Хомячок

Его дикую привязанность ко всему жирному и питательному выдавало лоснистое лицо и второй подбородок. Опухлость губ, сальный блеск кожи лица, отсутствие крупных морщин, безобразно раздутые щёки, оплывшие глаза – явно указывала на то, что он – большой любитель сытости и переедания. Были у него и другие привычки. Когда он прогуливался по набережной после посещения сауны, то по инерции, даже не думая об ужине, захаживал в тихий ресторанчик под тремя плакучими ивами у старых, убитых морем и временем баркасов. При входе официант, то бишь мальчик в белой рубашке и повязанным сверху чёрным фартуком, увидев его крупную фигуру, задиристо подпрыгивая на носках, подлетал к толстому телу с подносом и обелённым чистотой полотенцем, прогибаясь и мило улыбаясь, шептал:

- Радомир Сергеевич, добрый вечер… ваш столик под малитвольной ракитой ждёт вас… давненько вы не захаживали к нам под ивы… давненько… грустят они без вас, рыдают благородными слезами… Вам как обычно… жареную утку в аншаском соусе, нарезку окорока - тоненько под чесночок, окуньков испечённых в лиманной глине… или раков на укропчике, без панцирей…?

Он лениво крутил шеей, неприлично фыркал, чмокал пухлыми губами и говаривал стандартно, копировально, почти как издыхающий ксерокс:

- Накрой мне столик как голодной собаке, три дни не жравшую… ну, ты знаешь, графинчик яблочного коньяка… мяска там… плавленного жирка, можно сальца для затравки аппетита ну прочего полезного для желудка…

Так было всегда, но в эту пятницу, в канун Дня металлурга, он, зайдя в ресторанчик, ни с того не с сего бухнул в бледное лицо мальчишки:

- Нажарь-ка мне, мил человек, в дополнении ко всему селёдочки мелко порезанной, с внутренностями, жуть как захотелось… необычности. Ты же знаешь я сталеплавиьщик до мозга костей, люблю всё огненное, жаркое, чтоб пучило внутри, как у настоящего сталевара. Желудок у меня особенный, сам знаешь - звереть начинает после металлических переборов...  митингов, шествий и прочих хабаровских заморочек.

- Будь сделано… - Удивлённо вытаращив глаза, отчеканил мальчонка и вприпрыжку, озираясь непонимающе на Радомира Сергеевича, поспешил на жаркую кухню, где крутились впоту старушки-поваришки у закопчённых электропечей, где всё вокруг шипело, гудело, шкворчало и брызгалось горячим маслом…

Вечер, когда он заглянул в едальню (именно так он называл этот прибрежный), был душный, пропитанный влагой. С моря слегка дул ветерок. А по берегу как зомби, бродили тенями сгоревшие на солнце, красные как раки заезжие туристы – москвичи, северяне и прочие алкогольные лица… которые пили водку, пиво на солнце, закусывали варёными раками и мало купались.

Дунул порывом ветерок. С кухни понесло кислым и противным запахом. Он, Радомир Сергеевич, финансист и бухгалтер в одном лице крупной деревообрабатывающей фирмы, застенчивый и запуганный женщинами холостяк, почуяв носом неудобство воздуха, зашевелился на дубовом, обожжённым паяльной лампой стуле и брезгливо отвернулся в сторону моря. Водная равнина немного угомонила в нём всеядность и босыми ногами прошлась по его политическим взглядам. А они сегодня были не того… Хотелось еды… Хабаровские заморочки уже не трогали его и не шевелили тех чувств, которые были в середине лета, когда всё начиналось и прыгало на дальневосточных площадях.

Ветерок стих и ему стало грустно… Впереди его, у бар-стойки сидела дама лет двадцати с гаком. Волосы на голове выглядели пышно и очень привлекательно. Видимо, она в этот момент думала, а может быть вспоминала последнюю ночь, парня-москвича и его стихи, которые он читал голый перед ней, а она в это время лежала на кровати и курила конопляную скрутку.

Мальчишка-официант выбежал из кухни быстро, буквально через десять минут… Выставив с подноса на стол жаренную селёдку в разлапистой рыбнице, пол-литра яблочного коньяка, острую овощную нарезку, кетчуп в линзочке, финскую колбаску, убористо порезанную, тонко наструганный абхазский сыр с горчинкой, тушенный бок поросёнка и томатный сок, только что накрученный с таганрогских помидоров. По лицу Радомира Сергеевича поплыла улыбка, которая нисколько не облагородила его лицо, а сделало каким-то непорядочно-утильным, то бишь отстойно-ненужным. Он внимательно наблюдал, как официант расставлял вкусности по столу и при этом чмокал губами.

- А ну, ка, сынок, позови-ка ко мне вооон ту даму, - сказал он мягко и кивком головы указал девицу с воздушными волосами. – Хочу поговорить с ней о том о сём… и обо всяком… Может она тоже любит митинговать и вздёргивать вверх плакаты.

Мальчишка выстрелом стрелы метнул из-под бровей взгляд на девицу и тихо ответил:

- Ой, Радомир Сергеевич, не связывались бы вы с ней… дура дурой… с головой не дружит… и вообще она при своих делах…

Радомир Сергеевич удивлённо посмотрел на официанта и спросил:

- Как это – при своих приделах? Не понимаю…

- Она, так сказать, сейчас трудиться и у неё есть график, регламент… Ну как вам расшифровать – в общем она девочка по вызову, у нас тут подъедается на клиентах… девушка на полчаса… быстрого действия…

Радомир Сергеевич снова почмокал губами. Покачал головой.

- Какая же она девушка…, - заговорил он. - Это в сауне девушки… а тут обыкновенная сутяжная бабёнка, давно не кормленная... Ну, давай, зови… зови… мне её спина по душе…

Радомир Сергеевич просидел один за столом почти два часа. Не заметил, как стемнело. Наверху, под гибкими ветвями ивы загорелись жёлтые фонари. Их было так много, что свет падал полным объёмом на фигуры – Радомира Сергеевича и девицы, освещал их ярко как софиты на съёмочной площадке… Она сидела спиной к металлургу по финансовой части и маленькими глотками отхлёбывала коктейль из бокала, встряхивая машинально, а может и нервно волосами. Радомир Сергеевич ел свою селёдку и продолжал тупо смотреть ей в спину. Взгляд у него был такой, будто разговаривал с ней обо всё и ни о чём. Соседние столики, несмотря на туристический сезон, пустовали. Фарфоровые солонки с солью и перцем отражались в зеркальной поверхности столов, а салфетки, воткнутые в подставки, трепыхались от ветерка. Эта идиллия расслабляла Ивана Сергеевича и манила к подвигам.

- Эх, на митинг бы сейчас в хабаровскую хлябь… побузить охота… М-да… скучно как-то… девица отказала… вокруг никого, – думал он. – Одно радует – селёдочка… Вкусна, чертяка… А плечи у этой пышноголовой, округлые, заманчивые… Эх, блин… зря она отказала… А то бы тоже селёдочки искусила… Вкусна, чертяка, вкусна!

Вдруг с фасадного входа в ресторанчик почти что влетел крепкий на вид пацанчик, лет двадцатипяти, с вихрастой причёской, в розовой рубашке и чёрных узких брюках. Сверху на босу ногу под ступнями извивались резиновые шлёпки, задниками тарахтя по половой плитке. Он молнией проскочил мимо Радомира Сергеевича и пдлетел к столику девицы. Пододвинув стул, сел лицом к Радомиру Сергеевичу. Физиономия пацанчика источали радостное настроение: улыбалось и часто моргало.

Радомир Сергеевич перестал есть. Махнул рукой подзывая к себе официанта, скучавшего возле бар-стойки.

Тот искрометью подбежал.

- Что-нибудь ещё подать, Радомир Сергеевич? – Согнувшись и выгнув шею, спросил он.

Причмокивая губами, Радомир Сергеевич махнул рукой, будто отказываясь от килограмма жирной красной икры, только что выпластованной из брюха нерки.

- Ничего не надо. Скажи-ка мне лучше, кто это подошёл к этой девице…

- А… да то муж её, Владик… Он тут тоже каждый день крутится…

- Муж? Очень интересно. Никогда не думал, что у ресторанных девочек есть мужья… М-да… меняется мир… Наизнанку выворачивается.

Слегка похлопав себя ладонью по правой ноге, официант промолвил ненавязчиво и тихо:

- Ну и что? Одно другому не мешает.

Радомир Сергеевич закашлялся. Покраснел. Немного успокоившись, вытер салфеткой губы и сказал:

-Ну, у вас и нравы тут, в кабаке… Будто к Багамским островам в крейсере причалил.

- А что тут такого? - начал оправдываться официант. - Жена деньги зарабатывает… в дом несёт живую копейку… Муж сливки срезает… подсчёт ведёт, бухгалтерию блюдит. Семейный бизнес… Да всё нормально, Радомир Сергеевич!

- А что ж она ко мне не подошла? Просил же… - Откашлявшись, спросил он.

- Месячные, наверное, мучают… в каждом деле есть свои минусы…

- Месячные…, - передразнил он официанта. - А чё в ресторан пришла? Брала бы больничный и сидела бы дома… А то как-то неуважительно к мужчинам получается…

- Радомир Сергеевич, всё дело в том, что месячные – это женская отговорка, чтобы отвести от главной причины… просто она не любит селёдки… на дух не переносит солёностей. Я ей сказал, чтоб шла к господину покушать свеженьких ивасей… так она кисло скривилась… Говорит, выблюю на стол от запашка… А вдруг, говорит она, мужчинке причёски испорчу или брюки испачкаю…

- Вот блин, привередливая, а то бы тыщёнок пять с меня бы срубила… Ты так ей и передай, она точно – дурища в квадрате…

- Да я ей так и говорил… Вам, что-нибудь ещё принести?

- А порежь мне ещё пару хвостов селёдочки, косточки вытащи, пожарь… Чтоб было чином…

- Будь сделано!

- Эту не зови. Не митинговая она, оппозиционера с ней не получится. Да и разозлился я на их семейный подряд. Пусть муж теперь терпит убытки. А тебе на, парниша, на такси. – сказал бодро Радомир Сергеевич, достал из портмане пятитысячную и всунул её в гладкую ладонь, не знающую мозолей, мальчишки.

У официанта округлились глаза. Он быстро вёртким движением руки засунул красную бумажку себе за воротник рубашки.

- Спасибо… спасибо… Радомир Сергеевич, дорогой мой человек…

- Да ладно там… Ходи себе… Эх, побузить бы… да митингов нет тут… Скукота.