по следам моей памяти

   
 
Однонаправленные люди* - те, кто выбрал одно направление - стать богатым. А когда бывшая улыбчивой фортуна вдруг оскаливается, забирая всё подчистую  – стреляются: зачем жить?

 
                *

   Знала я одну непонятную мне женщину - Александру Ивановну Ш-ну. Из графского роду была (её поздний сынок потом себя графином именовал, балагуря). Отец А.И. (видела фото) – суровый дед, похожий на Льва Толстого и бородой, и холщовой косовороткой, распевал революционные песни до самой смерти,  сидя на скрипучем крыльце неконфискованного Советской властью загородного добротного деревянного дома. Все остальное отдал сам: и поля-леса, и скотинку откормленную, и мельницу. И скарб, власти приглянувшийся.
   И новая власть его не обидела: дом не порушила, необходимое (козу) не отняла. В доме остались книги (первое издание «Война и мир», в частности, и Пушкин с ять) и журналы («Синий журнал» однажды дали мне поразглядывать), начищенный пузатый самовар, альбомы с фотографиями… сын и две дочери: тихие, испуганные, старательные русоголовые тени. Крут был папа: если не по его – тростью огреет без раздумий. Жена графская? Из крестьянок она была (видимо, был граф Иван решительным вольнодумцем). На фотографиях жена всегда в тени, даже не запомнилось мне её лицо. А Иваново лицо запомнилось: серьезное.


   Ну, речь не о нем. Александра Ивановна росла без ласки: девки – они не в чести, не наследницы. Вот старший сын – тот да, наследник: и фамилии, и оружия именного. Не опозорил род: морским офицером стал в погонах на белоснежном кителе. В Питере карьеру сделал честь по чести. Гордиться можно. А дочки – что? Бабы и есть бабы. Младшая Марья несколько классов отучилась, да здоровьем не вышла – так, по обстоятельствам на хлеб себе зарабатывала в колхозе. А Александра в финансовый техникум пошла. Городской стала: платья крепдешиновые, босоножки на каблучке, прическа по моде – чтоб волосы волной надо лбом лежали, а коса вокруг темени вилась. Красивая Александра, только вот не улыбчивая почему-то на фото…

   А потом – война: Вторая Мировая. До Берлина дошла санитаркой Александра Ивановна. Со слов родственников знаю, сама она не рассказывала. И от расспросов уклонялась. Посмотрит мимо глазами холодными, скажет: - Выжили... 
9 мая стол накрывала, стопку выпивала, песни военные пела (подпевала тихонько) – а рассказывать не хотела. Категорически. И ордена только на Парад одевала, да и то не всегда. Муж её (на семь лет младше), на оборонку работавший по юным летам, рассказывал так, что не остановить: и про бомбежки, и про вахты ночные, и про картошку подмороженную, деликатесом считавшуюся.
 
   Александра Ивановна не встревала: пусть тешит родню. А за столом вся родня многочисленная: и по сестре, и по брату, если приезжали, и по мужу (у него аж три брата с женами да детьми). Родня подключалась к воспоминаниям: всем было что вспоминать. Снимет Александра Ивановна фартук с ситцевого платья, самолично сшитого, сядет к гостям расшумевшимся: слушает других…


   Угораздило меня с «графином» дружбу свести: стала гостьей бывать. Хозяин-балагур – тот за комплиментами в карман не лезет, скажет – аж в краску вгонит: - Таких бы гостей  – да побольше. Внучков охота!
А Александра Ивановна только поглядит прозрачными голубыми глазами: - Чего не ешь? Не солоно? Недосол на столе, а пересол на спине…

   Были у Александры Ивановны любимые поговорки. Одна из них «Как потопаешь – так и полопаешь». Это даже не поговорка, а установка к действию: рачительная хозяйка была. Ни один овощ на даче зря не пропадал, ни один гриб ненайденный в лесу не оставался, ни одна ягодка несобранная не тревожила сон. И копеечка к копеечке складывалась усердно: лишнее из рук не уплывет.
 
   Удивлялась я такой экономии: всегда в одном платье Александра Ивановна, сшитом ей самой, всегда в туфлях по уценке приобретенных. Нет, мне, конечно, все равно, как люди себя тешат (одни - тратятся в радость, другие - копят в удовольствие), но «графин» ворчал: - На сберкнижке денег на новую «Волгу», а она в магазине только хлеб да соль покупает. Ненавижу…
«Графин» вообще критическим умом отличался: почему ему титул графа с имением не вернули? Даешь справедливость: кончилась Советская власть!

   Так вот, о справедливости: всё накопленное на сберкнижке богачество… обнулилось до пшика (рефомировалось-прихватизировалось). Все труды насмарку пошли: и некупленное - зря, и заработанное "на траве" - зря (ежелетне сдавала в аптеку  заготовленный зверобой, липовый цвет и подорожник бережливая хозяйка, высушив собранное меж развернутых газет на полу в квартире).
Запереживала я (не за "графина" – чего за него переживать: у него есть радости) за Александру Ивановну: всю жизнь копить, во всех платных удовольствиях себе отказывая, всю жизнь приумножать денежку  – и все зря?! Как это пережить?!

   Александра Ивановна бровью не повела, охнуть не охнула: будто и не было прихватизации. Как жила скромнее некуда – так и продолжила жить. И платьице не поменяла (а если и поменяла - так на такое же), и в магазин только за солью (хотя в тот период ничего, кроме соли, и не было в магазинах).
 
   Когда умерла – в шкафу нарядов в три ряда: брат из Питера надарил. Ненадеванное всё. Почему? А кто знает? Александра Ивановна разговорчивостью не отличалась, тем более о неважном. О жизни иногда говорила скупо. Сказала как-то «с худом – худо, а без худа еще хуже». Это когда мы с "графином" раздружились. И еще сказала: «он – мой крест».

   Умер «графин» от чрезмерных возлияний, так и не став титулованным. Положили его гроб на матушкин, как она завещала. А я вот вспомнила, прочитав рассказ Воннегута. И подумалось: а может, и не скупость была в накопительстве знакомой мне графской дочери Александры Ивановны? Может, аскетизм послевоенный? Может, строгость упорядоченная по её представлениям, необходимая для жизни, папенькой преподанная? Но не однонаправленность – точно: иначе это она упилась бы вусмерть, а не сынок, возненавидевший мамашу окончательно…


*Однонаправленные люди - термин Курта Воннегута (рассказ «Эпизоотия» из сборника «Пока смертные спят»)