Ашваганда. Один день из жизни Аси Синицыной

1.

         -Синицына, ты пьешь витамины, что я тебе отправляла? – Алкин голос из Лос-Анджелеса звучал так близко, словно она не валялась расслабленной тушкой на берегу Тихого океана, а притаилась у Аси под подушкой.  Где-то за тысячи километров  лениво шептались волны,  набегавшие на мокрый песок,  ухали сытые чайки и довольно мурлыкала университетская подруга.
        - Пью, - уверенно соврала Ася, решив, что на таком расстоянии   Алка не увидит, как у нее от непривычного вранья начнет чесаться, а потом спелым помидором нальется кончик носа.  Из-за этой её дурацкой особенности всё детство сверстники   считали Асю самым ненадежным  другом, а все учителя – самой честной девочкой в школе.
«Пожалуйста,  только не говорите мне ничего», - слёзно просила она одноклассников, замышлявших очередные козни, вроде коллективного побега с урока физкультуры или массового прогула школьного комсомольского собрания.  «А сейчас Синицына нам расскажет, кто вчера  намазал доску воском в кабинете физики перед контрольной работой», -  предвкушая аутодафе, улыбалась завуч улыбкой Торквемады в золотую эпоху испанской инквизиции. «Вкусно?» –  заботливо спрашивал Дед, выкладывая Асе на тарелку подгоревшую твердую массу, бывшую когда-то  макаронами по-флотски. «Очень», - вздыхала Ася, прикрывая кончик носа пионерским галстуком, проклиная свою кристальную честность как разновидность физиологической особенности. С возрастом алый шелк сменили шарфики и платочки разных расцветок, которые чаще служили вариантом маскировки на местности, чем дополнительным аксессуаром,  а  привычка скашивать глаза на кончик носа, чтобы лишний раз убедиться в его естественной окраске, ожидаемо привела к  близорукости  средней степени и хронической неуверенности в себе.

-Пей, витамины помогут тебе выжить,- скомандовала Алла. – У нас говорят по телевизору, что у вас нечего есть.
-А ещё у нас на Невском выросла крапива и пасутся гуси, - продолжила Ася логическую цепочку заокеанского представления об апокалипсисе в отдельно взятом микрорайоне.
- Я хотела отправить тебе ашваганду UPS, – не оценила суровую российскую реальность Алла. – Ты знаешь, что такое UPS?
Ася знала, что такое UPS, USA и ABC. Она знала еще много чего интересного и полезного, так как все-таки закончила университет, заочную аспирантуру и уже десять лет работала преподавателем биологии в медучилище и писала диссертацию о бабочках-шашечницах.
- Это самая лучшая в мире компания по экспресс-доставке, - на всякий случай уточнила Алла, не полагаясь на Асину эрудицию.

C тех пор, как сразу после окончания университета Алла упорхнула в Америку, оказалось, что именно там  находится вообще все самое лучшее на свете, и совершенно  непонятно, как живет  всё остальное человечество без самых лучших в мире дорог, закусочных, президентов и даже воров.
- Ты представляешь, - восхищенно рассказывала Алла, когда её обокрали в первый раз, -  он сказал: простите, мэм, Вы не будете иметь ничего против, если я заберу у Вас кошелёк? Ты можешь представить, чтобы так разговаривали ворюги где-нибудь на Гражданке?
Действительно, Ася не могла себе этого представить. Правда, Ася не была уверена, что все воры в Америке такие предупредительные, и подозревала, что Алле просто повезло с грабителями или не повезло со знанием английского языка, но, как настоящая подруга, не захотела её в этом  разубеждать.

- Так вот, - продолжила Алла, - тебе её привезут лично:  я хотела отправить тебе ашваганду экспресс-почтой, но, оказалась, что в России она запрещена. В смысле, ашваганда. Ну, конечно, что можно ожидать от  кремлевского режима.
Ася предпочитала не вступать с подругой в политические дискуссии, потому что каждое выяснение, что трагичнее: президент, который путает Иран с Ираком и Австрию с Австралией, или тот, который КГБ,  заканчивалось взаимными обидами и бросанием телефонных трубок.
- Подумаешь, - выстреливала  решающим аргументом Алла. – Америка – такая богатая страна, что может легко себе позволить президента-идиота.
- Америка – это ошибка, огромная ошибка, - цитировала Ася Зигмунда Фрейда.
С годами Асе вообще стало казаться, что ещё пару лет, и Алла всерьёз начнет спрашивать, не появились ли в Питере на улицах медведи с балалайками.

- Это уникальное средство, я пью его уже третий месяц, – похвасталась Алла. – Оно выводит шлаки из организма, снимает стресс и тревогу, улучшает память и мозговую деятельность.
Асе стало немного  обидно – она почти закончила диссертацию, научный руководитель был ею  доволен,  и она совсем не считала, что её мозговая деятельность требует дополнительной подпитки.
- С тех пор, как я начала её принимать, - заливалась Алла, - я буквально летаю, и у меня  открылся третий глаз. Я вижу всё совершенно не так, как раньше. У тебя будет так же.
Ася вздохнула - она не была уверена, что ей нужен третий глаз: во-первых, непонятно, где его носить? Можно, конечно, на лбу, он скроет морщинки, которые, по мере приближения к тридцати  пяти годам стали предательски появляться на лице. Еще вариант – на щеке. Но что делать в таком случае с близорукостью? Интересный вопрос  – если у человека откроется третий глаз, будет ли у него тоже минус два с половиной, как у двух других, и как надевать очки? Лучше всего, чтобы глаз появился на месте рта - может быть, тогда пропадет  предательская привычка красться ночью к холодильнику в поисках чего-то вкусненького? А потом грустить, глядя, как мечется стрелка на напольных весах? Хотя видеть все не так, как раньше, совсем и неплохо: вдруг она увидит лишний ноль в графе «Заработная плата» или принца на белом коне прямо в их маленьком дворике на Моховой вместо  малопривлекательного и дурно пахнущего мусорного бака?
- Ашваганду тебе привезёт Марк, - сообщила Алла. – Я положила ее в баночку с этикеткой «От запора».  Сказала, что тебе  надо. Он  в Ярославле на конференции по пластической хирургии, а на обратном пути у него будет целый день в Питере. Надо же, кому-то пришла в голову мысль проводить международную конференцию в Ярославле.
И до отъезда в Америку цивилизация для Аллы заканчивалась  станцией метро «Звездная».
- Спасибо тебе, ты  - настоящий друг, - поблагодарила Ася. – Посылаешь ко мне незнакомого человека с лекарством от запора.
- Почему незнакомого? – удивилась Алла. – Ой, я забыла тебе сказать: я выхожу замуж, а Марк  - мой жених.

Алла всегда отличалась крайне избирательной забывчивостью, даже их дружба  летом после первого курса университета началась с того, что Алла съела Асин банан. Она случайно  забыла, что он – не её. Прохладный ленинградский июль девяносто первого года девушки коротали вожатыми в Сестрорецке в пионерлагере «Юный текстильщик» от фабрики «Красное знамя».  Это было последнее лето Советской страны в целом, и пионерской организации в частности. Но этого ещё никто не знал, и первокурсники польстились на обещание деканата впоследствии зачесть им этот месяц как пионерскую практику. Потом, конечно, практику отменили вместе с названием города «Ленинград»,  направляющей ролью Коммунистической партии и таким предметом, как марксистско-ленинская философия. Против последнего новшества никто из студентов не возражал. Прилавки продовольственных магазинов стремительно пустели, и  дефицитные бананы, преподнесенные в дар  вожатым Алле и Асе  невнятным папой  хулигана Савченко из старшего отряда, обещали райское наслаждение. Алле достался фрукт уже довольно спелым, и тем же вечером она его съела, постанывая от удовольствия. Асе же достался зеленый фрукт, твердый, как деревяшка, и пока абсолютно не съедобный.  В теории она знала, как вызревать бананы: она любовно завернула его в «Комсомольскую правду», замаскировала стройотрядовской футболкой старшего пионервожатого Гриши, который случайно, в пылу ухаживания за Аллой, забыл ее у девочек в комнате, и спрятала под подушкой. Ася проведывала банан два раза в день, бегая к нему на свидание в тихий час и перед вечерней линейкой. Банан наливался вожделенной желтизной и наполнял воздух ароматами знойного лета, неведомого ленинградцам. А когда Ася уже ощущала во рту вкус экзотического плода, он исчез.
- Это я, - тут же созналась в страшном преступлении Алла. -  Я его съела. Я забыла, что это не мой. Но ты не расстраивайся, у меня еще остались сушки. Можешь взять все.
Сначала Ася хотела ее убить, но передумала и подружилась с Аллой вечной девичьей дружбой. Потом Алла забыла рассказать, что перевелась к Асе в группу, и Ася обнаружила ее за соседней партой первого сентября, а после университета забыла рассказать, что ее папа совершенно случайно по мере гибели первого в мире  государства рабочих и крестьян из скромного петрозаводского инженера с символической зарплатой превратился в довольно богатого человека и  оплатил дочери  учебу в университете Лос-Анджелеса. Не зная настоящих источников дохода нувориша, Ася подозревала, что Алкин папа обнаружил нефтяную скважину, причем, фонтан из которой забил прямо посередине скромной двушки  даже не в центре Петрозаводска. Ещё через год папа снова из принца превратился в нищего, но Алла написала, что она будет последним человеком, кто покинет Калифорнию. Даже если закроют всю страну, она останется, чтобы выключить в аэропорту свет. Все следующие десять лет она забывала поздравлять Асю с днём рождения, но присылала подарки странного предназначения, как, например, машинка для удаления волос из носа,  мексиканское сомбреро или ковбойские сапоги. Чудо американской технической мысли досталось Деду, в сомбреро Дора ездила летом на дачу в Репино, а цокотом металлических набоек на ковбойских сапогах Ася по утрам будила соседей по парадному. Алла месяцами не отвечала на Асины письма,  но передавала Асиной Доре лекарства от гипертонии  и звонила Асиному Деду на День Победы. А еще регулярно приглашала подругу в гости, обещая прислать билет. И не присылала.
- Не обижайся на Аллу, - говорила Асе Дора. – Наверное, у неё не все так хорошо, как  она бы хотела показать.
Ася смотрела на стоимость билета Санкт-Петербург – Нью-Йорк – Лос-Анджелес и не обижалась.

- Я уже всё придумала: у нас  будет фуагра, платье от Веры Вонг и афро-американский джаз. Сейчас это модно,  - фонтанировала жизненными планами Алла.
- У тебя на свадьбе будут играть негры? – поинтересовалась Ася.
- Фу, - возмутилась Алла. – Так сейчас у нас в Америке никто не говорит, это не политкорректно. Надо говорить «афроамериканцы».  Марку тоже понравилась эта идея.  Он модный пластический хирург, ему надо быть в тренде.
Ася  не знала, что хирурги могут быть модными, это же не платье, туфли  или, в крайнем случае, хит группы «312». 
“Вне зоны доступа мы неопознаны,
Вне зоны доступа мы дышим воздухом.
Вне зоны доступа
Вполне осознанно вне зоны доступа мы,
Вне зоны доступа мы,
Вне зоны доступа”,  - неслось из каждого уважающего себя утюга.
Асе казалось, что в хирургии, пусть и пластической, важно что-то другое.
- Он делал нос самой Барбаре Стрейзанд, - похвасталась Алла. – А мне на свадьбу  обещал  подарить новую грудь.
«Сомнительный комплимент, похоже, был сильный избыток исходного материала,»- подумала Ася, вспомнив орлиный профиль голливудской звезды.  «Будем надеяться, что грудь для Аллы выйдет получше».
- А  старую дашь поносить? – поинтересовалась Ася.
- Хахаха, - залилась смехом счастливой невесты Алла и добавила противным голосом их преподавателя  истории КПСС по кличке «Полмакартни», – Синицына и Шефер, веселиться будете после занятий.
Свое прозвище апологет строительства коммунизма, требовавший от студентов знания всех партсъездов по датам, получил после того, как, неприлично пялясь на Алкино декольте, едва прикрытое майкой с портретом Пола Маккартни и надписью Beatles forever, поинтересовавшись, кто это обосновался на груди советской комсомолки,   получил в ответ : «Это Пол Маккартни» и назидательно прокомментировал: «Вот, загнивающий капитализм! У них даже Маккартни целого не нашлось».

- Марк прилетает утром из Ярославля, а улетает вечерним рейсом на Нью-Йорк, - сообщила Алла. – Ты должна показать ему город и проследить, чтобы с ним ничего не случилось. Я могу на тебя положиться?
- Ложись, - обреченно согласилась Ася. – И когда это эпохальное событие ?
- Завтра, - пискнула после небольшой паузы Алла. – Я забыла предупредить тебя раньше. Он возьмет напрокат машину.
- Не надо машину, - обижаться на Аллу было бесполезно. – У меня есть.
- Даааа? – изумленно протянула Алла. – Ты мне не говорилааа.
- А я забыла, -  месть была мелкой, но сладкой. –Я забыла сказать, что у меня есть машина,  мой дед все же генерал, а ты забыла сказать, что выходишь замуж.
- У Марка есть твоя фотография, но, на всякий случай, сделай табличку, - дала последние инструкции Алка и отключилась.
-
2.
Все-таки, ужасно любопытно, как выглядит Марк, первый  жених из Алкиных Джонов, Энди, Хью и даже одного Педро, доживший до обсуждения свадебного меню, музыкальной программы и способный оплатить свадебное платье от Веры Вонг. И вообще интересно, как выглядят голливудские пластические хирурги, которые могут превратить в красавицу и мышку-норушку. Наверное, сняв медицинский халат, они сразу облачаются во фрак или, на худой конец, в смокинг. Или, нет, они носят костюмы от Brioni, как Джеймс Бонд в исполнении Пирса Броснан, рубашки Prada, туфли  Salvatore Ferragamo и, естественно, шарфы от Burberry. На этом познания Аси в мире шикарной мужской жизни, полученные из телевизионной рекламы и витрин на Невском,  и заканчивались. Да,  еще они пахнут – вкусно и дорого, чем именно, неясно, так как брендов мужской парфюмерии Ася не знала совсем: единственный мужчина в их доме, дед-генерал,  сколько Ася себя помнила,  пах «Шипром», вызывая головную боль у Доры и зуд Асиного кончика носа, не меньший, чем  при необходимости где-то соврать.  Так что, если Марк не опознает Асю по фотографии,  она отыщет его по запаху. Табличку с именем  Ася не сделала принципиально, решив, что среди прибывших рейсом из Ярославля заморского гостя узнать будет несложно.  Ася так увлеклась своими фантазиями, что чуть не проскочила съезд на аэропорт «Пулково»: вот так и катила бы она себе сейчас в сторону Гатчины, а бедный Марк маялся бы в окружении аборигенов в зале прилёта даже не международных рейсов, вглядываясь вдаль и в Асину фотографию. Кстати, какую фотографию могла дать ему Алка?
Рейс из Ярославля приземлился без опозданий. Ася всматривалась в  потянувшихся к выходу пассажиров, тщетно пытаясь угадать на их лицах признаки калифорнийского благополучия: вряд ли это может быть вот это толстопузик, вытирающий носовым платком размером с небольшой ковер-самолет пот с блестящей лысины. Или вот этот – орущий по мобильному телефону про какие-то вагоны, часто поминая при этом маму собеседника. А вот этот, как бы, и ничего, но ему на шею с радостным визгом бросилась девица в юбке, большей похожей по размеру на широкий пояс, сползший с осиной талии на пониже. Учитывая важность предстоящей ей миссии, Ася тоже принарядилась: не изменяя любимым джинсам и свободной блузке, она мужественно влезла в парадно-выходные туфли нахально желтого цвета в тон  сумке и дежурному шарфику. Каблуки на туфлях были сантиметров десять, и Ася чаще носила их в руках, чем на ногах. На всякий пожарный случай, в машине она  держала пару кроссовок и босоножки .

- Hi, - кто-то довольно чувствительно хлопнул её сзади по плечу. – I am Mark. Are you Sinitzina?
Шарф от Burberry был на месте, именно в его бежево-белые клеточки с красными прожилками уткнулась Ася, обернувшись к обидчику. И еще  запах  домашних  пирогов от Доры - Аллкин жених пах ванилью, корицей и немного жасмином с  дачи. Всё остальное не совпало совсем – вытертые джинсы, серый свитер без опознавательных знаков и легкая кожаная куртка. И рюкзак через плечо. Ну, как такого отличить? Марк был высокий, худой, и его копна мелких,  цвета кофе с молоком ,  кудряшек явно нуждалась в услугах парикмахера. Он бросил рюкзак на пол и сунул Асе под нос черно-белую фотографию: на ней пионервожатая Алла Шефер ставила рожки пионервожатой Асе Синицыной.

- Yes, I am, - ответила Ася, читавшая в оригинале Хэмингуэйя.
- Fine, - не очень дружелюбно буркнул Марк. – Should we go to the car?  (Отлично, пошли к машине?)
«Спокойствие, только спокойствие», - подумала Ася и направилась в сторону выхода. – «Путешествие Ярославскими авиалиниями – не самый приятный опыт».
« Странная Синицына, - подумал Марк. – Ковыляет на этих ходулях, как клоун в китайском цирке. Кроссовки бы надела».
- What is it? -  выпучил глаза Марк, когда Ася гостеприимно  распахнула перед ним двери вылизанной до блеска первой модели «Жигулей».
- Не «Мерседес», - ехидно ответила Ася, не утруждая себя переводом, но Марк понял её и так. А мог бы быть и «Запорожец», тоже ведь иномарка.
- I have a Cadillac, - снова буркнул Марк и, сложившись пополам, плюхнулся на переднее сидение. – I do not buy German cars, they killed jews. (Я не покупаю немецкие машины, они убивали евреев).
«А жених с принципами», - удивленно подумала Ася.
«Надеюсь, она меня не угробит на этой консервной банке», - обреченно подумал Марк.
Они выехали на шоссе, ведущее в Питер, и Ася, сообщив, что первым делом они посетят Эрмитаж,  монотонным голосом профессионального гида начала стандартный рассказ об истории города. Марк слушал до Площади Победы.
- Stop! – сказал Марк, и Ася испуганно нажала на тормоз, едва не став составной частью едущего за ней грузовика. Многотонная машина с визгом и скрежетом промчалась мимо, а Марк на вполне приличном русском языке сообщил ей, что не хочет ни километров картин, ни кучи японцев, болтающихся по всем музеям мира с улыбкой актёров из театра Кабуки, ни вылизанных достопримечательностей, ни рассказов о царях и соборах, а хочет посмотреть её, Асин,  обычный город. И вообще, он уже был в Ленинграде, и все прекрасно помнит.
«Нормально,  хоть у одного в их семье будет хорошая память,- подумала Ася. – Что ещё забыла рассказать  Алла о своем женихе? Хочешь обычный город? Желание гостя – закон!»

3.

- Я же просил без памятников и церквей, - сварливо прошипел Марк, когда Ася припарковала машину у  Большеохтинского кладбища перед Никольской церковью .
- Ты же хотел посмотреть мой город? – напомнила Ася капризному гостю. – Вот отсюда начинается моя семья.
- По-моему, здесь все кончается, - мрачно сострил Марк.
- Здесь нашли мою прабабушку, - объяснила Ася.
- Нашли? – переспросил Марк, решив, что его русский язык не столь богат на оттенки. – Детей рождают, это я как врач тебе говорю.
- Во-первых, рожают, - поправила Ася по  учительской привычке. – А во-вторых, бывает по-разному.

Асину прабабушку нашел пришедший служить заутреню настоятель Никольской церкви в августе девятьсот восемнадцатого. Крошка лет двух сидела на ступеньках на кружевном одеяльце и играла с тряпичным зайцем. Чтобы малышка не могла уйти, она была  привязана за ножку к чугунной ограде. Священник сначала подумал, что ребенка оставили ненадолго и за ней обязательно придут. Он отнес ее в церковь и поручил пожилой прихожанке, которая возилась с ребёнком целый день, а вечером стало понятно, что  девочку никто не заберет. Ни в кармашках летнего пальтишко, ни в батистовом передничке не было ни документов, ни записки. Кроха была чистенькая, ухоженная, одежда на ней было дорогая, и оставалось только гадать, почему её подкинули к церковному порогу. Как в былые времена, повез её настоятель на телеге  через весь город в Иоанно-Богословскую женскую обитель на Карповке, и записали её, безфамильную, безымянную, Никольской (по названию церкви) Марией, в честь Божьей Матери «Скоропослушницы», под иконой которой и просидела целый день  с девочкой нянчившая  ее старушка. Тем более, что на вопрос : «Как тебя зовут?», девочка отвечала : «Мася» и радостно смеялась.
 Монахини девочку приняли, но уже через год большевики  разогнали монашек и   устроили в обители трудовую коммуну имени Жанны Д’Арк.  Машу монахиням не отдали, объяснили, что она должна вырасти настоящим советским человеком, а не жертвой мракобесия и предрассудков. В коммуне она была самой маленькой, и беспризорники, собранные со всего города, считали её своей сестричкой, и могли поколотить любого, кто попытался бы её обидеть. Когда Маше исполнилось шестнадцать, коммуну расформировали,  бывшее здание монастыря передали мелиоративному техникуму. Становится мелиоратором Маша не захотела, и она пошла работать на швейную фабрику «Красное знамя», бывшую фабрику Керстена, на улице Красных курсантов. Становится швеёй она тоже не хотела, хоть и местом работы очень гордилась – это на ее фабрике появился первый в районе Социалистический Союз молодежи и первый в городе пионерский отряд.
Маша хотела стать балериной, ей казалось, что она помнит большой дом, где она жила с мамой и папой, где часто собирались нарядные гости, звучала музыка и все танцевали. В коммуне, после отбоя, когда гасили свет и уходили воспитатели, она зажигала свечку и под «ляляля» других воспитанников кружила по комнате, завернувшись в простыню. А может быть, она  все придумала про большой дом и балы, особенно после того, как  увидела театр и Айседору Дункан.
В феврале двадцать второго года им объявили, что воспитанников коммуны пригласили в театр на торжественный концерт по случаю присвоения городу имени Ленина. Им выделили только пять билетов, и пойдут те, кто хорошо себя ведет и кому есть, что надеть – стояли лютые морозы, а идти до театра придется пешком. Машу собирали всей коммуной: девочки отдали свои платки, воспитательница старшей группы стеганую куртку, которая была для Маши как пальто, а Вовка Синицын – валенки. Вовка был на три года старше, а валенки на пять размеров больше, но он набил внутрь  газет, и они стали даже теплее.
Айседора Дункан исполнила посвящение Ленину.  Она не танцевала, она рождалась и умирала, и воскресала снова, и вновь уходила в нереальность, следуя за своей душой, каждым свои движением даря себя зрителям. В замершем от восхищения зале вместе с ней по сцене плыла маленькая Маша, глотая светлые слезы восхищения и мечты.

- Какая школа танцев? – рассердился воспитатель Машиной группы, услышав просьбу девочки разрешить ей учиться танцевать. Он был комиссован из Красной Армии по случаю тяжелой контузии и все, что не укладывалось в его представление о новой жизни, считал буржуйскими  глупостями. – Каждый день, да через весь город, кто тебя туда водить будет? А сама мала ещё по городу одна шастать. Ещё случится что, потом отвечай за тебя.
- Ну, пожалуйста, - плакала Маша, сложив перед собой ладошки, как её учили  монахини. – Мне очень хочется танцевать!
- Ну и танцуй себе на здоровье, место что ли не хватает,-  воспитатель обвел руками бывшую трапезную. – Пляши, сколько хочешь.
- Я под музыку хочу, по-настоящему, как в театре, - просила Маша.
- Я буду её водить, - выступил вперед Вовка Синицын. – Я Машку водить буду, я уже большой.
На следующий день Вовка повёл Машу в частную  студию музыкального движения «Гептохор». О ней говорили в театре соседки Маши в первом ряду балкона. Всю дорогу домой она повторяла , стараясь не забыть, это странное слово, похожее на название микстуры от кашля.
- Платить вам, конечно, нечем, - вздохнула хозяйка студии  Стефанида Дмитриевна, когда Маша выпуталась из своих одёжек, и из маленького шарика превратилась в худенькую девочку с большими серыми глазами в пушистых ресницах. 
- Нечем, - испугалась Маша, что на этих словах её мечта и закончится. В носу предательски защипало, и первая слеза  покатилась по красной от мороза щеке.
- Я дрова вам могу колоть и печку топить, - стараясь звучать посолиднее, предложил Вовка. – Вот  у вас какой холод. 
- Печку топить – это хорошо, - согласилась Стефанида Дмитриевна, кутаясь в бескрайнюю шаль. – А летом что будешь делать?
- Ну, - оглянулся Вовка, - мыть у вас тут все могу, убираться, вы только Машку запишите.
- Договорились, благородный Персей,  - улыбнулась Стефанида Дмитриевна Руднева, выпускница историко-филологического отделения Бестужевских курсов по специальности «Общая история».  - Будем делать из твоей Андромеды Терпсихору.
Маша не поняла ни слова из того, что сказала Стефанида Дмитриевна, но сразу поняла, что она будет учиться танцевать. Как Айседора Дункан.
«То, что мы пытаемся показать, - объясняла Руднева своим ученикам, –не  танец, когда вы повторяете заученные ранее позы и шаги. То, что делаем мы, - это музыкальное движение, в основе которого – свобода, импровизация, полет души, выраженный посредством пластики.  В самой музыке уже заложено движение, вам лишь надо его найти. Под музыку, незаметно для себя вы уже совершаете мелкие движения. Но вы их теряете, а их надо учиться развивать и превращать в искусство. Так вы не только покажите физическое движение, верное музыкальному ритму, но и сможете выразить душу музыкального произведения. Когда мы слушаем музыку, мы испытываем особые чувства и переживания, которые сложно осознать и показать. Движение помогает отразить ваше внутреннее состояние, прояснить его для самих себя. « Сделать то, что велит музыка», - цитировала Стефанида Дмитриевна «Крейцерову сонату» Льва Толстого. Ученики исполняли сценические композиции  на музыку Шопена, Шуберта, Скрябина и Хиндемита,  рисовали, слушали рассказы по истории искусств и мифологии, ходили в музеи и на выставки.
На фабрике, ожидая окончания смены, Маша предвкушала, как прозвенит звонок и можно будет бежать туда, где нет монотонного стука швейных машинок, где не пахнет ядовитой краской для тканей и не слышно окриков мастера: «Девочки, не забываем о норме, поторапливаемся, не зеваем».
А потом студию закрыли, Стефанида Дмитриевна уехала в Москву, а Маша вышла замуж за Вовку Синицына и родила дочку.
- Как назовём? - обмирая от восхищения, спросил Вовка, бережно прижимая к груди на пороге роддома на Надеждинской  завернутое в красное байковое одеяло чудо.
- Айседора, - уверенно ответила Маша.
- В училище не поймут, мудрено очень, - возразил Вовка. – Давай хотя бы Дора. У нас в медсанчасти медсестричка Дора Евсеевна, очень хорошая женщина. Она мне фурункул на ноге вскрыла, я даже не пикнул.
- Нет, - не согласилась Маша. – Айседора, как Айседору Дункан.  Но ты можешь звать ее Дорой.

4.

          -  Есть хочу, - капризно сказал Марк, когда они отъехали от роддома имени Профессора Снегирёва.
 Это был первый русскоговорящий иностранец в жизни Аси, не сказавший «кушать».
- Суши? – благородно предложила расстаявшая Ася, ненавидящая  это странное блюдо из сырой рыбы, завернутой в холодной рис. Ася казалось, что очередная нерасторопная хзяйка смешала в кучку все остатки и слепили из них аккуратные лепешки, чтобы они в мусорном ведре смотрелись покрасивее.  Но Алла утверждала, что в Голливуде все только это и едят.  Фотографиями «Алла на фоне суши» и «Суши на фоне Аллы» можно было спокойно обклеить небольшой рыбный ресторан.
- Ни за что, - скривился иностранный гость с родственным вкусом. – Здесь есть «Бургер» или «МакДональдс»? Или хоть что-то похожее?
Жаль, родство вкусов не сложилось… В страшном сне Доре могло присниться, что Ася ест  в подобном месте.
- Штолле, - предложила Ася.
- Что, что ли? – переспросил Марк.
- Кафе «Штолле», - обьяснила Ася. – Ты пироги любишь?
Марк сказал, что не уверен, но есть хочется, и он готов рискнуть. Переступив порог   фирменного  кафе на улице Савушкина и слегка покачнувшись от запаха свежей выпечки, Марк быстро осознал, что пироги он любит.
- Все русские умеют печь пироги? – поинтересовался он, окидывая любовно-голодным взглядом блюдо с внушительной горкой из пирога c капустой , кулебяки с мясом, запеченного кролика с грибами и пирожков с вишней.
«Надежды юношей питают», - улыбнулась в душе Ася. Единственным блюдом, которая Алла могла приготовить сносно, по крайней мере, до перелёта за океан, была жареная картошка с луком.
- Главное, выработать у жениха правильные и стойкие условные рефлексы, - философствовала Алла, переворачивая картошку и одновременно прикидывая, как применить на практике полученные в университете знания на лекциях по физиологии животных. – Он должен привыкнуть  к мысли, что ты ему досталась не для того, чтобы печь пироги. Ты должна украшать собой  его жизнь, а не кухню. Есть – в ресторане, ездить – на мерседесе, носить – бриллианты, а не всякие там фиониты.
Даже на кухню студенческого общежития Алла всегда прибывала при полном параде: ведь неизвестно, где ждёт тебя судьба. И надо быть очень внимательной – вдруг из того задрипанного очкарика вырастит лауреат Нобелевской премии, а ты потом будешь глазеть на него по телевизору и вспоминать бесцельно прожитые годы!  И самой надо быть поактивнее, а то ранний маразм может наступить прежде позднего токсикоза.
- А с чего ты взял, что Алла русская? – кротко полюбопытствовала Ася.
- Not Russian?А кто она? – сквозь кулебяку и другие радости поинтересовался Марк.
Можно, конечно, сказать, что его невеста – китаянка или даже афроамериканка, но Марк вряд ли поверит, а  личный нос Аси превратится в помидор. «Ну, все, Аллка, конец твоему Мерседесу», - пожалела подругу Ася:
- Она – немка.
- What? – всхлипнул Марк, ловя ртом убегающего вслед за капустой кролика. – Она мне не говорила.
- У каждой женщины должно быть маленькое черное платье и маленькая тайна, - утешила Ася обманутого жениха.
- - С платьями у Аллы все в порядке, - вздохнул Марк и  пощупал карман куртки с бумажником.- С тайнами тоже.

Испокон веков трудолюбивые Алкины предки по папе жили в Карелии: и тогда, когда она была частью Новгородской республики, и частью Шведского королевства, и входила в состав Российской империи, и в состав Карело-Финской АССР. И были они финнами, и носили фамилию Васкелайнен. Но в тридцать девятом случилась советско-финская война, и благоразумный старик Васкелайнен решил не дожидаться, когда его выселят из прифронтовой полосы вглубь необъятной Родины, и решил, от греха подальше, взять себе и детям фамилию жены  - Шефер. А была гражданка Шефер немкой. Вскоре наступил сорок первый, и менять фамилию было уже некуда. После смерти великого кормчего семья вернулась в Петрозаводск,  навсегда оставшись Шеферами.

- Рассказывай дальше, - сыто откинулся на стуле Марк. - Что было потом с твоей прабабушкой?
- А потом Маша стала вдовой. После окончания пограничного  училища весь курс младшего лейтенанта Синицына уехал на Дальний Восток в Посьет, где он и погиб в бою с японцами у озере Хасан за сопку под названием Безымянная.
- Знаю,  - гордо сказал Марк. – Русские воевали с японцами вместе с американцами.
- Нет, - покачала головой Ася. – Это будет потом, в сорок пятом, а Хасан был в тридцать восьмом. Маше, как вдове героя, дали комнату на Васильевском острове в коммунальной квартире.
- Что такое «коммунальная квартира»? –  уловил Марк неведомое ему понятие.
- Это когда жилья на всех не хватает, то селят в одну квартиру совсем чужих людей, чаще в одну комнату – одну семью, - объяснила Ася одно из гениальных изобретений исторического периода развитого социализма.
- А туалет? – ужаснулся Марк.
- Тоже у всех всех общий, часто один на квартиру, - обреченно сказала Ася и напела:
«Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой
Соседушка с соседушкою баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная».

- Сама сочинила? - уважительно спросил Марк.
- Высоцкий.
- Not bad, неплохо, - одобрил американец творчество знаменитого советского барда и встал. – Ну что, на Васильевский?
- Нет, - Ася покачала головой. – Туда мы не поедем, там нечего смотреть, дом в войну немцы разбомбили.
- Поедем, - заупрямился неожиданно Марк. – Хочу на Васильевский.

Милиционер в новенькой с иголочки форме подкрался бесшумно и крайне неожиданно, будто сидел в засаде и ждал именно эту парочку. Ася только на минутку выскочила из машины на Стрелке, чтобы сфотографировать Марка в этом классическом для всех туристов месте, как служитель закона материализовался из  июньской прохлады. Оценив быстрым  профессиональным взглядом финансовое состояние нарушителей: машина – говно, а  хлопец – упакованный, часы тянут на немало, - широко улыбаясь, словно вышел на минутку вынести мусор и встретил на неделю армейского товарища, он радостно сообщил преступникам:
- Нарушаете! Будем штрафовать, - уважительно высказался во множественном числе о себе охранник правопорядка.
- Понимаете, - заблеяла в слабой попытке оправдаться Ася, - у меня иностранный гость…
- Закон для всех один, - милиционер был суров, но справедлив. - Штраф на месте оплатите или через сберкассу?
- На месте, - не вступая в дискуссии, согласилась Ася, надеясь на щадящий тариф.
- Bank, - неожиданно возразил Марк. – Only through the bank!
- Барышня, - продемонстрировал частичное знание иностранных языков милиционер и поглядел на часы Марка. – Поясните товарищу - бэнк будет дороже. А вот за «сру» можно и за оскорбление при исполнении получить.
- Я понимаю, но… - Ася не договорила.
- Банк, - грозно повторил Марк и добавил. – And ticket, please!
- У вас везде коррапшн, а с коррапшн надо бороться - сообщил Асе американский товарищ, когда процедура выписывания штрафа была окончена, и милиционер, не солоно хлебавши, отправился караулить новую жертву.
- А ты откуда знаешь? -  патриотически обиделась Ася.
- У нас по телевизору говорят, - ответил Марк с чувством выполненного долга.

5.

Через год после гибели мужа, осенью тридцать девятого, Машу нашёл его боевой друг : он привёз Вовкину  медаль «За отвагу» и деньги, что собрали товарищи. Друг был такой же молодой, но совершенно седой. Он заехал в Ленинград по дороге к новому месту службы – на заставу в бывший польский город Перемышль.
- Это мой деда? – спросила маленькая Дора, забравшись к нему на колени. – Деда, хочу конфетку.
Деда рассмеялся и достал из кармана галифе
красного петушка на палочке, завернутого в газету.
- Ты пахнешь, как папа, - сказала Дора, старательно очищая леденец от прилипшей бумаги. – И скрипишь также.
Маша заплакала.
Деньги и письма Дед стал присылать регулярно, а через год приехал опять: катался с Дорой в парке на каруселях, водил её в цирк и угощал мороженым.
- Деда скоро опять приедет? – канючила Дора. – Хочу к Деду.
В  конце мая сорок первого  Дед приехал за пополнением  из Ново-Петергофского пограничного училища НКВД: он  получил старшего лейтенанта и стал   начальником 14 заставы 92 пограничного полка.
- Поедем на заставу вместе, - сказал он Маше, когда Дора уснула, счастливо прижав к себе свежеподаренную куклу. – Выходи за меня.
- Давай еще подождем, - попросила Маша.
- Давай, - согласился Дед.

В следующий раз Дора увидела Деда в сентябре сорок пятого. Четвертый «В»  почти в полном составе, и даже девчонки, гонял в  футбол на уроке физкультуры, когда в школьный двор вошел майор с зелёными погонами. Лучи нежаркого осеннего солнца скользнули по его груди, и солнечные зайчики от  орденов и медалей разбежались во все стороны.
- Смотрите, смотрите, - закричал Сашка, сидевший на скамейке для освобожденных от занятий по причине хромоты – осколки перебили ему сухожилия в самом конце блокады. – Чей-то папка вернулся!
- Мой! Мой? Мой?! – перебивая друг друга, дети бросились к военному.
- Нееет! – перекрывая всех, взвился до неба крик Доры. – Это мой Деда вернулся!
Она прижалась к Деду, захлебываясь от слёз, царапая лицо о жесткую пряжку ремня, веря и не веря своему счастью.
- А я знала, что ты обязательно вернешься, вот мама не верила,  а я верила,  - не умолкая ни на секунду, тарахтела Дора по дороге домой. – Она все плакала, что ты писем не пишешь. А я ей говорила : а куда ему писать, он же адреса не знает, наш дом в октябре сорок первого  разбомбили, а нам повезло, я в садике была, а мама на работе. Я знала, что нас везде найдешь – ты же пограничник!  А потом мы на фабрике жили, я прямо у мамы под столом спала в ящике от снарядов,  у нас снаряды в соседнем цеху делали, зато на фабрике кормили, хлеба давали, и даже суп, жидкий очень, но горячий. А мама говорила, что не страшно, балерина не должна быть толстой, когда война кончится, запишем тебя в балетное училище. Я в обеденном перерыве для всех танцевала, знаешь, как мне хлопали? Но это только в начале войны, а потом уже не танцевала, сил совсем не было.  А зимой было очень холодно, мы на улицу не ходили, в  ткани зароемся и спим. Мама гимнастерки шила, шила и плакала, говорила,  что вот прямо видит, как пуля в  эту гимнастерку раз, и все. Она вообще всю войну плакала, а сейчас не плачет, только болеет очень, с работы придет и лежит, я сама могу в магазин  сходить - карточки отоварить и воды принести, и даже суп сварить из картошки, я уже большая. А мама еще кашляет всё время, ей наша соседка тетя Катя говорит, что к врачу надо, а мама не хочет, боится, что её в больницу положат, а меня в детский дом заберут, у нас в школе много детей из детского дома, ну, у кого мама умерла и папку убили, а  Сашке-хромому повезло: у него и мама жива, и папа вернулся, только без ноги, представляешь, Сашка – хромой и папа у него хромой! Смешно, правда? А мы теперь в бараке живем, мне даже нравится, весело, есть, с кем играть, только шумно иногда, особенно, если дядя Петя выпьет и так громко кричит: «В атаку! За Родину! За Сталина!»  И ругается страшно матерными словами, но это не на нас, а на немцев. А войны больше не будет? Мы их насовсем победили? Навсегда? Ты от нас не уедешь?
В тот же день Дед отвёз Машу в больницу на  Большом, откуда она уже не вышла.  Похоронили её на Пискарёвском кладбище, сторож сначала не разрешал, говорил, что там только умерших в блокаду хоронили, но Дед настоял  -  Маша ведь тоже от блокады и умерла.

В балетное училище Дору не взяли, как Дед ни просил. Строгая дама с прямой, как гладильная доска, спиной, велела Доре раздеться до трусиков, долго мяла и вертела ее, поднимала руки-ноги, а потом сказала:
- Нет, товарищ майор, не выйдет из девочки балерины, нет данных, зачем ребёнка зря мучить, у нас учиться,  как на каторге трудиться.
- А может быть,  все-таки, можно? – не уступал Дед. – Уж очень она мечтала, и мать её, покойная. И в интернате у вас на полном обеспечении будет.
Дора сидела, боясь пошелохнуться, и молилась мысленно: «Тётенька, миленькая, возьмите меня, я буду очень стараться». Но тётенька не взяла её, даже когда Дед велел Доре выйти за дверь и еще долго что-то говорил экзаменаторше. Она страшно рассердилась и сказала громко так, что Дора в коридоре услышала:
- Деревянная у вас девочка, деревянная, как Буратино.
И ещё добавила:
- Рожденный ползать – летать не может!
Дора не поняла, почему она родилась, чтобы ползать, и от обиды горько заплакала. И от того, что она - Буратино. И от того, что теперь её  отдадут в детский дом.  Дед вышел из кабинета, сел рядом с Дорой на скамью, закурил и сказал:
- Не плачь, Дора, я тебе никуда не отдам, поедешь со мной.
- Куда? – всхлипнула Дора.
- Куда товарищ Сталин прикажет, - ответил Дед.

В Ленинград Дед и Дора вернулись через семь лет после Чопа на Украине и Арташата в Армении – Деда перевели в штаб Ленинградского пограничного округа и дали квартиру с комнатой для прислуги на Моховой, напротив Театрального института имени Островского.
6.
- Слушай, а к тебе можно? – кивнул Марк головой на арку с надписью под козырьком «Моховая, 37».
- Ко мне? – растерялась Ася, быстро соображая, чем угощать гостя. Дора и Дед на даче, в холодильнике  - вечная мерзлота. Можно заказать пиццу, но как-то…
- И я опять хочу есть, - радостно сообщил Марк, проявив нетипичные для пластического  хирурга экстрасенсорные способности.
- Дома только пельмени, - строго сказала Ася. – У Доры всегда есть в морозилке пельмени.
- Пельмени я знаю, - важно сказал Марк, входя за Асей в парадную. – Это итальянские тортеллини.
- Нет, - снова патриотически возмутилась Ася. – Пельмени – это пельмени.  А еще есть салат из печени трески.
- Чьей печени? – насторожился Марк.
- Трески, – объяснила Ася. – Это рыба такая.
- У рыбы есть печень? И вы ее едите?– ужаснулся Марк,  вспомнив надпись на первой странице учебника по русскому языку: «Умом Россию не понять!»
- А где все? – Марк быстро и без комплексов пробежался по пустой квартире с видом налогового инспектора.
- Все на даче, - Ася аккуратно водворила Марка на стул на просторной кухне. – Бусе нужен свежий воздух.
- У меня тоже есть «дача», - похвастался Марк. – In  Малибу, рядом с Ди Каприо. А у вас где?
«Неудивительно,» - подумала Ася. – «С носами в Голливуде явно не все в порядке».
- А у нас в Репино, - ответила Ася. – Рядом со стоматологом Шапиро.
- Who is Bussia? Кто такая Буся? – поинтересовался Марк, не отреагировав на не менее, чем Ди Каприо,  знаменитую в Питере фамилию.
- Буся – это последняя  любовь Деда, – объяснила Ася.

Возвращаясь поздним  вечером домой, на контрольной полосе, как Дед называл дорожку между аркой и парадным, Ася услышала, как кто-то хриплым прокуренным басом из-за мусорного бака чертыхается в окружающую среду громко и со вкусом: «Уроды! Кретины!Пидерасы!» Решив, что в их дворик забрел очередной подвыпивший товарищ, потерявший событульников и ориентацию в пространстве,  Ася отправилась на спасение заблудшей души и тела и опешила, когда вместо подгулявшего индивидуума в  осенних сумерках разглядела нахохлившегося злого и мокрого какаду, цепко державшего в лапках что-то, весьма похожее на кусок кошачего хвоста. Весь в грязи, от лапок до задорно торчащего хохолка, попугай был в оригинале нежно-розового цвета, который резко контрастировал с лексиконом  пирата Карибского моря.
         -Цып-цып-цып, - позвала птицу Ася, обнаружив, что будучи дипломированным биологом, совершенно не знает, как обращаться к экзотическим пернатым.
       - Дура, - проникновенно сообщила ей птица, злобно блеснув  глазками и щелкнув клювом.
       - Сам дурак, - не осталась в долгу Ася.
       - Жрать! – потребовал какаду и посмотрел на Асину сумку.
       - Бог подаст, - не простила  обиду Ася.
       - Кто покормит Бусю? – театрально заохал попугай.

Больше всех появлению нового жильца обрадовался Дед – наконец-то в доме появился еще один мужчина. Он тут же отправился в зоомагазин за клеткой и специальной литературой. Быстро освоившийся на новом месте какаду оказался ловким манипулятором и, вообще, существом наглым, ленивым,  обидчивым и не лишенным скверных привычек.  И крайне разговорчивым. Судя по его словарному запасу, жизнь Буси до появления во дворе на Моховой проходила не в высшем обществе.
Сердобольная Дора решила , что где-то неимоверно страдают от потери домашнего питомца его прежние хозяева,  поэтому  написала несколько объявлений с нарезанными хвостиками с номером их телефона и развесила  в микрорайоне. Но Ася, глядя, как совершенно по-детски радуется попугаю Дед и как он вздрагивает от каждого телефонного звонка,  на следующий же день прошлась по всем улицам и посрывала  бумажки.
Первым делом Буся научился имитировать звук дверного звонка и страшно веселился, когда обитатели квартиры по его хотению бежали к входной двери, удивляясь, что звонок есть, а за дверью никого нет. Но потом Дора сообразила, что, когда на лестничной клетке действительно кто-то был, за дверью у соседей лаяла собака. И перестала бегать. Буся  злился недели две, а потом научился «лаять».
 Так как местом общего сбора в квартире была большая кухня –  комнаты давно и честно  были поделены между Дедом, Дорой и Асей( Асе – предназначенная для прислуги, за кухней, Доре – теоретическая спальня, а генералу – гостиная) – то клетку с какаду поместили именно там, считая его  общей собственностью. Буся был с этим категорически не согласен – больше всех он жаловал Деда.  Когда Буся надолго оставался на кухне один, он бил клювом по прутьям клетки и орал благим матом : «Бусю срочно к генералу!»
Долгими зимними вечерами Дед рассказывал Бусе, как он ловил нарушителей границы и каким проходимцем был его последний начфин.  Какаду внимательно слушал и поддакивал. Они вместе смотрели футбол и  политические диспуты, дружно комментируя происходящее на экране.
- Идиоты, - возмущался Дед и футболистами, и политиками.
- Придурки, - охотно соглашался Буся.
Почетная обязанность кормить Бусю тоже лежала на Деде – он добросовестно чистил попугаю орехи, резал на кусочки яблоки и груши, ходил на базар за просом и канареечным семенем. Дора варила Бусе курицу и делала домашний творог.
Когда Дед уехал на месяц в санаторий в Сестрорецк и кормить какаду пришлось Асе, Буся  долго дулся и плевался в Асю семечками. По возвращении Деда Буся объявил сухую голодовку: он выбрасывал из кормушки еду и выливал воду из поильников, а затем картинно укладывался на пол клетки и шумно вздыхал. Ася даже съездила в университет на кафедру зоологии позвоночных к профессору-орнитологу, а потом объяснила Деду, что, скорей всего, Буся обиделся, что Дед уехал без него, и теперь надо у  Буси попросить прощения.
- Что?!! – не поверил своим ушам Дед. – Я, боевой офицер, генерал-майор, буду извиняться перед птицей?
- Любовь зла, Дед, - вздохнула Ася. – Придётся, а то сдохнет нам всем назло.
Засыпая, Ася услышала, как Дед нежным голосом, какой не слышала в свой адрес даже она, покаянно объяснял Бусе:
- Пойми, брат,  в санаторий с попугаями нельзя, но если ты против, я теперь без тебя никуда не поеду. Ты уж прости.
Буся Деда простил, но запил. Дора заметила, что Буся не съедал фрукты до конца, а тщательно их пережевывал и складывал в один из поильников, а когда вода начинала бродить, выпивал свою брагу и хмелел. Пьяный Буся громко орал и ругался матом так, что прибегали соседи.  Со временем он стал подкладывать в напиток скорлупу орехов и щепки, видимо, строго по технологии перешел к изготовлению коньяка. Так как лечебных учреждений для попугаев-алкоголиков в Питере не было, Дед с первым весенним теплом стал переезжать с Бусей на нелюбимую дачу, считая, что пьянящий  свежий воздух заменит Бусе потребность в крепких напитках. Или, вдали от Доры, они смогут попивать на пару.

- Слушай, почему ты живешь не с родителями, - спросил Марк, отсмеявшись над Бусиными проделками.
- А их нет, - сказала Ася и  часто заморгала.

7.
    
      - Кто он? Кто, я спрашиваю, - стукнул кулаком по столу Дед, когда Дора в очередной раз выползла из ванной с зелёным, как пожухлая трава,  лицом.
Токсикоз  кружил ее по комнате, сбивал с ног, выворачивал наизнанку, превращая в безвольную тряпичную куклу. Доре было страшно и  стыдно.
Вступительные экзамены в университет на филфак она провалила –гарнизонные школы не давали никакой надежды по сравнению с более подготовленными выпускниками ленинградских школ. Но сначала она провалилась в театральный, который манил ее с первых дней жизни в Ленинграде и своей близостью – прямо напротив дома, и невероятно стильными и красивыми студентами, толпящимися в перерывах между занятиями  перед входом в институт, громко смеясь и разгоняя облачка сигаретного дыма, и преподавателями, чьи лица она видела на экранах телевизоров и уличных афишах - Меркурьева, например. Фильмы с его участием привозили к ним на заставу: «Звезду» в Чоп, а  «Навстречу жизни» в Арташат. Или Вивьена с Тиме – их Дора видела в Пушкинском театре в «Ревизоре» и «Пигмалионе». Дед часто приносил билеты и по воскресеньям они ходили в театр. Но Дора и  первый творческий конкурс не прошла – члены приемной комиссии как услышали, как она с кавказским акцентом читает «Мцыри», так чуть со стульев не попадали. На устном экзамене по литературе в университете то же самое, хотя она все ответы знала,  что-что, а книг она перечитала немерено, чем еще на границе можно заниматься. А ещё её подвело слово «юный». Дору попросили разобрать его по составу, это было очень просто: Дора легко вспомнила однокоренные слова – юность, юннат и смело назвала корень  - «юн». Экзаменатор снисходительно покачал головой: «Увы, милая барышня, это неверно, корень «ю». Если бы ни этот корень… Неужели,  и вправду «ю»?
Дед велел не расстраиваться, сказал, что возьмет ей  репетиторов, и через год  она обязательно поступит. И устроил Асю работать к себе в штаб в архив. А там Ванечка, адъютант Деда и его любимчик, умница и красавец,  диплом с отличием и мастер спорта по плаванию. Был бы сиротой, Дед бы его усыновил, так и говорил Доре. В выходные – к ним на обед, на праздники – вместе на дачу, даже в отпуск, в Ялту – с собой, в один санаторий.

- Пиши рапорт на отпуск на три дня, -  бледный как полотно, Ванечка стоял перед Дедом, вытянувшись по струнке. – Жениться будешь, с ЗАГСом я сам договорюсь.
- Не буду, товарищ полковник. – Ванечка покачнулся.
- Не понял, - сдвинул брови Дед. – Рапорт писать не будешь?
- Рапорт писать не буду, - повторил Ванечка. – И жениться тоже не буду. Не могу.
- Ты что, лейтенант? – зарычал Дед, проклиная себя и свою близорукость. – Безотцовщину плодишь?  Почему не можешь?
- Не люблю, - прохрипел лейтенант.
- Да ты с ума сошёл, сопляк! – Дед расстегнул воротник форменной рубашки. – Блудить без любви можешь, а жениться –нет?!
- Виноват, товарищ полковник, - прокашлялся адъютант. – Виноват. Ребенка признаю,  фамилию дам, деньгами помогать буду, а жениться не могу.
- Виноват? Ты девке жизнь испортил, говнюк! Значит, так,  - Дед налил в стакан воду из графина и выпил залпом. – С карьерой прощайся, отличник, хренов, боевой и политической. Поедешь, мать твою, в Тахта-Базар, в Кушку, в самую жопу мира, днём –плюс 47 в тени, ночью – хер отморозишь,  дальше только козлы горные и афганцы вонючие. Не прирежут – благодари Бога! Про ребенка забудь, нам такого дерьма в отцы не надо. И фамилия нам твоя, сраная, не нужна. Синицыным будет, как дед его, геройски на Хасане погибший. А вырастет, скажем, что отец его тоже погиб, потому как теперь ты для нас умер.  Пошел вон!

«Пограничником будет», - хвалился  Дед внуком перед сослуживцами. «Володя будет танцевать в Кировском», - мечтала Дора. В шесть лет Дед записал его в Клуб служебного собаководства и в кружок «Юный снайпер»,  Дора отвела сына на занятия в балетную студию при Дворце пионеров имени Жданова и в музыкальную школу. Если с уроками музыки Дед ещё мог смириться, в конце концов, художественная самодеятельность есть в любом гарнизоне, то против балета был настроен резко категорически : «Мой внук никогда не будет скакать по сцене в розовых подштанниках!» Поэтому Доре приходилось соблюдать  строжайшую конспирацию – Дед считал, что три раза в неделю внук занимается спортивной гимнастикой, и регулярно интересовался, когда же будут соревнования. Явки были провалены в пятом классе – на занятиях по дрессуре  Володя, увидев, как овчарка по кличке Амур  перемахнула через препятствие, радостно закричал:
- Дед, это же прямо  гранд жете дессю ан турнан, - и тут же сам продемонстрировал изумленному Деду грациозный прыжок в шпагате.

- Балет – это искусство, ребёнок учится ценить прекрасное, - держала оборону вечером на кухне Дора.
- Балет cделает из Володьки тряпку, а армия – мужика, - бушевал в наступлении Дед.
- Он будет всю жизнь мотаться по заставам и жить на чемоданах, - сражалась за будущее сына Дора.
- А я не позволю, чтобы внук генерал-майора всю жизнь  щупал полуголых девок за задницы, - гремел Дед.
- Он будет представлять нашу Родину на международной арене, - подводила идеологическую базу под дискуссию Дора. –Как Чабукиани и Васильев.
- Он будет охранять нашу Родину с оружием в руках, - парировал Дед. – Как Карацупа и Кижеватов.
- Товарищи, не ссорьтесь, - выступил с мирной инициативой Володя. – Мам, не обижайся, но не хочу я быть никаким  Чабукиани. И в студию я больше не пойду – там одни девчонки занимаются.
- Вот, - победно сказал Дед. – Даже ребёнок это понимает!
- Дед, я вообще-то и пограничником быть не хочу, - расстроил и Деда Володя. – Стрелять не люблю. Я  археологом буду. Мне Атлантиду найти надо.
- Ну? – строго спросил  Дед Дору. – И как ты проворонила ребёнка?

До Атлантиды дело не дошло – с практики из Араратской долины  после второго курса истфака Володя привез любовь с первого взгляда к Армении и однокурснице Олечке и хронической гастрит.

- Мама, она такая красивая, - захлебывался от восхищения Володя, давясь овсяной кашей на воде.
- Олечка? –  с трудом погасила в голосе ревнивые нотки Дора.
- Армения, мама, Армения,  - удивился непониманию очевидного Володя. – Там воздух пить можно, там скалы как сказочные великаны, там трава как изумруд, а небо голубое, а какое там вино…
- Володя, - охнула Дора.
- Он уже не маленький, - вступился за внука Дед. – Главное, знать меру.
- А как она поёт! – казалось, ещё чуть-чуть, и Володю разорвёт от впечатлений.
- Армения? – осторожно уточнила Дора.
- Олечка, мама, Олечка, - бросил  в негодовании на стол ложку Володя. -  Завтра она к нам приходит. Представляешь, она тоже Синицына, может быть, мы даже дальние родственники. Ей даже фамилию менять не придётся.
- Где менять фамилию? – у Доры перехватило дыхания.
- В ЗАГСе, конечно, - Володя отодвинул тарелку. – Мы с Олечкой решили пожениться.
- Он уже не маленький, - повторил Дед и вытер уголок  глаза носовым платком. – Ему через год двадцать.
К своему двадцатилетию Володя подарил Доре и Деду внучку – молодые торжественно переехали в самую большую комнату, а Дед отправился в комнату за кухней. Дора перешла на полставки, Дед вышел в отставку, а Олечкины родители прислали поздравительную телеграмму, что очень устроило Дору – она ни с кем не хотела делить это маленькое солнышко.  Девочку назвали Ася.
С первых дней Асиной жизни Дора прокляла того мерзавца, который подарил Володе и Олечке книгу американского педиатра Бенжамена Спока «Ребёнок и уход за ним». Все постулаты правильного советского воспитания  маленького человека разбивались о вредные буржуазные идеи.
- Кормить ребёнка надо строго по часам, - настаивала Дора, глядя как Ася часами висит у Олечки на груди.
- Это пережитки, Айседора Владимировна, - отмахивалась Олечка, - ребёнка надо кормить тогда, когда он хочет есть.
- Ребёнка надо укладывать на бочок, - настаивала Дора, когда Асю упорно укладывали спать на животик. – Она может задохнуться во сне.
- Глупости, - возражала начитанная Олечка, - так у нее лучше отходят газики.
- Возьми же наконец Асечку на руки, - умоляла Дора невестку, не в силах слышать, как трехмесячная крошка надрывается от плача.
- Ася должна привыкать, что у её мамы есть своя жизнь, и она не должна быть рабом своего ребёнка, поплачет – перестанет, - демонстрировала железную волю хрупкая Олечка.
- Почему ты бросила кормить грудью, у тебя же есть молоко, - ужасалась Дора, когда шестимесячную Асю полностью перевели на баночки и коробочки.
- Она должна привыкать к жизни, независимой от меня,  я и так чуть сессию не завалила, - огрызалась Олечка. – Я в кино сто лет не была.
- Асю надо приучать к порядку, - просила Дора, спотыкаясь о разбросанные полуторогодовалой внучкой по всей квартире игрушки.
- Ребёнок должен ощущать внутренюю свободу, - не соглашалась Олечка. – Пусть Ася делает, что хочет.

Эти страсти показались Доре мелкими неприятностями, когда, получив дипломы, Володя с Олей  умчались в археологическую экспедицию в Арташат, на раскопки древней столицы Армении. С  двухлетней Асей. Обещали писать, звонить, присылать фотографии.
«Погубят ребёнка», - денно и нощно переживала Дора, проверяя почтовый ящик по десять раз на дню. «У неё запали щечки», - вглядывалась Дора в черно-белые снимки. «У ребёнка нет детства», - жаловалась Деду Дора, узнав, что Ася спит в палатке в каменной колыбельке второго века до нашей эры. «Ты бабушку помнишь?» - кричала она в телефонную трубку, когда Володе удавалось дозвониться с их старой заставы. Ночью её мучили кошмары: у Асечки температура,  Асечку ужалила змея, Асечка упала со скалы, Асечка отравилась, Асечку украли злые… Впрочем, рассмотреть во сне, кто были эти злые, Дора не успевала.  Она вскакивала с постели ,  будила Деда и требовала, чтобы он немедленно звонил на заставу и приказывал послать кого-то к археологам. Если писем не было больше недели, она бежала на ближайшее почтовое отделение и посылала панические телеграммы. «Лучше бы Володя прыгал по сцене в исподнем», -   однажды в сердцах сказал Дед, глядя, как Дора сходит с ума.
 Через два года, уступая истерическим требованиям Доры, Володя и Оля привезли дочку на лето в Ленинград, а сами улетели назад. Искусанная комарами, с расчесанными в кровь ногами, грязью под ногтями и гнойным коньюктивитом,  худая, как скелет, Ася  не умела есть вилкой и завязывать шнурки, не знала, кто такие Айболит и Муха- Цокотуха, но зато знала про клад Приама и Ганнибала и могла без запинки произнести слово «Навуходоносор».  «Они получат ребёнка назад только через мой труп», - твердо решила Дора, когда самолёт, увозивший Володю и Олю, взял курс на Ереван. Бойтесь мечтать, мечты сбываются… Через месяц ночной камнепад похоронил под собой палатку, в которой спали Володя и Оля.

- Ты их помнишь? – тихо спросил Марк, когда Ася замолчала.
- Не знаю, - покачала Ася головой. – Мне кажется, я их чувствую.
- I am sorry, мне очень жаль, - сказал Марк. – А почему ты стала биологом?
- Потому что бабочки,  - улыбнулась Ася. – В Армении были такие красивые бабочки – парусник алексанор с желто-голубыми крылышками, стильный аполлон, золотая перламутровка . Когда Дора рассказала мне, что мамы и папы больше нет, я решила, что бабочки –это волшебные эльфы из страны, куда улетели мама и папа. Я решила, что вырасту и полечу туда к ним.
- Ты мне покажешь своё любимое место в городе? – Марк поднялся и взял  куртку.
- Поехали в Летний сад, - предложила Ася. – Я там в детстве с Дедом гуляла.
- А сад Летний, потому что там можно гулять только летом? – заинтересовался Марк.
- Там раньше только однолетние цветы сажали, поэтому так и назвали, - обьяснила Ася. – Тебе там понравится. Как у поэта: « Слегка за шалости бранил и в Летний сад гулять водил».
- Высоцкий! – обрадовался Марк.
- Пушкин, - огорчила его Ася.
- Пушкин, яблоко, кошка, - радостно сообщил Марк. _ Так все русские отвечают на вопрос: поэт, фрукт, домашний зверь.
- Это у вас так по телевизору говорят ? - скучно спросила Ася.
- Ну, да, - кивнул Марк. – Это правда?
- Конечно, - безропотно согласилась Ася и подумала про себя: «Бродский, груша, попугай».

8.
Из садика Асю  забирал Дед: он тщательно надевал на нее многочисленные одежки, застегивая неловкими пальцами пуговички на кофточке, подтягивая непослушные колготки, проверяя, плотно ли сидят галоши на валенках и не торчат ли Асины ушки из-под платочка под вязанной шапочкой. И они шли гулять в Летний сад, а потом встречали после работы Дору. Дора работала королевой, так считала Ася до самого первого класса: Дора важно сидела, как на самом настоящем троне, на высоком стуле в стеклянной будке посреди зала, и к ней  стояла очередь. Дора быстро щелкала пальцами по хрипящей машинке, ловко крутила ручку и выдавала билетики. Ее   волнистые волосы были аккуратно уложены в замысловатый пучок на затылке, губы слегка тронуты помадой, а серые глаза в густых черных ресницах прятались за тонкими стеклами больших очков. Свежие кружевные воротнички, накрахмаленные до хруста, пришивались  каждый день на синее или вишневое панбархатные платья, достойные особы исключительно королевских кровей, и единственное, чего не хватало Доре для полного соответствия образу Ее Величества,  была корона на голове. Но этот недостаток совершенно не смущал Асю, смело бросавшуюся с кулаками на всех, кто утверждал, что ее бабушка всего лишь кассирша в магазине „Ткани“. Тем более, когда лучи заходящего солнца через огромные окна витрины падали на  Дору, казалось, что светящаяся корона из  золотых, не тронутых сединой, волос на самом деле венчает ее голову.
С появлением в квартире Аси у Доры вновь затеплилась надежда заполучить в семью балерину, но девочка категорически не хотела выполнять какие-либо телодвижения под музыку.  Под благовидным предлогом похода в туалет Ася сбегала с занятий во всех танцевальных кружках, куда ее пристраивала Дора, и тихо коротала время на унитазе с книжкой в руках в ожидании, когда за ней придет Дед и освободит ее от ненавистной балетной повинности.
Деду же было сразу понятно, что пограничника из Аси не получится при всем его желании и связях, поэтому он направил свои педагогические усилия на воспитание бойца идеологического фронта, решив для начала, что Ася  должна в совершенстве овладеть языком потенциального противника. В первый класс Асю  с большим трудом  определили не по месту жительства в специальную школу с усиленным преподаванием английского языка. В первый же учебный день Ася дала портфелем по голове соседу по парте, и того в слезах и соплях вернули срочно вызванной маме. Причина проведенной экзекуции была весьма благородной. На вопрос учительницы, кто из родителей придет в ближайшую субботу на собрание, Ася ответила: „Дора“, а мерзкий мальчишка заржал на весь класс непоенным жеребцом и закричал, что к Синицыной на собрание придет „Дура“. „Повтори“, - ласково сказала ему  Ася. Он поторил,  за что и был тут же наказан. Вызванного в школу Деда долго утюжили в кабинете дирктора, но консенсус был найден , репрессий не последовало, и Ася все десять лет оставалась одной из лучших учениц. Она играла в школьном театре на английском языке,  побеждала в языковых олимпиадах и закончила в Доме дружбы на Фонтанке курсы гидов по городу одновременно с окончанием школы. Дед уже тайно грезил о погонах военного переводчика для внучки, но Ася  осталась верна своей детской мечте. И бабочкам.
- А ты где выучил русский так хорошо? –  Ася облизнула перепачканные мороженым пальцы. Они сидели на скамейке в тени пожилого вяза около задумчивай Минервы. Где-то сонно бормотали фонтаны, а со стороны Невы  подлетали чайки и бесстрашно топтались у самых ног, перебирая  лапками. Ася разломила вафельный стаканчик на  кусочки и бросила маленьким обжорам.  – Ты тоже учил язык предполагаемого противника? Или родители из наших?
- Oh, no! – рассмеялся Марк. – Мои  предки по семейным историям прибыли с отцами-пилигримами.
- Тогда откуда русский? - Ася на мгновение задумалась, лихорадочно вспоминая год прибытия в Новый Свет корабля «Мэйфлаэур» с переселенцами из Англии.
- Я в детстве был очень плохой мальчик, - задушевно начал Марк. – Я дрался, крал у папы пиво и сигареты, в тринадцать лет курил марихуану и убегал из дома. Меня выгоняли из школы, и родители не знали, что со мной делать. Тоже хотели отправить меня в спецшколу, но не такую, как у тебя. А потом меня наказали: когда я угнал и разбил  Бьюик нашего соседа, отец запер меня дома и сказал, что я не выйду на улицу, пока, - Марк трагически вздохнул, - пока не выучу русский язык!
- Почему русский? – изумилась Ася.
- Не знаю, просто, в этот момент по телевизору показывали, как наш президент Рейган встречался с Горби, - снова рассмеялся Марк. – Dad  очень кричал на меня, а потом ткнул пальцем в телевизор и сказал, что я буду сидеть под замком, пока не научусь говорить, как этот парень в шляпе!
- И ты научился, - уважительно покачала головой Ася.
- Пришлось, - вздохнул Марк, - но мне  понравилось. Я теперь на русском даже сны иногда вижу.  И еще я выиграл конкурс в вашем посольстве, написал сочинение «Я русский бы выучил только за то…», и меня послали с группой школьников в Ленинград. У  нас переводчицей была такая девочка смешная, она все время боялась, что мы увидим что-то некрасивое. Я в нее почти влюбился.
- Ты помнишь, как ее звали? - Ася почувствовала, как в груди чаще забилось сердце.
- Нет, - покачал головой Марк. – Какое-то короткое имя, холодное, я еще про лед подумал. Я ей розу сорвал с клумбы у большого собора на Невском, а она испугалась, что меня заберут в police, как ты сегодня. И еще сказала, что в России дарят большие букеты. А это неправильно, это большой вред природе.
- Неправильно, - охотно подтвердила биолог Ася, - но  очень красиво.


9.
Это была последняя  группа, которую Асю упросила взять Марго, референт Дома дружбы. После выпускных экзаменов в школе, которые Ася сдала с одной четверкой по химии,  она принесла своей многолетней покровительнице цветы и попрощалась до следующего лета – впереди был жаркий июль со вступительными в университет на биофак, среди которых была и злополучная химия.  И именно перед этим устным экзаменом позвонила Маргарита Федоровна:
- Ася, выручай, у меня группа по линии МИДа из Америки, твои ровесники – победители олимпиады по русскому языку. Три дня!
- Маргарита Федоровна, миленькая, - взмолилась обычно безотказная Ася, - у меня химия, последний экзамен! Сижу, не вставая.
- Асенька, никого не нашла, ты же умница, сдашь обязательно, - продолжала уговаривать ее Марго. – Я заплачу. Двенадцать рублей, больше не могу.
Обещание заплатить было проявлением невероятной щедрости со стороны Дома дружбы вообще, и Маргариты Федоровны в частности. Обычно   обслуживать группы, приезжающие в Ленинград по линии Министерства иностранных дел или Обществ дружбы, приходилось бесплатно, получая взамен языковую практику, талоны на обед в гостинице и сувениры в виде значков, флажков или открыток с видами заморских стран. Правда, однажды, прощаясь с  у входа в „Асторию“, мидовская чиновница, сопровождавшая делегацию из Австралии, сунула Асе  блестящий пакетик с  колготками. Это заграничное великолепие Ася порвала в тот же день, зацепившись в переполненном вагоне метро за чей-то портфель с металлическими заклепками. Дед с Дорой подозревали, что хитроумная администрация Дома Дружбы таким образом откровенно химичит, экономя деньги на другие нужды.
- Хорошо устроились, - вздыхала Дора.
- Это эксплуатация детского труда, - возмущался Дед.
Но Ася категорически запрещала родным идти скандалить с Марго. Для придания официального статуса гидам-бессеребренникам на случай милицейских проверок выдавали красивое  удостоверение с голубкой Пикассо на фоне земного шара. Асиным удостоверением в университетские годы благополучно пользовалась Алла: отправляясь на  свидание, она нахально пробиралась в начало очереди на стоянке такси, тыкала корочками в лицо водителю и приказывала: „Поехали, группа особого внимания комитета, не могу опоздать!“

- Ну, никак, Маргарита Федоровна, - чуть ни плакала Ася. – Мне заниматься надо.
- И билеты на „Лебединое“, с Асылмуратовой и Рузиматовым? - соблазнять Марго умела не хуже Мефистофеля. – Два!
„Дора умрет от счастья,“ –подумала Ася и согласилась.

Группа была небольшая, но очень бойкая. Чтобы не мучать себя лишней информацией, Ася привыкла не запоминать на два-три дня  заморские имена, а давать туристам свои.  Так было проще проверять, нет ли заблудших овечек и все ли расселись по местам в автобусе. В этой группе были: Фрёкен Бок – взмыленная растрепанная тётка из Госдепа. По-русски она говорила хуже своих подопечных, но зорко следила, чтобы они не особо восхищались прелестями развитого социализма – ценами на проезд в  метро, копеечным мороженым и почти бесплатной газированной водой с сиропом. Зато она долго и нудно бухтела, обнаружив в общественном туалете вместо бумаги аккуратно нарезанные газеты. В автобусе она  что-то записывала в маленький блокнотик, на отвлекаясь на достопримечательности за окном. Не увлекались красотами Ленинграда и сладкая парочка: Питер Пэн и Пеппи-Длинный чулок – мальчик с девочкой, года на два младше, чем Ася, упивались друг другом так откровенно, что Ася старалась не смотреть на них лишний раз, чтобы не превращаться в спелый помидор от кончика носа до кончиков ушей. Питер Пэн безостановочно щупал повсеместно свою подругу, как врач в поликлинике, словно еще не решил, где у нее болит и какой диагноз поставить. А Пеппи лишь повизгивала от удовольствия и одергивала футболку, чтобы продемонстрировать кавалеру побольше своей  весьма скромной  груди. Еще в группе были Снежная королева,  два дружных гнома, Буратино, Лиса Алиса, Карлсон. И он. Высокий, гибкий, с копной кучерявых волос и зелеными кошачьими глазами. Его Ася назвала его Майкл Джордан – он все время пружинил ногами, слегка подпрыгивая, будто ловил момент, чтобы половчее бросить невидимый мяч в невидимую корзину.  Он  разглядывал Асю исподтишка, словно редкую бабочку, улыбался легкой улыбкой уверенного в себе победителя,  когда ловил  встречный взгляд, заставляя ее смущаться и нервничать. Он засыпал Асю вопросам, смешно картавя и морща нос, когда не мог подобрать на русском нужное слово. Он веселился в Петродворце, промокнув до нитки, бегая по камешкам между фонтанами «Зонтик» и «Диванчики», и расплакался на Пискарёвке. На прощание он взял Асин адрес и ни разу не написал. А она ждала: караулила по утрам почтальоншу, старательно трясла «Комсомолкой», надеясь, что из сложеннной вдвое газеты долгожданной птицей счастья вылетит  узкий заграничный конверт, грешила на почту, цензуру и Деда. Но писем все не было, и Ася скоро поняла, что и не будет. 
А теперь он ее не узнал. Ася незаметно достала зеркальце из сумки: она и не изменилась совсем. Подумаешь, семнадцать лет прошло! Что-то не так у мужчин с памятью, вот она, например, до сих пор помнит свою первую любовь – у Гоши был шкафчик с уточкой и красные колготки. И еще он один раз описался на прогулке, она тогда сразу отвернулась, чтобы не смущать его. Ася встретила Гошу год назад на Невском около  «Севера» и почему-то подумала, что хорошо, что в кафе есть туалет. «Вот и  я  не признаюсь», - решила Ася и на всякий случай немного  обиделась на Марка, но тут же  простила – ведь она его тоже не узнала.

Ася вдохнула солоноватый невский воздух и чихнула:
- Как пахнет мой город…
- Да, - согласился Марк. – Канализацию надо выносить подальше от center. - И  спросил:
- У тебя есть друг?
- Конечно, - уверенно ответила Ася. – У меня вообще много друзей.
- Noooo, - протянул Марк. – Твой личный друг, boy-friend.
- Сейчас нет, но я даже была уже замужем, - Ася быстро закрыла кончик носа шарфом. – Почти.

10.
После детсадовского Гоши у Аси был перерыв в личной жизни, если не считать подростковой влюбленности в Олега Янковского, краткосрочного дачного романа после девятого класса с соседским племянником под бдительным оком Доры, не зашедшего дальше брошенных в окно записочек типа «Тебе нравятся «Проклятые короли» Мориса Дрюона?» или «Жду  завтра на дискотеке в клубе». Затем были бессмысленно-безнадежные  и  законспирированные даже от Аллы отношения с  младшим научным сотрудником кафедры энтомологии, нелепо закончившиеся  беременностью от него  лаборантки  с той же кафедры, о чем сразу стало известно всему факультету благодаря токсикозу и громкому голосу будущей матери.   
На четвертом курсе  в  жизни Аси появился однокурсник Славик, в котором Алла как раз и подозревала будущего лауреата Нобелевской премии, но за уж слишком невзрачную внешность она охотно уступила его подруге. На самом деле, ей просто так хотелось думать, потому что Славик  был влюблён в Асю со вступительных экзаменов. После расставания с коварным изменщиком  Асе было  тоскливо, а Славик всегда был рядом: занимал очередь в буфете в конце длинного коридора бывших Двенадцати коллегий на биофаке, подсказывал на экзаменах, ждал ее с Аллой после лекций и звонил по вечерам. После вручения дипломов Славик сделал Асе предложение по всем книжным законам: со вставанием на одно колено прямо в актовом зале  к радости всех присутствующих. Доре он нравился покладистым характером, хорошим аппетитом и статусом аспиранта. Дед его не замечал – не служивший в армии мужчина для него таковым не являлся  - но и не возражал. Постепенно Славик освоился в Асиной жизни и квартире вместе со своими нехитрыми пожитками и книгами по бархатным червям , и даже оставался ночевать. Правда, заставить себя дойти до ЗАГСа у Аси не получалось.
А потом она заболела. Легкая простуда, полученная на картошке с третьекурсниками медучилища, куда Асю отправили через год в сентябре, превратилась  сначала в бронхит, потом в двустороннюю пневмонию, а потом и в тяжелый эксудативный плеврит, диагностировать который не удавалось ни  равнодушной участковой, ни бесконечным скорым. Участковая вполуха выслушивала жалобы, советовала есть поменьше острого и солёного, и обреченно удалялась, чтобы прийти по вызову на следующий день. Скорые приезжали быстро, делали укол и так же быстро уезжали. Асе становилось все хуже – невидимый жесткий корсет сдавливал грудь, мешая дышать, взбесившая в градуснике ртуть за секунды добиралась до верхнего деления и дрожала от невозможности выскочить из стеклянной колбы. Болело все, что могло болеть: голова, руки, ноги, кожа и даже зубы.   Сквозь туманную полудрему  ей чудились  черные бабочки, которые шелестели огромными крыльями и разговаривали человеческими голосами. Голос Доры просил ее хоть немного поесть,  Дед куда-то звонил и требовал главного, а Славка ругался с врачами. Потом бабочки улетали и появлялись черви – они заползали ей в рот, и Асю выворачивало наизнанку. Асе чувствовала, как из нее потихоньку уходит жизнь, испаряется легким облачком из лужицы после дождя.
Уставший врач с очередной скорой помощи предложил  госпитализацию.
- Куда? – спросила отчаявшаяся Дора
- Дежурная больница – имени Коняшина, – вздохнул врач.
- Только через мой труп, - отрезал Дед. – Везите в Военно-медицинскую академию.
- Не могу, - врач покачал головой. – не примут, нет оснований, пишите отказ.
- Будут тебе основания, - сказал Дед и вышел.
Он вернулся через пару минут в парадном кителе с генеральскими погонами, увешенный орденами и медалями, в зеленой фуражке и с наградным пистолетом. Таким Ася видела его только раз в году, на 9 мая.
     - Степаныч, - сказал врач   водителю скорой  в хрипящую рацию. – Передай в центральную: больная в критическом состоянии, двадцать три года, везём в Военно-медицинскую.
В палате на восемь человек, куда ее положили почти без сознания, она была самой тяжелый больной. Умирать Асе не хотелось, но ее организм пока с этим не соглашался. Сквозь частокол капельниц и паутину торчащих из вен трубок окружающий мир превратился для Аси, приходящей временами в себя, в детскую  переводную картинку, с которой забыли снять верхний слой, но сил поднять руку и стереть мутную пелену у нее не было.   По утрам врачи собирались у Асиной постели скорбными группками,  водили вокруг  траурные хороводы и,   отводя глаза, говорили обезумевшей от горя Доре: «Готовьтесь». Славик рыдал под окнами госпиталя, а Дед поднял на ноги весь Северо-Западный пограничный округ. Тайными и не вполне легальными путями был добыт новейший американский антибиотик, и на четвертый день бесконечных уколов температура дрогнула и нехотя поползла вниз. Не верящие своему счастью врачи объявили, что будут делать пункцию, чтобы откачать из плевры жидкость.
В ночь перед операцией Асе, превратившейся за время болезни в почти бесплотный дух, захотелось яйцо всмятку: такое мягонькое, тепленькое, с едва схватившемся желтком и воздушным белком. Как в детском садике на завтрак. Добрая соседка по палате Таня, разрываясь между состраданием к Асе и муками совести, украла в стоящем в коридоре холодильнике чужое яйцо и, обжигая пальцы, сварила его до нужной
консистенции в пол-литровой банке с кипятильником. Когда утолившая многодневный голод Ася задремала, Таня позвонила от дежурной медсестры Асе домой, выпалила испугавшейся ночного звонка Доре: «Вашей внучке завтра в восемь будут делать пункцию, надо принести одно сырое яйцо среднего размера и не желтое» и бросила трубку. Растерявшаяся Дора бросилась за разъяснениями к соседке по лестничной клетке, кандидату медицинских наук, преподавателю кафедры инфекционных болезней в мединституте.  Опешив не меньше Доры, кандидат всю ночь рылась в научной литературе и старых конспектах, чтобы понять, зачем и куда при плевральной пункции необходимо обязательно сырое яйцо определенного размера и цвета. Измученная бессонницей и безрезультатными поисками, с первыми лучами солнца кандидат позвонила коллеге с кафедры пульманологии с этой новой научной загадкой. Не проснувшийся толком коллега, у которого никак не складывалась тема для докторской диссертации, пробормотал что-то про вечные секретные исследования военных медиков и, съедаемый нездоровыми подозрениями и здоровой  завистью, не позавтракав, поехал в госпиталь. Когда плохо соображающие Дора с Дедом примчались к восьми утра в Военно-медицинскую академию и гордо вручили Асиному лечащему врачу сырое яйцо нужного калибра и цвета, вся бригада медиков, включая анастезиолога, операционную медсестру и вечного абитуриента медицинских вузов  санитара Петю,  давилась гомерическим хохотом, невзирая на серьезность Асиного состояния. Не смеялся только гостевой пульманолог, так и не пожелавший ответить на вопрос готовящегося в процедуре пункции хирурга : «Коллега, Вы когда-нибудь учились в мединституте?»
После пункции Ася быстро пошла по поправку, но в госпитале ее продержали еще почти месяц. Врачи в аксельбантах пытались определить причину плеврита, жонглируя, как детскими кубиками, грозными диагнозами: порок сердца, онкология, туберкулез. Но Асе не было страшно: она побывала там, где не каждому при жизни доводится побывать, и  знала, что ничего такого страшного у нее нет. Она смотрела из окна, как облетают последние желтые листья с тополей в госпитальном дворике, как кружатся и исчезают, не добираясь до серого асфальта, первые снежинки,  как мокнет под дождем, прижимая в груди измученные астры, Славик.  Смотрела и понимала, что никогда не выйдет за него замуж.
- Давай просто дружить, - предложила Славику Ася в первый же вечер после больницы.
Но просто дружить Славик не хотел, и, забрав свои вещи, исчез  из Асиной жизни навсегда.

- У тебя был хороший адвокат? – строго спросил Марк.
- Адвокат? – удивилась Ася? – Зачем?
- Надо было идти в суд, - ответил Марк. – На врачей. Ты могла умереть.
- Не могла,  - уверенно сказала Ася. – Я ведь еще почти не жила. А ты можешь опоздать на самолет.
- No, - Марк беззаботно махнул рукой. – У меня самолет вечером. А еще совсем светло.
- Мааарк, - охнула Ася. – Это же белые ночи.

11.
Заводиться машина не хотела категорически: дальний и менее удачный родственник итальянского «Фиата» кряхтел, сопел, фыркал и глох. Ася пробовала еще раз и еще раз, но гордость советского автомобилестроения вздрагивала всем корпусом, тяжело вздыхала и укоризненно оседала.
- Я могу полететь завтра, - робко сказал Марк, съёжившись на переднем сидении машины, глядя, как «Жигули» наконец-то тронулись с места и, громыхая и поскрипывая, двинулись в сторону аэропорта. И добавил, – или даже послезавтра.
- Нет, - переключила скорость и вдавила до упора педаль газа Ася. – Ты улетишь сегодня.

Машина мчалась по Московскому проспекту, пробираясь юркой ящерицей между солидными авто и неповоротливыми автобусами, не боясь поцарапать свои видавшие виды бока. Ася молча смотрела вперед: на лобовом стекле появлялись и тут же исчезали капли дождя, обязательного атрибута неласкового ленинградского лета.  Еще немного, и этот странный долгий день исчезнет, растворившись в  дымке влажной белой ночи, оставив после себя лишь  чувство нереальности – то ли он был, то ли нет. Марк улетит в свою Америку, где его ждет Алка в мечтах о белом платье и гусином паштете, голливудские носы и Ди Каприо, Ася поедет на дачу толстеть на Дориных пирогах, играть в карты с Дедом, ругаться с Бусей и дописывать диссертацию.  Это же так важно определиться, обитает ли бабочка-шашечница Феба только в палеарктическом регионе или достигает самых северных регионов.
Перед паспортным контролем Марк сдернул с шеи  клетчатый шарф и накинул Асе на плечи,  слегка притянув ее к себе :
- Sinitzina, выйдешь за меня замуж?
- Меня зовут Ася, - сказала Ася.
- Ася, - повторил Марк,  - я прилечу через месяц.
- А как же Алла? – спросила Ася.
- Алла? – переспросил Марка удивленно, словно не понимая, о ком она спрашивает.
- Ну да, Алла, - у Аси в носу подозрительно защипало. –  Платье от Веры Вонг, печень несчастного гуся и политкорректный джаз.
- Я сейчас  забыл про неё, - честно признался Марк.
«От Алки заразился», - подумала Ася.
- Она передавала тебе какую-то баночку с pills, таблетки, - хлопнул себя по лбу Марк. – Но теперь я не знаю, где она. Что мне ей сказать?!
- Скажи, что я их выпила, - отстранилась от Марка Ася. – Все, залпом.
-
«Жигули» завелись сразу, но Ася еще долго не решалась тронуться с места, провожая взглядом уносящиеся в дождь  самолеты, поблескивающие в медленно сереющем небе, стараясь угадать, на каком из них улетает ее судьба.

Дома была Дора, примчавшаяся с дачи на последней электричке в совершенном  ужасе, что  целый день не получалось дозвониться до внучки.

- Тебе звонила Алла, раз сто, - сообщила Дора Асе, тихо радуюсь, что любимое дитя объявилось живое и невредимое.
- Она выходит замуж, -  Ася с облегчением скинула туфли, превратившиеся за день в подобие испанского сапога, и обняла Дору. – У нее будет новая грудь и шикарная свадьба.
- Ну, это же замечательно, - обрадовалась Дора и тут же взгрустнула, - тебе бы тоже пора.
- Ты считаешь, что мне тоже не помешает новая грудь? – озадачила бабушку Ася.
- Замуж тебе не помешает, в твоем возрасте… - привычно начала Дора.
- Ты уже давно была матерью, Дед был начальником заставы, а Гайдар в шестнадцать лет командовал полком, - прервала ее Ася и сняла трубку заголосившего  телефона.
- Скажи, он классный,  -  забыв поздороваться, сообщила Алла.
- Скажу, - согласилась Ася, опускаясь без сил на пол у тумбочки с телефоном.
- Он тебе сказал, что собирается жениться? – осторожно поинтересовалась Алла.
- Сказал,  - честно призналась Ася. – Я только не поняла, на ком.
- Хахаха,  Синицына и Шефер, веселиться будете после занятий - облегченно захихикала Алла. – А почему ты хлюпаешь носом?
- Простудилась, наверное, - ответила Ася. – Сама знаешь, кондиционеры в «Пулково».
- Эта кремлевская власть даже кондиционеры настроить нормально не может, - победно заключила Алла и пропала из эфира.
В своей комнате Ася закуталась в теплый, пахнущий Марком шарф, и, не раздеваясь, легла на кровать.
“Ничто не стоит сожалений,
люби, люби, а все одно, —
знакомств, любви и поражений
нам переставить не дано.” (И. Бродский)

Утром Ася поехала на Стрелку Васильевского, бессовестно припарковала машину на самом неправильном месте и стала ждать милиционера. Вот он сейчас придет, вчерашний блюститель закона, и она ему расскажет, что Марк улетел, а штраф она в банке  обязательно заплатит, Марк почти насильно сунул ей в руки сто долларов, но может и отдать деньги милиционеру, у нас хоть и коррупция везде, как говорят в Америке по телевизору, но люди не злые и отходчивые, а он пусть возьмет эти деньги и купит что-нибудь своим детям , если они у него есть, или подарит своей девушке цветы – огромный букет роз, это будет очень неправильно и очень красиво. А еще она расскажет, что знает Марка давным-давно, еще из той жизни, когда казалось, что принцы на белом коне  бывают, хоть и выглядеть они могут совсем не по-королевски, что любовь приходит, чтобы остаться с тобой навсегда, а не улететь в даль дальнюю к твоей подруге.
Но милиции на Стрелке не было: то ли дождь распугал, то ли начальство посмотрело американское телевидение и решило бороться с коррупцией. У Ростральной колонны стояла промокшая группа иностранцев, а девочка-гид с табличкой круизного лайнера что-то мужественно рассказывала, смахивая с лица капли дождя. Говорят, что уезжать в дождь – хорошая примета. А провожать?
Обрадованные окончанием экскурсии туристы заспешили к автобусу, девочка-гид поскользнулась, но молодой спортивный парень в кроссовках на босу ногу и в майке «I love Russia» успел её поймать и помог подняться в автобус. Интересно, он запомнит, как ее зовут?
Марк прилетел через месяц.
- Ася, - разбудила внучку Дора. – Там тебя какой-то ненормальный спрашивает.
- Почему ненормальный? -  не найдя тапочки, зашлепала босиком по полу Ася, просыпаясь на ходу.
- У него букет размером с клумбу у Исаакивского. С таким даже ходить неприлично, - зашептала Дора, натягивая на слабо соображающую Асю халат.
- Вот, - протянул  Асе цветы Марк, появившейся из розового куста.  – Это тебе. Там еще кольцо. Ты выйдешь за меня замуж, девочка с именем, похожим на лед?
- В каких войсках служили? – спросил появившейся в прихожей Дед, поправляя подтяжки на полосатых пижамных брюках.
- Пельмени? - предложила Дора, дрогнувшим от счастья голосом.
- Да, - ответила Ася мальчику из детства.