Людоеды

Я сильно опаздывал на свидание. Всему виной была скверная манера моего начальника вызывать к себе якобы по делу, не терпящему отлагательств, буквально за пять минут до окончания рабочего дня. Как уже не раз бывало, в результате нескольких первых минут общения сроки неотложного дела сдвинулись на середину будущего квартала, и разговор ушел далеко в сторону. Прошло полчаса, затем час, а душещипательной беседе конца не предвиделось. Бурные излияния шефа на тему отдаленных светлых перспектив нашей фирмы все больше походили на бред параноика. Рассуждая о новой схеме поставки комплектующих откуда-то с конверсионного производства в Самарской области, он так размахивал руками, что даже сбил на пол графин с водой, стоявший на краю его массивного письменного стола. Странно, но графин почему-то не разбился, но что было еще более странным, – его падение совершенно не удивило начальника. Он принял сей необычный случай как должное – упал, значит, так оно и должно было случиться, а не разбился – тем лучше. Не прерывая бурного монолога, он нагнулся, поднял графин с пола и машинально поставил его на прежнее место. Затем обошел лужу разлившейся воды и встал прямо напротив меня. Упершись воспаленным взглядом круглых птичьих глаз мне в переносицу, начальник навис надо мной Монбланом и буквально выплеснул на меня бурный водопад оригинальнейших и перспективнейших с его точки зрения идей, рожденных не иначе как в ночных творческих кухонных бдениях во время бессонницы. При этом из его рта вместе с бурным словесным поносом вылетал такой густой рой мелких брызг слюны, что нижняя часть его лица как будто растворялась в вонючем, омерзительном тумане. К горлу подступала тошнота, и я поспешно отодвинулся от него подальше, для чего пришлось буквально вдавиться всей плоскостью своей спины в мягкую кожаную спинку дивана.

Подобные ситуации с вызовами пред светлые очи начальства в явно неподходящее время случались довольно часто, никак не реже двух-трех раз в неделю и продолжались уже который год. При этом подразумевалось, что начальник, выделяя меня из многочисленной толпы подчиненных, приближая к себе, посвящая в свои планы и делясь сокровенными мыслями на такую близкую ему производственную тему, оказывает тем самым мне большое доверие и даже честь,. Ко всему прочему, нашему шефу скоро исполняется шестьдесят, возраст критический, пенсионный, и не вредно начинать думать о преемнике. А я – вот он, совсем рядом. Хотя и относительно молод, сорока еще нет, но, чем черт не шутит, может и обрыбится мне, выгорит дело, в конце концов, упадет вдруг сверху и на мою грешную голову манна небесная. За перспективу наследовать хлебное начальственное кресло можно вытерпеть и не такие вещи, как запах из шефского рта и бесконечное словоблудие в нерабочее время. Вот я и продолжал исправно играть роль почтительного ученика и возможного преемника уже который год, задавив на корню собственное самолюбие и не относящиеся к делу эмоции.

Но сегодня начальник был совершенно нестерпим. Он потерял всякую меру, переступил все мыслимые и немыслимые границы разумного, тактичного поведения. Сверкая взглядом своих выпуклых, горячечных глаз, он неожиданно перескакивал с темы на тему, походя затрагивал самые разные аспекты работы фирмы. Создавалось впечатление, что он решил сегодня выговориться сразу на год вперед. При этом ему совершенно неинтересно было мое мнение, моя реакция на его слова. Он хотел все сказать сам, и этому неистовому словоизвержению не было конца.

Наконец, когда диким зайцем, незаметно скосив глаза на часы, висящие на стене за декоративной пальмой, я увидел, что его монолог длится уже больше часа, терпение мое, наконец, лопнуло. Резко поднявшись с дивана, я молча пошел к выходу. Буквально физически я ощущал своей спиной взгляд шефа. Этот взгляд пронзал меня насквозь, вызывал дрожь в коленях и поднимал до немыслимой величины давление крови в моем мозгу. Я чувствовал, как моя голова раздувается, словно воздушный шар! Еще мгновение, и она лопнет с оглушительным треском, залив все вокруг ошметками моих мозгов вперемежку с кровью. Но, самым удивительным было то, что за моей спиной стояла тишина! Мертвая тишина царила у меня за спиной, казалось, мой начальник напрочь откусил свой язык и никак не может его проглотить или выплюнуть! Видимо, язык застрял у него в горле и перекрыл все дыхательные пути, не давая произнести ни звука.

Да, эти несколько шагов по кабинету начальника от дивана и до входной двери дались мне непросто. Ноги как будто налились свинцом, все окружающие предметы  потеряли устойчивость, все поплыло, как в тумане. Но, когда я, уже шагнув за порог, оглянулся напоследок перед тем, как захлопнуть дверь… Лучше бы я этого не делал… Начальник смотрел в окно, совершенно забыв про меня. Он имел какой-то жалкий и потерянный вид. Куда делись его пламенный порыв, неудержимый энтузиазм и такое неподдельное недавнее оживление? На мгновение противная искра жалости пронзила мне сердце, и я даже чуть помедлил, прежде чем с грохотом захлопнуть за собой входную дверь в кабинет.

За стенами нашего учреждения уже наступил май. Все было в цвету, какие-то неведомые, пряные ароматы бродили по земле. Они манили, звали куда-то в волнующие дали, бередили душу.

Прошло уже целых полчаса от условленного времени. Лена вполне могла обидеться и уйти. И была бы права. Девушка совсем не обязана, придя на свидание, вас ожидать часами. Но, когда я подъехал к углу сквера, что за Домом колхозника, то сразу увидел голубое платье в белый горошек и копну светлых волос, собранную на затылке в длинный хвост. Лена ждала меня.

В конце марта я выбрался на премьеру спектакля городского драматического театра. Давали что-то из Островского. Я терпеть не могу наше провинциальное искусство. Скажу больше, я не понимаю, зачем оно вообще существует. Исчезни вдруг эти бесчисленные сонмы самостийных живописцев и поэтов-самоучек, мнящих себя, по меньшей мере, Дали и Бродскими, растворись без следа замшелые труппы актеров-пенсионеров тмутараканских театров драмы и комедии, псевдонародные хоры, последние сто лет поющие одну и ту же вечную «Дубинушку» - никто бы и не заметил…
Но в тот пятничный мартовский вечер делать мне было совершенно нечего, и я клюнул на Островского. Просматривая местную газету, наткнулся на объявление о спектакле. Оно было совсем крохотным и незаметным, это объявление, находившееся в правом нижнем углу четвертой страницы, но я все же разглядел его. И, конечно напрасно это сделал.

Уже через пять минут после начала спектакля я начал сожалеть о своем порыве, а через десять – впал в отчаяние. Спектакль, как я собственно и ожидал, был откровенно слабым. Сколько раз уже случалось подобное, но все время почему-то наивно рассчитываешь на чудо и ждешь невозможного. А вдруг, вдруг сегодня прорежется! Выплеснется на берег зрительного зала взвихренная, бушующая волна того настоящего, реального и в то же время запредельного прочтения жизни! Почему бы и нет, а вдруг? Неужели не бывает чудес в нашем мире? Где там. Может, и бывают, только не со мной. Смотреть на сцене было не на что и не на кого. Через пятнадцать минут я уже окончательно переключился, забыл про сцену и откровенно глазел по сторонам.

Городской театр занимал дворец постройки начала двадцатого века бывшего купца-миллионщика. Лепные, разухабистые потолки, громоздкая, невообразимых размеров люстра, нависшая блистающей махиной над головами зрителей – все это производило нелепое, гнетущее впечатление. Дешевая роскошь, одним словом. Великим вкусом миллионщик да и последующие хозяева особняка явно не страдали.

Несмотря на премьеру, в зале сидело всего человек пятьдесят зрителей, из которых примерно половина явно отбывала обязаловку. Это были школьники, культпоход для галочки на спектакль русского классика во время весенних каникул. Они жевали «Дабл минз», хрустели чипсами, обсуждали текущие, животрепещущие проблемы своего переходного возраста, – в общем, все делали абсолютно правильно и естественно. Но с ними находилась учительница, которая никак не соглашалась с подобной самооценкой поведения своих подопечных в стенах храма культуры. Она, бедная, изо всех сил пыталась их урезонить, остановить, направить в прокрустово ложе своего понимания мирового порядка. Это удавалось с трудом, и тень отчаяния порой набегала на ее бледное, печальное лицо.

Я присмотрелся к ней повнимательнее, благо времени было предостаточно, и смотреть больше было не на что, не на сцену же. Типичная учителка средних школьных классов, недавняя выпускница педа. Чем-то она напоминала растрепанного, растерянного воробышка, отправившегося из родительского гнезда в первый самостоятельный полет. И шальной-то ветер играет им, легко подбрасывая его щуплое тельце в потоке упругих струй и неожиданно швыряя о шершавую, грубую стену высокого дома, и страшилище-ворон готов долбануть его острым, как бритва, клювом ни за что, просто так, вернее, просто за то, что он такой слабый и беспомощный, и даже родители почему-то косятся на него, отец недовольно верещит что-то явно про него на своем воробьином языке, капает на мозги сидящей рядом, на толстой ветке матери. Острый носик, белесые редкие волосы, тонкая шейка, выпирающие угловатые ключицы – воробышек, он и есть воробышек.

После антракта я не вернулся в зал, это уже было выше всех моральных сил, которыми располагал в тот вечер. Стоял за стойкой в буфете, потягивал из высокого массивного стакана теплое пиво и ожидал окончания спектакля. Потом в жиденькой толпе выходящих из зала зрителей подошел к ней.

Первое впечатление оказалось верным. Действительно - пед, действительно, преподавательский стаж – всего два года, действительно – тяжелая жизнь: нет отца, больная мать и сволочи-соседи в остальных двух комнатах трехкомнатной коммунальной квартиры. Все было при ней, и я поблагодарил судьбу за такой неожиданный подарок.

- Костя, что с тобой, ты расстроен? – Лена смотрела на меня с непередаваемым выражением искреннего сочувствия и всепрощения. Натуральный ангел во плоти, не больше не меньше.
- Извини, я опоздал.
- Я думала, с тобой что-то случилось.
- Нет, со мной все в порядке, просто задержался на работе.
- Я волновалась за тебя, нет и нет.
- Ну, это ты напрасно, - я не выдержал, - мало ли что может помешать, мы вполне могли бы и не встретиться.

Тут я, конечно, кривил душой. Все это было так, формально верно, но только не для сегодняшнего вечера. Именно сегодня нам обязательно нужно было увидеться, не разминуться, этим и объяснялась моя некоторая нервозность по поводу своего опоздания.

Лена смотрела на меня с такой искренней обеспокоенностью, так давила на психику, что я вынужден был поскорее прервать эти излияния нежных чувств и переменить тему разговора.

- Каким временем ты располагаешь сегодня? – несколько неуклюже спросил я.

Мы уже забрались в мою «пятерку» и продолжали разговор в салоне автомобиля. Радиостанция "Свежий ветер" передавала Поля Мориа. Сказочная мелодия времен моей молодости тихо струилась из приемника и как бы обволакивала нас нежным, бархатистым покрывалом.

- Маму уже накормила, значит, часов до десяти я свободна, - после некоторой паузы сказала Лена.
- Тогда у меня такое предложение, - несколько неестественным, наигранным тоном заговорил я.- Мы сейчас поедем в одно место, тут недалеко, я познакомлю тебя со своими друзьями. Идет?

Лена повернула ко мне голову и спросила с удивлением:
- Ты никогда не говорил про своих друзей, кто они?
- Кто они? Обычные люди, сама увидишь, познакомишься. Так что, едем?
Лена почему-то замялась:
- Может, не стоит? Я как-то не настраивалась…
- Ничего, не беспокойся, все будет нормально.

Лена замолчала, я перевел дух и тронул машину с места.

Через полчаса мы уже достигли цели нашего путешествия. Это был одинокий домик на самом берегу небольшой речушки со странным названием Плешивая Шенталка, разрезавшей огромный лесной массив, обнимавший город с северо-запада, на две примерно равные части.

Крохотный домик с побеленными стенами стоял в тесном окружении цветущих яблонь. Через сад, вниз по склону к нему петляла узкая дорожка, выложенная битым красным кирпичом, побуревшим от времени. Лена осторожно ступала рядом, опираясь на мою руку. И молчание ее было как нельзя кстати, бестолковая болтовня не бередила душу.

Я не люблю весну, потому что весной приходит Это. Оно может нахлынуть внезапно, смять тебя, исказить давно ставшие привычными картины окружающего мира. Все вокруг в мгновение ока меняется, расцветает невиданными, фантастическими красками, наполняется каким-то новым, неожиданным содержанием, и ничего невозможно с этим поделать. Все твое существо воспаряет ввысь, ты дышишь полной грудью и рвешься куда-то вперед и вперед, раздвигая своим духом пределы мироздания. Ты забываешь обо всем на свете в пламенном порыве... А потом вдруг все проходит, от пережитого остается лишь тяжелое похмелье и мучительное чувство обманутых ожиданий.

И сейчас, находясь рядом с Леной, я понял, что меня снова захватывает тот взбалмошный весенний вихрь. Я чувствовал к девушке все возрастающую, безграничную нежность. Я смотрел сбоку на ее разгоряченное быстрой ходьбой, пылающее лицо, на стянутый на затылке хвост волос пшеничного цвета, на бьющую родничком синюю жилку под розовым маленьким ушком – и терял себя. Не в силах преодолеть мгновенно возникшее влечение, я притянул ее к себе и ощутил в своих руках манящее трепетание женского тела. Оно дрожало, манило, звало к себе, и не было сил противостоять этому безотчетному напору стихии. Засуетившись, я возбужденно огляделся по сторонам в поисках укромного места. Лена, казалось, вполне разделяла мои чувства, покорно склонив дышащую жаром голову на мое плечо. Наконец, разглядев в океане белоснежного яблоневого цвета темное пятно покосившейся скамейки, я повел туда девушку. Сорвавшаяся ветка остро резанула щеку, но я, не обратив никакого внимания на боль, лишь машинально отвел яблоневый куст в сторону. Я был полностью поглощен ожиданием неслыханного счастья и не видел больше ничего вокруг.

Я усадил девушку на скамейку и положил руку на ее грудь. Это движение было совершенно непроизвольным, я лишь следовал могучим импульсам, исходящим из моего организма. Лена прикрыла своей ладошкой мою ладонь и взглянула мне в глаза. Бездонная пропасть была в ее взгляде, бездонная пропасть, которая неудержимо манила своей загадочной, таинственной глубиной.

- Костя, ты хочешь этого? – как будто издалека донесся ее глуховатый, какой-то воркующий голос. И вся тональность вопроса, весь его подтекст служили уже и ответом, положительным ответом.

И, тем не менее, я решил озвучить свой ответ, произнести его вслух.

- Лена, Леночка, я люблю тебя, - шептал я лихорадочным шепотом прямо в ее пылающие губы, перед тем как наши уста сошлись в долгом, мучительно сладком поцелуе. Я уже не принадлежал себе, моими действиями кто-то руководил свыше, я лишь покорно следовал его указаниям.

Какой-то хаотичный калейдоскоп сцен, разорванное на отдельные лоскуты полотно окружающего жизненного пространства. Я и она, только мы во всей бесконечности этого мира. Два человеческих тела, которые стремятся слиться в одно целое в неудержимом, яростном порыве.

Первый лоскут. Она боком сидит у меня на коленях, охватив кольцом рук мою шею. Острые холмики грудей чуть подрагивают у моего лица. Я притягиваю Лену к себе и ощущаю дурманящий чистый запах ее тела, который, смешиваясь с ароматом цветущих яблонь, кружит голову. Мир качнулся, двинулся с места и со все возрастающей скоростью в бешеном танце закружился вокруг нас.

Второй лоскут. Ее лицо, огромные черные глаза, холодок ее тела, обтекающего меня со всех сторон, поиск цели и начало сладостного движения по волнам бушующего океана.

Третий лоскут. Напряжение достигает немыслимой величины. Мое тело, не в силах ему противостоять, вдруг распрямляется как пружина. Я встаю. Мир взрывается ослепительной белой вспышкой, и затем все вокруг постепенно меркнет в оглушающей серости надвигающегося вечера. Остывающий жар ее влажного тела.

Неожиданно какое-то постороннее движение в просвете между деревьями привлекло мое внимание. Я посадил Лену рядом с собой на скамейку и, поднимая с земли разбросанную вокруг одежду, пригляделся.

Из-за раскидистой яблони с крупными желтоватыми кувшинками цветов вышли двое. Они были в каких-то нелепых, чересчур ярких, блестящих халатах желтого цвета с крупными, вышитыми на них, красными и фиолетовыми цветами. Они, посмеиваясь, уверенно приближались к нам.

Лена испуганно схватила меня за локоть:
- Кто это?
Она была еще практически обнаженной, только натянула юбку на голое тело. И я ответил ей:
- Это мои друзья.
Лена вздрогнула, нервно повернула ко мне голову:
- Останови их, я оденусь!
- Не волнуйся, все будет в порядке.

Двое подошли и остановились в двух шагах от нас.

- Ну, что, голубки, наворковались? – произнес веселым голосом один из них, высокий и тощий. – Вижу-вижу, все у вас хорошо, полная идиллия и душевный комфорт.

И он, сцепив средний палец правой руки с большим пальцем в кольцо, одобрительно потряс его перед своим лицом. Второй из них, низенький, пухлый и румяный, улыбаясь, стоял рядом и обнимал длинного за талию.

- А теперь идемте в дом, гостями будете.

И сладкая парочка, развернувшись, скрылась за ветвями яблонь.

- Странные какие-то, - прошептала Лена. - Костя, может, уйдем отсюда?
- Нехорошо, обидим хозяев, они нас уже видели, так что собирайся и - вперед заре навстречу.
- Какой заре? – Лена недоуменно взглянула на меня.
- Песня такая была, пошли.

Я приходил во все большее и большее раздражение. Новое нутряное, сосущее чувство властно и беззастенчиво овладевало мной. Удушливое чувство безудержного, тяжкого, весеннего похмелья. Оно было уже здесь, оно пришло и целиком поглотило меня.

Я ненавидел этот цветущий сад, напоенный дурманящими ароматами воздух, девушку, шедшую рядом со мной, я ненавидел самого себя. Все в этом мире было не так, шло не по тому пути, не к той цели. Ощущение чудовищной ошибки, ценой которой была моя нелепая жизнь, переполняло меня. Я мучительно стремился разорвать паутину, опутавшую меня, душившую меня, не дававшую вздохнуть полной грудью. И не было сил терпеть дальше эти мучения!

Я толкнул внутрь низенькую дверь домика, и она со скрипом отворилась, обнажив черный створ входа. Пригибаясь, мы вошли внутрь, оказавшись в узкой темной прихожей. Следующая дверь вела в единственную комнату маленькой избенки.

Дрожа от бурлящей через край злости, я переступил порог комнаты и втащил за руку неожиданно начавшую оказывать сопротивление Лену. Она уперлась руками в дверной косяк и никак не хотела входить. Это было настолько вызывающее, беспардонное поведение, что я буквально вспылил:

- Ты чего? Заходи скорее, что ты дергаешься!

В полупустой комнате с полуоборванными старыми обоями находились лишь широкая, разобранная кровать, стоящий у единственного окна массивный деревянный стол на толстых резных ножках да три колченогие табуретки. На кровати, свесив голые ноги, лицом к нам сидели эти двое в распахнутых халатах и увлеченно мастурбировали друг другу. Их руки путались в складках халатов, сталкивались между собой, но не прекращали своего непрерывного движения.

- О, боже, - Лена дернулась назад, но натолкнулась на мою грудь, чем окончательно вывела меня из себя.

- Что ты все прыгаешь, коза долбанная? – я в высшей степени раздражения резко и сильно толкнул ее от себя.

Девушка пролетела через всю комнату, оступилась и ударилась головой о край стола. Осела на пол, испуганно и недоуменно глядя на меня.

- Костя, ты что, зачем? – струйка крови извилистой дорожкой медленно ползла по ее щеке вниз, затекала в глубокую ложбинку под ухом.

- Ах ты, сука, ты еще спрашиваешь, зачем? – в исступлении закричал я и склонился над ней.- Ты еще спрашиваешь, зачем?

Я приподнял ее за плечи и тряхнул изо всех сил. Она ударилась затылком об угол стола, застонала и обмякла в моих руках. Голова склонилась набок, глаза ее закрылись. Это мне еще больше не понравилось. Я совсем рассвирепел. Вид беспомощного женского тела вызывал у меня буквально конвульсии злобы. Мне хотелось бить и бить его, ломать, втаптывать в землю. Я поднялся и пнул ее несколько раз в живот.

- Остановись! – я повернулся на повелительный голос, раздавшийся с кровати. - Ты все сделал правильно, теперь подойди сюда и возьми жертвенный нож.

Краснощекий толстяк, сидящий на кровати, протягивал мне руку, в которой холодной искрой блеснуло длинное лезвие.

Я согласно кивнул головой и шагнул к кровати.

- Бери, бери и поспеши, если хочешь доставить нам настоящее удовольствие, - толстяк совал мне рукояткой вперед нож, а сам подергивался, явно в предвкушении надвигающегося оргазма. Рука худого соседа мелькала в его паху, все ускоряя и ускоряя свое движение.

Я тупо смотрел на них, держа в руках нож, но раздавшийся сзади стон заставил меня очнуться. Лена приходила в себя и пыталась приподняться с пола. Но руки ее скользили по гладкой поверхности, и она снова падала лицом вниз прямо в лужицу натекшей крови. Я с тихим бешенством следил за ее беспомощным барахтаньем, и волна ненависти с новой силой поднималась в моей душе. Я понял, что, если в ближайшее мгновение не уничтожу это существо, не дам выхода бушующему внутри меня пламени, то сам немедленно сгорю дотла в этом дьявольском огне.

Подхваченный вихрем ненависти, почти в беспамятстве я опустился на колени перед Леной и занес над ней нож. Бесконечный ужас в распахнутых глазах. Слабая попытка отвести первый удар. И для нее все закончилось, она испустила дух. Я машинально нанес еще несколько ударов по бесчувственному телу, но запал мой быстро спадал. Весь забрызганный кровью, я поднялся с колен.

Похмелье заканчивалось. Сзади, осоловело закатывая глаза, кряхтел толстяк. Зрелище закончилось, по-видимому, слишком быстро, и он не успел кончить. Я оглядывался по сторонам, не понимая, где нахожусь. Туман в голове быстро рассеивался, и наступало быстрое отрезвление. Злоба прошла, накатывали тупое, безразличие и апатия.

Я почувствовал, как на плечо кто-то положил мне руку. Это был длинный мужик, я вспомнил его имя, Егор. Он что-то говорил мне, но я не сразу разобрал его слов.
- …положим на стол, - донеслось до меня. Он указывал пальцем на тело Лены. Машинально подхватив его под мышки (длинный держал за ноги), я неловко поднес мешковатое тело к столу. Оно как-то сворачивалось в руках и норовило выскользнуть на пол. Перехватив поудобнее, я взгромоздил его на стол.

- Ну что, приступим? – к столу, в нетерпении потирая руки, подошел и толстяк. Он нагнулся и поднял с пола нож, куда я его уронил некоторое время назад. Не дожидаясь ответа, он пилообразными движениями начал резать горло Лены. Мгновенно все вокруг вымокло в крови, обильно сочащейся из все увеличивающейся раны на ее шее.

- Да, много уборки будет, - озабоченно проговорил длинный, оглядывая мясницкую, потом остановил тусклый взгляд на мне. - Мы сейчас освежуем продукт, остатки прикопаем в подполе, а ты выйди пока, освежись, прогуляйся, ужинать позовем. Ты свое отработал, теперь дело за нами.

Я был как зомби. Я был полностью опустошен. Выбравшись за порог избушки, я присел на завалинку дома и обхватил голову руками. Я находился в полузабытьи; по-видимому, прошло довольно много времени, потому-то очнувшись и оглядевшись по сторонам, я вдруг увидел, что все вокруг померкло, подступала ночная темнота. Она лохматыми, липкими щупальцами подбиралась к моим ногам, к моему телу, тянулось к горлу, обволакивала меня своим клейким покрывалом, все более уплотняясь и пытаясь охватить меня со всех сторон.

Я резко вскочил на ноги, пошатнулся, но устоял на ногах, опершись на стену дома. Напуганные посланцы тьмы отступили на шаг и замерли в нетерпеливом ожидании. Я ясно видел омерзительное шевеление студнеобразной черной массы, хаотично всплескивающейся навстречу мне короткими отростками, напоминающими ладони рук с обрубками пальцев. Пересилив себя, я сделал шаг навстречу затаившейся тьме. Огрызнувшись всплеском мериадов тонких, как волос, щупальцев, тьма опять немного отодвинулась и замерла, пенясь и плотоядно подрагивая.
 
Я смотрел на игры света, льющегося из окна дома, с фантомами ночи и вполне осознавал иллюзорность последних, однако никак не мог оторвать своего взгляда от завораживающе жуткой игры светотени. И тут в плотной тишине сада я услышал какие-то звуки. Через мгновение я понял, что это была тихая мелодия, звучащая где-то вдали. Окаменев, я прислушался и сумел с трудом разобрать лишь отдельные такты какой-то симфонической пьесы. Да-да, на пределе слышимости, но я все же различал ноющие голоса скрипок, переливчатую трель фортепьяно, глухое уханье медной группы! Без сомнения это играл симфонический оркестр и играл совершенно незнакомую мне, но прекрасную и грустную мелодию. Каким-то образом такты мелодии становились более отчетливыми, более ясными в ночной тиши, как будто кто-то медленно вращал регулятор громкости, постепенно прибавляя и прибавляя звук. Мелодия ширилась, захватывала все больше и больше пространства, становилась все более полифонической и сложной. Наконец, зазвучало все вокруг, торжественная, могучая мелодия заполнила собой весь мир! Каждый куст, каждая пылинка, каждый атом этого мира зазвучали в удивительной гармонии друг с другом, внося свой посильный вклад в свободно текущее течение таинственной музыки! И эта музыка захватывала меня целиком, проникала в каждую клетку моего тела, заставляла меня самого звучать с нею в унисон. Я дрожал в немыслимом восторге от странного ощущения прикосновения к чему-то сакральному, неземному и бесконечно величественному.

- Друг, заходи, все готово, - раздался тихий голос позади меня, я беспомощно оглянулся и увидел в освещенном прямоугольнике распахнутой двери худого, который улыбался и манил меня пальцем.

В помещении вкусно пахло наваристым супом, и я как-то сразу почувствовал, что сильно голоден и прошел к столу, на котором уже дымились полные до краев тарелки.

- Ну что, господа, приступим! – торжественно изрек толстяк с румяными щеками, небрежно подбрасывая высоко вверх бутылку водки. Потом он одним движением, ловко потянув за язычок, вскрыл ее и, дурашливо прищурив глаз, заглянул в горлышко.
- Ты, Константин, принял сегодня боевое крещение, - продолжил он свою неторопливую речь, разливая жидкость из бутылки по стаканам, - и за это грех не выпить.

Мы дружно звякнули стаканами, огненная змейка скользнула в мое горло, опалив внутренности, и, чтобы поскорее притушить пожар, я потянулся за хлебом и выхлебал одну за другой несколько ложек супа. Это была чудесная вермишелевая лапша, обильно сдобренная какими-то умопомрачительными приправами, в ней плавали сочные кусочки мяса. По телу сразу пошел целительный жар, и я довольно быстро управился со своей порцией.

- Добавки? – с доброжелательной улыбкой спросил толстый, размеренно отправляя ложку за ложкой в свой губастый рот и подтирая после каждой такой манипуляции уголки губ.

Я отрицательно мотнул головой и неловко отодвинулся от стола, неожиданно при этом сытно рыгнув. Настроение мое стало донельзя благодушным, я был доволен жизнью. Хотелось говорить, петь, плясать, совершать разные глупости, и я, поднявшись с табуретки, протянул руку и нежно потрепал худого за шею. Он откликнулся на ласку и потерся щекой о мою ладонь.

- Ну ладно, ладно, потерпите немного, давайте сначала покончим с формальностями, - толстяк понимающе улыбнулся, вытер руки о полы халата и взял с узкого подоконника коричневую кожаную папку с голубыми тесемками. - Итак, перед нами находится господин Константин Замшелый, он же наш дорогой и уважаемый Костик.

Толстяк при этом подмигнул мне, да так выразительно и по-доброму, что я не выдержал и расхохотался во весь голос, хлопнув изо всех сил его по плечу. Толстяк одобрительно покивал головой и, терпеливо переждав мой приступ смеха, продолжил с еще большим воодушевлением.

- Вот он, вот он, наш Костик, наша опора, надежда, вера и любовь! Надежда всех жаждущих и страждущих, наш маяк, наша путеводная звезда в беспросветной тьме вечной ночи! Пусть сегодня ты делаешь лишь первые шаги на Пути, пусть твое сердце пока переполняют еще не те чувства, а голову – не те мысли, но ты уже наш, ты уже с нами и дальше мы пойдем вместе. Пойдем долгой и трудной дорогой к сияющим вершинам высшего блаженства и бесконечного счастья!

Я, раскрыв рот, слушал необыкновенно напыщенную речь толстяка, которую он произносил, не иначе как вообразив себя на трибуне очередного съезда КПСС в роли нерядового члена ЦК. Однако чрезмерная патетика его слов меня быстро утомила, и я, по-прежнему изображая исключительное внимание и сохраняя при этом умное лицо, начал незаметно осматриваться по сторонам. Я буквально разрывался на две части, одна из которых продолжала почему-то играть послушного паиньку-слушателя, другая, норовила ускользнуть, уйти из-под пресса обрушивавшихся на меня грохочущих слов толстяка. Я изнемогал под их тяжестью, я задыхался, не в силах больше переносить их нарастающий напор. Плотина готова была вот-вот рухнуть и открыть дорогу переполнявшему меня девятому валу чувств.

Но что-то начинало беспокоить меня помимо бесконечного потока слов толстяка, какое-то неудобство, какая-то заноза на теле моего духа. Я нервно оглядывался по сторонам, не понимая причин нарастающего беспокойства, наконец, максимально сосредоточившись на своих ощущениях, вдруг уловил легкое дуновение, колыхание воздуха, источником которого был угол комнаты за моим правым плечом. Осторожно скосив туда глаза, я не увидел ничего, кроме скругления сходящихся побеленных стен с неровной оштукатуренной поверхностью.

- … не долго осталось. Этот час близок, господа, близок – я вам говорю! Мы, избранные, идем по Пути славы и величия, мы – начало всех начал, мы – средоточие вселенской правды, эстетики и морали! Жалкие, жалкие создания, они не годны ни на что, кроме как с важностью надувать щеки или покорно пучить глаза: Раскольников – тряпка, Заратустра – пижон, Гитлер – щенок! Мы укажем им верный Путь, мы утолим их жажду истинной жизни, мы…

Я поежился, попытался стряхнуть с себя, забыть неприятное ощущение неловкости, исходящее из угла комнаты за правым плечом, но этого никак не удавалось сделать. Более того, мне показалось, что в том углу возникло какое-то движение, но опять, мельком взглянув туда, я не увидел ничего подозрительного. Казалось, кто-то неизвестный играет со мной в нелепые прятки: за спиной творит свои непонятные дела, а при попытке рассмотреть его тут же бесследно растворяется в окружающем пространстве. Тогда я вскипел и в припадке пароксизма внезапно резко вывернул голову вправо, решив поймать неизвестного за руку. Шейные позвонки при этом недовольно взвизгнули, но я добился своего. Я все-таки увидел это загадочное нечто, поймал его за хвост, взглядом заставив на мгновение остановиться, замереть без движения. Угол комнаты за моим правым плечом уже не был пустым.

В доли секунды на меня пахнул оттуда порыв ледяного ветра, пронзив тело до самых костей. Я чуть не закричал от безотчетного ужаса, который был тем неожиданнее и сильнее, что исходил от обычной тени, внезапно заполнившей собой тот угол. Это была всего лишь тень невидимого существа, еще успел подумать я, где же оно само и каково будет столкнуться с ним с глазу на глаз? На этот вопрос ответ найти я не успел, из оцепенения меня вывел внезапно раздавшийся в тишине комнаты голос толстяка-лектора.

- Костик, ты что же, совсем заснул, разморило нашего дебютанта. Ну, ничего, ничего, сейчас приступим, осталось последнее, потерпи еще немного, - голос толстяка показался мне каким-то необычным, и я, немного встряхнувшись, внимательно взглянул на него. В толстяке не было абсолютно ничего выдающегося. Круглый овал лица, румяные щеки, нос картошкой и небольшие залысины – мужчина-бодрячок в самом расцвете своих мужских сил. Евгений Леонов из «Полосатого рейса», одним словом.

- Итак, я продолжу, - голос же его высокий, почти мальчишеский стал вдруг низким и басовитым и отдавал почему-то легким эхом, как будто он говорил в глубокий колодец. - Теперь о главном и по-простому. О тебе, Костя. Сегодня ты был молодцом, ты порадовал нас: в нашем полку прибыло. В полном объеме ты выполнил задание. Оценка – отлично! Напомню, задание заключалось в следующем. Найти и влюбить в себя симпатичную девушку, этакую золушку-бесприданницу, живущую одними надеждами на будущее; потом лишить жизни сей ангельский цветок и вкусить ее плоти… Ты все сделал правильно и этим действием уничтожил в своей душе само понятие любви. Теперь ты готов к следующим испытаниям!

Я внимательно приглядывался к толстяку и все более и более убеждался, что с ним происходят какие-то странные изменения: во-первых, он совсем забасил и последние слова произнес уже сиплым, пропитым голосом, сильно гундося в нос; во-вторых, гладкое поначалу лицо его начало покрываться сетью морщин вперемежку с неровно выползающей из-под кожи серой колючей щетиной; в-третьих, его пухлое тело все более сгибалось вперед и вытягивалось, вытягивалось и сгибалось... Я нервно тер кулаками воспаленные глаза, пытаясь рассеять нелепый кошмар. Что-то неловкое, несоразмерное было в моих ощущениях от собственных жестов, что-то было не так в моих ощущениях от собственных рук. Я медленно приоткрыл глаза и взглянул вниз. Мои ладони были покрыты редкой щетинистой шерстью, вместо ногтей на концах пальцев игриво загибались в дугу острые черные коготки.

- Теперь, Константин, тебе предстоит еще одна задачка, она будет потруднее всех предыдущих, но ты справишься с ней, потому что я в тебя верю! Ты должен убрать с этого света породивших тебя людей, правильно, своих родителей и угостить нас с Егором лакомыми кусочками их тел. Сам и приготовишь второе блюдо - рагу, поджарку, бефстроганов – это уж на твой вкус, пора самому учиться поварскому делу, не маленький! Выполнишь новое задание – войдешь в нашу компанию полноправным членом!

Каждое слово набатом отдавалось в моих ушах и сотрясало все вокруг, вызывая какой-то непрерывающийся, идущий как будто из-под земли гул. Голос толстяка окончательно превратился в сиплый рев, который он изрыгал сквозь гнилые редкие зубы, разбрызгивая вокруг ошметки вонючей слюны. Его усатая, заостренная морда нагло ухмылялась мне в глаза, длинный тонкий хвост по-хамски извивался позади него, демонстрируя какие-то похабные геометрические фигуры. Наглость этой твари стала просто немыслимой, перешла все границы моего терпения! В ослепляющей вспышке ярости я прыгнул в сторону темного пятна ненавистной кривляющейся фигуры, сбил эту мразь передними лапами на пол и вгрызся зубами в его морщинистую, дряблую шею. Я с наслаждением впивался в плоть ненавистного существа, рвал его на куски, с каждым своим усилием ощущая, как истончаются его жизненные силы, как с каждой секундой борьбы слабеет его сопротивление. Увлеченный великим таинством процесса убийства, я не чувствовал, что на моей спине висит, вцепившись мне в хребет мертвой хваткой, третий член нашего сообщества людоедов, сообщества будущего, пытавшийся защитить своего шефа, не слышал, как нарастает странный подземный гул, как дрожат стены дома и с громким треском лопается штукатурка, осыпаясь огромными кусками на пол. Что-то вдруг оглушительно заскрежетало над головой, и темная масса стремительно надвинулась сверху, заслонив собою весь остальной мир.

- Этот дом у реки, который обрушился от старости, нашли там что-нибудь? – майор Петров бросил острый взгляд из-под очков на двух молодых оперативников, сидящих на скамье напротив со скучающим видом. Он привстал из-за письменного ободранного донельзя стола и потянулся за пачкой «Беломора», ютящейся на самом его краю. При этом, неловко задев локтем гору скоросшивателей и папок, обрушил ее на пол. – Черт, развели тут бардак – дальше некуда!

Он сокрушенно помотал головой, однако тему благоразумно развивать дальше не стал, вовремя сообразив, что этот бардак творится как раз на его собственном столе.

- Да что там найдешь, Иван Иваныч, - заговорил один из оперов, белобрысый мальчишка лет двадцати, - дом-то заброшенный. Стройбригада разобрала завал, крыша рухнула, да и стены обвалились, старье все, прогнившее было.

- Так-таки ничего и не нашли? – майор насмешливо смотрел на молодую смену, попыхивая папиросой и щуря от едкого дыма глаза. - Не может такого быть! Здесь люди пропадают, читали заявления? Не в воздухе же они растворяются?

- Товарищ майор, в данном месте никаких следов пропавших людей не обнаружено, - скороговоркой зачастил второй оперативник, чуть пришепетывая рассеченной в детстве губой. - Говорят, появлялись в том доме иногда бомжи не бомжи, в общем, какие-то странные личности, но следов никаких не найдено. Нашли посуду, тряпье завалящее, больше ничего интересного.

Майор Иван Иваныч Петров вздохнул, помолчал минуту, переспросил:

- Значит, больше ничего?
- Ничего, товарищ майор, как есть ничего. Не считать же дохлых крыс за вещдоки? – неудачно попытался пошутить белобрысый и осекся под тяжелым взглядом начальника оперативного отдела милиции.

- Крыс, говоришь? Нет, на этот раз дохлых крыс за вещдоки мы считать не будем. Вы свободны, товарищи. Не опаздывайте завтра на работу.