, и получил рецензию от Габая, которую хранил много лет, целую страницу красными чернилами. Эти слова стоят в моей памяти, как огненные строки на стене на пиру Валтасара. В них и похвала и предупреждение.
И,  конечно,   я помню многое из того, что Габай говорил о книгах.