Бармалей, или Дверь, обитая красным дерматином
В один из дождливых осенних дней, вернувшись со школы, я обнаружила, что потеряла ключ от входной двери. Я стояла на площадке, не зная, куда податься. Крупные капли настойчиво стучали по стеклу, словно предупреждая, что выходить на улицу не следует. Перспектива проторчать в подъезде несколько часов, пока не придет с работы мама, меня совершенно не радовала. Недолго думая, я позвонила в дверь, обитую красным дерматином. Гила Самуиловна открыла спустя несколько минут, с удивлением уставившись на меня.
— Здрасти, — сказала я и, теребя ручку портфеля, простодушно пожаловалась, — а я ключи потеряла.
— Ну, заходи, — без особого энтузиазма ответила женщина, распахнув свою красную дверь.
Прежде чем воспользоваться гостеприимством соседки, я быстро накатала записку для мамы и всунула её в ручку нашей двери.
Сняв башмаки в коридоре, я робко прошла в комнату и стала озираться по сторонам. В такой квартире я была впервые. У всех наших знакомых стояли в гостиной диваны, серванты и кресла с журнальными столиками. Это был обязательный комплект мебели в любом советском жилище. А у Гилы Самуиловны всё было не так. Тумбочка с телевизором — это было единственное, что объединяло наши две квартиры, кроме общей стены. Широкая кровать с балдахином из прозрачной ткани и узорчатым деревянным изголовьем была не заправлена, несмотря на обеденное время. Да и сама хозяйка была одета в гипюровый пеньюар, бесстыдно демонстрируя выпирающую грудь. Такую роскошную кровать и кружевную одежду я видела только в кино, и то во французском. На стенах были развешены картины, а ковер лежал на полу. Моя мама бы с ума сошла, если бы такой ковер у нас бросили под ноги. Я несмело наступила на краешек этого восточного чуда и поставила у двери портфель, который мне изрядно надоел. Озираясь, я искала взглядом кресло или стул, куда можно было бы сесть, но в комнате ничего подобного не было.
— Возьми на кухне табуретку, — предложила соседка, видимо заметив моё замешательство.
Как только я уселась на принесенный табурет, Гила Самуиловна вернулась в свою постель и, приняв вальяжную позу, спросила, в каком классе я учусь. Я четко ответила:
— В четвертом «Д», — и без запинки коротко поведала ей о своих одноклассниках, предметах и темах уроков, которые сейчас «проходим» в школе.
Когда я стала рассказывать об учителях, она прервала меня взмахом руки. Просто подняла свою белую кисть, словно дирижер симфонического оркестра, и я замолкла.
— Я тоже немного работала учительницей, — строго произнесла она и сделала паузу, словно проверяя: сообразит ли эта болтливая гостья, что теперь её очередь сольной партии или нет?
Я крепко сомкнула губы и одновременно подняла вверх брови. Наверное, моя удивленно-молчаливая гримаса её удовлетворила, и она начала говорить о себе. Я и представить не могла, что она приехала в наш южный город, чтобы писать диссертацию. Она была историк. И по образованию и по призванию. Несколько раз во время своего монолога она повторила: «Мой Кисель». Любопытная от природы, я не выдержала и спросила:
— А кто такой Кисель?
— Мой муж, — засмеялась Гила Самуиловна, — у него же фамилия — Киселев!
Её лицо стало даже симпатичным, когда она заговорила о муже, как они познакомились и танцевали танго под дождем на летней площадке какого-то клуба. Соседка, по-видимому, соскучившись по слушателям, углубилась в ностальгические воспоминания, а потом начала пространственно объяснять ученице четвертого класса свое восприятие мира. Я сидела, не шелохнувшись, пока дверной звонок не возвестил чей-то приход. Это была моя мама, которая пришла домой раньше обычного.
Вечером папа, просматривая свежую газету, между прочим, заметил:
— Ты зачем после школы пошла к этой ненормальной?
Я поняла, что он обращается ко мне, но сделала вид, что не расслышала. Но отец был не таков, чтобы сдаваться. Он настойчиво повторил свой вопрос и даже привстал, глядя на меня в упор.
— Она — нормальная, — пролепетала я, заметив в облике папаши тайную угрозу для Гилы Самуиловны.
— Была нормальная, пока ей не стукнули трубой по башке, — хмыкнул он и вернулся в исходное положение, уткнувшись в газету.
Поняв, что для него эта тема исчерпана, я пошла на кухню.
— Гилу Самуиловну правда ударили по голове? — недоверчиво спросила я маму, присаживаясь за стол.
Она в этот момент раскатывала тесто. Косынка, съехавшая на бок, была припорошена мукой, словно инеем.
— По крайней мере, так кто-то говорил из соседей, — задумчиво ответила мама, — Гила была очень умной, институт окончила с отличием, в аспирантуру поступила, а потом случилось эта беда.
— Её ударили, и она сошла с ума?
— Не то, чтобы сошла с ума, но стала немного не в себе. Поэтому и с работы её уволили, и диссертацию она не защитила, — мама взяла граненый стакан и стала делать в раскатанном тесте кружочки. Неожиданно она посмотрела на меня и строго спросила:
— А чем же ты занималась у неё целых два часа?
— Слушала, — пожала я плечами, удивившись сама своей усидчивости.
После этого случая я время от времени стала звонить в красную дверь этой странной соседки. Я молча стояла на площадке, не объясняя, чем вызван к ней мой визит. Врать я не любила, а послушать её хотелось. Гила Самуиловна молча кивала мне и распахивала дверь. И начиналась лекция о тайнах, которые скрывает наш древний Кремль и пыточная башня, о бегстве Марины Мнишек и Лжедмитрия, о преимуществах немецкой армии и ходе второй мировой войны, о любви и ненависти… Время от времени она отправлялась на кухню и приносила два яблока. Одно давала мне, другое ела сама, смачно хрустя. В её квартире никогда не пахло едой, как, например, у нас — то борщом, то жареной картошкой. Гила не утруждала себя приготовлением пищи или уборкой. Она всегда лежала в кровати и рассуждала о «вечном».
Однажды, по своей детской наивности, я спросила её:
— А почему вы не завели ребенка?
Гила Самуиловна сразу стала серьезной.
— Долго училась, а теперь уже момент упущен, — мудрено проговорила она и добавила грустно, — поздно.
Но меня этот ответ не устроил. Мне хотелось, чтобы она о ком-то заботилась, тогда ей, по моему мнению, жить будет веселей.
— А собачку не поздно завести?
Не знаю, почему я это произнесла, скорее всего, потому, что сама давно мечтала о четвероногом друге, но родители были категоричны в этом вопросе и всегда отвечали односложно:
— Нет.
Гила Самуиловна посмотрела на меня, потом перевела задумчивый взгляд на окно, за которым кружились любопытные снежинки, и вздохнула. Больше мы не возвращались к этому вопросу. Но через пару недель вернувшись из школы, я стояла на площадке и копалась в портфеле, чтобы отыскать ключи. Неожиданно за соседней дверью раздался лай — звонкий и заливистый. Я тут же нетерпеливо нажала указательным пальцем на звонок и через минуту увидела возбудителя спокойствия. Это был прелестный вислоухий щенок с глазками-пуговками и рыжей шерсткой. Я, как загипнотизированная, протянула руки к собачке, даже не поздоровавшись с соседкой, которая держала это чудо на руках.
— Заходи к нам в гости, — радостно пригласила она, и сама пошла вглубь своей квартиры.
Первые полчаса я обнимала и расцеловывала малыша, а потом, ласково гладя по его шерстке, спросила Гилу Самуиловну:
— А как его зовут?
— Надо же, а я ведь кличку еще не придумала, — всплеснула она руками.
Я мигом сориентировалась в ситуации и вызвалась помочь. Мне давно хотелось дать кому-нибудь имя. У меня не было ни брата, ни сестры, у меня не было даже котенка, чтобы я могла проявить своё безумное желание назвать по собственной прихоти живое существо.
— Давайте напишем с вами несколько бумажек с именами и бросим, — я повертела головой, ища глазами ёмкость, — в какую-нибудь коробку. А потом вы вытащите одну с именем. А?
Я с волнением ждала ответ хозяйки собаки.
— А, что? Неплохая идея, — сказала она, а я счастливо заулыбалась, вытаскивая из портфеля чистую тетрадь и ручку.
Безымянное существо задорно прыгало рядом, по-детски тыкая своим мокрым носиком в ноги, но мы сосредоточенно писали клички, не отвлекаясь на виновника наших стараний.
Наконец, жребий был брошен. Гила Самуиловна опустила руку в вазу для цветов, куда мы кинули исписанные листики и, достав белую бумажную трубочку, развернула её.
— Бармалей! — громко сказала она и тут же меня спросила. — А почему «Бармалей»?
— Ну, он же такой лохматый и рыженький, как в сказке об Айболите, — пролепетала я в своё оправдание, понимая, что прозвище хозяйке не понравилось, — а попробуйте еще раз вытащить, — кивнула я на вазу.
— Ну, уж нет, — Гила Самуиловна наклонилась и, взяв на руки щенка, погладила его мордочку, приговаривая, — Бармалеша, Бармалека…
У неё это получалось очень смешно, потому что её картовое «Р» звучало, как «ЛРЛ».
С этого дня мои визиты к соседке стали ежедневными. Бармалей был очаровательный, ласковый и занятный. Он всегда начинал заливисто лаять, когда я только поднималась к нам на этаж, возвращаясь с уроков. Меня еще никто так не ждал, как это рыжий парень с неустанно дергающимся хвостиком. Его розовый липкий язык потешно елозил по моим щекам и ладоням, оставляя капельки слюны, но меня, обычно такую брезгливую и привередливую, это совсем не смущало. Я и сама готова была его облизывать. Занимаясь с Бармалеем, я даже не сразу заметила, что в квартире Гилы Самуиловны многое изменилось. Кровать теперь всегда была заправлена, на плите в кастрюльке варилось мясо для щенка, и по квартире разливался аппетитный запах бульона. Рядом с корзинкой, где спал Бармалюша, появились резиновые игрушки, с которыми он играл и яркая миска с забавной собачьей мордочкой. А главное, моя домоседливая приятельница стала покидать место своего постоянного обитания. Она начала выходить на прогулки, держа за поводок Бармалея. Дети с нашего двора моментально окружали нашего любимца, а я, чувствуя себя настоящей хозяйкой этого занятного сорванца, была непримирима и строга. Я далеко не всем разрешала гладить щенка по его красивой рыжей шерстке. Бармаляшка быстро освоился под нашим чутким присмотром. Через два месяца он уже делал успехи и показывал плоды нашей, с Гилой Самуиловной, дрессировки. Больше всего он любил притаскивать домашние тапки, когда я только переступала порог. Это умиляло нас с Гилой, и мы обменивались радостными взглядами.
Теплый май сменился жарким июнем, который подходил к концу, когда мама стала собирать меня в поездку к бабушке. Впервые в жизни я отказалась ехать на каникулы в деревню. Я слезно уговаривала родителей оставить меня дома, но они были непреклонны.
— Бабуля так любит тебя и очень скучает, — приговаривала мама, складывая в сумку мои летние платьица, — она целый год ждёт, когда к ней, наконец, заявится внучка. А она…
— А как же Бармалей, — хныкала я, как маленькая, пытаясь её растрогать, — он меня забудет за это время.
— Никуда не денется твой щенок, — улыбалась мама, — наоборот, будет тебя с нетерпением ждать.
Но когда я вернулась загоревшая и отдохнувшая из деревни, в подъезде было тихо, и из соседней двери, пока мама вставляла ключ в замочную скважину, не слышался собачий лай.
— Наверное, Гила Самуиловна пошла гулять с Бармалеем, — предположила я, но мама ничего не ответила.
Вечером я не выдержала и направилась к соседке. Напрасно я ожидала радостный прием — дверь мне никто не открыл. Я села на верхнюю ступеньку и заплакала, почувствовав что-то неладное. На следующий день ребята во дворе мне рассказали, что однажды на прогулке Бармалей вырвался из рук Гилы Самуиловны и помчался через дорогу. Попав в шумный автомобильный поток, он растерялся и рванул назад. Раздался скрип тормозов. Все слышали, как громко кричала моя соседка, склонившись над погибшим щенком. Через день приехала скорая помощь и забрала женщину в больницу. Гилу Самуиловну в нашем подъезде больше никто не видел, домой она уже не вернулась. Через какое-то время её «Кисель» продал квартиру, и туда въехали другие люди. Прошло много лет, но я больше никогда не звонила в дверь, обитую красным дерматином…
Свидетельство о публикации №220080701389
Дина Немировская 3 21.11.2023 12:58 Заявить о нарушении